Текст книги "Курс в бездну. Записки флотского офицера"

О Лысаке я упоминал, когда рассказывал о тех трудностях, с которыми столкнулась наша семья при доставании половых досок для ремонта дома. Тетя Нюра была за ним замужем вторым браком. С ее сыном от первого брака Женей Черноусовым, который был на пару лет старше меня, я некоторое время крепко дружил. Он любил художественную литературу, много читал, и от него я тоже заразился этой полезной страстью. Женя Черноусов познакомил меня с книгами Александра Дюма и с «Тихим доном» Шолохова. «Тихий дон» произвел на меня столь же ошеломляющее впечатление, как и стихи Есенина. В нашем поселке в те времена электроснабжение обеспечивалось от дизеля, который был установлен в МТС, и свет в 12 часов ночи выключали. Но это уже не могло остановить мою жажду узнать ход дальнейших событий трагических судеб Григория Мелехова и других героев этого замечательного и гениального произведения. Я зажигал керосиновую семилинейную лампу и до рассвета сидел за столом, не имея сил оторваться от текста книги. Мать иногда подходила ко мне и просила не портить зрение и лечь спать, но колдовство шолоховских слов было выше здравого смысла. Когда окончательно рассветало, я гасил лампу, садился поближе к окну и продолжал читать часов до десяти-одиннадцати утра. Силы кончались, глаза начинали слипаться, я откладывал книгу и падал в постель. Часа в три дня я просыпался, снова впивался в текст книги воспаленными глазами, глотал какие-то бутерброды с чаем, не отрываясь от книги, и марафон чтения продолжался до полного «проглатывания» очередного тома. Позже я уже спокойно и не торопясь неоднократно перечитывал тома «Тихого дона», каждый раз открывая для себя какие-то новые штрихи в неповторимом стиле шолоховского изложения. Во время войны первый муж тети Нюры погиб на фронте. Комаров Степан, лысый и довольно ушлый, сильный мужик «прибился» в наши края в конце войны. Он женился на тете Нюре и поступил работать в колхоз. Возможно, что он и сам был каким-нибудь кладовщиком. Этого я не знаю. От Степана Лысака у тети Нюры остался сын Комаров Петр Степанович. Он был на пару лет моложе меня, но мать обоих сынов держала в строгости, и вечерами на улице они не появлялись. Женя уехал из поселка к родственникам матери и стал учителем. Петр Степанович закончил десятилетку и сначала работал водителем, а затем управляющим небольшого предприятия по обслуживанию и ремонту бетонной трассы Волгоград – Москва. Уже будучи офицером-подводником, я ежегодно приезжал в поселок к родителям, заходил в гости к тете Нюре и подружился с ее сыном Комаровым Петром. Сейчас тетя Нюра умерла, а Комаров Петр Степанович построил себе дом поближе к станции Сабурово. Старый дом матери, построенный его сгоревшим на пожаре отцом, так и стоит, потихоньку разваливаясь, в поселке. То ли он просит за него слишком большую цену, то ли нет желающих занять свободный участок. Но суть-то не в том. Дети Петра Комарова стали городскими жителями, а сам он после развода с женой живет в одиночестве. Комаров пытался вести фермерское хозяйство, но не хватило деловой хватки и здоровья. На Петре Комарове и заканчиваются крестьянские корни его потомства.

Напротив дома Комаровых стояла изба деревенской пастушки Синельниковой Олимпиады. С ее сыном Сашей Синельниковым мы в детстве дружили, но после 7-го класса он уехал в Донбасс и, совмещая учебу с работой, закончил институт. Работал он инженером на шахтах Донбасса. Может быть, он и приезжал к матери, но мы с ним не встречались. Его мать в одиночестве пастушествовала до глубокой старости. Эту избу она продала приезжим, а сама переселилась после смерти сестер отца, Татьяны и Феклы, в их жалкую полуразвалившуюся лачугу на краю поселка. Я как-то зашел к ней в жилище и поразился грязью, нищетой и бедностью этой старой и одинокой женщины. Что-то случилось с ее психикой, она отказалась от помощи и вряд ли меня угадала. Я пытался узнать адрес сына Саши, чтобы сообщить ему о бедственном положении матери, но мои вопросы, как и вопросы о судьбе ее сына Саши, остались без ответа. Моя мать тоже заходила к ней и пыталась оказать помощь, но она отказалась. Сообщать о ее заболевании было некому, местной власти до нее не было никакого дела. В одну из таких зимовок тетя Липаша тихо скончалась и была похоронена соседями. Я не могу понять и объяснить, почему ни сын Саша, ни дочь не забрали престарелую и больную мать к себе и не оказали ей ни какой помощи.

За домом Комаровых проживала многочисленная семья колхозного бригадира и единственного на нашей улице коммуниста Юрьева Тимофея Михайловича. Его жену все мы называли тетей Веруней, а отчества ее я так и не узнал. В их семье было 9 человек детей. Называю их всех в порядке старшинства: дочери Евдокия, Прасковья, Александра, Анна, Нина и Антонина и сыновья Алексей, Николай и Анатолий. Никаких богатств при одном работающем колхознике-отце в доме не было и быть не могло. Однако засвидетельствую, что дом дышал крестьянской патриархальностью, всеобщим трудолюбием, взаимной любовью и уважением. Я дружил с Николаем, который был старше меня года на три, а затем влюбился в его младшую сестру Антонину и провел у их дома много прекрасных вечеров моей юности. Ни разу я не слышал от дяди Тимоши или от тети Веруни каких-либо резких слов, нравоучений или понуканий как в адрес своих детей, так и в адрес их многочисленных товарищей и подруг, которые любили собираться у этого дома на вечерние посиделки. В период 1954–1960 годов этот дом не был полной чашей по материальному достатку, но никто в нем за этот период не оставался голодным или несчастным. Это была рядовая жизнь практически рядового колхозника. Я не видел, какую работу выполнял дядя Тимоша в колхозе, но он с раннего утра и до глубокого вечера находился на работе. Когда бывал дома, то активно работал на приусадебном участке или занимался на скотном дворе. На каникулах в дождливую погоду я заходил в комнаты жилого дома. Дом был самановой конструкции. Всего в нем было две жилые комнаты. Горница с огромным кухонным столом, за которым семья обедала и длинная спальня с выгородками и занавесками, с правой стороны для родителей и кроватями для детей. С левой стороны по всей спальне были устроены четыре небольших оконца. Обычный крестьянский дом, ничего лишнего. В эти годы столовой в колхозе не было. Обедал бригадир всегда дома. В отличие от рядовых колхозников за ним была закреплена лошадь. На ней он и приезжал домой на обед. За обедом дядя Тимоша выпивал стакан самогона, но сильно пьяным я его никогда не видел. Как и все, они гнали самогон для внутреннего потребления. Бригадиром он стал, видимо, по родству с председателем колхоза Александром Федоровичем Юрьевым.

Действительно, на улице Светлой жил брат дяди Тимоши по имени Федор. У этого брата тоже было много детей, но является ли председатель Сашка Баран его сыном, не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Мне были известны сыновья Федора по имени Иван Гнездо и Илья. В отличие от добродушных и приветливых сыновей дяди Тимоши Алексея, Николая и Толика оба сына Федора были злобны и драчливы. С Иваном Гнездо мы несколько раз дрались на равных, а вот его брат Илья был значительно старше и сильней. Он несколько раз сильно избивал меня по пьянке и по собственной злобе. С детьми дяди Тимоши я никогда не дрался и не скандалил. Лешка был лет на семь-восемь старше меня. Он отслужил в армии и был сильным и красивым парнем. Толика звали Астраханец, потому что тетя Веруня родила его в Астрахани, куда поехала вместе с дочерью в голодные послевоенные годы выменять пшено и крупы на сушеную рыбу. С Толиком я практически не дружил. Он был младше меня на три или четыре года и был мне не интересен. Главную дружбу я водил с Николаем, который был на три года старше меня. По-уличному мы все называли его Никулой. У него был от рождения поврежден один глаз и в армии он не служил. Закончив семилетку, учиться дальше он не захотел и помогал родителям по хозяйству. Видимо, по своему добродушию и незлобивости характера он и стал центром вечерних мальчишеских посиделок. Младшая дочь дяди Тимоши Тоня была старше меня только на один год. Она закончила семилетку, а потом перешла учиться в какой-то тамбовский техникум. Длительные летние каникулы, как и все выходные дни, она проводила дома у родителей. Это была симпатичная, стройная и бойкая девушка, но заметил я ее красоту не сразу, а когда перешел в девятый класс. Года два я метался межу Тоней Юрьевой и Первушиной Валей, пока не сделал окончательный выбор в пользу последней.

Меня в этой книге интересует главным образом не обстоятельства любви и жизни, а судьба крестьянского потомства. Перехожу сразу к делу. В настоящее время родители умерли. Старшая дочь Евдокия вышла замуж за местного парня и осела в Мурманске. Там у них квартира, а сейчас, выйдя на пенсию, она приезжает в полуразвалившийся родительский дом только летом и использует его как дачу. Вторая дочь Прасковья, которую сестры и братья называли Паней, стала учителем, вышла замуж за школьного учителя и преподавала в районном центре Старо-Юрьево за 90 километров от Тамбова. Сейчас на пенсии и в Сабурово после смерти родителей не появляется. Семьи сестер Александры и Анны живут в Тамбове, и их дети тоже стали горожанами. Дочь Нина с семьей осела в подмосковном городке Люберцы. Моя юношеская любовь Антонина вышла замуж за псковского горожанина, и сейчас ее семья проживает в городе Пскове. Младший из сыновей Толик Астраханец вместе со своей семьей стал жителем московского мегаполиса. Трагическая судьба досталась старшему сыну Алексею. После службы в армии он женился на красавице из соседней деревни, и они оба стали работать в Тамбове на тамбовском вагоноремонтном заводе рядовыми рабочими, а вскоре и получили жилье в семейном общежитии. Руководство завода закупило стройматериалы, наняло инженера строителя и предложило желающим молодым семьям самим себе в нерабочее время построить многоквартирный типовой городской дом из закупленных материалов. Площадка под строительство дома была отведена в трех минутах ходьбы от пассажирской станции Тамбова, и рабочие завода, в том числе и Алексей, в свободное от работы время за один год построили себе вполне приличный многоквартирный кирпичный дом с квартирами-маломерками, но со всеми бытовыми удобствами городской среды обитания. Я многократно был в этой квартире в 1960–1961 годах, когда учился в техникуме города Котовска. Скажу откровенно, что семейная квартира рабочей семьи Алексея была значительно лучше той служебной квартиры, которую я получил в гарнизоне Гаджиево в 1973 году в доме № 48, который все называли «Бастилия» за мрачный вид снаружи и камерную тесноту внутреннего пространства. Получил я ее не сразу, а после четырех лет успешной службы в должности начальника радиотехнической службы первого экипажа атомной подводной лодки стратегического назначения ПЛ «К-423». Но об этом я расскажу во втором томе моих свидетельских показаний.

После строительства дома и заселения в собственную квартиру у молодых бывших крестьян появилась масса свободного времени. Приезжающие родственники и знакомые потоком хлынули к ним в гости, и все, конечно, приходили не просто так, а несли с собой бутылку водки. Крестьянин ничем иным не может заменить свободу от бесконечного труда на скотном дворе и огороде, кроме посиделок с друзьями и знакомыми за бутылкой водки. Но вот эта свобода от крестьянского труда оказалась смертельной ловушкой для многих миллионов бывших крестьян, ставших заводскими рабочими и получившими в дар за такой переход массу свободного времени. Собственная квартира и погубила крестьянина Алексея и его жену. Оставшись в деревне, они бы чувствовали за собой груз ответственности за скотный двор и огород, и большинство из них не стало бы алкоголиками. Судьба Алексея и его жены стала ярким подтверждением этого вывода. Первой, по тонкости женской природы, стала алкоголичкой жена Алексея. Сначала Алексей и не замечал, что жена встречала его с работы в легком подпитии. Вечером за ужином они вместе выпивали, а пока были деньги, то дополнительно покупали спиртное в пристанционных магазинах или даже в вокзальном ресторане. Кончилось все это плохо. Жена спилась и умерла, а сам Алексей стал алкоголиком. Оставшись без средств к существованию и городской работы, он бросил городскую квартиру и перебрался в полуразрушенный дом умерших родителей. Ничего не могу сказать, были в этой семье дети или нет. Лет семь Алексей пытался вести собственное хозяйство, держать скотину и сажать картофель и овощи, но впадал в очередной запой и все шло прахом. Алкоголизм – это тяжелая телесно-духовная болезнь, и лишь единицы сильных духом и целеустремленных людей могут самостоятельно справиться с последствиями этой страшной болезни. У него ослабли ноги, и он еле передвигался около дома даже в трезвом состоянии. Братья и сестры уговорили его переселиться в дом престарелых. Там он и умер первым из 9 детей семьи дяди Тимоши, хотя родился четвертым по счету и был таким же здоровым, как и остальные дети. Дети брата дяди Тимоши Федора – Илья и Иван Гнездо – тоже спились и лежат в могиле.

Ну а кто же сохранил из этой большой семьи крестьянские корни? Нецивилизованный и необразованный добряк Никула еще подростком записал себя в крестьяне. Он женился на девушке из соседней деревни, построил рядом с родительским домом свой собственный дом и стал работать рядовым колхозником, содержать огород и водить скотину. В юности мы с ним немало выпили самогона, но он не стал алкоголиком, потому что трудится не 8 часов в день, а весь день с утра до поздней ночи занят любимым делом, работая на земле и ухаживая за огородом и скотом на личном подворье. Вовсе не генная предрасположенность становится причиной алкоголизма, а резкий переход от крестьянского образа жизни к комфортабельным условиям города. Второй причиной можно назвать генное наследственное презрение к любому творческому труду, требующему применения физической силы или духовного напряжения. Именно внутренне насилие над самим собой или принуждение к нелюбимому труду силами жизненных обстоятельств вызывает желание расслабиться с помощью алкоголя, а такое «расслабление» неизбежно приводит к алкоголизму. Последний самый страшный фактор – это сила компании и бытового окружения. Закон «делай как все» управляет не только модой и выковывает из пустоты виртуальности идолов музыки, но и является главным средством распространения наркомании и пьянства. В хрущевско-брежневские времена не пить было стыдно и неприлично. Непьющего человека объявляли изгоем в любой компании и в любом бытовом окружении трудового коллектива или по месту жительства. И это была не ошибка советской системы, а тайное оружие партии по деградации народного духа.

Мой товарищ юности Никула остался на селе единственным продолжателем крестьянского рода этой огромной семьи из девяти детей. Может быть, он и восстановил бы крестьянский род, но кто-то из них, он или его жена, оказался неспособным к деторождению. Никула и его жена и сейчас живут в поселке Калининский, но в их семье нет детей, а значит, мощный крестьянский род на нем и прервется.

Семья Потоцких появилась в нашем поселке где-то в 1954 году, через некоторое время после того, как наша семья купила избу у семьи железнодорожников Саликовых. Семья состояла из пожилой бабушки, совершенно больной, ее дочери Анны и ее сына Николая, года на два моложе меня. Сначала семья снимала угол на соседней улице, у каких-то дальних родственников. Но мать Коли Анна, была участницей войны с Германией, имела ранения и получила инвалидность. Она единственная на поселке, которая по необходимости выживания изучила советские законы того периода. По ее обращениям советская власть выделила стройматериалы и обязала местный колхоз построить для проживания семьи инвалида войны частный дом. В 1955 году дом начали строить на нашей улице, и все ходили смотреть на это строительство, как на великое чудо. На моей жизни это был первый и, наверное, последний дом, который советская власть бесплатно построила для участника и инвалида войны. О пробивной силе и грамотности Анны рассказывали легенды. В это время престарелым колхозникам стали платить пенсию в размере 12 рублей в месяц, но как оформить документы, никто в поселке не знал, и по этой причине большинство стариков и старух находились на иждивении своих родственников. Моя бабушка Ирина в 1955 году имела 79 лет от роду, с 1929 по 1941 год, до возраста 65 лет непрерывно работала в колхозе «Рекорд», но пенсии не получала, так как не знала, как ее оформить. Мой отец был грамотным, но он не мог по складу характера ходить по начальству. Он даже для ремонта дома не обратился к местному руководству, чтобы выписать стройматериалы, а здесь надо было ехать в район. Нет, отец на это был не способен.

Видя, как быстро возводится бесплатный дом, бабушка для уверенности прихватила меня, и мы пошли знакомиться с тетей Анной. Вопрос был один: может ли Анна оказать помощь в оформлении пенсии? Расспросив бабушку о трудовом стаже и убедившись, что в деревне Козьмодемьяновка найдутся не менее трех свидетелей, которые письменно подтвердят ее трудовой колхозный стаж, Анна согласилась, но поставила одно условие. За услугу оформления она попросила бабушку первый год отдавать ей целиком всю пенсию, а уж дальше бабушка будет пользоваться пенсией по своему усмотрению. Положение было безвыходным, и бабушка согласилась с этими условиями. Этот пример указывает, что и в советское время посреднические услуги между безграмотным крестьянином и властью были коммерциализированы и хорошо оплачивались. Но в процессе этих расспросов я косвенно понял, что мой дед по матери Епифан и был одним из членов комбеда и первым председателем колхоза. Бабушка до этого рассказывала, что мой дед Епифан вернулся с Первой мировой войны обозленным на весь мир безногим инвалидом, стал сильно пить, а в начале коллективизации, в тридцатых годах, заболел и умер. Как бы там ни было, но во время коллективизации семья не имела ни лошадей, ни большого количества домашнего скота. Обрабатывать землю было нечем. Это и вынудило все семейство добровольно стать членами колхоза. Получается по жизни так, что мой дед по матери Попов Епифан Архипович принимал участие в построении колхоза и вольно или невольно способствовал тому, чтобы его жена и дети стали колхозниками. В то же время дед по отцу Мальцев Иван Терентьевич был раскулачен и сослан в Сибирь. Потомки семьи Попова Епифана Архиповича все до одного работали в колхозе и обеспечивали страну бесплатным хлебом, а потомки Мальцева Ивана Терентьевича стали жителями городов и укрепляли индустриальную и военную мощь советской державы. Такова истина, а не ложный миф о вреде раскулачивания. Советская власть еще в период ленинско-троцкистского правления 1917–1924 годов уничтожила 29 миллионов населения бывшей царской империи, а потом списала эти потери на период сталинской коллективизации и раскулачивания.

После этого знакомства сын Анны Коля стал изредка заходить к нам в гости и общаться со мной, хотя большой дружбы между нами не возникло. По детству и по подростковому возрасту, все мои товарищи были старше меня, и в Коле Потоцком, который был на два года моложе меня, я не видел своего друга. Скорее тянулся не я к нему, а он ко мне, но я его и не отталкивал. Дом для семьи инвалида войны, матери Коли, возвели быстро, но ни железа, ни шифера для покрытия крыши долго не давали. Полуржавые гофрированные железные листы небольшого размера, которых никто в нашей деревне раньше не видел, привезли только в 1956 году, когда больная тетя Аня обила все пороги районных и областных властных структур и военкоматов. По-моему, у нее было много военных орденов, и сама она была членом партии, но советскую номенклатурную бюрократию на местах, в сельской местности, было сломать значительно труднее, чем в городе. Видимо, колхоз бесплатно отказался покрыть дом тети Ани гофрированным железом или сослался на отсутствие рабочей силы. Остов крыши потихоньку обгнивал, а связки кровельного гофра ржавели около дома.

Однажды мы с ее сыном Колей зашли по мальчишеским надобностям к нему в гости. Изможденная тетя Аня сидела на пороге и сама себе делала инъекцию какого-то лекарства. Увидев нас, она предложила мне оказать ей помощь и на пару с ее сыном покрыть крышу дома гофрированными железными листами. Она даже обещала заплатить мне какие-то деньги. Были каникулы. Я не забыл, какую услугу оказала тетя Аня моей бабушке. Пенсию 12 рублей бабушка Ирина уже исправно получала, и хотя она пока отдавала эту пенсию тете Ане, но была очень довольна своей финансовой независимостью и самостоятельностью. Кому же не хочется быть самостоятельным? Вот и я согласился попробовать прибить несколько листов, а если получится, то и покрыть всю крышу. Мать и отец не возражали. Так в 13 лет я за 10 дней самостоятельно покрыл крышу гофрированными листами железа. Правда, краски не было, и неоцинкованная железная гофра продолжала быстро ржаветь, но крыша не протекала, и это радовало не только меня, но и тетю Анну. Во время этой работы мы очень сдружились с Колей Потоцким, и он мне выдал великую семейную тайну. Оказалось, что его отец и муж его матери, поляк по национальности, не погиб на войне, а бросил их семью и в настоящее время живет в Казахстане. Коля показал мне и адрес отца, записанный им втайне от матери на каком-то клочке желтой бумаги. Он очень хотел съездить в гости к отцу, но не знал, как это сделать.