Текст книги "Курс в бездну. Записки флотского офицера"

Я уже к этому времени успешно освоил езду на крышах пригородных поездов и, не задумываясь, предложил Коле отправиться вместе с ним к его отцу в Казахстан на крышах пассажирских поездов дальнего следования. Мой план получил восторженное одобрение младшего товарища, и мы стали тщательно готовиться к предстоящему путешествию. За покрытие крыши рублей пять мне дала тетя Аня, и эти деньги мы решили истратить на дорожное питание. Но деньги деньгами, а нужно было сделать запас продуктов, чтобы не заходить в вокзальные буфеты, а питаться прямо на крыше, во время движения поезда. В доме Потоцких у его матери мы потихоньку выкрали старый солдатский рюкзак и ежедневно стали собирать в него четвертушки буханок хлеба и теплую одежду, на случай плохой погоды. Раздобыли небольшой складной перочинный нож и какой-то старый плащ для укрытия на случай дождя. В летнее время у меня под крышей дома на железных крюках всегда висли крепко просоленные куски сала. Я выбрал два, примерно по килограмму, и отнес их в рюкзак. Наступила полная уверенность, что с помощью хлеба и сала мы можем продержаться три или четыре дня путешествия без захода в станционные буфеты. Через станцию Сабурово проходили такие пассажирские поезда дальнего следования как Москва – Андижан, Москва – Алма-Ата, Москва – Астрахань и еще много других поездов южного направления, но все они не останавливались на нашей станции. Мы изучили маршруты следования и расписания поездов и выбрали подходящий маршрут для реализации плана. В любом случае, влезть на крышу поезда избранного маршрута можно было только на станции Тамбов, где все пассажирские поезда обязательно останавливались. Поздним вечером перед началом путешествия мы перетащили рюкзак поближе к станции Сабурово и спрятали его прямо напротив остановки рабочего поезда, засыпав щебенкой у складского помещения «Заготзерно».

Я держал в тайне эти планы дальнего путешествия не только от своих родителей, но и от своего брата, с которым вместе спал на улице под кустом черемухи. Подростковый возраст отличается не только поверхностным мышлением, но и крайне жесток и эгоистичен по отношению к родителям. Сейчас я очень сожалею о том, что предпринял это путешествие. Сожаления мои вызваны не опасностью и риском потерять жизнь или стать калекой, предпринимая дальнее путешествие на крыше поезда, а той болью, которую я причинил отцу и матери, неожиданно исчезнув из дома в неизвестном направлении и с неизвестной целью. Утром мать разбудила, как всегда на рассвете, брата Николая для исполнения пастушеских обязанностей и, убедившись, что я на месте, ушла в огород. Оставшись один, я быстро оделся и стрелой помчался к дому Потоцких. Коля спал не в душной комнате, а рядом с домом в небольшом сарайчике. Он быстро собрался, и мы по задворкам побежали на станцию Сабурово, чтобы успеть на пригородный поезд, который отходил на Тамбов в 5 часов 30 минут утра. В Тамбов мы добирались на крыше, как и многие деревенские молодые рабочие, которые в хорошую погоду предпочитали ездить на крыше, а не в душном вагоне. Как старший я обучал своего друга премудростям такого передвижения и учил укрываться от наблюдения при остановках поезда на железнодорожных станциях. У нас был двухчасовой резерв времени до прихода того поезда, который следовал в нужном направлении. Мы плотно позавтракали четырехкопеечными вкуснейшими пирожками с мясной начинкой, а на десерт взяли по два пирожка с повидлом и по два стакана газированной воды с красным фруктовым сиропом. Минут за пять до прихода поезда мы перешли на вторую платформу и стали ждать прихода нужного нам поезда не со стороны открытия дверей, а с противоположной.

Поезд стоял на станции Тамбов минут десять. Эти минуты показались мне целой вечностью. Грызли сомнения, сумею ли я добраться до далекого Казахстана с неопытным напарником моложе меня и отыскать там его отца? Цель-то, конечно, была благородная, но одно дело, когда ты это планируешь как замысел для реализации, и совсем другое дело, когда ждешь отправления поезда, чтобы в момент начала движения быстро запрыгнуть на последнюю ступеньку вагона, с помощью рук перейти в пространство между вагонами, подняться на крышу и отправиться в неизвестность. У меня не было страха за свою жизнь и даже за жизнь моего младшего друга, но я осознал всем своим существом, что взвалил на себя непосильную ответственность. Грызли совесть и чувство вины перед родителями. В нашем поселке некоторых подростков родители «учили» крепкими подзатыльниками или ивовыми прутьями, но никто из них из дома не убегал. Меня же никогда родители и пальцем не трогали, а я неожиданно исчез из дома в неизвестном направлении. Но цель-то была благородна. Мне казалось, что если мы найдем отца Коли, то оба они будут счастливы и рады встрече. Отец пошлет телеграмму своей бывшей жене, и дома, узнав, где мы есть, сразу все успокоятся. Когда паровоз, покрывшись клубами пара и выбросив через трубу дымный факел, стронул пассажирские вагоны с места, сомненья исчезли. Мы быстро забрались на резиновую подвижную гофру перехода между вагонами и присели там, ожидая, когда состав покинет железнодорожную станцию. Осмотревшись, мы обнаружили, что являемся единственными пассажирами этого поезда дальнего следования, которые решили путешествовать не в уютных вагонах, а на продуваемых всеми ветрами крышах. Главное достоинство такого способа передвижения заключалось в прекрасной обзорности. Скорость, высота и поток встречного ветра создавали ощущение птичьего полета. Но был быстро обнаружен и существенный недостаток. При отсутствии бокового ветра не только дым из трубы паровоза, но и мелкие частицы угля больно стучали по лицу и по всем открытым участком кожи. Приходилось поворачиваться спиной к паровозу и наблюдать не набегающую, а удаляющуюся панораму. Близко к паровозу находиться было нельзя. Мы перешли в хвост состава, но там вагоны сильно раскачивало на стыках рельс. Пришлось выбрать золотую середину. Ни я, ни Коля никогда не были дальше города Тамбова и с великим интересом наблюдали пробегающие окрестности и мелкие железнодорожные станции. На некоторых из них пацаны замечали нас и приветственно махали нам руками, выражая восхищение нашим способом путешествия. Чувства страха или напряженности не было. С некоторой долей осторожности, ехать на крыше поезда так же безопасно, как и внутри вагона.

Подъезжая к крупной железнодорожной станции Ртищево, мы спрятали рюкзак между вагонами на гофре перехода, а сами распластались на покатой крыше вагона со стороны, противоположной открытию дверей и терпеливо ждали отправления. Ждать пришлось довольно долго. Чуть ли не полчаса мы провели в полной неподвижности, ожидая, когда же поезд отойдет от станции, и заметно утомились. После смены паровоза поезд отошел от железнодорожного узла Ртищево, мы расправили затекшие руки и ноги и сразу же повеселели и успокоились. Не зная, сколько времени поезд может простоять в Саратове, мы решили не мучить себя неподвижным лежанием, а спуститься с противоположной стороны и погулять рядом с вагонами. Перед прибытием в Саратов мы тщательно протерли друг другу лица от паровозной копоти и дыма и еще за километр до прибытия и остановки поезда спустились с крыши в межвагонное пространство. Руки затекли от напряжения, но когда поезд остановился, мы спрыгнули на вторую платформу и как ни в чем не бывало минут двадцать гуляли по твердой земле. И я, и Коля заметно устали. Коля предложил снять рюкзак и заночевать где-нибудь в сквере железнодорожной станции Саратов. Саратов – это областной город, здесь много милиции. Кроме бумажки с адресом отца Коли никаких документов у нас не было. Если мы попадем в милицию, то никто нам не позволит продолжить путешествие. Обдумав все эти неприятные обстоятельства, я предложил Коле потерпеть и сделать еще один переезд до менее заметной железнодорожной станции. Там мы можем уйти в сторону от людей, надеть теплое белье и переночевать в лесопосадках. В многолюдье города Саратова найти безопасное место для ночевки было невозможно. Коля согласился, но на уровне интуиции я почувствовал, что ему это путешествие уже надоело. Мысли о будущей ночевке неприятно скребли и мою душу.

Нам явно не хватало опыта, а без опыта не работала и мальчишеская фантазия. Мы молчаливо бродили около своего поезда, а когда он отправился, встревоженные и несколько усталые от напряжения столь необычной поездки, снова залезли на крышу и продолжили путешествие. На крыше мы перекусили заготовленным салом и хлебом, и наша уверенность в благополучном исходе путешествия заметно укрепилась. Я снова стал с восторгом созерцать окрестности и вдруг увидел впереди панораму огромного моста, который «шагал» по необъятной водной глади на еле видимый противоположный берег. Это был мост через Волгу. Я знал, что нам придется пересекать Волгу, да и мы уже успешно проехали десятки мелких мостов, заранее плотно укладываясь на крышу, чтобы нам не оторвало мостовыми конструкциями наши глупые головы. Это же был мост колоссальной протяженности. Мы приняли положение «лежа на животе» и молча стали ждать неизбежной встречи. Когда поезд въехал на мост, то над нами замелькали верхние мостовые перекрытия и мы, не отрывая голову от крыши вагона, начали осматриваться по сторонам. На водной глади Волги шевелились мощные баржи и пароходы. Волга в этом месте не была похожа на реку, а казалась огромным морем. Красота была необыкновенная. Мы как зачарованные озирались по сторонам, и создавалась иллюзия, что мы не едем на крыше поезда, а движемся поперек реки на быстроходном катере. Я и сейчас не знаю длину железнодорожного моста через Волгу в районе города Саратова. В моем подростковом сознании отложилось, что мост имел длину километров в пять, и все это время мы с нескрываемым восторгом отважных путешественников, гордые своим смелым поступком, любовались непередаваемой панорамой красоты и величия великой русской реки. От Тамбова до Саратова километров четыреста пути, и мы заметно устали. После того, как поезд удалился от Волги, по сторонам потянулись унылые и голые степи. День клонился к вечеру. Мы с товарищем явно загрустили и стали ждать остановки поезда для ночевки. Расслабиться и уснуть на крыше было невозможно: свалишься вниз и вдребезги разобьешься о железнодорожное полотно. Железнодорожная станция Ершов, расположенная километрах в ста от Саратова, оказалась последним пунктом нашего путешествия.

Подъезжая к Ершову, мы устали и расслабились настолько, что, не скрываясь, сидели на крыше вагона вплоть до полной остановки поезда. Наш вагон остановился в точности напротив дежурного милиционера. Он поманил нас пальцем и приказал сойти с крыши прямо на платформу. Бежать нам и потеряться в незнакомом городе вовсе не хотелось. Даже с каким-то облегчением мы неторопливо спустились с крыши вагона вместе с рюкзаком и подошли к милиционеру. Минут пятнадцать, а может быть, и более, милиционер как бы не замечал нас. Он молча смотрел на скорый пассажирский поезд и чему-то улыбался. Нам от его улыбки и долгого ожидания не становилось лучше. В нас нарастала внутренняя тревога и зрело раскаяние за совершенный проступок. Видимо, милиционер был хорошим психологом и хорошо понимал, что происходит в наших душах. Это была не просто деловая пауза, а бессловесное изучение наших характеров. Решив, что мы созрели для разговора, он провел нас в дежурную комнату милиции и выяснив цель и место нашего путешествия, буквально за пять минут весомыми аргументами доказал, что наш приезд может разрушить новую семью отца и вызовет в нем не радость, а гнев и ненависть. Об этом мы не подумали. То, что наше отсутствие нанесет душевную рану моим родителям и может обострить болезнь матери Коли, мы уже поняли и без объяснений милиционера. Мы быстро согласились сейчас же отправиться в обратный путь. Показали стражу порядка свои 4 рубля и мелочь и попросили купить нам обратный билет. Милиционер отказался взять деньги. Он сказал, что до Саратова отправит нас бесплатно на местном пассажирском поезде. А там мы были обязаны зайти в дежурную комнату милиции и попросить помощи и содействия, чтобы нас бесплатно посадили на поезд, следующий на Москву через станцию Тамбов. Со словами: «Отдыхайте и ждите, через час я посажу вас на поезд», – милиционер вышел из помещения и оставил нас в полном одиночестве. Бежать нам никуда не хотелось, все мысли были направлены на то, как побыстрее вернуться домой и загладить свою вину перед родителями. Уже часов в 12 ночи мы оказались на вокзале Саратова, но нетерпение скорее оказаться дома было так велико, что мы не пошли в комнату милиции, а сели на тормозную площадку тамбура отходящего в сторону Тамбова грузового поезда. Летние ночи были теплыми, а у нас было полно одежды, чтобы не застудиться от ночной прохлады на продуваемой всеми ветрами тормозной площадке. До станции Ртищево у железной дороги не было никаких ответвлений. А в Ртищево мы могли пересесть на пригородный пассажирский поезд Ртищево – Тамбов и без проблем добраться до Тамбова.

Обратную дорогу я помню сквозь полусон забвения и усталости. По счастливой случайности мы действительно успели на ранний рабочий пригородный поезд Ртищево – Тамбов. В пригородных поездах не было вагонных проводников, а контролеры проверяли билеты крайне редко. Безбилетниками мы забрались в вагон и, как убитые, проспали до самого Тамбова. В шесть с половиной утра поезд прибыл в Тамбов. До восьми тридцати мы продремали на вокзальной скамеечке и сели в пригородный рабочий поезд Тамбов-Мичуринск. Чуть позже девяти утра живыми, здоровыми и даже выспавшимися сошли на такой родной и знакомой станции Сабурово. Коля пошел с рюкзаком домой. Был рабочий день, а значит, мои родители были на работе. Мне не хотелось мучить их неизвестностью до самого вечера. Я бегом побежал в мастерскую МТС, чтобы сообщить отцу о своем благополучном прибытии. Он всегда летом ездил на работу на велосипеде и мог быстро доехать до работы матери и сообщить ей о моем благополучном возвращении. На работе у отца я бывал часто, и мое появление не могло вызвать никакого удивления. Увидев отца, я поздоровался с ним и быстро рассказал, почему я весь день отсутствовал и не ночевал дома. Мои родители еще в прошлый вечер выяснили, что я исчез не один, а вместе с Колей Потоцким. Мать Коли тетя Анна, по материнскому инстинкту, сделала правильное предположение, что мы отправились на поиск отца Коли. Я дал обещание больше не повторять подобного. Отец сел на велосипед и поехал сообщать о моем возвращении матери, а я, уже облегчивший свою мальчишескую совесть чистосердечным раскаянием, тихо пошел до боли знакомыми дорожками в свой поселок Калининский. Конечно, в одиночестве я бы никуда не уехал. Мне просто некуда было ехать, да и не хотелось никуда уезжать дальше Тамбова. Коля очень хотел увидеть отца, но он не был хулиганом, а рос вполне послушным мальчиком и в одиночестве никогда не решился бы на самостоятельные поиски своего беглого родителя. Так, даже двое вполне послушных пацанов, объединившись в компанию, совершили то, что по отдельности совершить было невозможно. Этот факт и подтверждает мои слова и общее мнение деревенских жителей, что «за компанию жид удавился».

По окончательном завершении строительства личного дома от стрессов после общения с властями здоровье бабушки и матери Коли Потоцкого сильно ухудшилось. Уже в конце 1956 года они тихо умерли одна за другой в своем новом доме. Родственники матери из города Мичуринска заколотили дом и забрали Колю к себе на воспитание. По неизвестным для меня причинам летом 1959 года осиротевший Коля вновь появился в своем доме и стал самостоятельно жить в нем, под наблюдением сестры матери, которая жила на другой улице нашего поселка. Он и прежде не отличался общительностью с деревенскими пацанами, а став сиротой, и вовсе замкнулся. Единственным другом в поселке он считал меня и часто приходил ко мне в гости, позаниматься гантелями и штангой. Мы встречались с ним только днем. Вечерами в нашей мальчишеской компании он не появлялся, по чужим огородам не лазил и вел замкнутый образ жизни не деревенского мальчика. В один из вечеров, после приема изрядной дозы самогона я по каким-то надобностям в одиночестве (а может быть, и с каким-то лжедругом типа Лешки Десячка) забрел на улицу Светлую. Вероятно, был тайный сговор, и меня пьяным заманили на Светлую специально для того, чтобы сильно поколотить. Причину моего раздора с Иваном Гнездо и его старшим братом Ильей, который был значительно старше и сильнее меня, а главное всегда кипел злобой ненависти, я не могу вспомнить. Как бы то ни было, уже на земляной плотине тамошнего небольшого пруда из темноты на меня с деревянными кольями набросились два человека и сбили с ног. Я не успел среагировать и отмахнуться припасенным солдатским ремнем с медной бляхой. Сгруппировавшись в комочек и закрыв лицо, солнечное сплетение и пах руками, я лежал на боку и стонал от невыносимой боли, а нападавшие били меня кольями и пинали по голове ногами в прочной обуви. Не могу сказать, сколько это избиение продолжалось по времени, как и не могу назвать и понять причины такого нечеловеческого зверства. Очнулся я в полной темноте и одиночестве. Никого рядом не было. Голова была в нескольких местах пробита и кровь превратила шапку волос в липкое месиво. Капли крови стекали по волосам и попадали в глаза. Я протер мокрыми от крови руками лицо и глаза и стал подниматься. Каждое движение отдавалось сильной болью в спине. Первый удар, который свалил меня с ног, и был нанесен по спине, деревянным колом.

Чтобы до смерти не напугать родителей, домой в таком виде идти было нельзя. Голова не болела, но сильно кровоточила. Качаясь от слабости и постанывая от боли в спине, я задворками прошел мимо собственного дома и пошел к дому Николая Потоцкого. Коля был смертельно напуган моим видом, но пригласил в дом. Когда я при свете электролампы осмотрел себя в зеркале, то ужаснулся своему виду не меньше Коли. К счастью, в его доме нашелся большой флакон йода. Я протер мокрым полотенцем лицо и убедился, что кроме небольшого синяка под правым глазом, кровоподтеков на лице нет. Голова была пробита в пяти местах. Коля осторожно по очереди нашел в спекшихся волосах все пробоины и обильно залил их йодом. Сильно хотелось спать. После смерти родителей их кровати остались в доме, и Коля предложил мне лечь на одну из них прямо поверх одеяла. Прежде чем лечь, я обмотал голову сухим полотенцем, иначе бы я кровью испачкал и одеяло и подушку. Я быстро провалился в сон, как в бездну небытия. Часов в шесть утра на каком-то инстинкте я проснулся, поднялся и подошел к зеркалу. Вид был ужасный. Идти по улице и появиться дома в таком виде было неприемлемо и невозможно. Глухая тоска заполнила всю мою душу. Мне было не больно и не жалко себя. За это зверское избиение я даже к обидчикам не испытывал ни зла, ни чувства мести. Но душе моей было больно оттого, что я опять причиняю родителям незаслуженную боль и страдания. Я чувствовал себя так, как будто смертным боем избили не меня, а моих родителей. Я поднял заспанного Колю и попросил его спрятать меня на сеновале, под крышей дома, а также сбегать к моей матери и сказать ей, что я упал и сильно исцарапал лицо о кустарники. Мне стыдно появляться в поселке и дома перед родителям в таком виде. Дня через три царапины пройдут, и я вернусь домой. Не знаю, насколько поверила мать этому сообщению, но она не ринулась искать меня в доме Николая, а молча передала ему яйца, сало и хлеб, чтобы я не умер с голоду и скорее поправлялся. Это был благородный поступок, на который способна не каждая любящая мать. Увидев меня в таком виде, она бы ничего не могла изменить, но нанесла душевную рану и себе и мне.

Вернувшись от моих родителей, Коля по моей просьбе начал ножницами осторожно выстригать спекшиеся от крови волосы вокруг ран на голове. Процедура оказалась для меня крайне болезненной, да и Коля вспотел от напряжения, часа два осторожно отделяя прядь за прядью волосы от спутанной гривы моей прически, затвердевшей до каменного состояния от спекшейся и высохшей крови. Я бы мог вымыть голову в теплой воде, но опасался нового кровотечения. Беспредельно изуродовав мою прическу лишаями выстригов, Коля еще раз смазал раны йодом, и я ушел отлеживаться и зализывать боевые раны под крышу сеновала. Через два дня раны на голове покрылись коростой заживления. Я попросил Колю достричь мою прическу. С помощью теплой воды и ножниц Коля как мог остриг меня, и моя голова стала похожа на шкуру только что остриженного барана. Примерив перед зеркалом осеннюю кепку моего младшего товарища, я нашел себя вполне приличным, чтобы вечером предстать перед своими родителями. Кепка прикрывала все раны на голове, а фингал под глазом был обычным явлением для крестьянской молодежи. Родителей я не стал посвящать в тайну своего случайного «падения», а они тактично не расспрашивали, лишь мать иногда повторяла фразу, что «я ногой открываю дверь в тюрьму».

Я думаю, что Иван Гнездо и его брат Илья всегда тайно ненавидели меня за то, что я не только был равным среди бросившей школу деревенской детворы, но и без всякого напряжения учился на пятерки и четверки. Пока мой старший двоюродный брат Николай работал деревенским пастухом, никто не смел меня тайно и подло избить до полусмерти. В 1959 году брату исполнилось 19 лет, и он ушел чернорабочим в подвижную железнодорожную бригаду ремонтников. Илья был года на три, если не больше, старше меня, и я не имел с ним никаких общих дел и интересов. Тем не менее и в 1960 году, увидев меня однажды на улице во время массового празднества живым и здоровым, он тут же озверел и набросился на меня с кулаками. Другие парни остановили его, а я ушел, чтобы не будить в нем зверя. Говорят, что через несколько лет после женитьбы он до смерти забил свою жену. Пил он много и часто уже в юности, а после смерти жены окончательно спился и умер.