Текст книги "Курс в бездну. Записки флотского офицера"

Такие образцы бескорыстной доброты и взаимопомощи я лично и неоднократно наблюдал в своем раннем детстве в голодные послевоенные годы. В эти времена по деревням ходило много нищих с перекидной сумой на плечах и собирали милостыню. Часто это были дети моего возраста, пожилые старики и старухи, но встречались и нищие работоспособного возраста. Это были члены семей погорельцев, а также убогие инвалиды и блаженные. Они с радостью и благодарностью принимали любые продукты, от простого куска хлеба и до сырой невареной картошки. Получив милостыню, они били поклоны подавшему, искренне благодарили его за помощь и молились за его благополучие и здоровье. Один из таких «блаженных» поражал меня тем, что даже в зимнее время ходил босиком по снегу. Бабушка всегда пускала его в избу погреться и кормила горячими щами. Когда родители уехали в Сабурово и поселились в служебной квартире МТС, я учился в третьем классе и сильно заскучал.

Чтобы я не тосковал по родителям, бабушка после школы часто ходила со мной в гости к каким-то моим сверстникам на другом конце нашей деревни. Она одевалась в старый овечий «зипун», закрывала дверь на щеколду, вставляя вместо замка деревянную палочку, и мы отправлялись в гости. Нищих было много, но никто из них никогда не мог зайти в избу, если в щеколду была воткнута палочка. Вообще, во всей деревне не было никаких замков. Огромный амбарный замок висел только на дверях магазина, когда он не работал, или на керосинной лавке рядом с магазином. Какое-то время, в период 52–57 годов без замков жили и деревенские жители даже на пристанционном поселке, когда родители купили там дом и бабушка перешла к нам на постоянное место жительства.

Как в деревне, так и в поселке в летнее время все крестьяне от мала до велика не сидели в избах. Те, кто работал в колхозе или на железной дороге, уходили по своим делам, а старики и дети закрывали дверь на щеколду, затыкали ее палочкой и отправлялись на свои огороды и приусадебные участки обрабатывать грядки и добывать «сор» для скота. Обнаружив такую палочку, сосед или прохожий громко звал хозяев или заглядывал на огород, но не было случая, чтобы посторонние посетители тайно прошли в дом и что-то выкрали из домашнего имущества. К сожалению, уже в конце пятидесятых годов деревенские люди изменились не в лучшую сторону, и не навешивать замок на дверь, когда в доме никого нет, стало опасно.

Но мы несколько отвлеклись от темы. Просто я хотел подчеркнуть, что даже в нищете и бедности деревенские люди послевоенной деревни не были склонны к воровству и делились с голодающими или погорельцами последним куском хлеба и последней копейкой. После войны деревня пополнилась фронтовиками, которые вернулись к своим семьям, и партийные функционеры на местах и председатели колхозов временно «поджали хвосты» и притихли, но никаких кардинальных решений по сельскому хозяйству принято не было. Началась «холодная война» и невиданная гонка вооружений, так как Запад во главе с США поставил себе цель обеспечить такое военное превосходство над СССР, чтобы иметь возможность в любое время военным путем уничтожить военный потенциал и население крупных городов нашей страны с использованием ядерного оружия. Срочно требовалось создать собственное ядерное оружие и средства доставки этого оружия на территорию США, ибо другого способа и другого аргумента, кроме страха собственного уничтожения, никакой агрессор никогда не признавал и не признает. Никаких других альтернатив противодействия агрессивным и самым решительным планам Запада, кроме наращивания средств возмездия, в том числе и создания ядерных боеголовок и средств доставки, у СССР не было. Но ведь для этого требовалось создать новые производства и новые высокообразованные научные и производственные кадры. А где их взять, если никакие производства вооружений военного времени свернуть было невозможно? Конечно, часть военного производства была перенацелена на производство сельхозтехники и товаров народного потребления, но по жестким мобилизационным планам линии по производству оружия не были демонтированы, а только законсервированы. Все эти военно-промышленные задачи требовали притока новых творческих сил и рабочих рук. Поставить свежие рабочие и научно-технические кадры в оборонную промышленность СССР могла только деревня, других демографических источников для пополнения оборонного потенциала у страны не было.

Когда я не задумывался над историческими взаимосвязями, то поражался тому факту, почему партия и правительство СССР как будто не замечали «дикого» правового и экономического неравенства между колхозным крестьянством и рядовыми рабочими городов и промышленных объектов, как до войны, так и в послевоенное время? Что говорить, положение колхозного крестьянства было просто унизительным до степени постоянного оскорбления человеческого достоинства. Но теперь я понимаю, что такое унижение крестьянина и доведение его до постоянного полуголодного существования объяснялось решением двух, на первый взгляд, полностью несовместимых государственных задач послевоенного времени. Во-первых, нужно было сохранить трудовой потенциал колхозного крестьянства для пополнения закромов родины, так как из-за санкций США и Запада даже за золото СССР не мог купить никаких продуктов в других странах, кроме поставок риса из дружественного Китая. По этой причине никакая крестьянская семья или отдельный крестьянин не могли покинуть колхоз без санкции правления колхоза или его председателя. Будучи сами поднадзорны райкомовским надзирателям, председатели давали такие разрешения только в особых случаях. Но всегда уезжали из колхоза только сверхинициативные люди, которые обеспечивали себе поддержку на уровне района. Во-вторых, молодое поколение самых инициативных и самых грамотных колхозников надо было так отрицательно настроить к колхозному быту, чтобы они, поступив в техникумы и институты, никогда не захотели вернуться на свою деревенскую родину и пополнили ряды научно-технических кадров промышленности. Вот для этих целей и пригодились миллионы местных номенклатурных кадров властных структур, воспитанных еще в период раскулачивания, которые как нельзя лучше отвращали своим безобразным поведением и произволом грамотную молодежь от сельского образа жизни. Да и что было делать молодому человеку с высшим образованием в родном селе? Никаких перспектив использовать свои знания по назначению он не мог. К тому же существовала система распределения специалистов после окончания института или техникума, которая исключала его распределение в родное село. Это делалось специально, чтобы молодой учитель, агроном или работник библиотеки и дома культуры не знал местную специфику. Пока он проходил адаптацию, местные партийные и властные «номенклаторы» внимательно следили за ним, и в случае строптивости или недовольства местными порядками его или ломали, или убирали куда-нибудь подальше. Ведь отдаленных мест даже в Тамбовской области для этих целей вполне хватало.

Когда послевоенное прошлое осмысливаешь из нашей современности, то отчетливо понимаешь, что такой принудительно-добровольный отбор был жестокой необходимостью нашего времени. Напрашивается и одно правдоподобное сравнение. Если колхозное крестьянство представить в качестве подсолнечных семян, то местная власть была тем тяжелым прессом, который всей своей тяжестью налогов и бессмысленных запретов давил на крестьянские семьи и выдавливал из них всякий полезный для государства человеческий продукт, оставляя на местах лишь «жмых» непригодного для города человеческого остатка. Это сравнение мне неприятно, так как таким «жмыхом» были не только мои родители, но и большинство моих друзей детства и юности. Смотрите сами. Из тех учеников начальной четырехклассной школы, с которыми я начинал учиться в деревне моего детства, ни один не дотянул не только до десятого, но даже до восьмого класса. Непригодной к обучению оказалась даже дочь приезжего председателя колхоза моей родной деревни Муратова. Назначен он был председателем уже после того, как все мы вместе с бабушкой перебрались в поселок им. Калинина и я стал учиться в единственной на всю округу средней десятиклассной Сабуро-Покровской школе. Кроме меня мою деревню дворов на 100–150 в десятом классе школы представлял только сын приезжего председателя Толя Муратов. Можно ли объяснить этот парадокс тупостью местных деревенских жителей, которые не смогли в 1960 году, в год моего окончания школы, поставить родине ни одного кандидата для обучения в техникумах и институтах? Никакой тупости и глупости за своими друзьями по начальной школе я не замечал. Тогда в чем же дело? А дело в том, что вся система «колхозного воспитания» и колхозного образа жизни была направлена на то, чтобы подросток с малых лет меньше учился, а больше работал на своем огороде. Все взрослые и его родители работали на колхозных полях и фермах и без детского труда просто остались бы на зиму без картошки, свеклы, лука и капусты. Надо было содержать овец, и чтобы они зимой не погибли от голода, дети ручным способом под руководством стариков и старух собирали для их зимнего содержания сорняк, который называется повителью. Когда собственный огород освобождался от повители, то повитель и другие сорные растения, полезные для зимнего содержания овечьего стада, разрешали собирать и на колхозных полях.

В общем-то количество детей в колхозных семьях никак не определялось размером «жилплощади» крестьянской избы или бытовым комфортом. Этого понятия не существовало и никак не влияло на численность крестьянского потомства. Иногда в крошечных избах с теплым «блоком» размером не более чем 6 на 4 метра проживало по двенадцать человек детей. Ни родителей, ни детей это никак не волновало и особо не огорчало, потому что для них это был не «форс-мажор», а привычный многовековый быт и уклад деревенского образа жизни. Грудников содержали в зыбке, которую подвешивали на веревку к железному крюку, вбитому в потолочную матку. Мелкоту вместе с пожилыми бабками и дедками отправляли на русскую печь и полати, а сами родители, подростки и взрослые дети после ужина расстилали заранее приготовленную солому или сухое сено, забрасывали их домотанными половиками и укладывались спать. Сам я никогда не спал на полу, потому что был единственным ребенком в семье, и оба моих родителя и бабушка непрерывно работали. Мать работала в колхозе, отец механиком в МТС, а бабушка по старости сидела дома и вела домашнее хозяйство.

Выше я упомянул, что колхозные огороды поселка Калининский, как и сам колхоз «Знамя коммунизма», разительно отличались от наших деревенских огородов моей родной деревни Козьмодемьяновка и тамошнего колхоза «Рекорд». По воле местной власти родная деревня представляла собой неровные ряды саманных изб, перемежающихся с уродливым наростом землянок. На огородах колхозников, кроме огорода единоличника и брата моего отца дяди Васи, не было ни одного плодового деревца и ягодного куста. Даже плетни, отгораживающие избу и постройки от проезжей части, были большой редкостью. У нашей избы были по фасаду высажены пять ветел. У некоторых изб росли кусты сирени. И больше никаких зеленых насаждений я не могу припомнить. Ни малину, ни клубнику до 12 лет я никогда не пробовал. Яблоки я ел только в период яблочного спаса в августе месяце, когда мы с отцом ходили примерно за километр в гости к дяде Васе. Брат отца, видимо, из-за притеснений по поводу сада и пасеки, был вынужден в 1955 году покинуть родную деревню и поселился на станции Сабурово, в полосе землеотвода под железнодорожное полотно. Кто же довел мое родное село до такого жалкого состояния? Конечно же, довел его до такого состояния бессменный председатель и «тридцатитысячник» из путиловских рабочих, который очень старался превратить селян в нищих люмпенов и коммунистов. На поселке Калининский огороды колхозников и железнодорожных рабочих просто ломились от изобилия яблонь, слив, груш и вишен. Смородина, малина и клубника были высажены практически перед всеми домами, где жили рачительные хозяева, и лишь несколько домов по лености их обитателей не имели клубники и малины. Но ведь и здесь был колхоз! Так в чем же дело? Почему в этом колхозе поселка Калининский были другие правила? Дело в том, что жители этого поселка в своем большинстве числились родственниками раскулаченных семей или были бывшими единоличниками, которые бежали из родных деревень, не выдержав притеснений местной власти и председателя. В 1936 или 1937 году под давлением «сверху» они собрались на сход и избрали председателем не заезжего пролетария, а такого же бывшего единоличника и своего соседа Сударькова Василия Прокофьевича. Никаких раскулачиваний и идиотских вырубок личных садов там не было. Василий Прокофьевич, по местному прозвищу Сударек, создал и укрепил колхоз, а потом передал дела местному молодому колхознику Сашке Юрьеву, который имел железную волю и хватку настоящего рачительного хозяина. Сам Сударек стал членом правления, но он не был из тех, кто любил жить за счет других, а честно работал в колхозе и на своем огороде. Его потомство и сейчас живет на самой заезженной тракторами и самой грязной улице, которая названа улицей Светлой.

Председатель Александр Юрьев, который за свое упорство и волю получил кличку Сашка Баран, превратил колхоз «Знамя коммунизма» в самое прибыльное и зажиточное хозяйство района. При объединении богатый колхоз поселка Калининский «слили» с бедным, но более крупным колхозом «Авангард», и колхозники единогласно отклонили кандидатуру района и выбрали председателем Сашку Барана. Конечно, Юрьев был большим любителем выпить и бабником, но эти недостатки он компенсировал огромной работоспособностью, полной отдачей сил на пользу общества и рачительностью настоящего крестьянина и хозяйственника. Колхоз «Авангард» скоро выбился в миллионеры и гремел не только по всему району, но и по всей Тамбовской области. Партийно-хозяйственное руководство копило на него злобу, проводило неожиданные проверки, но все проверки оканчивались безрезультатно. Сашка Баран не был вором. Ни его дом, ни домашнее хозяйство не отличались от домов и подворий рядовых колхозников, а жена не сидела дома, а работала рядовой колхозницей. Это был живой фанат крестьянского дела, которого в современном фермерском и крестьянском мире отыскать невозможно. Именно по его крестьянскому трудовому фанатизму районная партийная номенклатура и объявила ему тайную беспощадную войну на уничтожение. Если нельзя уличить в воровстве и личной заинтересованности, то носители подлого духа всегда организовывают провокацию и с помощью ее легко достигают своей цели. В самый ответственный момент колхозной страды, когда Юрьев с утра до вечера находился в поле, к нему с проверкой нагрянул прокурор из областной прокуратуры по проверке анонимной жалобы, состряпанной самим районным начальством.

Прокурорский работник и два его подчиненных самовольно зашли в кабинет председателя, сняли верхнюю одежду и устроились как у себя дома. Прокурор стал требовать для проверки финансовые и хозяйственные отчеты и вызывать для допроса работников правления и бухгалтерии. По закону председатель должен был получить хотя бы словесное уведомление, но тогда не получилось бы провокации. Кто-то из сотрудников правления на мотоцикле нашел председателя в поле и доложил ему о случившемся. Председатель пришел в ярость от хамства прокурорских работников и, вернувшись в правление, выбросил их верхнюю одежду из своего кабинета в приемную и попросил прокурора и его сотрудников покинуть его кабинет и занять другое помещение.

Прокурор из комнаты секретаря вызвал районную милицию. Начальник районного отдела милиции прибыл с группой милиционеров, арестовал председателя и увез его в камеру предварительного заключения. Уже через неделю райком партии отобрал у председателя партийный билет, а скорый суд осудил Юрьева на два года тюремного заключения, якобы за рукоприкладство и оскорбление служителя закона. Работники правления видели, как председатель выбросил верхнюю одежду незваных гостей из своего кабинета, но никто из них не дал показаний о рукоприкладстве. Да их показаний и не требовалось. Ведь прокурор приехал не один, а с двумя своими свидетелями. Вот они и подтвердили письменно, что председатель не только выбросил одежду, но и ударил прокурора по лицу. Поверить в это невозможно, потому что председатель Сашка Баран не прикасался пальцем даже к самым опустившимся колхозным алкоголикам и ворам. Люди боялись не кулака, а председательского слова. Его уважали за его трудолюбие, человеческую искренность, порядочность и открытость. У него не было никакого образования кроме 8 лет учебы в средней школе. Это был не выдвиженец партии и власти, а крестьянский самородок Председатель имел слабость к женскому полу, но и там он действовал не силой принуждения, а лаской и уговорами. Все понимали, что скорое осуждение председателя по ложному обвинению – это акт мести за творческую энергию и умение работать именно в должности председателя. Люди говорили, что ему много раз предлагали перейти в сельхозуправление района, но он неизменно отказывался. Он не мыслил себя вне председательской должности. Да там бы его за полгода съели с потрохами, потому что все звено районной номенклатуры было насквозь коррумпировано. Как вы думаете, чем эта история закончилась?

Вы мне не поверите, но это факт! Через два года Юрьев вышел из заключения, и колхозники немедленно собрали общее собрание и единогласно избрали уголовника с двухлетним тюремным стажем своим председателем. Партийная организация колхоза восстановила его членство в партии, и райком партии был вынужден под давлением снизу утвердить решение низовой партийной организации. Районная номенклатура ничего не могла поделать с этим природным самородком. После тюремного заключения председатель Юрьев возглавлял колхоз «Авангард» примерно семь лет, в период от 1965-го до 1972 года. За этот период хозяйство колхоза непрерывно расширялось. Были построены огромные силосные башни и штук десять кирпичных ферм для содержания колхозного скота и лошадей. При колхозе действовал собственный молочный завод и маслобойка для изготовления подсолнечного масла. Была построена столовая, где колхозников бесплатно кормили вкусными и калорийными обедами. Это были не лживые обещания скорого коммунизма, а настоящие ростки устойчивой и благополучной жизни. Какое дело, казалось бы, хозяйственному руководителю до культуры и образования? Ведь на территории Сабуро-Покровского сельсовета работала средняя школа-десятилетка и был сельский клуб. Но колхоз «Авангард» построил у пруда первое кирпичное двухэтажное здание и разместил в нем начальную школу, чтобы дети колхозников не ходили до центральной школы два километра, а имели школу в шаговой доступности. Скоро в колхозе был открыт собственный клуб и заработал детский сад. Этот ненавистный для районной номенклатуры необразованный «мужик» действительно строил настоящий сельский коммунизм примитивного типа, где не только пожилым крестьянам, но и сельской молодежи было приятно жить и работать.

Но партийное и комсомольское двуличие и ложь продолжали разъедать человеческий дух сельского населения, как ржа разъедает железо. Усиливалось всеобщее пьянство и мелкое воровство. Духовные подлецы и завистники плодились на этой партийной и комсомольской почве, как бактерии на дрожжах. Районная номенклатура, действуя через партию и комсомол, посеяла недоверие к председателю, и на очередном отчетно-перевыборном собрании Юрьева Александра Федоровича, после критических выступлений тайных помощников районной номенклатуры, большинством голосов сняли с должности председателя. Это был удар ниже пояса. Председатель ушел домой и впал в беспробудный запой. Месяца два он не выходил из дома, а потом умер от отравления алкоголем. Ему было чуть больше пятидесяти лети, он мог бы сделать еще массу полезных дел для родного села. Он был нужен селу, но не нужен партийной и хозяйственной номенклатуре, и она жестоко с ним расправилась привычными методами. Если бы этот пример был единичным, то о нем можно было бы и не упоминать. Но такая истребительная ненависть партийной номенклатуры к рачительным хозяевам и фанатам колхозного производства носила массовый характер. Их отстраняли от должности в сговоре с местными носителями подлого духа, спаивали до алкоголизма постоянными гостевыми посещениями, сажали в тюрьмы по ложным обвинениям и даже принуждали к нарушению законов с помощью методов изощренной провокации. Партия декларировала одно, а делала совсем другое. Виртуальные благие декларации растворились и исчезли как дым дьявольского обольщения и наваждения, а реальные дела полного разрушения мощнейших колхозных хозяйств остались живыми свидетельствами тайных планов партии.

Где-то в 2009 году я заехал на бывшие хозяйственные постройки колхоза «Авангард» и ужаснулся. Полуразрушенные остовы десяток ферм и силосных башен, какие-то непонятные трехэтажные сооружения из ржавых металлоконструкций и мерзость запустения напоминали пейзаж документального секретного фильма о результатах применения термоядерной бомбы. Но ведь эту территорию никто не бомбил реальным оружием, как же случилось такое бедствие?

Да, действительно, эту сельскую местность не бомбили реальными бомбами, но тайные силы КПСС подготовили в своих недрах и обрушили на эту территорию духовную бомбу страшной разрушительной силы. Но мы должны всегда помнить, что были в нашей стране и такие «не номенклатурные» коммунисты, которые работали на совесть, не ради карьеры, а потому что не могли жить на земле без крестьянской хозяйственной работы. Все последующие председатели начинали с того, что строили себе на берегу пруда двухэтажные особняки. Об одном из них, делегате двадцать второго съезда КПСС, Позднякове Владимире Павловиче я расскажу в конце этой книги. От двухэтажной кирпичной колхозной школы остался только заросший сорной травой фундамент, а вот особняки «номенклатурных» председателей и до сих пор стоят на берегу заросшего до зловония бывшего колхозного пруда. Раньше в этом пруду даже с помощью одной удочки за полчаса рыбалки можно было наловить 3–4 килограмма свежей рыбы. А сейчас дети и внуки номенклатурных председателей могут поймать в этом пруду только собственные экскременты. Никто из них не стал успешным предпринимателем или фермером, вот и прозябают в лености и нищете забвения. Разве этого хотели исполнители воли партии для своего потомства? Но, как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Уничтожив самородка-председателя и насадив на колхоз пришлых «образованных» номенклатурных воров, партия в конце концов под корень разрушила производственно-бытовую базу прибыльного и самодостаточного хозяйства, и по мерзости запустения оно даже превзошло колхоз моей малой родины под названием «Рекорд».

Там изначально, с военной и послевоенной поры, рабочий путиловец так задавил сельское население, что на территории колхоза до 1980 года не было построено ни одной кирпичной фермы, производственного помещения и даже частного личного дома.