Текст книги "Курс в бездну. Записки флотского офицера"

Когда нужно было зарезать овцу или поросенка, отец всегда приглашал своего брата Василия, а сам лишь помогал ему удержать скотину, но никогда не брался за нож, чтобы нанести первый удар и умертвить животное. Дядя Вася всю войну был рядовым пехотинцем, не раз ходил в рукопашную, брал Берлин и был награжден за геройство и отвагу не только медалями, но и боевыми орденами. Правда, ни отец, ни его брат ни разу в жизни не надели свои награды даже в юбилейные даты великой победы над Германией. Отец прямо заявлял, что он не убил ни одного немца из личного оружия, так как зенитная батарея никогда не попадала в окружение. Отец всегда восхищался грамотностью командира своего зенитного полка, который умел не только правильно расположить и замаскировать зенитные батареи полка, но и вовремя вывести зенитный полк из окружения. Их полк, защищая с воздуха речные переправы или места прифронтовой перегруппировки войск, сотни раз вступал в боестолкновения с немецкими самолетами. Полк уничтожал огнем зениток самолеты противника и сам подвергался бомбардировкам и атакам немецких штурмовиков, при этом количество сбитых самолетов подсчитывал специальный наблюдатель, но никаким подсчетом невозможно было установить, чье конкретное зенитное орудие уничтожило тот или иной самолет противника. Отец привез с фронта много медалей, но главная награда отца заключалась в том, что он вернулся с войны живым и невредимым. В своих рассказах о войне отец отмечал неимоверно тяжелые бытовые условия военного времени. Приходилось вручную отрывать в зимнее время блиндажи и укрытия, долбить мерзлую землю ломами и лопатами, что требовало напряжения всех физических сил до полного изнеможения. Кто-нибудь пытался хотя бы раз выйти в двадцатиградусный мороз в поле, отрыть там окоп и лечь спать в этом отрытом окопе в солдатской шинели? И не пытайтесь! Во-первых, вряд ли вам в одиночку удастся вырыть нормальный окоп, чтобы он отвечал всем стандартам личной безопасности. Во-вторых, если выйдете в зимнее поле втроем или вчетвером и все-таки откопаете окоп с необходимыми элементами безопасности, то сон в таком окопе без особого духовного настроя и физической подготовки приведет или к воспалению легких, или к обморожению. Но этого мало.

Отец рассказывал, что, переправляя зенитные орудия через ледовые переправы, неоднократно проваливался чуть ли не с головой в ледяную воду. Иногда полностью в мокрой одежде при отрицательной температуре приходилось находиться на открытом воздухе много часов кряду, и притом за всю войну ни он сам, ни его сослуживцы ни разу не болели никакими простудными заболеваниями. Я думаю, что вот эта крестьянская физическая и духовная стойкость подавляющего большинства советских воинов, их изобретательность и практическая смекалка, умноженная на способность нормально себя чувствовать в самых дискомфортных бытовых условиях, и явилась гарантом нашей будущей победы над высокоорганизованным, цивилизованным и дисциплинированным немецким солдатом. В октябре-ноябре 1941 года ударили сильнейшие морозы, которые были одинаково губительны как для русских, так и для немецких солдат, но русские солдаты не знали теплых туалетов и в своем подавляющем крестьянском большинстве до войны жили в условиях полного дискомфорта. Многие поверхностные аналитики считают, что отстоять Москву помог «господин русский мороз». Конечно, этот ноябрьский мороз случился по божественной воле, но именно привычка русского человека к бескомфортной жизни, телесная и духовная стойкость и способность сохранять работоспособность в самых невероятных бытовых условиях и сыграла решающую роль в разгроме немецких полчищ в сражении под Москвой. В этом сражении не только был сорван план молниеносной войны, но и заложен фундамент будущей победы Востока над объединенным Западом. Отец и его брат Василий были одной крови и должны были иметь общие черты характера. Но разница ощущалась уже в том, что отец не мог зарезать даже курицу, а для дяди Васи зарезать поросенка или овцу было сущим удовольствием, и исполнял он эту процедуру с большой охотой и навыками профессионала. Убивая животное, он не терял жизнерадостность, а, буквально весь искрился весельем от предстоящего предвкушения поесть свежей жареной печенки, приготовленной на нутряном жире. Каждая резка домашнего скота обязательно завершалась обильным застольем с выпивкой, где центральным блюдом была жареная печенка только что убитого животного. Выше я рассказывал, что дядя Вася был неравнодушен к салу и по любви к этому продукту называл себя русским «хохлом». Эту любовь он демонстрировал и нам, когда ему приходилось резать у нас поросенка. Он отрезал от спины только что убитого животного еще теплый шмат толстого сала, посыпал его крупной солью и тут же с большим удовольствием съедал, даже не закусывая хлебом. Отец и не пытался этого делать, хотя соленое сало он тоже любил, и оно всегда водилось в нашем доме.

Конечно, крестьянский быт не может обходиться без резчика скота, и практически в каждой семье имелся человек, который постоянно исполнял эти обязанности. Я видел много раз на других подворьях, как резчик хладнокровно и умело исполнял эти обязанности, но всякий раз лицо резчика было очень сосредоточено, а действия резчика не были безупречно уверенными. Когда крупный бык начинал сопротивляться или задуманный вариант резки нарушался, то резчика могло обуять чувство страха, и тогда все участники этого процесса впадали в панику и поднимали бестолковый крик, перемежающийся отборным матом и разноречивыми советами резчику. С этой стороны дядя Вася совершенно не был похож на этих неуверенных резчиков. Он исполнял эти обязанности не только с удовольствием, но с веселым хладнокровием человека, который делает нужное и полезное дело не только для себя, но и для всех окружающих. По молодости лет меня нисколько не волновали уникальные черты характера моего дяди. Но ведь он был сам по себе уникальным человеком, потому что три года, с 1942-го по 1945-й, провоевал в пехоте и не получил ни одного ранения. Дядя был лет на семь старше отца. Он не рвался на фронт, а его мобилизовали в 1942 году, когда фронт находился в критическом положении. К сожалению, я не знаю, на каких фронтах он воевал, потому что как в застольях, так и в дружеских беседах оба брата редко поднимали военную тему. При мне отец лишь раза два задал ему вопрос о том, как вело себя гражданское население во время взятия Берлина и приходилось ли брату лично убивать немцев? Я запомнил, что когда наши солдаты врывались в богатые квартиры немцев, то нередко заставали в них немецких мужчин и женщин, которые от страха возмездия сами на себя накладывали руки, в том числе стрелялись или вешались. Солдатская ярость достигала такого накала, что всякое грубое слово со стороны мирного населения или косой взгляд воспринимались как угроза, и такой человек расстреливался на месте. Были и случаи, когда солдаты штурмовых отрядов насиловали молодых женщин.

Но в завоеванных кварталах уже не было никаких убийств и мародерства. Из пустых квартир брали все, что можно унести и что можно было продать на родине или использовать в домашнем хозяйстве. Никаких немецких вещей в доме фронтовиков я не видел. Мой отец привез из Германии карманные часы, которые я разбил молотком из любопытства еще в раннем детстве, а также опасную бритву, серебряную чайную ложечку и немецкий френч из грубого сукна. У меня сохранилась единственная фотография, где мы с отцом сфотографированы вместе. Отец там «наряжен» в немецкий френч и кирзовые сапоги, которые он носил круглогодично. Чайная ложечка стерлась и стала непригодной еще в 1957 году, а опасная бритва сохранилась как память об отце. Дядя Вася, вспоминая войну, становился хмурым и невеселым. Он признавал, что в боевых оборонительных и наступательных операциях лично убил много немецких солдат. Особенно тяжелым испытанием для психики человека были рукопашные схватки, которые происходили не только по нашей инициативе, но и по инициативе немецкого командования. Выживали в боях и рукопашных схватках не те, кто обладал силой и уменьем поражать противника, а те, кто обладал здоровым хладнокровием и расчетом, а также инстинктивным чувством самосохранения. Почти наверняка погибали бесшабашные удальцы, которые пьянели от боя и теряли хладнокровие, а также и трусы, так как малейшее чувство страха неминуемо нарушало здравомыслие человеческой психики и приводило к гибели солдата на поле боя. В немалой степени дяде Васе способствовало и обыкновенное везение. Но что такое везение, с духовной точки зрения? Каждого крещеного православного человека, независимо от того, верует он в Бога или нет, охранят ангел-хранитель, поставленный Иисусом Христом или Богом Ваалом. Он и оберегает нужного человека от преждевременной гибели. К примеру, захотел солдат попить воды и решил выйти из окопа, чтобы наполнить фляжку водой из протекающего поблизости ручья. Выглянул из окопа, наметил взглядом маршрут движения, но чуть задержался, чтобы надеть каску, а когда снова поднялся, то с удивлением обнаружил, что точно по выбранной трассе взрывом снаряда разворотило землю, и если бы он не задержался на одно мгновение в окопе, то был бы уже на небесах. Вот это и есть божественная защита нужного человека с помощью ангела-хранителя. Не надо забывать, что такое же право ставить своего ангела-хранителя имеет и Князь Мира Сего. Ведь при покушении на Гитлера в 1944 году заговорщики предусмотрели все мелочи, но они не учли, что Гитлер в это время еще был необходим дьяволу. За мгновенье до взрыва Гитлер неожиданно отошел от взрывного устройства и практически не получил ни одной царапины.

Видимо, дядя Вася потому и не получил ни одной царапины, три года воюя в пехоте, что его охранял ангел-хранитель от Бога Ваала. Он не был особо верующим, как и отец, он никогда не крестился, когда садился за стол, да и своими военными подвигами ни с кем не делился и не афишировал их, считая, что он не воевал, а исполнял тяжелую, но необходимую работу. Поражала и бытовая скромность его домашнего очага. Рядом с его домом стоял дом Ярцева, который был в то время начальником железнодорожной станции Сабурово. Ярцев дружил с дядей Васей, и когда мы с отцом приходили в гости к его брату, то Ярцев часто зазывал нас к себе домой в гости. Это было большое по площади жилище из нескольких комнат, обставленных красивой заводской мебелью, и с коврами на полу и стенах. Взрослые садились за стол, а меня просили «поймать» музыку на огромном радиоприемнике, на шкалах которого были написаны названия всех столиц европейских государств и даже, как кажется, и столиц государств других континентов. Жилище Ярцева отличалось повышенным комфортом. Это был тот же частный дом с приусадебным участком, но внутри дома все было обставлено на городской манер и даже дышало роскошью и благополучием. Когда мы возвращались в микроскопический домик дяди Васи, с русской печью, домоткаными половичками и самодельной мебелью, то он казался мне жалкой лачугой по сравнению с «хоромами» Ярцева. Но ни отец, ни дядя Вася вовсе не замечали убогости этого крестьянского быта и привычной тесноты. Дядя Вася непрерывно работал, даже по выходным, делая на заказ рамы или какие-нибудь другие плотницкие изделия. У них с тетей Дуней не было детей, и наверняка имелись деньги, чтобы перестроить дом по городскому типу. Но дядя Вася так и умер в 1980 году в этом домике, построенном его руками в 1950 году, после переезда из деревни Козьмодемьяновка на станцию Сабурово. Самое удивительное, что дядя Вася всегда был доволен своей жизнью и буквально излучал доброту и радость бытия в невинных шутках и юморе. Грустным я его видел только один раз в жизни. В 1980 году он заболел раком, врачи признали его неизлечимым, и он пришел к отцу попрощаться. Он отказался от сала, но вспомнил, как он раньше любил его, а теперь вот пришло время, когда еда не идет в горло. Дядя Вася выпил полстакана водки, молча посидел за столом, а затем встал, обнялся с отцом, попрощался со мной и моей мамой и поспешил домой, так и не пожалившись на какие-либо боли и ничего не рассказав о своей болезни. Когда он умер, я был в Москве. Больше дядю Васю я так и не увидел.

Продолжая воспоминания о своем отце, я не устаю удивляться тому, насколько разных детей, по талантам, характерам и наклонностям, породил раскулаченный отец моего отца Мальцев Иван Терентьевич. Два старших сына легко вписались в городской быт, получили благоустроенные квартиры и стали крупными хозяйственниками. Мой отец и его брат Василий, имея «золотые руки» и светлые головы, могли переселиться в тот же город Тамбов и стать там блестящими специалистами, но не сделали этого, а упорно держались за деревенский быт, как будто исполняли чью-то постороннюю миссию или исполняли свое божественное предназначение. Когда моего деда Ивана Терентьевича раскулачили, отцу было 15 лет, что вполне достаточно, чтобы перенять жизненную хватку и практичность своего отца и старших братьев, но отец никогда не имел ни того, ни другого. Более того, он добровольно отказался следовать вместе с родителями и как несовершеннолетний перешел под попечение брата Василия и временно поселился в его доме. Я спрашивал его, почему же он остался в деревне, а не последовал вслед за родителями? Отец отвечал, что уже в то время крепко полюбил мою мать Попову Наталию, которой в то время было только 14 лет. Он не мыслил без нее своей жизни и остался, прежде всего, не из-за того, что любил работать на земле, а потому, что мечтал по достижении возраста жениться на моей матери. По отношению к земле как объекту приложения творческих сил и талантов человеческой души отец и мать были полными противоположностями. Мать не просто копала огород, чтобы посадить картошку или другие какие овощи и фрукты для пропитания и не умереть с голоду, а реализовывала с помощью земли свое творческое крестьянское начало. Она проявляла к земле такую же любовь и заботу, как ко мне, бабушке или моему отцу. Без любви и внутреннего убеждения в необходимости тяжелого крестьянского труда для удовлетворения не только материальных, но и духовных потребностей невозможно было так самозабвенно работать как на приусадебном участке, так и на колхозных и совхозных полях или государственном предприятии «Заготзерно».

К десятому классу я уже не был хилым подростком. Увлекаясь вместе со своим школьным товарищем Николаем Беспаловым тяжелой атлетикой, гиревым спортом и гимнастикой, я накачал мышцы и мог по полчаса перебрасывать двухпудовую гирю из одной руки в другую и поднимать ее с размаху вверх над головой. При собственном весе в 67 килограмм мне в рывке удавалось выбросить одной рукой и зафиксировать штангу весом 60 килограмм. Кроме того, я мог раз двадцать пять подряд выйти силой из жима на перекладине турника в верхнюю стойку, а подтягиваться до подбородка мог раза три даже на одной руке. Все это очень помогло мне в дальнейшей жизни, но я не ощущал землю как объект приложения своих творческих сил. Я не был к ней безразличен, любил красоту деревенской природы, но помощь матери на приусадебном участке исполнял не как творческую работу, а как необходимую обязанность. По этой причине, будучи физически сильнее матери, я никогда не мог угнаться за ней, когда мы вместе с ней выходили с лопатами на свой участок, чтобы прокопать огород под посадку картофеля или убрать готовый урожай. Работа по прополке или поливке клубники, огурцов и помидоров, когда нужно было тщательно убрать с грядок каждую соринку или вылить под каждый корень рассады по три кружки воды, казалась мне рутинной и необязательной. Уже через час работы я уставал от однообразия, и мне требовалось хотя бы пять минут перерыва, а мать могла как ни в чем не бывало продолжать эту работу по три-четыре часа подряд и оставаться искренне веселой и радостной. Отец был мастер на все руки, он мог часами самозабвенно сооружать небольшую ветряную мельницу, чтобы молоть муку, мог с таким же увлечением делать ручной пресс для изготовления яблочного сока или собственными руками сделать за пару дней вполне приличный мягкий диван. Это были такие объекты, для изготовления которых требовалась его творческая фантазия, соединенная с практическим опытом его «золотых рук». Когда его «вытеснили» из инженеров и в 1959 году перевели наладчиком топливной аппаратуры для дизелей, то его это не расстроило, а очень обрадовало. Он стал раньше, вернее сказать, вовремя приходить с работы, и мы с ним за лето, работая только вечерами и по выходным дням, разобрали до основания старый дом и фактически построили новый дом по уникальной технологии, которую разработал мой отец.

Я исполнял роль подсобного рабочего и не понимал его замысла, но четко и добросовестно исполнял все отцовские указания, и за пару летних месяцев мы с ним справились с этой работой. Практически от закладных камней под углы дома и до конька крыши, покрытой неоцинкованным, крашеным железом, все сделано по замыслу и руками отца. Часть задней стены, ввиду нехватки бревен и даже ветловых сучьев, пришлось сложить из самана, изготовленного из глины, перемешанной с соломой. Прошло уже 60 лет, отец и мать умерли, но дом продолжает стоять и зримо свидетельствовать о творческих способностях и уверенном умении отца качественно исполнить любое нестандартное дело. Я очень горжусь тем, что помогал отцу при строительстве дома. Строительных навыков за это время не приобрел, но мои творческие мыслительные способности значительно расширились, потому что я воочию увидел, как можно находить нестандартные решения в самых безвыходных ситуациях. В это время учитель физкультуры Виктор Павлович, которого все мы за глаза называли Интервалом за его пристрастие к строевой подготовке, организовал во время каникул поездку на велосипедах в город Москву и обратно. Я не пропустил ни одной тренировки, но велосипедный тур в Москву совпал с началом строительства, и мне пришлось отказаться от этой увлекательной поездки. Моя будущая жена Первушина Валя участвовала в этой поездке и с восторгом рассказывала об этом путешествии. Очень хотелось посмотреть Москву своими глазами, но эта мечта исполнилась только через два года, после окончания школы. Когда мы закончили строительные и отделочные работы, надо было построить печь, и отец снова поразил меня, потому что не только построил небольшую печь-голландку для топки дровами и углем, но и сварил водяной котел, который образовал две стенки печной топки. К выходным патрубкам котла мы с ним подсоединили железные трубы, которые проходили по замкнутому кольцу вокруг стен, и получилась примитивная, но надежная система водяного отопления, в которой роль батарей-теплообменников выполняли сами трубы. Где он видел такую систему, если ни в одной городской квартире города Тамбова никогда не был? Возможно, он видел такие системы во время войны, или такой системой была оборудована мастерская МТС? Как бы то ни было, но эта система безупречно работала, и в зимнее время трубы нагревались чуть ли не до кипения, разнося и распределяя печное тепло в самые дальние от печки пространства жилого блока.

Скоро это чудо увидели наши соседи и знакомые, и отец стал самым известным печником-самоучкой не только в нашем поселке, но и во всем Сабурово. Печи он клал с невероятной быстротой и скоростью. Я сам был свидетелем, как он «наставлял» очередного посетителя, что ему надо приобрести и приготовить для строительства печки, а тот внимательно слушал и записывал. Когда материалы были подготовлены, то хозяин дома приходил «доложить» о готовности. Отец говорил, что он начнет кладку на следующий день часов в пять утра, до начала рабочего дня, но требовал, чтобы рядом были один или два помощника. На следующий день он рано утром отправлялся на велосипеде и до начала рабочего дня строил печное основание. Вечером после работы он снова продолжал возводить печь и работал часов до 10–11 ночи. На следующий день он обязательно завершал строительство. За печь он получал «магарыч» и рублей пять наличных денег. Для поселкового и деревенского быта строительство печей является обычным делом, и потому этой профессией владеют немало любителей-самоучек. Но скоро отец затмил их своим искусством, и поток желающих никогда не иссякал, пока в возрасте 65 лет отец сам не прекратил это трудное занятие. Дело не в том, что он брал за свою работу в два, а то и в три раза меньше других, а в том, что его печки обладали нормальной тягой, никогда не дымили и были максимально экономичны. Зимой все жители поселка, в том числе и наша семья, топили печь каждый день. Наша печь, а значит, и все печи, построенные отцом, сжигали за одну топку, которая продолжалась часов 5–6 подряд, полведра угля. В лютые морозы выше 25 градусов или при сильных ветрах с метелями печь топили два раза, рано утром и вечером, но выше одного ведра угля расхода не было. Да и невозможно жить в поселке и класть своим соседям плохие печки! Во-первых, не дали бы проходу упреками и насмешками, а во-вторых, к плохому печнику не было бы и никакой очереди. Не только печи, но и все, к чему прикасались его руки, выходило надежным и прочным и долго служило людям. Ведь недаром отца за глаза и в глаза называли Архимедом, и даже если опытные строители домов испытывали какие-либо затруднения, то шли к нему за советом и помощью.