Текст книги "Курс в бездну. Записки флотского офицера"

Все население СССР стало не только участником хрущевской авантюры, но и заложником этой неосуществимой и утопической идеи. Не буду перечислять все лозунги этого коммунистического безумия, достаточно вспомнить лозунг о сближении города с деревней и о приближении уровня жизни сельского населения к уровню жизни горожан. Казалось, что же плохого в этом лозунге? Что плохого в том, если сельские жители будут жить в домах с теплой и холодной водой и пользоваться прямо в доме туалетами, не выбегая для этих целей на холод улицы? Что плохого, если дом будет отапливаться не дровяной или угольной печкой, а центральным отоплением, а все дороги внутри деревень будут асфальтированы и ухожены? Речь не шла о том, чтобы «опустить» город до деревни, а как раз о том, чтобы насильственно распространить городскую цивилизацию и комфорт жилищных условий на все деревенское и сельское население СССР. Сельское и деревенское население в 1960-х годах составляло большинство населения СССР, а это значит, что деревня должна была быть поглощена городом и ликвидирована как фундаментальная структура государственного образования. Совершенно очевидно, что придумать такую идею могли только духовные враги «нецивилизованного крестьянства», в качестве мести за победу СССР над объединенной Европой в Отечественной войне 1941–1945 годов. Мы одержали победу над Гитлером потому, что людские ресурсы тыла и фронта пополнялись тем человеческим нецивилизованным материалом, который был наработан глубинными деревнями и сельскими жителями. Ведь и трудовой энтузиазм индустриальных центров поддерживался и функционировал только благодаря огромному оттоку сельского населения в период коллективизации в города Урала, Сибири и Крайнего Севера. Во многом многодетные семьи раскулаченных крестьян и стали ядром трудовых коллективов многих предприятий тяжелой индустрии, которые работали на оборону.

Приведу лишь некоторые примеры из своей поздней жизни. Когда я окончил училище ВВМУРЭ имени А.С. Попова в 1969 году и прибыл женатым молодым лейтенантом на Северный флот, то меня направили в город Палдиски Эстонской ССР, где проходил обучение весь экипаж моего будущего атомохода. Там мы с женой жили в тесной комнате то ли гостиницы, то ли общежития, но условия после сельского жилья были вполне сносные. В 1970 году весь экипаж перевели к месту базирования кораблей на Северный флот, чтобы мы, прежде чем получить свой новый атомоход в городе Северодвинске, прошли практическую отработку в море на таких же проектах атомоходов под руководством личного состава их экипажей. Свою жену, бывшую одноклассницу из параллельного класса Валю Первушину мне негде было оставить, и я привез ее в Мурманск. Я отправился на базу атомных стратегических подводных лодок в поселок Гаджиево, а ее туда не пустили, так как там не было даже общежития для семейных офицеров. Жили офицеры атомохода в матросской казарме и ночевали на двухярусных койках. Лейтенанты спали на втором этаже, а нижний этаж занимали старшие офицеры. Квартиру дали только семье моего первого командира, капитана 1 ранга Ивана Ивановича Кочетовского. Жена поселилась в поселке Кола рядом с городом Мурманском, у своей раскулаченной тетки по имени баба Саня. Один раз в две недели я приезжал к жене в поселок Колу, и это было для нас великим праздником и счастьем.

Но речь сейчас я веду не о себе, а о раскулаченной бабе Сане. Она была женой брата отца моей жены, а значит, ее дети были двоюродными сестрами моей жены. Муж бабы Сани погиб на фронте, но, видимо, еще до войны он построил в поселке Кола довольно приличный частный дом, где был даже небольшой огород. По извечному крестьянскому инстинкту, даже за Полярным кругом, на 69-й параллели, их семья умудрялась сажать картошку и выращивать урожай, которого вполне хватало для пропитания самой бабы Сани и двух ее замужних дочерей, которые уже получили в Мурманске отдельные квартиры и работали на мурманских предприятиях. Причем дочери раскулаченной бабы Сани имели высшее образование, которое они вряд ли получили бы, если бы остались в тамбовской деревне. А если бы и получили высшее образование, то уехали бы куда-нибудь сами, так как применить свои знания в глубинке было невозможно. Фактически в колхозах хрущевской эпохи, кроме двух-трех специалистов, рядовые колхозники имели образование от четырех до семи классов. Этого вполне хватало, чтобы работать рядовыми колхозниками и даже механизаторами. Каждый, кто заканчивал десятилетку, становился в своем селе лишним, он или уезжал работать в город, или поступал в техникумы и институты. После получения среднетехнического или высшего образования действовала система государственного распределения, и такой деревенский человек автоматически становился навсегда выброшенным из своего крестьянского круга.

Совершенно очевидно, что и военный и послевоенный Мурманск обеспечивал рыбной продукцией всю европейскую часть Советского Союза, а также строил и эксплуатировал торговый, рыболовный и траловый флот только за счет трудолюбивых и грамотных потомков тех крестьян, которых раскулачили во время довоенной коллективизации. Ни баба Саня, ни ее дети и внуки никогда не сожалели о своем раскулачивании и никого не винили. Они жили в городском комфорте, были финансово хорошо обеспечены, а частный дом в поселке Кола использовали как дачу и место отдыха. Позже, во время отпуска, по пути в Сочи они неоднократно заезжали в Сабурово и воочию убеждались, что потомки их нераскулаченных деревенских родственников, да и потомки тех, кто исполнял раскулачивание, в материальном плане и в бытовых условиях обеспечены значительно хуже, чем городские жители Мурманска. Сестры жены живы и сейчас, они живут в Мурманске и иногда перезваниваются с моей женой, обмениваясь бытовыми и семейными новостями.

Есть и второй пример «полезности» раскулачивания. Совершив несколько выходов в море в качестве дублеров основного экипажа, наш экипаж после отпуска направили в город Северодвинск для получения на Северном машиностроительном предприятии (так назывался Северодвинский судостроительный завод, который производил в тот период шесть атомных подводных лодок в год) новой атомной подводной лодки для Военно-морского флота СССР. Никто семейного жилья нам в Северодвинске не обещал. Мы должны были там провести лишь несколько месяцев. Экипаж обязан был подключиться к сдаточному гражданскому экипажу на этапе завершения строительства и ходовых испытаний, чтобы лучше узнать устройство вверенных технических средств и научиться грамотно управлять ими в повседневных и боевых условиях.

Но жена не захотела оставаться одна в деревне, и после отпуска в родном поселке на станции Сабурово мы с женой приехали в Северодвинск. Только мы сошли с поезда с чемоданом в руках, как к нам подошла женщина и предложила снять у нее комнату. Мы быстро договорились и, радуясь удаче, поехали устраиваться на новом месте. Мы миновали типовые городские кварталы и скоро въехали в пригородный поселок с частными домами и небольшими приусадебными участками. Жилье ничем не отличалось от деревенского дома. Все удобства были на улице, но отказываться было уже поздно, и мы пару недель прожили в этой деревенской комнате. Но дело не в этом, а в том, что этот район частных домовладений носил название «Кулацкий поселок». Его построили трудолюбивые раскулаченные крестьяне, которых принудительно сорвали с насиженных мест и сослали, как говорили в нашей послевоенной деревне, «к черту на кулички». Не безграмотные местные рыбаки-поморы, а предприимчивые и грамотные дети и потомки этих раскулаченных крестьян и построили сам город Северодвинск, а затем и мощнейший судостроительный завод, который мог за один год производить шесть атомных подводных стратегических лодок. Понимаете, за 10 лет правления Б.Ельцина в России не было построено ни одной атомной лодки, а только одно предприятие Северодвинска в период 1970-х годов могло строить шесть высококачественных атомоходов ежегодно. Есть разница? Разница есть. Нам говорили, что по трудоемкости временных затрат строительство одного атомохода сравнимо со строительством города на 300 тысяч человек со всеми инфраструктурами. Конечно, над созданием комплектующих изделий каждого атомохода трудилось 2500 предприятий СССР. Это огромная цифра, но и рабочий коллектив северодвинского завода проводил сложнейшую по технологии сварку прочного корпуса и монтаж основного технического оборудования, включая и два атомных реактора, и при том ни одного случая аварии по вине некачественной сварки или нарушении технологии монтажных работ никогда не возникало.

Когда видишь на стапелях корпус недостроенной лодки и копошащихся вокруг него людей, то не сразу можешь поверить, что эта махина водоизмещением более 10 тысяч тонн, высотой с пятиэтажный дом и длиной 130 метров, может по три месяца двигаться под водой, не всплывая на поверхность, развивать скорость до 45 километров в час (25 узлов) да еще и стрелять из-под воды шестнадцатью баллистическими ракетами с ядерными боеголовками. Но еще больше поражаешься мощи человеческого разума, умению, воле и силе тех людей, которые создали этот совершенный по своей конструкции и исполнению подводный гигант, когда спускаешься внутрь прочного корпуса. Ничего подобного вы нигде не увидите! Но кто создал это неземное чудо? Это чудо создано умелыми и трудолюбивыми руками советского рабочего класса, который в своем ядре состоял из потомков раскулаченных крестьян, дополненным теми крестьянскими детьми, которые получили в своих деревнях и селах полное семиклассное или десятиклассное образование, но оказались невостребованными на малой родине и выброшенными из нее в общий котел индустриальных рабочих. Их энтузиазм питался не идеями построения коммунизма и социализма, а крестьянской привычкой делать на совесть и с великим старанием и рвением любое полезное дело. Зарплата при этом не была главным стимулом. По крестьянской привычке они радовались, как дети, результатами своего труда и до конца выкладывались за время трудового дня, так как еще не оторвались от своих крестьянских корней, не деградировали и не научились выгадывать за счет других, «филонить» и «бить баклуши». Весь трудовой энтузиазм хрущевской эпохи освоения целинных земель, результат огромных успехов в освоении космического пространства питался не коммунистическими идеями партийных руководителей, а крестьянскими корнями молодого рабочего класса.

Деревенская и сельская жизнь еще во время учебы в старших классах школы приучила меня к употреблению алкоголя. Я мог спокойно выпить граненый стакан водки или самогона и даже со своим поселковым другом Иваном Лучкиным, еще, будучи учеником десятого класса, без всякого напряжения «на двоих» выпивал бутылку неразведенного «денатурата». Эта жидкость по крепости сравнима со спиртом, но имела специальные добавки непереносимого вкуса и запаха, чтобы «денатурат» не употребляли в качестве водки. Но сельская молодежь покупала в ночных шинках эту вонючую, но дешевую жидкость и даже устраивала соревнование, кто больше выпьет этой гадости. Это не похвальба, а констатация печальных результатов сельского быта. По примеру своих юных товарищей я видел, как быстро человек может перейти от умеренного и управляемого употребления спиртного к полной бесконтрольности собственных действий и поступков. Я не считаю себя вправе читать морали или давать наставления для молодых людей, но по своему жизненному опыту знаю, что нет на свете такого человека, который как-то обманул и перехитрил спиртное. Всякий раз спиртное побеждает человека.

Зная страшную силу алкоголя, я навсегда запретил для себя употреблять на выходе в море даже сухое вино, которое ежедневно выдают во время обеда каждому члену подводного экипажа от рядового матроса до командира атомной подлодки. И этого правила я неизменно придерживался вплоть до 1980 года, когда меня перевели из боевого состава подводных сил Северного флота на береговой объект ВМФ, расположенный в Московской области. При этом на стоянке в базе и на берегу я вовсе не чурался совместной выпивки в кругу своих друзей и офицеров нашего экипажа. В том числе, за время службы на атомной лодке у стенки и на берегу было выпито «море» разведенного и не разведенного спирта. Это железное правило не принимать в море ни грамма спиртного позволило мне не перейти в разряд алкоголика и достойно закончить службу выходом в запас в возрасте 50 лет и в звании капитана 1 ранга. Я почему об этом упоминаю? По той причине, что доступность спиртного и безразличное отношение к пьянству и даже подспудное поощрение этого зла было присуще во времена Хрущева не только для жителей городов и сел нашей страны, но и для ее Вооруженных сил. В 1964 году Хрущева сняли якобы за волюнтаризм, а на самом деле за троцкистские замашки и попытки разжечь пожар мировой революции с помощью военных и словесных провокаций. Наступила брежневская эпоха всеобщего пьянства и духовного разложения. Это не было периодом застоя. Это был период ожидания такой степени развращения народного духа, когда можно будет демонтировать имперские сталинские государственные скрепы и передать развращенные народы под управление Князя Мира Сего. Хрущев задал вектор духовного разложения народного духа. Брежнев категорически отказался что-либо менять во внутренней политике лжи и партийного двуличия. Экономическая мощь количественно нарастала, но духовный энтузиазм катастрофически падал. Нужно было только ждать, когда духовное разложение народного духа дойдет до критической точки.

Собственно говоря, я не пишу личную биографию или свои воспоминания. Я пытаюсь осмыслить и дать характеристику той эпохе, в которой мне пришлось жить и работать. Главный вывод всех моих предыдущих рассуждений заключается в том, что как довоенная, так и послевоенная индустриальная мощь СССР прирастала в первую очередь за счет духовного и человеческого потенциала раскулаченного крестьянства и вытесненных с малой родины семей единоличников. Они заложили ядро индустриальных центров, а затем это ядро напиталось энергией тех крестьян, которые были вынуждены покинуть деревню в хрущевские и послехрущевские времена, когда началось «строительство коммунизма» и «стирание граней между городом и деревней». Это стирание граней вылилось в прямой геноцид против «нецивилизованного» крестьянского населения, когда массы бывших крестьян, будучи изгнаны с насиженных мест глубинных деревень, неистово, по-крестьянски трудились на фабриках и заводах. Все успехи послевоенной хрущевской эпохи, а также несомненные успехи первых лет брежневского правления определялись не партийным руководством, а совестью и трудовым энтузиазмом первых крестьянских поколений, которые вопреки своему желанию стали городскими жителями и, еще не потеряв крестьянских навыков и привычек, обеспечивали невиданный рост производительности труда и прирост валового национального продукта.

Выше я приводил пример, как раскулаченные родственники моей жены стали «коренными» жителями Мурманска. Но вы думаете, что эта трагедия коснулась только семьи моей жены? Глубоко ошибаетесь. Я думаю, что эта трагедия коснулась большинства крестьянских семей глубинных деревень Тамбовской области, где не было помещичьих имений, а земля издревле принадлежала земским крестьянским общинам на правах коллективной собственности. Мой отец родился в 1913 году и в период массовой коллективизации не был изгнан из деревни, потому что согласился после совершеннолетия вступить в колхоз. У отца было три старших брата и две сестры. Семья отца была «раскулачена», все движимое и недвижимое имущество их большой и трудолюбивой семьи отобрали и передали в колхоз, а главу семейства вместе с двумя старшими сыновьями выслали в Сибирь на поселение. Две дочери, Фекла и Татьяна, убежали вместе со своими мужьями за семь километров и поселились в поселке Калининский. В деревне остались лишь два его младших сына Василий и Никифор. Оба они успешно окончили церковно-приходскую четырехклассную начальную школу и по деревенскому уровню были вполне грамотными молодыми людьми. Четырехклассное образование церковно-приходской школы приравнивалось к семилетней школьной программе советской школы. В тридцатых годах братья женились и с помощью новых семей построили небольшие самановые избы. Селу нужны были трактористы и механизаторы. По путевке колхоза, а не по собственному выбору отца направили в Чакинскую школу механизаторов, под городом Тамбовом, которую он с отличием закончил в 1933 году и получил специальность механизатора и бригадира тракторных бригад. Он и моя мать работали в колхозе. После войны это четырехклассное церковно-приходское образование и годичные курсы механизаторов позволили отцу работать в МТС на инженерной должности механика и вполне справляться со своими инженерскими обязанностями, организуя качественный ремонт тракторов, комбайнов и всех других видов сельхозтехники.

Глава 4. Мой отец, Никифор, и его брат Василий. Сыновья раскулаченного отца

Старший брат отца Василий после женитьбы как член семьи «раскулаченных» в колхоз особо не приглашался и остался «единоличником». Как и у моего отца, у его брата Василия были золотые руки и светлая голова. Он содержал небольшую пасеку в пять-шесть ульев, а, кроме того был единственным плотником на всю округу, который с помощью пилы, рубанка, фуганка и других плотницких инструментов вязал оконные рамы, изготавливал столы и стулья, сундуки и другую «мебель» из примитивного деревенского быта. Кроме этого Василий Иванович развел небольшой сад, что отличало его избу от всех других изб нашей деревни. Зеленое чудо яблоневого сада и небольшая пасека были словно оазис среди мертвой пустыни. Мой отец построил свою избу недалеко от избы своего брата. В 1938 году, в летний день, когда мои родители были на работе, крыша их избы загорелась. Соседи сумели спасти лишь «приданое» матери, небольшую ручную немецкую швейную машинку фирмы «Зингер». Мать и отец перешли жить в избу моей бабушки Ирины и жили в ней до 1952 года, вплоть до получения служебной квартиры. Эту машинку «Зингер» я хорошо помню потому, что все мои детские вещи были пошиты и изготовлены с ее помощью. Деревянный ее корпус так и остался сильно обгоревшим с задней стороны, но механическая часть работала безупречно. В зимнее время мать много времени проводила за этой старенькой машинкой, перекраивая какую-нибудь одежду или изготавливая себе ситцевые платья и халаты. Ситец и сатин были основным материалом для пошива всей деревенской одежды, о чем знал даже я, мальчик, хотя мать никогда не пыталась научить меня своему ремеслу шитья, считая это занятие сугубо женским делом. Несмотря на свою немецкую прочность, машинка часто ломалась, не выдерживая большого объема пошивочной работы. Поломки заключались в том, что швейная нить насквозь «проедала» детали челнока или механизма, который обеспечивал формирование и «вязание» швейного узла. Мать жаловалась отцу, что машинка не работает. Он молча разбирал ее, забирал с собой в мастерскую «съеденные» нитью детали и приносил их точные копии, изготовленные ручным способом. Я совершенно уверен, что никакая городская мастерская не смогла бы выполнить столь точной и филигранной работы, и машинку пришлось бы давно выбросить на свалку. У нас же она исправно работала более пятидесяти лет и куда-то исчезла только после смерти отца. Благодаря этой машинке моя старшая дочь в детстве под руководством бабушки научилась шить. Но не только в этом дело! Этот пример указывает на способности младшего члена раскулаченной семьи и на бережливое отношение крестьянина к каждой полезной вещи.

После пожара отец с матерью не захотели вести самостоятельное хозяйство и отстраиваться на месте пожара. Они временно перебрались жить к бабушке, но так и остались там. Отца забрали в 1940 году на срочную службу, а после войны всеобщая бедность и голод не позволяли даже думать о строительстве деревенского дома, да и не было никакого смысла держаться за глубинную деревню, если отца сразу же после войны приняли на работу механиком МТС на станции Сабурово. Брат отца Василий всю войну провоевал рядовым солдатом пехоты и брал Берлин. После войны он так и остался «единоличником». Мы с отцом в моем раннем детстве часто ходили к нему в гости на другой переулок нашей деревни Коновальщина, которая носила официальное название Козьмодемьяновка. Дядя Вася был добряком и великим шутником. Когда мы приходили к нему в гости, он накладывал по ложке меда на десятки свежих деревянных стружек и по очереди заставлял меня пробовать мед с каждой стружки, каждый раз спрашивая, не прокис ли мед, который я пробую? Он говорил, что у него потерян вкус и требуется моя помощь. Лет до семи я искренне верил, что, кушая мед с разных стружек, я делаю важную и ответственную работу. На самом деле, таким образом он невольно заставлял меня побольше съесть меда. У дяди Васи и тети Дуни своих детей не было, ко мне они проявляли искреннее внимание, и мне очень нравилось ходить к ним в гости. Продолжать жить в глубинной колхозной деревне и оставаться «единоличником» дяде Васи не позволило бы колхозное руководство. Он это понял раньше всех и уже в 1951 году построил крошечный домик в двухстах метрах от железнодорожной станции Сабурово и перенес туда свою пасеку. Участок земли принадлежал железной дороге, и с местным колхозным руководством никаких согласований на разрешение строительства не требовалось. Тетя Дуня управлялась по хозяйству, а дядя Вася продолжал плотничать на дому, изготавливая рамы по индивидуальным заказам, и одновременно стал работать плотником в плодоовощном совхозе «Сабуровский». В совхозе его ценили как замечательного специалиста и мастера своего дела.