Текст книги "Взыскание погибших (сборник)"

V

СОН о собственном крещении и яркое видение Богородицы с Иисусом в образе «Взыскания погибших» вдруг переменило в Андрее все. В то утро он назначил встречу членам правления общественной организации «Духовность и образование», в которой занимал один из выборных руководящих постов.

Правление собралось по его просьбе уже спустя несколько часов. В него входили семь человек из научных и духовных кругов, объединенных одной задачей – борьбой за нравственное отношение к продвижению в жизнь научных достижений.

Андрей обратился к своим коллегам без предисловий: вкратце передал историю списка иконы Богородицы «Взыскание погибших», ее сохранения его семьей, возвращения в храм и нелепого исчезновения. Затем попросил принять под патронаж работу по поиску и возвращению святыни. Ответственность за эту работу Андрей брал на себя.

В ответ он получил полнейшую поддержку и тогда сообщил о своих планах.

Прежде всего – потребовать у ильменьского приходского совета срочно заняться поиском полученного ими образа. Если это недоразумение – устранить, но если икона не нужна их храму – то передать в другой, где ее чудотворные качества будут востребованы. Если исчезновение иконы имеет криминальную подоплеку, то Андрей обратится в Следственный комитет РФ, где дело возьмет на контроль руководство на министерском уровне.

Коллеги одобрили его план и обещали помощь на всех уровнях.

Патронаж НКО «Духовность и образование» давал Андрею необходимые ему полномочия. Теперь он получал право действовать не от имени частного лица, а от общественной организации, известной в стране своей деятельностью. Его услышат пресса, надзорные органы и власти.

А еще – теперь Андрей уже не имел права впасть в грех уныния.

Ощутив за своей спиной достаточно крепкий тыл, он ринулся в бой. Первым делом нашел номер телефона отца Владимира и набрал его. Сразу дал понять собеседнику, что не допустит разговора в тоне «Ну, что ж теперь делать?!» И когда священник осознал это, рассказал о том, какие действия планирует предпринять в ближайшем будущем – вплоть до обращения к людям в погонах. Отец Владимир был сильно впечатлен его словами, что Андрея ободрило, но он не собирался запугивать сельского священника, связанного множеством скрытых, но крепких паутин, протянутых от мирского и церковного руководства, а искал его поддержки. Поэтому на прощание сказал:

– Я же понимаю, батюшка, как непроста ваша задача. Простите меня, если я что-то неправильно понял, но, как мне кажется, вы подозреваете, что случилась вопиющая несправедливость, но доказать этого не можете.

– Я только передал образ церковному совету и не получил его обратно, – пробормотал отец Владимир. – Я спрашивал их, но они уклонялись от ответа. Что тут сделать?..

– Решайте сами, батюшка!

Андрей положил трубку, искренне надеясь, что пронял отца Владимира до глубины души.

Второй звонок он сделал совсем с другим намерением, сто раз обдумав все возможные риски. Впрочем, ставкой в его игре было возвращение иконы, а это была огромная цена. Трубку долго не снимали – абонент соображал, стоит ли ему отвечать, ведь бывший однокашник прежде никогда ему не звонил. На пятнадцатом гудке Захар принял звонок:

– Андрюха, друг, могу помочь?

– Можешь, Захар. Просто выслушай то, что я скажу тебе. Как главе администрации.

И ровным тоном, почти без эмоций и комментариев рассказал о том, как именно будет добиваться возвращения иконы в храм. В заключении не попросил, а предложил содействие. Захар отреагировал странно. Он закашлялся и сказал, что торопиться не стоит – духовные дела требуют времени. Андрей ответил:

– Время есть.

И назначил дату – день двадцатипятилетия храма Михаила Архангела – через десять дней. Затем завершил разговор. Сердце бешено колотилось. Андрей откинулся в кресле и попытался восстановить дыхание. Ну, нет, он не позволит себе заработать сердечный приступ в такой день. Ни дух, ни тело не подведут его! На следующий день Андрей разослал во все печатные и Интернет-издания Старого Ильменя и области, которой он принадлежал, пресс-релиз, содержащий историю иконы «Взыскание погибших». Вскоре некоторые издания опубликовали текст полностью, некоторые обратились за комментариями. Спустя несколько часов загадка исчезновения ильменского чудотворного образа стала новостью номер один. Последовавшие за этим три дня Андрей не делал ничего. Он постился и старался не думать об иконе. Ему требовался перерыв, перезагрузка, резерв для возможного второго удара. Кроме того, пауза должна была показать его решимость идти до конца: никакой суеты, точки над i расставлены, дата определена.

Утром четвертого дня зазвонил городской телефон.

– Андрей, – голос Марии дрожал, – ты только не волнуйся…

– Маша, в прошлый раз после этих слов я узнал об исчезновении иконы, – спокойно напомнил Андрей, сжимая трубку телефона побелевшими пальцами.

– А теперь ты узнаешь, что она вернулась! Ее подложили в ту комнатку, где хранится утварь. Стали готовиться к предстоящему молебну в день юбилея храма и нашли икону! Как это может быть, Андрей?

– Не знаю, – ответил он и рассмеялся – впервые с тех пор, как узнал об исчезновении иконы.

Эпилог

ТОТ ДЕНЬ навсегда остался для Андрея самым радостным из всех дней его жизни. Ильменьцы отмечали юбилей Храма Михаила Архангела. Церковь была переполнена людьми, пришедшими на праздничный молебен. Собрались все: представители власти – и где-то за спинами Захар Тимофеев – а также гости из районного центра, известные земляки, депутаты, журналисты, детские коллективы… Но Андрей и его близкие праздновали также возвращение иконы, спасенной от уничтожения Марией Дмитриевной ровно сто лет назад, осенью 1917 года, и ныне вернувшейся на свое место в новом храме. Их радости не было предела!

Андрей чувствовал, что отец Владимир все еще напряжен из-за произошедшего с иконой и не отказался от идеи уйти на покой. Это стало бы ошибкой – священник был не только хорошим духовником для верующих, но и порядочным, чистым душой человеком, заслуживающим уважения всех жителей села. Именно он разумно и грамотно решал все насущные проблемы общины, скрепляя ее своей доброй поддержкой. И не было никаких сомнений, что отец Владимир будет хранить столь ценный для Андрея образ как зеницу ока!

Улучив подходящий момент, Андрей собрал прихожан и, выступив от их имени, попросил священника отложить уход на отдых. Люди горячо поддержали просителя – они слышали о предстоящей пенсии и уже не раз пытались изменить решение священника, но безрезультатно. Но теперь, в этот торжественный день, услышав слова Андрея, отец Владимир не смог отказать в такой приятной для него просьбе. Он и сам глубоко полюбил ильменьский храм и доверяющих ему прихожан.

…В следующий раз Андрей встретился с отцом Владимиром только через год, когда он с Таисией и Дмитрием традиционно приехал в Старый Ильмень в отпуск. В тот теплый осенний день они посидели у могил Марии Дмитриевны и Екатерины Васильевны, а потом пришли в храм. Андрей всем сердцем жаждал увидеть «Взыскание погибших», целый год скучая по святыне. Мысленно он часто обращался к Богородице, представляя именно этот образ, но не просил ни о чем, а только благодарил за пережитые испытания. Они помогли Андрею обрести новую внутреннюю силу и еще раз убедиться в том, что самое большое препятствие на любом пути – это отчаяние! Наверное, он выдумал все это, но в какой-то момент Андрею показалось, что и икона ждала его – она будто просияла ему навстречу, и он уже не мог оторвать от нее глаз…

– Люди тянутся к ней, – сказал за его спиной отец Владимир. – За год к нам пришло в три раза больше прихожан, чем за все прошлые годы!

– Оклад надо к иконе, – заметил Андрей. – Видно, что прикладываются к ней, ох, как часто! Я закажу в Москве, если вы не против, батюшка.

Спустя несколько недель, вернувшись домой, Андрей выполнил свое обещание, а теперь любовался искусным окладом. Он разместил его на своем рабочем столе в домашнем кабинете и часто представлял, как будет выглядеть вместе с ним «Взыскание погибших».

Зазвонил мобильный. Это был Николай.

– Наконец-то я выяснил, кто писал твой образ, Андрюша! Вот только сегодня пришло подтверждение из архива РПЦ по поводу личности иконописца.

– Так кто же он?

– Это монах, его звали Андрий, но в миру – Андрей Белогоров, очень известный во второй половине XIX века живописец. Даже модный. Во время эпидемии холеры умерла его семья, а один сын выжил после того, как Белогоров помолился у иконы Богоматери «Взыскание погибших». После этого он сделал список иконы – то есть, тот образ, который был в твоей семье. А после ушел в монахи и писал иконы еще долгих сорок лет. Вот, такая история про твоего тёзку!

– Очень хорошая история. Спасибо, Коля. А сам-то ты как?

– А у меня – радость! Моя дочь прошла курс экспериментального лечения и ей стало лучше! Ну, подробности при встрече, спешу на самолет. Лечу на конференцию, где расскажу о реставрации «Взыскания погибших».

– Слушай, я рад ужасно, что Леночке лучше! Привет ей передавай!

– Ага, спасибо!.. Слушай… – Николай немного помолчал, словно не решаясь что-то произнести. – А ведь я именно об этом думал, когда реставрировал твою икону. Не странно ли?

– Нет, Коля, совсем не странно. Она услышала тебя.

– Ладно, прости! Посадку объявили…

Улыбаясь, Андрей положил телефон на стол.

Вошла Таисия, присела на подлокотник его кресла, тронула кончиками пальцев оклад.

– Горжусь тобой, Андрюша! Многими твоими делами горжусь, но больше всего тем, как ты продолжил дело своей прабабушки! Отстоял икону, вернул ее людям. А ведь я пыталась уговорить тебя оставить все, как есть… Стыдно мне за это.

– Ты просто волновалась за меня. Но я не мог поступить иначе, понимаешь?

Невольно они оба посмотрели на полку над их головами – там стоял их фамильный герб – герб рода Зубовых с восьмиконечной звездой – символом Богородицы.

Сильная духом

I

«Я НЕ БУДУ ЛИТЬ слезы в кабинете врача!» – приказывала себе Аленка, пока они с мамой ехали в эту новомодную трихологическую клинику. Девочка не хотела плакать перед чужими людьми, но так как каждый раз, когда приходилось повторять свою историю, она переживала ее снова, и слезы сами наворачивались! За несколько лет ее болезни уже можно было бы привыкнуть к этому, но… она не привыкла.

Мама, как и всегда перед началом новой лечебной эпопеи, нервничала, а потому Алене не хотелось показывать ей свою тревогу. Вчера мама плакала, спрятавшись в ванной, а потом делала вид, что все нормально. Но тайну выдал ее порозовевший нос.

Если бы не приходилось делать вид, что дочь не знает о маминых слезах, то Аленка нашла бы способ немного подразнить ее. Чуть-чуть, не со зла! Например, сказать маме, что ее нос похож на клубничку. Тогда мама побежала бы к зеркалу, спрашивая: «Неужели как клубничина? Он такой красный?» Тут можно было бы еще подразнить, а когда мама рассмеется, броситься ей на шею!

Аленка любила обнимать маму – она была нежно-мягкая, как зефирка (так тоже можно поддразнивать маму – это уже совсем не обидно!), пахла приятно и глаза у нее были такие огромные, синие с малюсенькими белыми крапинками. Никто не знал, что у мамы такие глаза – только Аленка!

Клиника сияла снаружи и изнутри. Зеркальные двери, глянцевые полы, отблески солнца на клеенчатых сидениях бежевых креслиц.

Аленка подумала: «Миленько! И мне помогут в таком месте?! Чушь какая-то!»

Мама, наоборот, приободрилась. Распрямила напряженные плечи, поправила волосы, улыбнулась:

– Только представь, врачи этой клиники специализируются только на лечении волос! Они здесь всё-всё знают про волосы!

– Ага, – ответила Аленка, пытаясь выглядеть воодушевленной.

Она ненавидела врать. Даже вот таким образом – не словами, а внешним видом. Ее внутренние барьеры едва выдерживали такое душевное напряжение, но как сказать маме, что она больше не верит врачам? Долго верила, ждала помощи, терпеливо и с надеждой слушала каждое слово, но оказалось – бесполезно! Не возникало никаких сомнений, что в этот раз будет то же самое.

Они вошли в просторный кабинет, обставленный красивой мебелью. Стены украшали абстрактные картины. Аленка, которая уже несколько лет училась рисованию в студии при Третьяковской галерее, могла бы рисовать такие по три штуки в день!

– Присаживайтесь, – сказала сидящая за изящным столиком женщина-доктор.

Она была молодая, красивая, в узеньком белом халатике. Ее уши, шею и пальцы украшал золотой ювелирный комплект с крупными яркими самоцветами. Алена была достаточно большой, чтобы догадаться – если женщина носит такие дорогие украшения, то она получает за свою работу много денег. Может, потому что хорошо лечит? Алена посмотрела на волосы врача. Они были тонкие, слабые, собранные в унылый куделек на затылке. Почему же доктор не займется собственными волосами и не сделает их «густыми и пышными», как говорится в рекламе шампуня? И если она не может улучшить собственные волосы, то как она поможет Аленке, на чьей голове волос уже почти и не было?!

Несмотря на мамино оживление, Аленка потеряла к этому визиту интерес окончательно. Она лишь вежливо улыбалась ради мамы, но не более того. А когда мама пошла оплачивать предстоящие процедуры, Алена испытала даже некоторую досаду: так вот почему у доктора большая зарплата! Пациенты платят ей еще до того, как она их вылечит! Вот если бы они платили только, когда на их головах начинали расти буйные шевелюры невероятной густоты и красоты, вот тогда докторица… пошла бы рыться в мусорных ящиках!

Эта мысль, в общем-то недобрая, неожиданно рассмешила Аленку. Пришлось скрыть смешок покашливанием, чтобы не выглядеть странной, но все же ей полегчало. Ну, ладно, полечится тут еще немного. А вдруг, произойдет неожиданное, и волосы вырастут? Скорее всего, нет, но вдруг? Да и мама будет спокойнее, зная, что дочь проходит курс. Станет чаще улыбаться, прекратит запираться в ванной, чтобы пореветь – оно того стоит! (Это выражение Аленка подхватила от старшего брата Лёвы. Звучало круто!)

Мама вернулась с чеком в руках.

– Хочешь, мы на обратном пути зайдем в кондитерскую?

Мама имела в виду их любимый магазинчик-кафетерий, где готовили вкуснейшие в мире чизкейки.

– Конечно, хочу! Ты больше не худеешь? – невинно поинтересовалась Аленка.

– А мы только тебе тортик купим. Я закажу кофе без сахара.

Сейчас мама честно верила в то, что говорит, но ведь так всегда! А потом: «Ой, ну зачем я съела этот кусок чизкейка! Я же не собиралась!» Вообще-то, маме совершенно не надо было худеть, но таков был принятый ими ритуал, их игра, которая сближала и радовала.

– Смотри, не растолстей! – рассмеялась Аленка.

– Вот вырастешь большая и тоже худеть будешь!

– Когда я вырасту, в моде будут толстые, и я буду толстеть!

«А еще бы хорошо, чтобы в моде были лысые!» – подумала Алена с неожиданно проявившейся горечью, но эту мысль и свои эмоции снова утаила.

Весело пикируясь по дороге, они добрались до кондитерской, где все произошло точно по любимому шаблону, включавшему и мамину слабость в борьбе с искушениями, и ее позднее – такое милое! – раскаяние. И только поздно вечером, лежа в постели, Алена смогла дать волю чувствам и признаться себе, что уверена на все сто – еще одна надежда на выздоровление гибнет на глазах. Ну не вылечит ее эта жидковолосая докторица! И даже не потому, что ее собственные волосы разочаровали Алену, а по той же самой причине, по которой девочку не вылечили другие врачи: ей все равно, останется ли пациентка на всю жизнь лысой или нет. Она уже получила свои деньги, чтобы купить новые украшения, и нет смысла помогать маленькой девочке, чья жизнь вдруг стала рушиться по непонятной, но очевидной причине. И если помощи нет, то не вырастут и волосы. Как Алена будет жить дальше?

Глаза девочки стали наполняться слезами, и она не стала их сдерживать. Аленин нос, в отличии от маминого, не выдаст!

Утром позвонил папа – хотел знать, как прошел визит в клинику. Он был в длительной командировке, читал лекции в Петербурге, а иначе и сам бы пошел на прием. Аленка страшно скучала по отцу, но не жаловалась. Когда она была младше и плакала при папе, он страшно огорчался! Папа просто не выносил слез – терял дар речи, застывал в ужасе, а потом начинал бестолково суетиться. Видя эту его реакцию, дочь испытывала чувство вины за то, что довела отца до такого состояния. С годами она научилась контролировать себя и улыбаться, даже если на душе было совсем плохо.

Алена никогда не задумывалась, почему так старается не расстроить маму с папой, но если бы она попыталась докопаться до истоков этого стремления, то поняла – все дело в прочном глубинном страхе потерять родителей. Таков был ее способ беречь их. Откуда взялся этот страх – она едва могла бы припомнить. Он родился слишком давно – в масштабах ее небольшой жизни – как результат совершенно конкретного случая, произошедшего в младшей группе садика.

В то утро на улице лил дождь, поэтому дети не гуляли, а смотрели мультики. Все смеялись до упаду, но одна из девочек, Марина, смотрела на экран без улыбки.

Алена спросила:

– А почему ты не смеешься?

Марина перевела на нее взгляд прозрачно-голубых глаз, цветом напоминавших море во время дождя, и ответила:

– Скучаю по маме и папе!

– И я, – призналась Алена. Как бы в садике ни было хорошо, дома с родителями – всегда лучше! – Скорее бы уже вечер, чтобы меня забрали!

– А меня уже не заберут, – услышала она слова грустной девочки.

– Почему?

– Мама и папа разбились на машине.

Дети вокруг хохотали, глядя как дурачится мультяшный персонаж, а Алена вдруг словно бы ослепла, оглохла, потеряла все мысли и чувства. Она впервые поняла, что мама и папа могут куда-то деться. Исчезнуть, умереть, уйти! Ее охватило чувство глубинного и острого одиночества, большой беды. Из этого состояния девочка вышла только минут пятнадцать спустя, и вышла уже другим человеком: теперь она знала о смерти. Возможно, если бы это знание пришло к ней через смерть постороннего человека, едва знакомого и почти абстрактного, то Аленка восприняла бы его не так остро. Но понимание смерти пришло к ней через осознание возможности потерять родителей, а они были не просто частью ее мира, а всем ее миром! В своем возрасте Аленка еще не могла разобраться, что значат для нее родители, но немного повзрослев, нашла точные определения. Мама была всем, без нее невозможно само Аленкино существование. Но раз уж Аленка жила, то ей требовалось понимать происходящее, знать, что хорошо и плохо, куда ей идти и, вообще, для чего она родилась. А ответы на эти вопросы находились в компетенции отца. Вот и получалось, что потеря родителей стала бы для Аленки потерей всего!

Будучи ребенком здоровым, росшим в окружении любящих людей, Алена все же сумела справиться с этим новым знанием. Инстинктивно она понимала, что хоть оно и страшное, но необходимое. Пережив первый шок, девочка стала наблюдать за другими – а они знают, что бывает смерть? Оказалось, что знают. О смерти говорили по телевизору, люди упоминали, что кто-то умер, папа ездил на похороны родственника в Старый Ильмень и рассказывал об этом маме. Значит, взрослые точно знают о смерти, но не показывают свой страх. Может быть, потому что чаще всего умирают старые люди, а до старости еще далеко. Аленка решила, что это как мытье головы, которое она ненавидела всем сердцем. Голову мыли только раз в неделю, поэтому в понедельник она вообще не думала о неприятной процедуре – еще же целая неделя! А вот в воскресенье, примерно с обеда, девочка начинала кручиниться, мечтая о каких-нибудь случайностях, которые избавили бы ее от головомойки. Так и смерть, наверное… Больше пугали несчастные случаи – Аленка хорошо уяснила, что смерть родителей Марины произошла именно таким образом. Но вскоре она адаптировалась и к этой мысли. Несчастные случаи происходят редко: как бы Аленка ни боялась за родителей, вечером они с мамой и папой снова садятся за ужин.

Надо отметить, что мысль о смерти переживалась Аленой не день и не два. На то, чтобы поладить с этой идеей, девочка потратила несколько лет. Приложив немало усилий к осмыслению и пониманию этого явления, Алена смогла уложить его в своей собственной системе миропонимания. И тогда эта идея словно бы утонула, ушла в подсознание, слилась с инстинктом самосохранения и проявилась в беспокойстве за своих родных. Теперь девочка уже не боялась, что мама с папой вдруг умрут, но понимала, что им вредно расстраиваться, беспокоиться, переживать. Надо оградить их от этого, а потому – спрятать свои переживания и чаще улыбаться.

Вряд ли Алена помнила, как вела себя в тот день, когда узнала о смерти. А вот у Виктории и Андрея воспоминания об этом сохранились. Девочка пришла домой в подавленном настроении, что на нее, обычно жизнерадостную и активную, совсем не было похоже. Виктория даже температуру дочери измерила, заподозрив, что она подхватила в садике вирус. Температура оказалась в норме, но Аленка продолжала маяться – не играла с любимой мягкой игрушкой-зайкой, не рисовала, а ходила за мамой и спрашивала: «Когда придет папа?» Виктории понадобилось выйти в магазин за хлебом, а дочь разревелась, не желая ее отпускать. Сговорились сходить вместе и купить мороженого.

Андрей тоже запомнил тот день. Он получил новую должность в вузе, пришел домой с тортом, но дочь не хотела сладкого. Она забралась к отцу на руки и не отпускала его ни на секунду, пока не уснула у него на коленях, судорожно вцепившись в его плечо маленькими пальчиками.

– Еле отцепил! – смеясь, рассказывал Андрей после того, как уложил девочку в кроватку и вернулся к столу. – Вика, что с ней?

Жена рассказала, как вела себя девочка весь вечер. Теперь они удивлялись вдвоем.

Однако вскоре все тревоги развеялись. Вика поговорила с воспитательницей, которая вспомнила, что Алена общалась с девочкой-сиротой, которая находилась в глубокой депрессии из-за смерти родителей.

– Так вот, в чем дело! – сообразил Андрей. – Аленка не пускала тебя в магазин и в меня вцепилась, потому что боялась потерять нас, как та девочка, у которой погибли родители. Надо убедить ее, что все хорошо и не о чем беспокоиться. Виктория согласилась с мужем. Сама же капризница наутро проснулась прежней – спокойной, веселой и радостной. Родители вздохнули с облегчением.

Спустя какое-то время Виктория заметила совсем небольшую, с монетку в десять копеек, залысинку на голове Алены: белое пятнышко на затылке, гладкое, без признаков воспаления или раздражения. Волосы явно выпали сами, но когда и почему – понять Вика не смогла. Она даже не рассказала об этом Андрею, решив, что это какая-то ерунда и, как ей тогда показалось, была права – залысинка вскоре заросла волосами. Тем временем, Марину (девочку из детского сада) удочерили родственники и увезли в другой город вместе с ее горем. Казалось, Алена забыла о своих переживаниях.