Текст книги "Остановки в пути. Вокруг света с Николаем Непомнящим. Книга первая"

Бой в устье

Всякий раз, когда Паулино вспоминал эту историю, речь его становилась отрывистой и громкой, он принимался размахивать руками, и тогда отличить правду от вымысла было трудно.

Паулино сидел по правую руку от меня в кабине «лендровера» и резко крутил баранку, объезжая камни и канавки на узкой проселочной дороге. По бокам машину хлестал сухой капим, трехметровая желтая трава. Чуть повернув голову в мою сторону, не отрывая глаз от дороги, Паулино говорил о работе, о том, что в Нампуле живут его жена и дети, что он учится на курсах и хочет стать геологом.

До нашего знакомства в поселке Муйане (мозамбикская провинция Замбезия), где группа советских геологов-консультантов подсчитывала запасы пегматитового месторождения, Паулино работал водителем в Шинде, небольшом городке в устье Замбези. Было ему тогда восемнадцать лет. Жил он у родителей и каждый день гонял машину вдоль берега – от города до ближайшей автомастерской.

– Был июнь, жары не чувствовалось, – рассказывал Паулино. – Близился вечер, солнце опускалось к лесу, и поверхность воды блестела как серебро. В тот день я специально поехал по узкой дороге, которая вплотную подходила к берегу. Здесь река поворачивала перед тем, как выйти к океану. Очень хотелось купаться. Я остановил машину у самой воды, сбросил одежду и вошел в реку. Но так и не окунулся. Тут началось такое…

– Погоди, Паулино. Говори медленнее и не маши руками.

Мне становилось трудно понимать его: возбуждаясь, парень стал примешивать к португальскому слова родного суахили.

– Вода начала сильно бурлить… Вообще-то, глубина там начинается у самого берега… И вот гляжу – несколько крокодилов плывут бок о бок, как лодки, а навстречу им два или три, не помню уже, плавники – острые как ножи. Наверное, акулы. И ка-а-ак столкнулись лоб в лоб! – Паулино ударил кулаком правой руки в ладонь и подпрыгнул на сиденье…

«Наверное, нужно объяснить, кто такой крокодил? – помню, беспокоился он, – ведь у вас в Москве нет крокодилов…»

Редкий снимок, когда сражаются крокодил и акула

В схватке участвовало, видимо, десятка полтора крокодилов и пять-шесть акул. Серые, с острыми двойными спинными плавниками и красноватыми глазами, они сновали в воде, вгрызаясь в бока крокодилам. Те клацали челюстями, пытаясь поймать плавник или тело у хвоста. Одному удалось схватить акулу за нижнюю челюсть, когда гигантская рыба открыла пасть. Обнажились ряды острых пилообразных зубов. Все завертелось в чудовищном водовороте, они быстро ушли в глубину…

Схватка морских и пресноводных хищников на границе их владений! Ничего подобного я никогда не слышал. Знал, что акулы заходят в реки и опустошают сети рыбаков, а иногда даже нападают на купающихся людей. Крокодилы нередко пускаются в отважные путешествия через морские проливы к островам, лежащим вдоль побережья Восточной Африки. Иначе как объяснить то, что они встречаются в озерах и реках Коморских или Сейшельских островов?

А Паулино продолжал:

– Замерев, я стоял на берегу и глядел на этот жуткий бой. У кромки воды появилась розовая пена. Стемнело. Когда я взялся за руль, у меня руки дрожали.

Сначала Паулино сомневался, что ему поверят. Однако желание рассказать об этом случае знакомым пересилил страх быть поднятым на смех. И действительно, мало кто ему поверил. Честно говоря, и у меня в те дни тоже были сомнения.

Но Паулино знал и любил природу. Я видел, как по утрам он кормил из рук двух полудиких кабанов на нашей усадьбе. Гладил павлина, мангустов, обезьяну, сажал за пазуху неядовитых змей.

И я, как только появилась возможность, попытался собрать информацию, которая могла бы пролить хоть какой-то свет на эту историю.

В книгах об акулах и крокодилах – а таких изданий за последнее десятилетие в мире выпущено немало – масса сведений об их поведении. Есть данные о случаях нападения на человека и животных, есть сведения о пресноводных акулах в Южной Америке и Южной Азии, о крокодилах, живущих в морской воде у берегов Австралии и ее островов.

Но чтобы акулы нападали на крокодилов?.. Ни в солидном труде «Последние из крупных рептилий», вышедшем в Нью-Йорке в 1971 году, ни в книге «Акула. Легенда об одном убийце», ни в других трудах нет ничего похожего на эту историю. Не знали об этом – хотя и предполагали подобное – и зоологи в самом Мозамбике, к которым позже я обращался за советом.

Единственная зацепка возникла при перечитывании дневниковых записей тех дней: ведь Паулино говорил о двойных спинных плавниках и шилообразных зубах. Эти два признака, как выяснилось после изучения справочников по рыбам Индийского океана, определяют песчаных акул – обитателей теплых вод. Они достигают четырех метров в длину и опасны для человека.

А может быть, и для крокодилов тоже?

Такое случается на африканских реках

Случай, вполне допустимый…

Каждому, наверное, приходилось наблюдать, как дворовый пес охраняет порученную ему территорию. Человек умело использовал здесь свойство, присущее всем хищникам, – охрану своего охотничьего участка от вторжения конкурента. В то же время хищники, охотящиеся на различных жертв, могут жить в непосредственной близости друг от друга и не реагировать на присутствие постороннего на своем охотничьем участке – ведь они не являются конкурентами.

Случай, описанный Паулино, можно расценивать как реакцию «хозяев» участка (крокодилов) на вторжение «чужого» хищника (акул). Если же вспомнить, что эти хищники принадлежат к разным классам, а вторжение акул произошло на акваторию, для них не типичную, то этот случай представляется редким, даже исключительным. Но вполне допустимым. Дело в том, что границы ареалов этих двух видов соприкасаются, и заход одного из хищников во владение другого вероятен.

Несомненно, в рассказе имеются преувеличения. Сделаем скидку на молодость и увлеченность рассказчика.

В. Земский, доктор биологических наук.

Черное дерево Нампулы

Несколько месяцев уже прошло, а память продолжает цепко удерживать все подробности того необычного африканского утра: раннее и потому негорячее солнце, неожиданный дождик, который только-только успел долететь до крыш домов и сбить оранжевые лепестки придорожных акаций, и сразу исчезли, испарились его капли; непередаваемый дух воскресного базара посреди города, центра провинции; негромкий деловитый гомон первых продавцов, шуршащих старыми газетами, в которых завернуты их лучшие вещи для рынка; нашу робость людей, впервые столкнувшихся с этой стороной африканской жизни, когда не знаешь, как отличить дешевку от истинно ценной вещи, томишься, пытаясь понять – действительно ли это черное дерево или же крашеное, обычное; когда просто глаза разбегаются от всех этих маленьких шедевров, плода никем не сдерживаемой, живой, здоровой фантазии африканских резчиков…

Когда мы приехали в Нампулу, утро еще только начиналось, город был тих и неподвижен, только женщины с большими соломенными сумками брели на овощной базар да местные умельцы несли на рынок черного дерева свою продукцию, рассчитывая выбрать место попрохладнее, не спеша съесть завтрак и ждать покупателей.

Нам пришлось выехать из геологического лагеря в четыре утра, и после трех часов грунтовки вид наш был далек от праздничного. В открытые окна машины налетела рыжая дорожная пыль, спины прилипли к кожаным сиденьям, а белые панамы стали серыми. Но на нас никто не обращал внимания. Народ стекался к скверу.

О существовании воскресного рынка черного дерева в Нампуле мы знали давно. За долгие месяцы жизни в Мозамбике мы не раз разговаривали с теми счастливчиками, которым удалось побывать там, мы с жадностью смотрели на изделия оттуда. Почему-то это были преимущественно ножи для бумаги, брелоки, маленькие пепельницы, кулоны и прочая декоративная мелочь. О более крупных вещах мы просто не подозревали – никто не вез из такой дали фигур, торшеров и журнальных столиков – «дорого»…

На базаре не были ни разу и многие мозамбикцы. Наши африканские помощники только слышали о нем и тоже мечтали попасть в Нампулу, и обязательно в воскресенье… А о европейцах-то и говорить не приходилось: те немногие, кто летел на север, обязательно рассчитывали так, чтобы приехать в Нампулу в субботу, а уехать после воскресенья.

И вот сбылась мечта.

Творение местных умельцев

В скверике становилось все шумнее. Стал уже намечаться длинный ряд торговцев – сами они сидели на газонах в тени акаций, а изделия лежали на газетах или же стояли прямо на асфальте под солнцем: когда вещь ярко освещена, она лучше смотрится… Длинная, почти полукилометровая линия заканчивалась полукругом, внутри которого стояли соломенные изделия: корзины, ящики, легкие сумки – на случай, если у кого-нибудь не хватит места для покупок. К девяти базар дышал полной грудью.

Скажу сразу: потом я приезжал сюда еще раза четыре, но то первое посещение было самым памятным. Может, конечно, и оттого, что по неопытности я сразу потратил все деньги и личные вещи, скупая и обменивая все подряд… Но думаю, что причина была все-таки в другом. Новое, неведомое нахлынуло и захватило нас сразу и на все утро. Африканский мир, скрытый в повседневной жизни чем-то наносным и неестественным, предстал здесь во всей красе – в виде фигур, масок и барельефов, изделий уникальных и редких, о которых мечтают европейцы, которые стали «последним криком моды» на Западе, стоят бешеных денег в Америке.

Здесь всего этого было в изобилии.

Сейчас в Москве, на другом конце планеты, я разглядываю фотографии, сделанные в то утро, и проклинаю себя – почему не купил вот эту фигуру человека-крокодила? А тогда, в Нампуле, я думал, как я повезу ее в самолете до Мапуту, а потом в Москву? Ведь она весит целых пятнадцать килограммов! Почему не взял семейство чертей – мал мала меньше, ведь хозяин просил за них сущий пустяк! А тогда, в Нампуле, я говорил себе – натерпишься с этим грузом, всего не купишь… Знал и понимал, что этого больше не повторится, ничего не мог поделать – «лишний вес»…

Я ничего намеренно не говорю об этнографических деталях экспонатов – изделия на снимках говорят сами за себя, достаточно для того, чтобы оценить искусство резчиков и разнообразие выбранных сюжетов. Можно только сказать, что делают их в основном макуа, объединенные в артели; сами изготовители и выносят товар на базар; дерево они получают партиями из отдаленных районов, подчас даже из другой провинции, платят за него и цену на изделия назначают соответствующую, чтобы окупить затраты на материал.

Конечно же, любой мало-мальски уважающий себя продавец никогда не назовет подлинную цены – он увеличит ее минимум вдвое, а то и втрое, и уж от той, «верхней», суммы и хозяин и покупатель сбрасывают одну сотню эскудо за другой в поисках обоюдного согласия.

«Поединок» покупателя и продавца разворачивается в общем-то всегда по одной и той же схеме.

– Сколько? – спрашивает небрежно покупатель, проходя мимо и как бы случайно замечая продавца с его изделиями.

– Тысяча двести.

– Сколько?! – В голосе покупателя непременно слышится недоверие: не ослышался ли он?

– Тысяча двести, но можно договориться.

– Ну, тысяча двести вообще не та сумма, от которой мы поведем счет… Шестьсот – и ни одного эскудо больше, – железным тоном заявляет покупатель и поднимается с корточек (перед этим он, сам не заметив как, присел перед фигурой).

– Семьсот пятьдесят, – тут же парирует продавец и убеждает: – Ручная работа, не на станке же сделана!

– Семьсот, или я ухожу.

– Та бень (хорошо), – грустно выдыхает владелец фигурки. На самом деле он рад-радешенек – именно за такую сумму он и хотел ее продать.

Покупатель отсчитывает сотни, берет дерево, оно тяжелое и черное, приятно холодит руку, твердая древесина не успела еще нагреться на солнце…

Но на этом покупки не заканчиваются. С грустью думаешь, что, наверное, оставишь здесь все деньги (в результате так оно и случается), и тревожно пересчитываешь в кармане зеленые и красные бумажки – все, что полагается на месяц питания и жизни в поле.

Вот перегнутая пополам фигура какого-то тучного гражданина, как потом выяснилось – американца, который, не догадавшись, видимо, сесть на корточки, наливается краской, но продолжает чего-то бурно обсуждать с продавцом. Покупатель не знает португальского, а продавец – английского. Поэтому «беседа» протекает очень своеобразно: хозяин пишет на ладони цифру, а покупатель отрицательно мотает головой. Тогда хозяин пишет другую цифру, поменьше, и американец радостно кивает – оʼкей, оба расплываются в улыбках, деньги благополучно переплывают из рук покупателя в карман хозяина, а барельеф – роскошная доска с изображением жизни целой деревни, вырезанными фигурами родителей и детей на фоне хижин – исчезает в объемистой сумке американца. Он разгибается и шумно выдыхает: «Уф!»

Такие сцены происходят на всем полукилометровом протяжении базара. Мы медленно движемся от «хвоста» к «голове». Наши африканские друзья, менее сдержанные, чем мы, бурно восхищаются изделиями, чего по законам рынка делать ни в коем случае нельзя, и я опасливо отделяюсь от них, предпочитая действовать в одиночку…

Один продавец шумно требует от меня компенсации за фотографирование принадлежащих ему фигурок чертей, но все вокруг, его же друзья, смеются над ним, и тот сконфуженно умолкает…

Четверо мускулистых ребят снимают с грузовика сундуки из так называемого розового дерева, оно немного мягче черного и чуть дешевле, но изделия из него по красоте не уступают самым дорогим сортам. Сундуки стоят недорого, на крышках и стенках у них рисунки из деревенской жизни, а внутри спокойно может поместиться взрослый человек. Но мы только вздыхаем.

Образчик искусства народности маконде

Зато ножичков, ложек и браслетов из волос слона (именно волос, которые растут у него сзади, у хвоста), кошельков из шкуры антилопы ньялы можно набрать сколько угодно. Правда, хозяин предлагает «в нагрузку» брелок из слоновой кости, но при ближайшем рассмотрении «кость» оказывается обработанным клыком дикой африканской свиньи, и мы отклоняем это предложение…

Словом, сумки наши полны всякой всячиной – от кофейного сервиза до большой резной пепельницы. Есть там и слон, и голова воина-масаи… На минутку, кажется, я запутался. Да, голову воина мне привез знакомый геолог из Пембы – столицы провинции Кабу-Делгаду. Пожалуй, она стоит всех изделий, купленных в Нампуле. Эту голову резчик по дереву делал прямо на глазах у моего друга. Потом я сравнивал ее с изображением воина-масаи – удивительное сходство! Значит, на севере страны сохранились еще народные умельцы, способные на чудеса? А ведь считалось, что они остались только в Танзании, северной соседке Мозамбика…

К концу дня удивительные по красоте вещи уставшие хозяева отдают буквально за бесценок. Но у нас не было времени ждать – нужно было ехать дальше – на остров Мозамбик, предстояла еще одна интересная встреча – с кораллами, морскими звездами и панцирями черепах. Мы хотели успеть туда засветло…

Жил-был дронт…

Май, в Мапуту – осень. Яркие цветы под ногами и над головой. Выше – пронзительно синее небо, неподалеку слышен рокот океана. Мы медленно идем по Улице 24 июля, усеянной алыми цветами фламбуанов.

– У меня к вам только одна просьба, – обращаюсь я к спутнику, – привезите цветное изображение дронта. Мой собеседник – сотрудник метеорологической службы Мозамбика – через несколько дней летит на Маврикий.

Через две недели, сгорая от нетерпения, я приехал в аэропорт встречать «маврикийца». И не напрасно. Мой знакомый перевыполнил задание: привез не только цветную фотографию чучела удивительной птицы, но и вдохновенный рассказ о том, что ему удалось узнать в Национальном музее естественной истории в Порт-Луи, столице Маврикия.

У подножия таких холмов водились дронты

Потом я долго копался в разноязыких статьях по истории и орнитологии островов Индийского океана, пытаясь дополнить и уточнить детали рассказа моего знакомого. Но то было уже в Москве…

В этом небольшом рассказе встретится много дат и фамилий, что вполне закономерно: велико было число людей, восхищавшихся живым дронтом, тех самых людей, которые так или иначе повинны в его гибели; да и после его исчезновения десятки спохватившихся ученых буквально по косточкам собирали дронта, искали в пыльных запасниках музеев рисунки, восстанавливали прижизненные описания птицы.

1681 год – черная дата в календаре орнитологов. По официальной версии считается, что именно тогда исчез с лица земли дронт острова Маврикий. Чтобы понять, как это случилось, вернемся от этой даты почти на два столетия назад, к началу этой удивительной истории переплетения людских и птичьих судеб, ложных и верных имен и открытий, примеру человеческого бездушия и черствости.

Трудно сказать точно, кто и когда открыл острова, спрятанные в Индийском океане за могучим Мадагаскаром. Наверное, первыми здесь побывали арабы, но открытие это было эпизодическим, попутным. Есть карта, на которой все три острова Маскарен носят арабские названия. Индонезийцы, путь которых в Африку наверняка пролегал через Маскарены, тоже не тронули дронта. До 1507 года бескрылые птицы свободно разгуливали по берегу Маврикия, Реюньона и Родригеса. Белые, с красными крестами паруса португальских каравелл, что появились у Реюньона 9 февраля, не произвели на дронтов ни малейшего впечатления.

Диогу Фернандиш Перейра пришел на острова на «Серне». Будущий Реюньон он назвал Санта-Аполлонией, а Маврикий – Илья-ди-Серне – по названию каравеллы. Через десятилетия ученые много спорили о названии острова. Спор продолжался бы и поныне, если бы одному внимательному исследователю не пришло в голову заглянуть в справочник по мореходству и не увидеть там название судна Перейры. Что только до этого не предполагали! Серне-де – это Керне – легендарный остров, упоминаемый некоторыми древними авторами, который находился где-то возле Африки. Но у Плиния Старшего ясно сказано, что Керне был у северо-западных берегов, тогда как Маскарены лежат на восток от континента. Голландцы, пришедшие на Маврикий попозже, откуда-то взяли, что «серне» – это «сижне» – «лебедь» по-португальски, и сама идея назвать так дронта принадлежит морякам, впервые увидевшим птицу и принявшим ее за лебедя. Недолго думая, голландцы окрестили Маврикий на свой манер Званей-ландом – Лебединым островом, между тем как лебедей там никогда не было.

Таким образом, с начала XVI века острова уже не оставались без внимания. Открыв землю в океане, люди поспешили заселить ее – так на Маскаренах появились новые обитатели. Добро бы только люди, но привезли с собой животных. Для бескрылых птиц настали печальные времена – люди бегали быстрее дронтов и убивали их нещадно десятками, сотнями. Но мясо сами не ели – оно было жестким. Однако у четвероногих попутчиков человека зубы и желудки оказались покрепче. Мясо дронта вполне устроило свиней и кошек.

В 1637 году живого маврикийского дронта повезли в Европу. Он прожил в Англии несколько лет, а когда погиб, кости его хранили в Оксфорде до тех пор, пока в 1755 году куратор музея, сочтя, что «драные перья какой-то никчемной курицы» отнюдь не украшают дорогую орнитологическую коллекцию, приказал сжечь чучело дронта вместе с остальным хламом. В последний момент кто-то выхватил из огня уцелевшую ногу и голову птицы, которые и поныне находятся в этом музее. (Маврикийского дронта тогда уже не существовало в природе.)

Маврикийский дронт

В начале XVII века кое-какие сведения о еще живом семействе дронтов стали попадаться в толстых зоологических книгах, появилось его научное имя. Бюффон вовсю оперировал названием птицы в своих трактатах.

Потом дронта не стало. Те рисунки, которые уцелели в Европе после многочисленных чисток музеев, изображали абсолютно разных птиц. Никто ничего не мог понять, в ученых кругах началась дискуссия. Появились орнитологи, которые вообще подвергали сомнению существование птицы.

Ученый мир обязан спасением дронта от «научного истребления» докладу английского орнитолога Ф. Дункана, который он сделал в 1828 году. Дункан по крупицам собрал данные о дронте. Обратимся к источникам.

Они немного не дожили до нашей эпохи

Первым, кто упомянул маврикийскую птицу, был голландский адмирал Ван Нек, посетивший Маврикий в самом конце XVI века. В 1601 году появился его доклад о поездке. Вот выписка из него: «Голубые попугаи весьма многочисленны здесь, так же как и прочие птицы. Среди них есть одна размером побольше лебедя с огромной головой без крыльев, а вместо них – три или четыре черных пера… Мы обычно звали их «вальг-фогельс» (нелепые птицы), потому что есть у них такая особенность: чем дольше варить их мясо, тем жестче оно становится». Адмирал назвал дронта «нелепой птицей», наверное, еще и потому, что она не научилась вовремя убегать от людей…

Дж. Стриклэнд, автор первой обстоятельной монографии, появившейся в 1848 году, само название «дронт» так объясняет: термин исходит от датских моряков: по-датски «друнте» – «быть медлительным». Голландец А. Оудеман абсолютно был с ним не согласен – «дронт», несомненно, происходит от голландской глагольной формы «друнтен» – «надутый», «щегольской». Пока ученые препирались, выясняя, почему дронт – дронт, его не стало. Одно радует – птица успела побывать в Европе и «позировала» лучшим фламандским и английским живописцам. Только разве это поправит дело?

Ученые совсем было приуныли, как вдруг появились данные: на Реюньоне и Родригесе тоже, оказывается, жили дронты! В 1675 году англичанин Дж. Теттон опубликовал рассказ о поездке на острова: «Есть здесь и большой петух размером с индейку, – писал моряк, перечисляя далее все тех же попугаев и голубей, – очень толстый, белого цвета, с такими короткими крыльями, что летать совсем не может…» Теттон был единственным человеком, который оставил более-менее подробное свидетельство об окраске реюньонского дронта. Кроме него, об этой птице упомянул одним-двумя словами еще один человек – голландский путешественник Биллем ван Хоорн, проживший на островах три недели в 1619 году, но более подробно о птице рассказать он так и не удосужился.

Белый дронт оказался самостоятельным видом. Он выжил на Реюньоне благодаря географической изоляции – гористый остров спас его. Но ненадолго.

Обратимся к третьему острову. Французские гугеноты прибыли на Родригес из Европы на голландском судне в 1691 году. Небольшую группу возглавлял некий Лега. Он-то и опубликовал журнал путешествия в 1708 году. Сведения о дронтах на Родригесе имелись и до Лега, но он был единственным, кто долго жил там и умел рисовать. «Среди всех птиц острова, – пишет Лега, – самая замечательная та, что называется «отшельник», и их здесь множество. Перья самцов черно-коричневые, ноги и клюв индюшачьи. Нелегко добыть их в лесу, но просто на открытом пространстве, потому что мы бегаем быстрее их. Некоторые самцы весят до 45 фунтов…» Заметки Лега, самые грамотные и полные из всех свидетельств о дронтах, подтвердились более поздними находками, когда палеонтологи наткнулись на останки птиц.

И очередная неясность. Английский профессор Дж. Аткинсон, написавший несколько книжек о романской литературе и путешественниках, пытается доказать, что Лега… вообще не странствовал. А свои зарисовки позаимствовал из разных источников. Биологи, прочтя это сообщение, пришли в изумление: откуда же тогда Лега взял описание дронта с Родригеса, ведь тот действительно там существовал, это доказано! И откуда взялись в архивах Кейптауна, где был Лега, точные данные о его судах с командой, а на Маврикии – отчет об их прибытии на острова? – опровергают Аткинсона историки мореходства. Выходит, профессор что-то напутал. Хорошо, что на этот раз специалисты вовремя спохватились.

Россия тоже внесла свой вклад в «дронтоведение». В Санкт-петербургском бюллетене физико-математического отделения императорской Академии наук за 1848 год появился добротный, снабженный цифрами и латинскими названиями рассказ Иосифа Христиановича Хамеля, который познакомил любопытного русского читателя со всеми известными сведениями о дронте. В те годы никто не задумывался, конечно, о проблеме сохранения птицы в живых. Многочисленные кости и рисунки в музеях мира обязаны скорее странному, привлекательному виду дронта, нежели желанию сохранить его для потомков.

Уже в наши годы советский биолог А. И. Иванов сделал на XII Международном орнитологическом конгрессе в Хельсинки интересное сообщение «Индийский рисунок дронта». Сначала может показаться странным, какая связь между Индией и птицей с Маскаренских островов? Оказалось, связь есть. В 1955 году в ленинградском Эрмитаже состоялась выставка индийской и персидской миниатюры. Среди множества птиц на рисунках оказался дронт. И что самое удивительное, нарисовал его восточный, неевропейский художник. Сказать точно кто, пока нельзя. А. И. Иванов предположил, что живого дронта привезли ко двору Моголов в Индию, а сделали это португальцы или голландцы, часто курсировавшие по маршруту Восточная Африка – Каликут. Когда это было? Неизвестно.

С давних времен на Маврикии росло множество деревьев вида кальвария майор. Их возраст достигает 300 лет. Раньше, если верить очевидцам, это дерево было повсеместно распространено на острове. Сейчас же там нет ни одного молодого деревца этого вида. Взрослые кальварии дают семена ежегодно, но ни одно из них не прорастает. В чем дело? Оказалось – в дронтах. Взаимосвязь между ними и деревом установил американский ученый С. Темпл. Дело в том, что в процессе эволюции дерево выработало защитную реакцию против дронтов, которые уничтожали его плоды – необычайно толстый эндокарпий, иначе говоря, косточку. Побывав в желудке дронта, косточка так сильно стачивалась, что семя могло уже преодолеть ее и прорасти. Местные маврикийские птицы и сегодня питаются плодами кальварии, но они едят только мясистую часть плода. Только гигант дронт мог проглотить весь плод. Опыты с индейками подтвердили гипотезу ученого. Из 17 проглоченных плодов три косточки проросли.

…От 1681 года – «официальной» даты гибели последнего дронта – нас отделяют три столетия. Но это относится к Маврикию. С Реюньона сведения о птицах прекратили поступать столетие спустя. Между тем некоторые путешественники, зарекомендовавшие себя беспристрастными собирателями народного фольклора, утверждают, что креолы Маскарен помнят о дронтах, и это не полинезийцы или, скажем, индейцы Антильских островов, чей стаж островной жизни исчисляется столетиями и даже тысячелетиями. Креольская память недлинная, смешанное происхождение искажает цепь воспоминаний, уходящую в глубь веков. Значит, предания свежие?

На Маскаренских островах и по сей день живет легенда о бескрылой птице. Креолы Маврикия, Реюньона и Родригеса упорно рассказывают о том, что в глухих лесах, высоко в горах еще живут последние дронты. Но ни одна экспедиция не отправлялась до сих пор на поиски удивительных бескрылых птиц.

А что, если?.. Действительно, а что, если дронт все же выжил? Что, если попробовать поискать живого дронта на этих островах?

…Я шел на голоса, доносившиеся из глубины Ленинградского зоологического музея. Сейшельская черепаха, хищники, пингвины – все это в стеклянных стендах проплывало справа и слева от меня. Рядом с колибри стоял дронт… В дальнем, самом темном и незаметном углу витрины, среди прочих представителей голубиного племени. Внизу несколько строк: жил… весил… истреблен… Экскурсантам, что пришли в Ленинградский зоологический музей, судьба «маврикийского лебедя» осталась неведомой, их не посвятили в историю дронта. Конечно, можно возразить, что всего не расскажешь – времени не хватит. Верно, но хоть что-нибудь, хотя бы пару слов…

А я смотрел на неуклюжую, совсем не похожую на голубя крупную бескрылую птицу и думал: «А все-таки, что, если…»