Текст книги "Курс в бездну. Записки флотского офицера"

Убрав урожай, Матвеевы покинули дом моих родителей и скоро купили на другой улице замечательный дом с хорошим садом и огородом под летнюю дачу. Казалось бы, живи и радуйся. До города Тамбова 40 минут езды на пригородном поезде или 25 километров по бетонной дороге трассы Волгоград – Москва. Меньше чем за час безо всяких пробок попадаешь из шумного города в тихий уголок патриархальной природы, а заодно имеешь 15 соток уже посаженного яблоневого сада и обработанного участка. Миллионы москвичей спали и видели себя владельцами такой роскошной дачи и такого идеального участка. Кстати говоря, замечу, что для миллионов москвичей жалкие участки в 6 соток за тридевять земель у «черта на куличках», на болотах и неугодьях ближнего и дальнего Подмосковья явились не столько средством добывания дополнительных продуктов питания и зелени, сколько средством спасения от алкоголизма. Бывшие крестьяне, у которых тяга к земле сохранилась на генетическом уровне, благодаря этим участкам получили осмысленность своего существования в нерабочее время и выходные дни. Длительные, иногда даже четырехчасовые поездки в один конец и обратно и физический труд на участке заполняли их свободное время и не давали возможность напиться до скотского состояния. А сами сельскохозяйственные продукты в советское время стоили сущие копейки, и любой работающий человек мог купить себе за мизерную часть заплаты достаточное количество картофеля, овощей и зелени. Первые годы Матвеевы очень любили свою дачу и приезжали на нее в свободное время на машине сына Гены, вместе с невесткой и внучкой. Но скоро выяснилось, что кроме Серафима Андреевича, никто работать на огороде не хочет. Сам же Серафим к этому времени был так заражен болезнью алкоголизма, что без пригляда жены быстро напивался и впадал в запой. Серафим доработал мастером на железной дороге до пенсии, но свобода от работы превратила Серафима в настоящего алкоголика.

В конце 90-х годов он заболел тяжелым легочным заболеванием и больше двух лет провел на больничной койке. Мария Ивановна, надо отдать ей должное, ежедневно приходила к Серафиму и приносила ему здоровую пищу. В этот ельцинский период бесплатное питание в больницах российской периферии практически отсутствовало. Когда я приезжал в Тамбов, то тоже заходил в больничную палату Серафима Андреевича, помогал ему деньгами и удивлялся убогости больничного быта. В палате находилось одновременно человек двадцать больных, белье не меняли, и больничная палата была похожа на переполненную тюремную камеру. К всеобщему удивлению Серафим выздоровел, но выписался инвалидом, с запрещением физического труда. Ни сын Гена, ни его невестка не захотели трудиться на садовом участке летней дачи в 25 километрах от Тамбова, на малой родине Марии Ивановны. Опасаясь, что по осени или зимой дом сожгут местные алкоголики и злоумышленники, они продали этот замечательный дом и участок очередным тамбовским дачникам, которые еще не вытравили в себе крестьянский корень. Мария Ивановна и Серафим Андреевич и сейчас живут в Тамбове, на улице Советской, в доме 158. Дай им Бог обоим крепкого здоровья и счастливой старости. Но и в их потомстве крестьянские корни кулацкого трудолюбивого рода Первушиных навсегда вытравлены хрущевско-брежневской эпохой и последующим периодом ельцинского беспредела.

Родители моей жены Иван Никитич и Прасковья Варфоломеевна родили и воспитали шесть дочерей. Самая старшая Александра в 17 лет заживо сгорела на глазах матери в страшном пожаре осенью военного 1942 года. Все остальные живы и сейчас, но из-за трудностей голодного военного и послевоенного лихолетья только две последние дочери Валя и Оля сумели окончить школьную десятилетку и получить высшее педагогическое образование. Моя будущая жена в 1962 году работала воспитателем в детском доме села Екатерининское Никифоровского района. Не без содействия моей будущей жены один из выпускников этого детского дома по фамилии Инягин Витя сначала подружился с младшей сестрой моей жены Ольгой, а затем и вступил с ней в законный брак. Опять же по стечению обстоятельств колхоз «Авангард» в это время был на вершине своей хозяйственной деятельности и построил у колхозного пруда замечательную кирпичную двухэтажную школу. Если бы эта колхозная школа не открылась, то вряд ли младшая дочь Ольга стала бы жить в доме родителей. К примеру, моя жена получила свободный диплом только как жена будущего офицера, а ее незамужних подруг распределили из Мичуринского пединститута на Сахалин, в Сибирь и на Камчатку. Многие из них к старости возвращаются в родные места, но кому они нужны в наше жестокое время на малой родине? Сельская начальная школа спасла Ольгу и ее мужа от скитальческой жизни в чужих краях. Виктор под крылом работающей сельской учительницей жены окончил техникум, а затем специальные курсы и стал высококлассным электриком по обслуживанию железнодорожной автоматики.

Видя, что семья младшей дочери накрепко привязалась к родительскому дому, Иван Никитич в конце 60-х – начале 70-х годов построил новый просторный дом с огромной теплой террасой и хозяйственными постройками для домашнего скота. Дочь Ольга и зять Виктор все свободное время занимались огородом и содержали корову, овец, кур и даже кроликов. В семье Инягиных родился сначала сын Саша, а потом и Иван, названный так в честь своего деда. Все работали не покладая рук, и дом был наполнен не только материальным достатком, но счастьем и покоем крестьянского трудолюбия. Ни Ольга, ни ее муж Виктор не брали в рот спиртного, что и обеспечивало устойчивость семейного счастья и стабильность настоящей и будущей жизни. Когда я заходил в гости к семье моего тестя и его дочери Ольги, то тесть Иван Никитич после нескольких рюмок спиртного часто плакал от полноты счастья. Он считал чудом, что ему удалось пережить четыре года плена и вернуться с войны живым и здоровым. Таким же чудом он считал и спасение семьи после осеннего пожара 1942 года от голодной смерти при помощи односельчан и старшего брата Максима Никитича. По странному деревенском «закону», через пару лет после строительства дома Иван Никитич заболел и в 1972 году скоропостижно скончался. В это время семья деревенских интеллигентов Инягиных уже крепко стояла на ногах. Кроме зарплат по месту работы семья получала приличный финансовый «привесок» от продажи молока, мяса, ягоды и фруктов и другой пищевой продукции с большого колхозного огорода в 50 соток. Как сельскому учителю Ольге разрешалось иметь не 15 соток, а 50 соток. Молодая семья купила мотоцикл, добывала в незасеянных колхозных лощинах сено для коров и овец, а также полностью использовала всю площадь большого колхозного огорода для получения высоких урожаев картофеля и фуража для скотины. По мере сил и возможности мать Ольги Прасковья Варфоломеевна помогала дочери и зятю вести домашнее хозяйство и ухаживать за скотиной.

Старший сын Саша успешно закончил десятилетку и поступил в Высшее военно-техническое авиационное училище. Он женился на деревенской местной красавице и рукодельнице, и у них получилась прекрасная семья. Закончил Саша службу полковником в Москве, а сейчас вместе с женой успешно занимается бизнесом и живет в полном материальном достатке.

Более сложной оказалась судьба младшего сына Инягиных Ивана. С малых лет отец привлекал его в качестве помощника во всех хозяйственных делах. Ваня умел водить и ремонтировать мотоцикл, а когда семья приобрела грузовой вездеход ЗАЗ, то Ваня был постоянным помощником отца при его ремонте и техническом обслуживании. Уже перед падением советской власти и развалом СССР Горбачев разрешил народу делать все, что не запрещено законом. Семья Инягиных одной из первых в нашем поселке приобрела лошадь, и подросток Ваня с великой крестьянской любовью ухаживал за этим самым красивым животным и лучшим помощником человека. С помощью лошади вспахать огород в 50 соток не составляет труда даже подростку. Иван посредственно учился в школе, но с великой любовью исполнял хозяйственные работы, и отец с матерью возлагали на него большие надежды как на продолжателя семейного дела по линии укрепления крестьянского корня и дела своих дедов и прадедов. Насколько я знаю, лет до 17–18 Иван по примеру своих родителей не брал в рот спиртного. В короткие приезды в Калининский, наблюдая Ивана в работе, я тихо радовался, что есть хоть один парень, который может прорастить крестьянский корень своих предков огромной кроной обновленного российского крестьянства. Так бы оно и случилось, если бы фарисейское двуличие партийной лжи и подлости тяжелым катком не прокатилось по государствообразующему фундаменту крестьянского духа. Иван жил не на небесах, а в окружающей обстановке всеобщего пьянства и воровства. Что говорить, и непьющий отец Виктор Инягин привлекал своего сына, чтобы вечером съездить на мотоцикле на колхозное поле и накопать сахарной свеклы для содержания скота личного подворья. Могла бы семья Инягиных прожить без мелкого воровства и прокормить скот урожаем своего огорода? Наверное, могла, если бы ограничила количество голов на личном подворье. Такой родительский пример не проходит даром и имеет тяжкие отдаленные последствия. Впрочем, и без родителей Иван видел, что все крепкие самостоятельные семьи, никого не стесняясь и не опасаясь, вечерами промышляют, кто чем может на колхозных полях, как на собственных огородах.

После окончания восьми классов средней школы Инягин Иван поступил в железнодорожное ПТУ и получил профессиональное образование слесаря-электрика по эксплуатации и ремонту железнодорожных электрических сетей и автоматики. Он стал работать вместе с отцом, но скоро бросил работу и занимался только лошадью и домашним огородом. Дело в том, что отец обращался на работе с Иваном не как равный с равным, а как с собственным сыном. Говоря другими словами, он использовал Ивана не в качестве самостоятельного специалиста, а как своего помощника. Это вызвало обидные и язвительные насмешки других электриков, мальчишеское самолюбие не выдержало испытаний, и Иван уволился. Между отцом и сыном начались взаимные обиды, и нарастала духовная отчужденность. Иван вечерами подолгу задерживался на улице и прикладывался к спиртному. Когда Ивана зачислили в допризывники и вызвали в военкомат для прохождения медицинской комиссии, он впал в панику. В это время в рядах военнослужащих срочной службы махровым цветом расцвела «дедовщина». Молодых новобранцев «старики» и «деды» не просто унижали и оскорбляли непрерывными дополнительными работами и внеочередными нарядами, а иногда калечили или насмерть убивали в укромных уголках казарм или в «дедовских» каптерках. Иван умолял мать «отмазать» его от службы. Ольга, по своей родительской любви, пошла на поводу сына, съездила в военкомат и за взятку «купила» для сына длительную отсрочку от призыва по фиктивной болезни.

Такое проявление материнской любви обернулось впоследствии не благом, а семейной бедой. Иван все больше отбивался от рук и выходил из родительского повиновения. Без согласия родителей он несколько раз вступал в гражданские браки с местными молодыми девушками, а как только рождался ребенок, Иван бросал молодую маму и переходил под крыло следующей молодой девушки. Я точно не знаю, но как минимум трое «безотцовских» детей, рожденных от Ивана, сейчас живут в пределах Тамбовской области. Иван пытался заниматься и сельским бизнесом. Он покупал грузовой автомобиль для извоза, покупал маслобойку и даже колхозную ферму для организации сельскохозяйственного производства, но все его начинания не доводились до конца и быстро разрушались, не принося дохода ни Ивану, ни его многочисленным гражданским женам. От неудач и банкротств усиливалась тяга к алкоголю и нарастала отчужденность между Иваном и его родителями. Пытался он и воровать нефтепродукты, устроив врезку в нефтепровод, но быстро попался с поличным, не успев своровать ни одного литра горючего. Я думаю, матери и отцу стоило больших денег, чтобы «отмазать» Ивана от тюрьмы и лагерной зоны. Попытка жить «на халяву», за счет воровства в немалой степени внушена крестьянскому сыну рекламными роликами с участием Лени Голубкова, а также общим падением нравов в период передела собственности, когда бандиты и воры, а также никому не известные заведующие лабораториями в одночасье становились крупными бизнесменами, олигархами или банковскими воротилами.

Где-то в 2007 году при очередном посещении родительских могил я встретил местного участкового милиционера и спросил его, что он думает об Инягине Иване? Тот на минуту задумался и сказал, что этот «крученый» добром не кончит. Что за «крученый», откуда такая кличка? Милиционер ответил, что так они прозвали Ивана Инягина в своем милицейском коллективе за его бытовое поведение. На этом я и закончу повествование о деревенском потомстве кулацкого крестьянского рода семьи Ивана и Прасковьи Первушиных. Но факт остается фактом, Прасковья Варфоломеевна в невыносимых условиях военного лихолетья сохранилась сама и воспитала пятерых детей. Пройдя через голод и жизненные невзгоды, она умерла на сто первом году своей крестьянской жизни, сделав все возможное и невозможное, чтобы ее дети выжили и получили образование. Вечная память этому славному человеку и стойкой крестьянской женщине.

Глава 8. Мой друг Иван Лучкин. Движение к точке невозврата

После окончания девятого класса я очень сдружился с Иваном Лучкиным, дом которого размещался на краю нашего поселка. Школу он бросил после восьмого класса, но был старше меня на два года и к этому времени уже работал на железной дороге чернорабочим. Это был очень веселый и бесшабашный парень, любящий острые ощущения и умеющий поддержать непринужденный разговор с девушками. В присутствии женского пола из числа моих сверстниц у меня буквально отнимался язык, и я становился костным и тупым, неспособным поддержать даже самого обычного разговора. Иван для меня был незаменимой «находкой», потому что постоянного шутил, менял темы разговора, а мне оставалось только с умным видом ему поддакивать. Вот он и стал моим учителем и бессменным напарником не только в сложном деле общения с девушками, но и в ночных приключениях, связанных с «добыванием», а вернее, с воровством и реализацией старых шпал и с последующим бесшабашным пропиванием этих «левых» денег в ночных шинках нашего поселка. С вечера мы с ним на пару ходили по улице поселка и общались с девушками. Из всех девчонок мне больше всего нравились Тоня Юрьева и Валя Первушина. В какой-то степени неравнодушен был к ним и Иван Лучкин, что очень меня устраивало, так как в его присутствии я был более раскованным и мог раскрыться и показать, что я тоже «не лыком шит», а являюсь вполне интересным парнем для личного и более тесного общения с любой из этих девушек. Была ли между нами конкуренция? Наверное, была. По красноречию и веселости Иван намного превосходил меня, но он уже работал и не закончил даже десятилетки! У него не было никаких жизненных перспектив, кроме работы, а я, как и обе наши избранные девушки, хорошо учился в школе и после окончания десятилетки мог поступить в институт и получить блестящую перспективу стать инженером. Так же, как и я, девушки не видели для себя никаких перспектив в продолжении деревенской жизни и прекрасно понимали, что для реализации своих собственных творческих сил надо заканчивать институт и перебираться в какой-нибудь город на постоянное место жительства. По этой причине я в их глазах выглядел более перспективным и более интересным. Особо подчеркну, что такие мысли порождались не от любви к городскому комфорту, а от безысходности и бесперспективности деревенского существования.

Не только наши родители, но и мы сами очень любили наш деревенский быт, и он нас ничем не тяготил. Все мы пользовались уличными холодными туалетами, которые назывались «уборными» и украшали каждый задворок хозяйственных построек. Эти «уборные» часто были сплетены из ивовых прутьев или сбиты из грубых горбылей. Жалкое сооружение по нынешним временам. Но уже на расстоянии двух метров от них не было никаких запахов, и они никого не раздражали и не вызывали ничьей неприязни. Это был атрибут быта, столько же необходимый и естественный, как летний умывальник поблизости от входа в дом с белым вафельным полотенцем для вытирания рук, которое так и называлось «утиркой», а не полотенцем. Мы не знали другого быта и комфортных условий, и наши бытовые условия, когда в домах не было водопроводов горячей и холодной воды, а все естественные потребности осуществлялись на улице, не создавали нам чувства дискомфорта и неприятия, а были так же естественны, как и сама жизнь. В то же время я не являюсь «певцом» старины и примитивного быта и не призываю ни себя, ни других бросить городской комфорт и переселиться в глубинную деревню. В том-то и дело, что комфорт навсегда губит душу человека и приучает его презирать тех, кто живет в «бескультурье» деревенского быта. И я тоже не исключение. Комфорт производит необратимое воздействие, и человек, который прожил даже несколько месяцев с теплым туалетом, ванной, горячей и холодной водой в доме, да еще и с автоматическим отоплением и круглосуточным электричеством, вплоть до своей смерти будет себя чувствовать «обделенным» и «обиженным», когда он даже временно попадает в условия примитивного быта, о которых я вам рассказываю в этой книге. Это чувство не обошло и меня. Позже я стал офицером-подводником и после многих лет мытарств получил где-то в 1976 году служебную двухкомнатную благоустроенную квартиру. Приезжая в деревенский дом своих родителей во время офицерских отпусков, я уже ощущал полный дискомфорт бытовых условий и сам себе не верил, что когда-то эти условия не казались мне дискомфортом, а были привычной обыденностью быта, которую человек, живущий постоянно в этом окружении, и вовсе не замечает.

Родители моего друга Ивана Лучкина жили в самом крайнем доме на нашей улице поселка Калининский, но этот дом одновременно был и самым ближним домом к железнодорожной станции Сабурово. С Иваном Лучкиным я не мог не познакомиться, потому что каждый день ходил в школу мимо его дома. Иван был старше меня и пока учился в школе, то был по отношению ко мне старшеклассником, и мы с ним мало встречались. У Ивана была старшая сестра Юля и старший брат Алексей, а также младший брат Шура. Мать этих детей тетя Дуня рано умерла, и отец Федор Макарович повторно женился на немолодой женщине из другого села, которую звали тетя Маруся. Федор Макарович был инвалидом по зрению. Он не воевал на фронте и не работал в колхозе, а жил на нищенское пособие по инвалидности, а также за счет того урожая, который приносил ему огород и приусадебный участок. На нижнем участке огорода был высажен яблоневый сад, но огород никогда не отличался ухоженностью и порядком. Семья вела бедное и полуголодное существование, и эта бедность и нищета была заметна даже на фоне таких же полунищих крестьян, которые трудились в нашем поселковом колхозе. Лучкин Леша, достигнув совершеннолетия, куда-то завербовался, и о его судьбе я ничего не знаю. Старшая сестра Юля вышла замуж и построила вместе с мужем самый крошечный домик на нашем поселке. Домик упирался в хвостовую часть колхозного пруда, он и завершил развитие нашей улицы и нашего поселка. За пятьдесят прошедших лет количество жителей в поселке не увеличивалось, а только медленно, но постоянно сокращалось.

С Иваном Лучкиным наши жизненные пути разошлись потому, что мои родители не нуждались в моем физическом труде и могли обеспечить меня одеждой, пищей и учебниками на период десятилетнего школьного обучения. После окончания средней школы в 1960 году, я сразу же поступил в индустриальный техникум города Котовска Тамбовской области, обучение в котором было невозможно без финансовой помощи родителей. Ивану Лучкину родители были неспособны обеспечить даже покупку одежды и книг для школьного обучения. Разве родители не хотели, чтобы Иван окончил школу, а затем и получил хотя бы среднетехническое образование в городском ПТУ или техникуме? Конечно, хотели, но у них не было финансовых средств, чтобы содержать сына, пока он учится в средней школе или городском ПТУ. Иван был развитым молодым человеком и не по личной неспособности, а по принуждению партийно-государственной системы стал чернорабочим на железной дороге. Несколько лет отработав в обстановке вечных «халтур» и «шабашек», Иван привык к спиртному и стал катиться по наклонной в пропасть алкоголизма. Скоро он женился на девушке из села Красная Криуша и моей однокласснице Юрьевой Марии. Им не на что было построить даже свой дом, потому что никаких кредитов в советские времена не выдавали. А ведь как просто было бы ввести систему кредитования молодых рабочих семей! Но тогда была бы нарушена тайная политическая доктрина уничтожения сельского крестьянства. Вот поэтому молодая семья завербовалась в город Апатиты на Кольском полуострове и стала жить в бараках семейного общежития, добывая для сельского хозяйства страны химические удобрения. Но это уже было не сельское хозяйство, а повальная и всеобщая государственная бесхозяйственность. Колхозные складские помещения были завалены сотнями тонн самых высококачественных химических минеральных удобрений, но как их использовали? Колхозный тракторист, получив наряд на выполнение работ по удобрению какого-нибудь полевого участка, подъезжал к этому полю и просто сваливал многотонную кучу удобрений на краю поля. Я помню, что вокруг всех полевых участков, а также в потаенных низинах и лощинах было «складировано» огромное множество таких бесхозных «куч», вокруг которых на десятки метров выжигалась и умирала всякая растительность.

О жизни молодой семьи Лучкиных в городе Апатиты я мало что знаю. Привычка к употреблению алкоголя в рабочей среде могла только усиливаться и нарастать снежным комом. Я даже не знаю, были ли в семье моего поселкового друга дети, и в каком количестве. Наверное, не было. Через третьи руки я узнавал, что Иван пил, скандалил с непьющей женой и даже за какое-то воровство несколько лет отсидел в тюрьме. Где-то в 2000 году его жена и моя бывшая одноклассница Мария одна вернулась в свою родную деревню Красная Криуша и стала доживать свою старость у своих деревенских родственников. Иван умер по неизвестным для меня причинам примерно в возрасте 50–55 лет и похоронен в городе Апатиты. Еще более трагична судьба его младшего брата Александра. Шурка, как называли его местные жители, был красивым и статным парнем с копной кудрявых волос пшеничного цвета. Еще до службы в армии он стал сильно пить, нигде не работал и промышлял мелким воровством урожая колхозных полей. После службы в армии его пьянство переросло в алкоголизм. Ему было не до женитьбы и не до работы. Вечерами он что-нибудь добывал на пропой в колхозных полях и целыми днями пьяный шлялся по поселку в поисках дополнительной выпивки. Если это удавалось, то пьяный Шурка засыпал до вечера в одной из придорожных канав, а на второй день история повторялась. Лет в 27 он так и умер в одной из канав, недалеко от дома моего тестя и семьи Инягиных, захлебнувшись рвотами от смертельной дозы денатурата. Старшая дочь и сестра моего друга Ивана Лучкина Юля вместе с мужем так и прожила до пенсии в своем самом маленьком домике в поселке. Ни она, ни ее муж не спились и доработали до пенсии. Юлия Федоровна работала заведующим складом на сабуровском отделении «Заготзерно», а муж Митя каждый день ездил на пригородном поезде в Тамбов и работал там на каком-то заводе. Эта семья воспитала человек пять детей, и все они в настоящее время живут и работают в Москве. Отец и мать Алексея, Шурки, Ивана и Юли Лучкиных были людьми малопьющими и не подверженными алкоголизму. Да и дочь Юля своей трудовой и трезвой жизнью является наглядным подтверждением, что никакого наследственного алкоголизма в этой семье никогда не было. Так, в чем же дело? Почему по крайней мере два сына из потомства Федора Макаровича и тети Дуни стали алкоголиками и погибли от водки? Но ведь и большинство перечисленных мной семей в своем родовом крестьянском корне не имели алкоголиков и не могли приобрести эту страсть в качестве генного наследства от своих предков. С другой стороны, разве ведущие трезвый образ жизни родители когда-нибудь поощряли пьянство своих детей и не боролись с их вредными привычками всей силой своего родительского авторитета и воспитательными беседами? Не генная наследственность родителей, а фарисейская среда обитания побуждала, а иногда и прямо принуждала все слои населения великой державы, от управляющей элиты высшего и среднего звена управления до последнего заводского рабочего и колхозника, к постоянному пьянству и алкоголизму.