Текст книги "Прощай, Германия!"

Глава 9
Увлечение политикой

Глава, в которой наш герой начинает увлекаться политической деятельностью, решает послужить стране на новом поприще.

Ну и куда же умному и энергичному человеку после выхода из психушки и общения с сидельцами психиатрического отделения военного госпиталя податься? Да к тому же успев прежде начитаться продвинутых текстов на ночных дежурствах по полку типа «В круге первом», «Один день

Ивана Денисовича», «Доктор Живаго», «Чевенгур», «Колымские рассказы» и прочих откровений об истории правящей партии и жизни родного государства? Все верно – прямой путь в политику, к бунтарям!

С нелегальной и неформальной политической деятельностью страны Эдуард впервые пересекся именно в тот день, когда железные двери мозгоправной лечебницы распахнули перед ним свои жадно-гостеприимные ворота и с сожалением выпустили наружу невинно пострадавшего сидельца. Давно капитан не испытывал удовольствия от ношения военной формы, а вот когда застегнул китель на все пуговицы и взглянул на себя в зеркало, то невольно улыбнулся и подмигнул себе. Но настроение оставалось паршивым, и Громобоев решил не спешить в родной гарнизон, а прогуляться по узким улочкам и переулкам исторического центра.

Капитан бесцельно и бездумно брел по старым улочкам, вышагивая то по асфальту, то по брусчатке, то по бордюрам, и одновременно с интересом глазел по сторонам на старые дома, разглядывал пыльные и давно не мытые окна, мансарды с ржавыми крышами, рассматривал лепнину, барельефы и прочие архитектурные излишества, смотрел на корявые водостоки и обваливающиеся скульптуры, на висящие в воздухе и на удерживающиеся на честном слове массивные балконы. Он неспешно шел, наслаждаясь жизнью и свободой. Великолепный в прошлом город (это было заметно и невооруженным глазом) стремительно ветшал, причем рассыпалось все: падали балконы, фронтоны, балюстрады, зимой с грохотом, вместе с намерзшим льдом, срывались водоотводные трубы и круглый год ежедневно прорывало трубопроводы.

Впрочем, агонизировали и новостройки: во дворах скапливались горы мусора, регулярно отключалась электроэнергия, то тут, то там происходили разрывы на сетях горячего теплоснабжения и в кипящих озерах тонули и варились заживо случайные невезучие пешеходы, случалось даже, что в промоины проваливались целиком грузовые и легковые машины с пассажирами.

Но в тот момент, шагая под накрапывающим дождиком, Громобоев не слишком переживал о здоровье города, он радовался своему чудом сохраненному физическому и психическому здоровью, свободе, глубоко вдыхал воздух, радостно смотрел по сторонам, и жизнь виделась ему по-новому. Взгляд фиксировал разные мелочи: бесчисленные небрежные объявления на дверях, на стенах, на водосточных трубах. Над окнами и дверями магазинов висели грубо налепленные вывески и плакаты. На водостоках было много наклеено всякой всячины. Его глаза от нечего делать пробегали по рядам наклеек и листочков.

Именно тогда ему и попалось самое первое воззвание демократов. Объявление болталось на ветру, на ржавом и кривом водостоке, и заинтересовало «психа-вольноотпущенника» своей необычной темой. Написано оно было ручкой, торопливым неровным почерком, человек явно спешил сделать много копий. Прокламация состояла в основном из лозунгов и призывов типа: необходима борьба с кровавым и реакционным, антинародным, человеконенавистническим коммунистическим режимом. Неизвестный оповещал о съезде Народного фронта и призывал всех неравнодушных вливаться в его ряды. Вторая, нижняя часть объявления была чьей-то рукой резко и небрежно оборвана. Не осталось ни адреса, ни телефона.

Эдик усмехнулся, вновь быстро пробежав глазами по тексту воззвания, и пошлепал дальше, хлюпая ботинками по бесконечным лужам. Он уже основательно промочил ноги и решил завершить первую прогулку на свободе. Те два часа, которые Громобоев провел гуляя под дождем, он беспрерывно размышлял, как ему жить дальше. Пока в голову ничего путного не приходило. На душе и сердце было муторно.

Возвращаться в квартиру к подлой изменнице Ирке не хотелось, уж слишком сильна была обида за то предательство, которое она совершила!

Но куда податься теперь? Может, в казарму? Там всегда найдется свободная койка…

Тут взгляд Эдика упал на очередную петицию, прилепленную к столбу и написанную все тем же неровным почерком. Снова популистские лозунги, снова призывы, но вот на этом листочке помимо призывов сохранилась и содержательная часть: «…мы, организационный комитет, оповещаем о проведении в ДК имени… учредительного съезда Народного фронта». В конце текста указывались дата и время проведения.

А вот это уже важная и ценная информация! Который месяц Громобоев искал, с кем можно было пообщаться по душам, излить наболевшее, но как найти единомышленников, с неприязнью относящихся к правящим кругам? И вот они сами нашлись! Призывают встретиться и сплотиться.

«Действительно, надо бы посетить сборище неформалов», – подумал Эдик.

Громобоев огляделся, а вдруг провокация КГБ: повесили прокламацию, а сами ищут диссидентов и ловят на живца! Нет, вроде бы никто не следил, ни один подозрительный субъект не косился на него тайком из засады. Капитан аккуратно отлепил бумажку от ржавого металла и убрал в карман. Надо поразмыслить и попробовать попасть на это мероприятие. Но в качестве кого? Прохожим, заглянувшим на огонек? Не прогонят? Да и если в зале случайным гостем сидеть, то тогда выступить не дадут. А язык у Эдуарда в данный момент чесался, и очень хотелось поговорить о злоупотреблениях в отечественной психиатрии, о бесправии военнослужащих. А если попытаться выбраться делегатом? Интересно, какова норма представительства и порядок выдвижения?

Громобоев нырнул в подземку, домчался до конечной станции метро, поднялся, сел в автобус, который довез его до окраины города, пересел на другой автобус, доставивший в пригород, а затем, как обычно, третий пересадочный автобус вывез в область.

В опостылевшую квартиру, естественно, не пошел, а направился в казарму. Солдаты батальона ничего не подозревали о заточении своего замполита в лечебницу для военных душевнобольных, никто Эдуарда ни о чем не спросил, как будто капитан и не отсутствовал некоторое время, а так, словно вышел на минутку из части за спичками. Да и солдатам ведь все равно где начальство – лишь бы скорее окончился срок службы, тем более лозунги у бойцов неизменны: чем меньше командиров – тем лучше, главное дело – подальше от начальства, поближе к кухне!

Батальон только-только вернулся из столовой после ужина, в казарме стоял шум и гам. Эдик заглянул в Ленинскую комнату и лишний раз убедился – общий бардак, который творился вечером в подразделении, присутствовал и тут: несколько солдат подшивали воротнички, один чистил сапоги, одного подстригали машинкой. Капитан выгнал полураздетых разгильдяев в бытовку, великодушно оставив тех, кто писал письма и читал подшивку газет. В бытовке всегда было тесно: бойцы брились, чистились, стриглись, гладили форму, поэтому отдельные хитрецы и находили себе места спокойнее – поближе к идейным и идеологическим ценностям. Впрочем, в казарме был вечер как вечер, ничего особенного – обычная казарменная суета.

Эдуард прошелся по кубрикам, заглянул во все двери. В прокуренной каптерке второй роты в ворохе портянок и кальсон рылся старшина прапорщик Еремеев: то ли сортировал, то ли считал. С этим прапорщиком у капитана Громобоева сложились хорошие, товарищеские отношения, а не просто взаимоотношения начальника с подчиненным.

– Фу! Ну накурили, черти мазутные! Хоть топор в воздухе вешай! – возмутился капитан. – А ну-ка, живо проветривайте помещение!

Узбек-каптер, знавший неприязнь замполита к курению, метнулся к окну и распахнул створки настежь.

– Молодец, военный! – одобрительно похлопал Эдуард солдата по плечу. – Иди пока погуляй, а мы со старшиной о делах поговорим…

Каптер для подтверждения приказа скосил глаза на старшину, Еремеев сурово в ответ сдвинул брови, и солдат, схватив пилотку, ремень и папиросы, метнулся на выход.

– Нарушаешь, старшина, не выполняешь приказ министра обороны номер сто пятьдесят, запрещающий курение в помещениях.

Старшина не стал возражать, деловито открыл металлическую шкатулку, достал два граненых стакана, фляжку и спросил:

– Пить будете, Эдуард Николаевич?

– Буду, – грустно вздохнул капитан и звучно дунул в пустой стакан. – Чем нынче угощаешь?

– Спирт!

– Чистый?

– Вчера выменял у кума и развел пополам. За качество приготовления напитка отвечаю! Спирт хороший, вкусный, медицинский, а не какой-нибудь технический или питьевой!

Старшина живо накрыл служебный стол газеткой, и на ней, словно по щучьему велению, появились нарезанное сало, хлеб, лук, чеснок, соленые огурчики и банка кильки в томате. Валера, хитро прищурив глаз, налил себе и капитану ровно по полстакана.

– Ты меня поджидал, что ли? – удивился Эдик.

– Чувствовал, что придешь. Я всегда готов и рад встрече с хорошим человеком, – усмехнулся Валера. – С возвращением! Ну что… чокнемся?

– Да уж, спасибо на добром слове, я за эти дни действительно едва-едва не чокнулся… Вернее было бы сказать, чокнутым чуть не сделали…

– Чуть не считается! Тогда – вздрогнули!

Сослуживцы стукнулись стаканами, выпили, хрустнули огурцами, пожевали сало. Эдик шумно вздохнул.

– Тяжко пришлось? – с сочувствием спросил старшина.

– Не сладко и не весело, – кивнул в ответ Эдуард и покосился на фляжку.

Старшина с готовностью и пониманием отвинтил крышку и налил вторую порцию напитка. Снова выпили и закусили.

– Поделитесь впечатлениями?

– Да о чем говорить! Ничего интересного: связанным спал, ел, пил, гадил, потом беседовал с врачами, смотрел телевизор и читал газеты! Курорт! Хочешь туда? Помочь с направлением?

– Нет, спасибо…

Еремеев внимательно посмотрел в усталые и грустные глаза замполита, и рука непроизвольно вновь потянулась к фляжке.

– Третий тост! – строго объявил Эдуард и встал.

Прапорщик поддержал капитана, поднялся со стула и тоже молча выпил. Громобоев окинул взглядом стол – вместе с быстрым уменьшением количества животворящего напитка катастрофически сокращалась и закусь. Покачал головой, после госпитальных харчей и прогулки на воздухе у него проснулся волчий аппетит. Четвертую рюмку пили, заедая огурцами, луком и остатками роскоши.

– Ну а теперь поговорим, – произнес Громобоев, давая добро на задушевную беседу. – Что в полку говорят обо мне, старшина?

Еремеев пожал плечами, тактично прокашлялся и ответил:

– Да ничего такого особенного, никто толком ничего не знает, в основном шушукаются, мол, рецидив контузии…

– Что ж, будем придерживаться этой версии. А где Лаптюк? Надеюсь, морда у него еще не зажила? Где Ирка?

Еремеев громко рассмеялся и хлопнул ладонями по коленям:

– Вот уж не в бровь, а в глаз! Официально он находится в отпуске, но говорят, что в строевой части уже выписано предписание – после отпуска появится и сразу убывает служить на север. Командир полка за одни сутки добился перевода его к новому месту службы. Ирка взяла отпуск и повезла знакомить Лаптюка со своей мамашей, а потом поедут на курорт, на Черное море, как раз начинается бархатный сезон…

– И шут с нею! Значит, и не женой была! Вычеркиваю из жизни и из памяти. Может, перегреются и в море утонут? – буркнул Эдик и настойчиво побарабанил ногтями по стакану.

Последние капли «горючего» вытекли в граненые емкости и, не успев нагреться даже на долю градуса, быстро очутились в желудках собутыльников. Надо было уйти от этой неприятной темы и о чем-то поговорить. Громобоев вспомнил про объявление.

– Валера! Помнишь наш с тобой недавний разговор о необходимости перемен в стране и приходе народовластия?

– Конечно! А что-то изменилось в понимании этой проблемы? После курса уколов согласился с необходимостью настоящих выборов?

– Старшина, ты не утрируй и не ерничай! Нехорошо! Я и раньше был за, но ты заявляешь, что надо выбирать Советы только из народа, а твой критерий народа – беспартийность? Ты за Советы без коммунистов?

– Именно! – с жаром воскликнул прапорщик.

– Так ты же сам коммунист, – громко рассмеялся Эдик. – По-твоему выходит, и тебя к власти допускать уже нельзя?

Прапорщик опешил и на секунду замешкался, хотел что-то возразить, но тут ему на помощь пришел капитан Лукавенко, который шумно ввалился в каптерку и выручил слегка растерявшегося прапорщика. Добродушный артиллерист, командир батареи сегодня был дежурным по полку, совершал обход казарм, и, случайно узнав, что Громобоев уже на свободе, сразу решил засвидетельствовать ему свое почтение. Юрик пришел в казарму танкистов, узнал, где находится репрессированный, и ворвался без приглашения.

– Здорово, арестант!

– Я уже вышел по амнистии…

– Свобода – это же здорово! – вскричал Юра, крепко сжимая плечи приятеля и хлопая его по спине. – Что пьете, психи? Ваш треп слышен даже на лестнице, а ну умерьте звук! Хотите в дурку загреметь, но уже вдвоем, чтоб не скучать? Хорош политику разводить! Упекут! Советы им без коммунистов подавай!

– Подслушивал?

– Случайно! Вы же орете на всю казарму – честных и законопослушных узбеков крамолою пугаете. Правильно говорит старшина, конечно же надо Советы без коммунистов, точнее, без коммуняк: парторгов, политотдельцев, обкомовцев. А нас, рядовых, – можно избирать! Мы безвредные. Что пьете? Спирт?

– Разведенный… – виновато ответил старшина. – И уже нет ни капли.

– Да ладно, я и сам могу угостить, я не хвостарь.

С этими словами Лукавенко достал из-за пазухи бутылку водки и торжественно водрузил ее на стол.

– А ты в кобуре вместо пистолета случайно не припрятал соленого огурца? – усмехнулся Громобоев.

Лукавенко снял и протер запотевшие круглые очки, вновь водрузил их на свой курносый нос и виновато хлопал ресницами, осознав промашку с закуской.

– Ладно, я сегодня нежадный, – примирительно заявил старшина и вынул из внутреннего кармана плаща, висевшего на стене, припрятанную банку тушенки. – НЗ! Домой детям нес!

– Детей объедать не буду! – насупился Юра.

– А я буду, – решительно заявил Эдик. – Есть хочу, как волк!

– Про детей шучу, – улыбнулся старшина, – я знал, что на огонек может заглянуть добрый человек – вот и припрятал.

Пиршество, не успев затихнуть, продолжилось.

– С возвращением в ряды умственно нормальных! – проникновенно произнес Лукавенко. – Мы скучали по тебе, карбонарий…

– Ты ведь дежурный по полку! – с осуждением сказал Громобоев. – Смотри, потом не потеряй пистолет и ключи от сейфов!

– Ты погляди, он даже за рюмкой играет роль замполита! Не бойся, не потеряю. Рассказывайте, что нового, что вы задумали…

– Да вот хотим советскую власть устанавливать! Вернее сказать – восстанавливать, возрождать! – начал прапорщик.

– Валера явно насмотрелся кинофильмов или интуитивно поднял на щит лозунг анархистов: «За советы без коммунистов!» – возразил Эдуард. – И нас он не пустит к управлению страной.

– Не нас, а вас! Не утрируй и не извращай, – ухмыльнулся Лукавенко.

– Я имел в виду – власть без нынешнего начальства, без партийных боссов, – уточнил старшина.

– А кто против? – с жаром воскликнул Эдик. – Но ведь это как посмотреть, может, и я в твоих глазах партноменклатура?

– Ты? Нет! Просто жертва режима, оболваненная пропагандой.

– Я не оболванен! Ты сам болван! Я-то как раз думающий и сомневающийся!

– Ша, стоп! Не подеритесь! – начал успокаивать спорщиков Лукавенко.

– Я никогда не был оболванен, я и раньше много читал, а в последнее время столько всего нового узнал… – оправдывался Эдуард. – И самостоятельно пришел к выводу о преступности самой природы существования нашего режима! Скольких замечательных людей уничтожили просто так! Расстреливали тысячами по разнарядке…

– Да уж… даже сотнями тысяч… – кивнул Валера.

– А такую цифру узнать, что истребили миллионы людей, – не хочешь?! – воскликнул Эдуард запальчиво. – Расказачивали, раскулачивали! По разнарядке: священников, купцов, офицеров, ученых! От Соловков до Магадана стояла сплошная сеть лагерей. И началось это еще при добреньком «дедушке» Ленине! Партбилет карман жжет, и мне стыдно, что я в одной партии с бериями, ежовыми, кобуловыми, андроповыми и прочими заплечных дел мастерами…

– Ерунда! Во всем виноваты евреи! – отмахнулся Лукавенко.

– Опять бей жидов, спасай Россию? – покачал головой Эдик.

– Стоп! Не надо мне навешивать фашистские ярлыки! Я вообще не говорю, что кого-то надо убивать!

– Тогда поясни! Каким образом ты думаешь решать вопрос?

– Можно всех этих сионистов выслать, – выдавил из себя Юра. – В Израиль, на родину, чтоб им.

– Сионизм – это возвращение на Землю обетованную. А если они не хотят уезжать, а ты их сам выталкиваешь туда, то ты потакатель и подстрекатель к сионизму.

– В Америку, в Израиль, в Германию, в Аргентину. Да мало ли куда – земля большая…

– А если их Родина тут? А если они не захотят? Или кто-то не захочет? Вязать и паковать в ящики? С прощальной оплеухой и с ласковым пинком под зад? И почему ты считаешь, что они во всем виновны?

– Потому! Все комиссары были евреи! И сейчас они по-прежнему, с тех пор как захватили власть, так и сидят в Кремле!

– Ой ли? Русских комиссаров было гораздо больше! И сейчас ни одного еврея в правительстве! Но в вину ты им вменяешь по-прежнему и отсутствие водки, и отсутствие мыла, и то, что в кране нет воды… Ну, будь, скажем, по-твоему. А что потом? Кто станет новым врагом, если сразу жизнь не улучшится? Что скажешь?

– Улучшится!

– А если нет? Я уверен, дорогой Юрик, герои борьбы с еврейством, твои единомышленники, сразу же возьмутся за тебя, Лукавенко! И за других, таких же, как ты…

Капитан вытаращил глаза и посмотрел, не мигая, на своего друга.

– Это за каких, интересно, – таких?

– За очкариков! Вспомни Кампучию, дорогой товарищ! После прихода к власти полпотовцы первым делом перебили тех, кто носил очки! В очках – значит, умный! Всех очкариков побили лопатами и мотыгами, потом взялись за других, уж не знаю, по каким признакам, но три миллиона искоренили за три года! У нас в России если начать решать основной вопрос коренным образом, то тремя миллионами не отделаемся. Никак не обойдемся! Нам ведь размах нужен! Бери более – миллионов десять – двадцать! Обострим классовую и национальную борьбу в процессе углубления демократии! В том обществе, которое ты нам предлагаешь создать, умники ни к чему! Они просто не нужны! Но я думаю, ты до второй масштабной чистки не доживешь и даже до массового истребления очкариков не дотянешь! Ты попадешь в самую первую волну: поймают на улице – и на фонарь. Старшина, неси циркуль! Сейчас мы Луке будем череп измерять! Что-то он мне своими размерами и формой доверия не внушает…

– За что ты меня так? – обиделся Юра. – Чего я тебе плохого сделал?

– А что лично тебе семиты плохого сделали? А их дети в чем виноваты?

Лукавенко густо покраснел, обильно вспотел и выругался.

– С вами, умниками, свяжешься – обязательно себя круглым дураком почувствуешь!

– А ты почувствуй себя дураком квадратным или прямоугольным. Будем тебя не катать, а валять. Круглым быть легко…

– Я не говорил об уничтожении и репрессиях! Я за власть русских в стране!

– А-а-а! Россия для русских? – живо отреагировал Эдик на очередной ляп артиллериста. – Так нечто подобное уже было однажды провозглашено и претворялось в жизнь ефрейтором Адольфом Шикльгрубером. Освежить память, чем завершилось?

– Опять ты передергиваешь! Я за строго пропорциональное представительство во власти всех народов, особенно коренной, титульной нации.

– Нации или наци? Уточни…

– Да пошел ты…

– А хохлов к власти допустим? – вновь усмехнулся Эдик и подмигнул. – Ровно одну пятую должностей хохлам или чуть меньше? Кто будет вести подсчет постов?

Капитан Лукавенко сопел и молчал.

– А я, наоборот, выступаю за демократию без ограничений по национальному признаку! – продолжал Громобоев. – Пусть народ сам изберет, кто должен быть в Советах. А вы все время пытаетесь провести люстрацию: то без коммунистов, то без евреев, то без очкариков, то без хохлов.

– Не ври, об украинцах речи не велось, – буркнул Лукавенко.

– А мне, например, они не нравятся! У нас в Питере сало кончилось – это они пожрали! Поэтому я считаю – с хохлами надо тоже решить коренным образом, – продолжал издеваться и ерничать Эдик.

– Нет, хохол хохлу рознь! – авторитетно заявил Еремеев. – Бывают западные, бывают восточные, есть совсем бандеровцы, а еще есть одесситы. А ты, Юрик, какого замеса хохол?

– Я – русский! – решительно произнес Лукавенко. – Я родом из Сибири и долго жил на Дальнем Востоке, у меня и в паспорте записано – русский.

– Повторяю: мы будем бить не в паспорт, а в морду. Подставляй! Вернее – будут бить наши, чистокровные русские арийцы, – рассмеялся Эдик и разлил остатки водки по стаканам. – Ладно, мир! Не сердись, Юрик, но не болтай лишнего, не подумавши хорошенько. Сейчас провокаторов-говорунов развелось – сотни тысяч! Призывают массы: захватить, покорить, истребить, сослать. А начнешь с таким демагогом беседовать, то у него самого на дело кишка тонка. Сам этот деятель в горы с автоматом кишлаки зачищать идти не готов, за его бредовые идеи должен биться дурной дядя. Дурным дядей, вернее, мальчиком-солдатиком больше быть не желаю. Да ты раскинь мозгами, и так, судя по нашей доктрине, мы со всем миром готовы враждовать! И на западе, и на востоке, и на юге. А разве можно воевать с целой планетой, да еще с нашей столь отсталой экономикой? Мы ведь технологически плетемся в хвосте

цивилизованного мира, опаздываем лет на двадцать! Я не уверен, что в случае чего ракеты упадут в заданном районе на территории противника, думаю, половина рухнет у нас в тайге, в тундре и на свои города! А сидя в курилке, предлагать показать американцам кузькину мать – несусветная дурость!

…Вечер не то чтобы был испорчен, но перестал быть душевным. Спиртное закончилось, и приятели, насупившись, разошлись недовольные друг другом.