Текст книги "Курс в бездну. Записки флотского офицера"

Этот придуманный сюжет как нельзя лучше показывает духовный «водораздел», доходящий до полной противоположности понимания и ощущения счастья и полноты жизни между крестьянином, у которого любовь к сельскому труду закреплена на наследственном уровне, и природным лентяем и бездельником, который, тем не менее, может быть, и часто бывает, весьма одаренным человеком в «культурном» отношении. Многие из них были добродушными «скоморохами», но, духовно деградируя, они всякий труд принимали как «насилие» над своей личностью. Будучи нерасчетливыми и нерачительными хозяевами, они по собственной вине часто оставляли свои семьи на зимний период без средств существования и подвергали их вынужденному голоду. Более трудолюбивые соседи одалживали им продукты питания и даже деньги. Не имея возможности расплатиться за взятое, такие «скоморохи» постепенно озлоблялись, и эта злоба перерастала в глухую ненависть ко всем деревенским «богачам». Эту злобу и ненависть и использовал Ленин, когда провозгласил принцип опоры своей беззаконной власти на «сознательных пролетариев и беднейшее крестьянство». Под словом «сознательные» надо понимать тех пролетариев, которые за два-три поколения работы в городских условиях фабрики или завода окончательно вытравили из себя крестьянский дух любви к физическому труду и уже воспринимали труд не просто как неизбежную необходимость человеческого существования, а как «тягость» и неволю. Когда большевики-ленинцы внушили им мысль, что богатые крестьяне, а также владельцы фабрик и заводов эксплуатируют их труд и после их уничтожения и разделения их имущества, жизнь станет лучше, то эта простая мысль очень понравилась и «сознательным» рабочим, и беднейшему крестьянству. На первых порах такая эйфория всеобщего равенства очень даже радовала «революционных» пролетариев и деградированных бедняков. Особенно много не любящих физический труд безземельных «скоморохов» было на тех сельских территориях Российской империи, где существовали помещичьи угодья, которые обслуживали многочисленные «дворовые люди». Там ленинские установки по передаче всей полноты власти сельским комбедам исполнялись с особой жестокостью и заканчивалось не только разграблением помещичьих усадеб и подворий зажиточных крестьян, но и пролитием невинной крови.

Комбеды еще до начала коллективизации перевернули духовные пирамиды всех земских структур общественного самоуправления всего многочисленного крестьянского населения России. Власть от трудолюбивых, верующих в Бога крестьян перешла к духовно развращенной малочисленной прослойке бедняков, которые не пользовались никаким авторитетом и уважением. Перевернутый треугольник духа центральной большевистской власти (см. рисунки № 7 и № 4 Приложения) пришел в соответствие с перевернутым треугольником власти комбедов, но удержать эту власть без насилия и без истребления широкой зажиточной прослойки крестьянского населения было невозможно. Когда Троцкий и Ленин говорили о коллективизации и об уничтожении кулачества как класса, то они подразумевали физическое уничтожение всего зажиточного крестьянства путем создания из них «трудовых армий». Эти «трудовые армии» по замыслу и проекту Троцкого были более жестокими и бесчеловечными структурами, чем ленинские, а затем и сталинские лагеря Гулага. В них члены семей зажиточного крестьянина должны были находиться бессрочно и на износ работать в интересах большевистской партии, получая скудный паек пропитания. Почитайте работы Троцкого того периода русской революции, и вы поймете, что Троцкий предполагал создать «крестьянские трудовые армии» вовсе не для трудового перевоспитания кулачества и зажиточного крестьянства, а для их уничтожения через голод и непосильный труд. Троцкий не сам это придумал. Об этом говорили еще отцы-основатели научного коммунизма Маркс и Энгельс в своих теоретических работах. Заняв после 1924 года духовный центр дьявольского ядра большевистской партии, Сталин не мог сразу же изменить духовный вектор большевистской партии на полное физическое истребление сельского крестьянства, но он начал медленно «ломать» планы и проекты Троцкого как «левый уклон». Превращение главной партийной стратегии партии, которую выражали Троцкий и большевики его школы, в неприемлемый «левый уклон» является самой существенной стратегической победой Сталина по спасению сначала крестьянского народонаселения СССР, а затем и по спасению всех наций и народов Европы.

Сталин был вынужден принять, использовать и развивать то, что уже было необратимо разрушено, не делая резких отклонений и крутых поворотов. Если бы он это сделал, то его тут же убили его партийные товарищи, как они безжалостно расстреливали и убивали своих политических противников и просто «несогласных». Сталин ничего не мог выдвинуть нового, но вместо «трудовых крестьянских армий» он предложил провести на селе сплошную коллективизацию, совместив ее с всеобщей и масштабной индустриализацией, которую невозможно было осуществить без притока талантливых и трудолюбивых рабочих рук. Добыть таких трудолюбивых рабочих и обеспечить ими мощные государственные индустриальные стройки можно было только за счет крестьянского населения, так как никакой город не мог за счет естественного прироста собственного населения обеспечить многомиллионные потребности индустриальных объектов в человеческом промышленном потенциале. Даже самые безжалостные критики сталинского периода и ненавистники самого Сталина признают, что без предварительно этапа индустриализации и опережающих темпов развития тяжелой индустрии СССР не смог бы победить Гитлера и противостоять объединенной индустриальной мощи всей Европы. Но откуда же и какими способами можно было добыть трудолюбивые руки для индустриализации промышленности страны и развития тяжелой индустрии? Эти руки можно было добыть только из крестьянского населения СССР, ибо других источников пополнения рабочего класса не существовало. Сталин отверг идею Троцкого о создании «трудовых крестьянских армий», так как эта идея предполагала невиданное насилие над крестьянином, с его последующей «естественной» гибелью или перерождением в «полумеханического автомата» или «рабочего скота», лишенного всяких человеческих потребностей, кроме койки в казарме и миски баланды.

Когда коллективизация только начинала набирать обороты в огромной крестьянской стране, то через страдания и духовные стрессы миллионов семей зажиточных крестьян и середняков, которых она насильно изгоняла с насиженных мест и лишала их привычного векового быта, она, коллективизация, делала великое государственное дело. Ведь своей руководящей партийной деятельностью идеологи коллективизации, иногда и с крутыми перегибами по своей подлости, но плодили трудолюбивый рабочий класс и пополняли индустриальные объекты грамотными хозяйственниками и инженерами. В более поздней мемуарной литературе и художественной прозе недобросовестные исследователи указывают на массовую гибель раскулаченных переселенцев. Жертвы, конечно, были, но массовую гибель раскулаченных семей я полностью отрицаю. Выше я приводил пример раскулаченной бабы Сани, родной тетки моей жены, что осела в поселке Кола в пригородах Мурманска. Ее раскулаченный отец и муж погибли на фронте, но ведь прежде чем отправиться на фронт, они работали на Крайнем Севере, и как работали, если сумели построить собственный дом и дать высшее образование своим детям. Обе дочери бабы Сани в 1969 году имели собственные квартиры в городе Мурманске, полноценные семьи и работали, одна – учителем в школе, а другая – инженером на рыбном заводе. Потомки раскулаченного крестьянина стали интеллигентами в первом поколении, а без интеллигенции никакой город не может нормально функционировать. То же самое я могу засвидетельствовать и о раскулаченной семье моего отца. Моего деда по отцу и двух старших братьев отца выслали из нашей деревни во время раскулачивания в Сибирь, и на некоторое время следы их затерялись. Две старшие сестры отца Татьяна и Фекла были замужем и жили в других семьях. Не ожидая раскулачивания, они бросили свое подворье и еще в тридцатых годах перебрались жить поближе к станции Сабурово. Они построили избы на том же пристанционном поселке, где купили себе дом мои родители в середине пятидесятых годов. Здесь жило несколько семей, отцы которых работали на железной дороге и были машинистами паровозов. Мы тоже в 1953 году купили длинный самановый дом-сарай у огромной семьи Саликовых. Они работали на железной дороге, заработали деньги и построили частный дом в городе Тамбове. Как проданный их семьей дом-сарай, так и огород при нем были в запущенном состоянии, хотя в семье было не меньше восьмерых детей разного возраста. По этому запустению можно было судить, что они уже потеряли крестьянские корни и огород для них был не радостью, а постылой обузой.

В свое время гениальный Сергей Есенин писал: «В своей стране я словно иностранец». В своей стране я никогда не чувствовал себя иностранцем. Всю необъятную площадь территории Советского Союза я с детства ощущал как свою кровную Родину, а вот по отношению к своей малой родине у меня такой уверенности не было уже с последних старших классов сельской десятилетки. На уровне интуиции я понимал, что через год школа будет закончена и у меня не будет другого выбора, кроме как поступить в институт или техникум и навсегда покинуть деревенский быт. Учителем или агрономом я себя не мыслил, а другим специалистам с высшим образованием в нашей деревенской действительности места не было. Но мой разум воспринимал это будущее перемещение из деревни в город не как шаг от худшего к лучшему, а как неизбежную необходимость, преодолеть которую я не имел никакой возможности. Если быть откровенным, то щемящее и необъяснимое чувство ностальгии я почувствовал еще до того, как окончил школу и покинул родительский дом. Говорят, что это чувство присуще только сентиментальным русским. Но дело не в национальных корнях, а в самой божественной территории Бога Ваала, которая в доисторический период называлась империя «Туле». Бог устроил так, что потомки в третьем и четвертом поколении человека любой национальности от негра до немца, которые на постоянной основе поселились на русских землях, получают наследственную генную связь с местом своего рождения. Не какие-то русские и славянские племена образовали Святую Русь и православную империю, а сама божественная территория переплавила национальный конгломерат всех народов мира, которые здесь остались на постоянное жительство в единый имперский народ с разными национальными признаками и оттенками. Татары, мордва, чуваши, немцы Поволжья и многие другие нации и народности тоже являются русскими. Признаком «русскости» является не кровь предков, а чувство ностальгии и привязанности к территории своего рождения. Это чувство имеет духовную основу и мистическим образом связывает душу человека с землею предков, заставляя испытывать инстинктивное чувство тоски по малой родине.

Город я в детстве и юности не любил, может, даже по той причине, что кроме Тамбова, других городов и не видел. Да и сейчас, прожив в Москве 30 лет, моей любви к городу как таковому во мне не прибавилось. В Тамбове родственников у нас не было, в детстве я приезжал туда очень редко и только для того, чтобы купить с родителями какую-нибудь одежду или книги. Но однажды кто-то из школьных товарищей дал мне почитать тоненький томик стихов Сергея Есенина. Я настолько был очарован и околдован ритмикой слияния его поэзии с окружающей меня природой, что захотел иметь все стихи этого гениального поэта у себя дома. В селе была своя библиотека, и я ей регулярно пользовался, но там стихов Есенина не было. Вот тогда я и подговорил кого-то из своих старших деревенских друзей отправиться в город и купить там стихи Есенина в центральном книжном магазине. Это была моя первая безбилетная поездка в пригородном рабочем поезде. Сразу же после отправления поезда мы вышли из тамбура в пространство между вагонами и по железным, довольно редким и неудобным ступеням забрались на крышу поезда. Я и раньше видел, что крыши вагонов рабочего поезда всегда усыпаны безбилетниками, а теперь к их числу присоединился и я. Безбилетники были довольно разношерстной публикой. Здесь были подростки 12–14 лет, были и мои сверстники 14–15 лет, но в основном ехали молодые люди от 18 лет и старше, которые собирались в круг по 6 человек и играли в карты в «подкидного дурака». Позже я понял, что многие из них имели сезонные проездные билеты, но из-за тесноты и переполненности вагонов в теплое время года и при отсутствии дождя предпочитали ездить на крыше.

Эта поездка мне так понравилась, что все свои следующие одиночные и групповые поездки с деревенскими товарищами в город Тамбов я осуществлял на крышах пригородных поездов и билетами не пользовался. Желание приобрести полное собрание стихов Есенина было так велико, что я некоторое время регулярно ездил в Тамбов, пешком доходил от железнодорожного вокзала до центрального книжного магазина и ждал его открытия, осматривая городские достопримечательности. Всякий раз продавщица книжного магазина говорила мне, что стихи Есенина в продажу не поступали. Года через два мне все-таки удалось купить не полное собрание, но довольно обширный сборник стихов Есенина. Очарование от его поэзии не проходило, и многие его стихотворения и поэму «Анна Снегина» я выучил наизусть. Есенин подтолкнул меня к поэзии, и я хорошо знал всех русских поэтов «Золотого века», а также и всех советских поэтов. После 16 лет я ездил в Тамбов уже не только в книжный магазин, но и для того, чтобы купить себе спортивные снаряды и инвентарь для занятий штангой, гантелями и гиревым спортом. Но всякий раз возвращаться из города в деревню приходилось только к пяти часам вечера, так как в середине дня рабочие поезда не ходили, а многие пассажирские поезда, следующие через Тамбов на Москву, на нашей станции просто не останавливались. Летом в деревне, вплоть до окончания школы, я ходил босиком, а для города обувался в полуботинки или ботинки со шнурками. Непрерывное хождение по городу с шести часов утра до пяти вечера в тяжелой и неудобной обуви приводило к тому, что я натирал ноги до кровавых мозолей. Домой я приезжал настолько разбитым и усталым, что испытывал полную неприязнь к городу. Городским жителям я не завидовал, а испытывал к ним чувство жалости и сострадания. Мне казалось, что и они так же устают, как и я, от своей городской сутолоки. Возвращаясь из города, я, прежде всего, снимал свою неудобную обувь и носки, а уже через пять-десять минут чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, готовым до двух-трех часов ночи бродить с друзьями по деревенской улице или часами подбрасывать тяжелые гири на лужайке позади своего огорода.

Наносной слой культуры партийно-комсомольской элиты, а также работников науки и бесчисленного множества интеллигентов-гуманитариев, поделенных на «физиков» и «лириков», как бы нивелировал их цивилизационный уровень, объединяя их в поколение «строителей коммунизма». Но чем выше поднимался такой просвещенный интеллигент по лестнице иерархии власти, тем более он становился двуличным фарисеем и бездумным исполнителем лукавых научных или политических идей. И этот видимый властный и культурный рост по ступеням номенклатурной лестницы одинаково дурно действовал как на академиков от науки, так и на «гуманитарных» мастеров пера, сцены или кинематографа. Но более всего духовно разлагались и опускались на самое дно номенклатурные политические деятели, которые не только народу, но и самим себе не могли объяснить, что же собой представляет коммунистическое общество, к строительству которого они принудили все народы Советского Союза. Почему для построения коммунизма надо было истребить православие, а всех бывших крестьян превратить в безбожных атеистов? Почему надо было для этих целей уничтожать десятки тысяч бесперспективных деревень и вытеснять молодежь из сел, превращая их в люмпенов и пролетариев? Зачем было нужно стирать грани между городом и деревней, создавая на селе невыносимые условия жизни и ничего не предлагая взамен политически и экономически униженному крестьянству? Зачем с такой ненавистью надо было истреблять из крестьян частнособственнические «инстинкты», урезать у них частные огороды и запрещать водить скот на частных подворьях? Ведь моим родителям, как и большинству жителей нашего поселка, если бы даже бесплатно предложили городские квартиры в городе Тамбове или на станции Сабурово, они бы от них отказались. Наша семья имела в 1952–1953 годах бесплатную государственную квартиру в МТС, рядом со школой, где мне надо было кончать десять классов, но добровольно отказалась от нее, купив за свои деньги самановую развалюху, только потому, что у этой развалюхи имелся небольшой огород и садовый участок. Их вытеснили с малой родины бессмысленной колхозной принудиловкой, но они не захотели отрываться от земли и от личного огорода, так как без этих потребностей не могли в полной мере проявить свои творческие способности. Тот суровый крестьянский быт не был для них тяжелой обузой или неволей, а приносил им радость бытия и полноту жизни. Вспомним главный принцип коммунизма: «от каждого, по способностям, каждому, по потребности».

Мои родители и другие деревенские семьи и были настоящими коммунистами. Они работали с утра до вечера, проявляя свои творческие способности не для того, чтобы разбогатеть, а потому, что сельский труд был их повседневной потребностью. Мой отец и его брат Василий четыре года от звонка до звонка провели на фронте и, наверное, заслужили право хотя бы один раз отдохнуть в санатории или доме отдыха по бесплатной путевке военкомата. Всевозможные руководители постоянно пользовались этим общенародным правом, но это нисколько не волновало ни моих родителей, ни семью его брата, как и крестьянские семьи большинства фронтовиков. Если бы они обратились с заявлением в военкомат, то им обязательно выделили бы бесплатные путевки, так как никакой коррупции в те времена не было. Но ничегонеделанье курортного отпуска казалось им не отдыхом, а наказанием, потому что временно лишало их права реализовывать свои способности и потребности в нормальном человеческом труде. Кто прибегал к курортам и домам отдыха? Тот, кто неволил себя и принуждал свою душу и тело исполнять какой-то очень важный для государства, но нелюбимый труд. После трех месяцев подводного плавания без всплытия, в постоянной готовности использовать термоядерное оружие по прямому назначению, экипаж подводной лодки телесно и духовно уставал. Ведь даже обитателей тюрьмы ежедневно выводят на прогулку, а в подводной лодке мы добровольно на три месяца отказываемся от солнечного света и живем в постоянном напряжении. Разве такой труд может быть любимым? Но он был крайне необходим не только нашему государству, но и всему миру, так как связывал руки агрессора страхом ответного удара. Боевое патрулирование автономного плавания требовало огромной отдачи физических и духовных сил, и поэтому после плавания весь экипаж отправляли на принудительное санаторно-курортное лечение и отдых. Партийные и научные работники всех рангов, как и артисты, писатели, кинематографисты и другие работники сферы культуры, очень переутомлялись, так как или сами себя духовно насиловали, или подвергались духовному насилию от своего руководства. В их среде господствовала нездоровая конкуренция, тайная зависть и ненависть, они были подвержены чувству зла к своему окружению и государству и до изнеможения уставали от собственного и чужого двуличия и фарисейства. Вот для их отдыха и духовной разрядки и были построены тысячи санаториев и домов отдыха. Если бы моими родителями двигал частнособственнический инстинкт или желание использовать чужой труд для личных удовольствий, то кто бы им помешал ежегодно посещать санатории и дома отдыха?

Двухнедельный отпуск получал каждый работающий человек, наверное, даже и колхозник, но я не припомню, чтобы кто-нибудь из них, не являясь инвалидом войны, добровольно пользовался домами отдыха и санаториями. На селе жили два инвалида войны, и они часто ездили по бесплатным путевкам то ли в санатории, то ли в дома отдыха, но никто им не завидовал, потому что ездили они туда как бы по необходимости подлечить раны и увечья. Ложью является сама мысль, что моими родителями, как и многими похожими на нас тружениками села, двигал частнособственнический инстинкт. Ведь они с полной отдачей трудились как на общественных или государственных работах, так и на своем личном хозяйстве. Они не отделяли одно от другого, ибо работа была для них не только обязанностью, но и потребностью бытия, без которой они не мыслили полноты жизни. Такой же необходимой потребностью был для них и сельский быт с частным домом и туалетом на улице и со свои огородом, который приносил им не только урожай пищевых продуктов, но и духовную радость и даже блаженство от привычного трудового процесса выращивания овощей и фруктов. Как же можно было оторвать одно от другого и отделить способности от потребностей? Это там, в интеллигентском болоте творческих коллективов и научных институтов, как и вообще в городской среде, конкуренция, взаимная нетерпимость и ненависть, тайная зависть и злоба превращали любой труд в адовы муки насилия над своей личностью. Не только физический, но и творческий труд подавляющего большинства городских жителей приносил мало радости и порождал постоянное внутреннее недовольство. Сейчас-то мы видим, что та же социальная наука, уничтожая крестьянство, подрубала тот духовный ствол, на котором держалась вся основа государственной мощи. Ее творческая работа принесла непоправимый вред народонаселению и демографии и заложила фундамент будущего разрушения как самой страны, так и ее политического режима. Реализовывая свои трудовые и творческие способности во вред стране, бездельничая в «творческих муках» за пустыми диссертациями и монографиями, эти городские труженики, тем не менее, постоянно увеличивали свои потребительские потребности. Они хотели более комфортных квартир и продуктового изобилия, хотели сокращения продолжительности трудового дня и увеличения отпусков, хотели красивой одежды и личных автомобилей, в конце концов, хотели меньше работать и больше получать за свой труд. Но разве все это не является частнособственническими инстинктами? Крестьянин, который имеет на своем подворье двух коров, не будет выливать молоко на улицу, а отвезет его на рынок и за копейки продаст городским жителям. Корова для крестьянина, как и любой скот на подворье и сам приусадебный участок, не является средством обогащения, а является средством и потребностью в полной мере реализовать свои творческие способности. Неужели эту простую истину невозможно было заметить десяткам тысяч научных сотрудников, которые определяли социальную политику на селе и всячески давили сельское и колхозное крестьянство, стирая грани между городом и деревней?