Текст книги "Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию..."

Были сборы недолги…

Этими двумя были его личный адъютант майор Михаил Бондарь и старший офицер связи штаба корпуса Владимир Маков.

Подозвав срочно прибывших к развернутой на столе карте, Переверткин сразу же «взял быка за рога»:

– Вот, смотрите, ребята: здесь Рейхстаг. Мы с полковником приняли решение сформировать две штурмовые группы – человек по 20 каждая. Посоветовались и решили назначить командирами групп вас. Как на это смотрите?

Ну как? Понятное дело: кто же из нормальных, уже изрядно повоевавших на передовой офицеров, попав в штаб, снова не рвется «на передок»? Особенно, когда вот-вот – и дожмем Гитлера…

Так что ответили дружно:

– Конечно, пойдем! (Из радиорассказа В. Макова.)

Да еще каблуками щелкнули. С чувством благодарности за доверие, так сказать…

Поставленную задачу – действовать в боевых порядках подразделений первого эшелона (Макову со 150-й стрелковой дивизией, Бондарь уходил в 171-ю) и водрузить красный флаг над поверженным Рейхстагом – приняли со всей серьезностью. Благо дело, конечно, стоящее, геройское. Вот только шансов исполнить и живым-здоровым остаться маловато.

Но война есть война. А долг есть долг. «И если не я, то кто?»

Словом, быстренько для себя поставили на этой теме точку. И лишних вопросов, например, что за флаг – задавать не стали. Это политотдела головная боль. А им что доверят, то и понесут…

А вот составом групп не преминули озаботиться – тут с кем в бой пойдешь, то и «пожнешь». Тем более что поручение из серии «поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».

…Генеральский ответ обнадежил: добровольцев решили, в основном, набирать из артиллерийской разведки. С одной стороны, больше-то и неоткуда: у «пушкарей» в личном составе самые маленькие потери оказались, да еще и фронт в последний момент выделил армии из своего резерва шесть артиллерийских бригад. С другой, ребята в артразведдивизионах подбирались, как правило, надежные, обстрелянные. На задании они привыкли к самостоятельности. И в любых «нештатных» ситуациях действовали дерзко, слаженно, умело…

Отдав необходимые распоряжения офицерам и отпустив сначала их, а потом полковника Крылова, Переверткин снова склонился над картой.

Похоже, создание двух подвижных спецгрупп в первом эшелоне – неплохое решение. При штурме они, конечно же, ловчее со знаменем просочатся. Да и до решающей атаки еще при перемещениях в боевых порядках нужное дело сделают. Обеспечить их надежной связью со штабом – и чем тебе не собственные «глаза и уши»? Прямо с линии огня. С информацией, можно сказать, из первых рук…

Сейчас на этой линии сражались батальоны 150-й дивизии.

Связавшись ближе к ночи с Шатиловым и уточнив, что батальоны его 756-го полка уже захватили тюрьму Моабит и готовы продвинуться в глубь одноименного района, Переверткин поставил новую задачу: выйти к реке Шпрее в северо-восточной части парка Тиргартен.

На следующий день, 27 апреля, когда передовые части 79-го корпуса проделали примерно половину отмерянного им командиром корпуса пути, а сам Переверткин передвинул свой КП в стены отбитой накануне у врага тюрьмы Моабит, в расположении поддерживающих его соединение нескольких артбригад шел отбор добровольцев.

Желающих в той же 136-й бригаде, естественно, было много больше, чем требовалось. Но строгая комиссия, в которую в полном составе вошел весь руководящий «треугольник» развед-дивизиона (командир-майор Н. Максимов, его заместитель по политической части подполковник А. Яшин и начальник штаба капитан В. Абрамов), отнеслась к делу крайне ответственно. И отобрала лишь 11 человек.

«Выбирали самых сметливых, самых храбрых – тех, кто всю войну прошел и опыт имел большой», – вспоминал 40 лет спустя Владимир Анатольевич Абрамов.

Надо ли удивляться, что по таким критериям выбор неизбежно пал на бывалых бойцов – «крестников» старшего лейтенанта Н. Иванова. Что, собственно, и подтвердил в своем рассказе бывший начштаба дивизиона:

«Первыми отобрали двух командиров отделений оптической разведки – Гизи Загитова и Сашу Лисименко. В них никаких сомнений не было. С батареи звуковой разведки взяли начальника поста предупреждения Алексея Боброва. Он тоже всегда действовал впереди, рядом с противником.

Потом стали думать, кого взять четвертым. Здесь нам пособил сам Михаил Минин. Узнал откуда-то, что набирают добровольцев. Он, правда, лицом к лицу с противником не часто сталкивался. Его сильная сторона в другом была: мало кто лучше него умел дешифровать и вычислять. Но парень он был основательный, твердый в своих поступках и решениях.

Вот он-то, помню, не просто вошел, а ворвался к нам. И говорит: «Вы что же, забыть меня решили? Я тоже хочу с ребятами в последний бой идти…»

Переглянулись мы: какие тут сомнения! Максимов поспешил успокоить бойца:

– Не горячись, Миша! Мы тебя обязательно включим! Данной «четверкой» отбор, конечно, не ограничился. Выделили еще семь человек.

Дальше начали снаряжать. Чем? Ну, во-первых, нужно было снабдить ребят картами. К тому времени в бригаде прекрасные карты имелись: 25-тысячного масштаба, нанесены все здания берлинского центра. Ленинградские картографы молодцы: хорошо поработали.

Начштаба с этими документами, когда дело до раздачи дошло, тут же в адрес Минина сколамбурил:

– Ну, Михаил! Вот тебе и карты в руки!

Вручил карты. Лично от себя снял и передал трофейный бинокль. Здесь и остальные ребята из артдивизиона подключились к процессу экипировки. Кто уходящим на задание штык-нож уступал, кто со своего плеча кожаную куртку на товарища накидывал. Одежда ведь в бою тоже не последнюю роль играла: хоть и не по форме, но главное, чтоб удобно было и при движении не стесняла…» [58]58
  См. Минин М. Трудные дороги к Победе. С. 185-186.


[Закрыть].

Перед отправкой на сборный пункт бригады капитан В. Абрамов еще раз проверил снаряжение участников группы. И в принципе остался доволен. Каждый имел при себе автомат ППД с запасными дисками, несколько гранат, кортик или нож, пистолет… С обмундированием вроде бы тоже утряслось. Трофейные куртки из непромокаемой ткани, как влитые, на ребятах сидели. Жаль, только погоны приторочить не успели…

Если кому-то суждено

Прибывших в штаб бригады добровольцев проинспектировал сам командир соединения полковник А. Писарев. Задание он сформулировал предельно конкретно: «Командование и политотдел 79-го корпуса, – сказал он, – доверили нашим воинам участвовать в водружении Знамени Победы. Ставлю вам в этой священной войне последнюю, но самую ответственную задачу – первыми водрузить его над Рейхстагом» [59]59
  Там же. С. 10.


[Закрыть].

После этих слов полковник подошел к Г. Загитову, который на время следования до командного пункта корпуса исполнял обязанности старшего группы, и вручил ему от имени командования и политотдела бригады сверток красного полотна без древка.

Пояснив, что так – свертком за пазухой – с ним будет удобнее во время боя, присутствующий на встрече начштаба бригады подполковник А. Бумагин приказал Г. Загитову связь держать в основном через штаб 79-го корпуса. Но ежедневно, хоть раз в сутки, докладывать ему лично – по телефону или рации – о действиях добровольцев бригады.

Дорога на корпусное КП показалась не очень близкой. А все из-за того, что моросил противный мелкий дождь. Ехать в открытой машине было зябко. Да к тому же несколько раз пришлось менять маршрут в поисках объезда: дорога то и дело упиралась в завалы, образовавшиеся в результате массированных бомбежек и артобстрелов.

Тем не менее, разведчики из 136-й артбригады на место сбора прибыли одними из первых. Поэтому до подхода основной массы добровольцев им отвели комнату, предложив – раз уж появилась такая счастливая возможность – отдохнуть.

Однако ни понятное волнение, которое владело каждым перед выходом на столь ответственное задание, ни сами мрачные помещения тюрьмы Моабит, где на время расположился штаб корпуса, как-то расслаблению не способствовали.

Поэтому часть бойцов – насколько позволяло время – разбрелась для осмотра этого зловеще известного фашистского застенка.

Из воспоминаний Михаила Минина: «Страшное зрелище предстало перед нашими глазами: одни только виселицы занимали длинный ряд, в комнатах со звуконепроницаемыми стенами и дверями в определенной последовательности были расположены самые разнообразные орудия пыток. В просторном помещении стояла гильотина, рядом с которой хранились стеклянные склянки с притертыми пробками для сбора и транспортировки крови казненных.

В некоторых одиночных камерах мы увидели складированное обмундирование немецких офицеров, казненных за участие в заговоре против Гитлера. Одна из камер до самого потолка была завалена только офицерскими фуражками, другая – мундирами, третья – сапогами и т. д. Не одна сотня, а быть может и тысяча немецких офицеров невольно оказалась «донорами» и сложила свои головы на гильотине…» [60]60
  Там же. С. 11.


[Закрыть].

Как ни ждали бойцы команды на построение, но гулко разнесшееся по коридорам объявление быть готовыми собраться на первом этаже в 20.00 по местному времени прозвучало как-то «вдруг».

Однако до назначенного времени еще оставалось с полчаса. И чтобы несколько скоротать муторно тянущиеся минуты, Г. Загитов, А. Лисименко, А. Бобров и М. Минин расположились в одной из многочисленных комнат, обставленной добротной мягкой мебелью.

На улице, по ту сторону мощных тюремных стен, глухо бухала канонада. От многочисленных разрывов тяжелых снарядов и мин ходуном ходили толстенные бетонные полы и стены.

Однако никто из «четверки» на эту грозную музыку войны не обращал никакого внимания.

И не только потому, что уже очень давно грохот и стрельба стали для них нормальным бытием, а тишина – только настораживала да откликалась звоном в ушах. Просто каждый вдруг задумался о своем. Правда, как очень быстро выяснилось, примерно об одном и том же. О покинутом давным-давно доме (где он теперь, этот дом?). Об оставленных за его порогом родных и близких, доведется ли их еще увидеть, обнять? О пройденных на войне дорогах – сколько было на них обретений! И сколько потерь…

Но вот, похоже, настал их час. Потому что впереди – самый главный, самый нелегкий в их солдатской жизни бой, до которого каждый мечтал дожить.

Так что они пойдут… И будут драться. И будут, если уж выпал такой жребий, умирать. Кто в свои неполные двадцать. Кто в свои полновесные двадцать пять. За несколько дней, часов и даже минут до Победы.

Ибо другого пути нет. И кому-то обязательно придется погибнуть, чтобы те, кому больше повезет, все же дошли…

Почти одновременно вынырнув из тоскливо затянувшейся паузы, ребята переглянулись. У всех были серьезные, сосредоточенные лица. До построения оставались считанные минуты. Словно спохватившись, Михаил Минин вытащил из кармана сложенную пополам школьную тетрадку – «радость вычислителя», как ее прозвали дивизионные острословы, – и вырвал из нее сдвоенный листок.

– Слушай-ка, дай и мне! – не сговариваясь, все остальные тоже потянулись за листочками.

Дружно зашуршали грифели по бумаге. Писали самым родным, самым близким. Тексты у всех были примерно схожи: ухожу мол, добровольно на штурм Рейхстага; поступил так, как велела совесть; если суждено погибнуть, долго не горюйте: миллионы других отдали жизнь за Родину…

Закончив писать, каждый положил свою записку в правый карман гимнастерки – туда, где всегда хранился последний патрон.

Между собой условились: кому доведется остаться живым – тот и перешлет записки родственникам погибших…

Есть такой жуткий исторический факт: спартанцы перед решающей битвой убивали своих женщин. Почему? Да затем, чтобы их никто не ждал. Считалось, что тогда не так больно умирать. Ибо только такой воин способен на полную отдачу

У многих, очень многих наших солдат война отняла самых близких, самых дорогих. Она, в некотором роде, их тоже сделала спартанцами, которым уже нечего было бояться и нечего терять.

Но ведь все же больше было таких, кому как раз было что терять. И им очень, очень хотелось жить.

Но был солдатский долг. И очень тяжелое, но осознанно принятое каждым решение: погибнуть, но победить…

Ровно в назначенное время добровольцев построили в просторном коридоре на первом этаже.

По поручению командования корпуса задачу перед ними ставил уже знакомый нам начальник политотдела всего соединения полковник И. Крылов.

Обратившись к бойцам, он повторил, в сущности, им уже известное: о решении командования сформировать из добровольцев частей корпуса и приданных ему соединений две штурмовые группы; о поставленной самим Верховным Главнокомандующим исторической задаче, которую им надлежит выполнить…

Далее полковник лично разделил строй на две группы по 25 человек в каждой. В первую, куда был назначен командиром гвардии капитан В. Маков, в основном попали добровольцы из 136-й и 86-й артбригад. Во вторую – ее возглавил майор М. Бондарь – вошли бойцы из 40-й артбригады и некоторых других частей.

Главное задание для обеих групп звучало одинаково: «Водрузить знамя над Рейхстагом!»

Уже зная, какое значение это сыграет впоследствии, сразу же подчеркну: ни о каких знаменах, подготовленных по распоряжению Военного совета армии специально для данной акции, речь даже не возникала.

Более того. Четко сформулировав задачу, начальник политотдела корпуса как бы повторил – но уже на более высоком уровне – ту процедуру, которая состоялась при отправке на задание добровольцев 136-й артбригады утром того же дня. Он вручил каждой группе по свертку красной материи. И во всеуслышание заявил (далее цитирую сказанное по свидетельству участника этой процедуры М. Минина): «Что под Знаменем Победы надо понимать первый Красный флаг или Красное знамя, водруженное над Рейхстагом. Таких знамен можно изготовить много, если найдется красный материал» [61]61
  Там же. С. 186.


[Закрыть].

Серьезность сказанного полковник И. Крылов подкрепил обещанием, «что те воины или группа воинов, которые первыми водрузят Красное знамя, будут представлены к званию Героя Советского Союза, а вместе с ними к этому высокому званию будут представлены и их прямые начальники – от командира взвода до командира дивизии» [62]62
  Там же.


[Закрыть].

Видимо, уловив, что говорит все это бойцам, идущим почти на верную смерть, и потому сводить все к почетным, но скорее всего посмертным наградам как-то «не очень», полковник счел необходимым закончить свою речь такими словами:

– Если кому-то из вас суждено будет в этом бою погибнуть, то его подвиг Родина никогда не забудет, она позаботится и о семье погибшего…»

На этом установочная часть построения была закончена. Теперь, когда идейно-политическая составляющая их миссии была разъяснена, а составы определены, добровольцев предстояло снарядить для исполнения двух других, уже непосредственно боевых задач – разведывательной и штурмовой.

Для этого в каждую группу включили по паре радистов с рацией, а также придали отделение связистов с телефонными аппаратами и несколькими катушками полевого телефонного кабеля.

Теперь, когда первая группа отправлялась в расположение 150-й стрелковой дивизии генерала Шатилова, а вторая уходила в полосу 171-й дивизии полковника Негоды, все дальнейшее зависело только от удачи и грамотных действий самих добровольцев.

И конечно же, их командиров.

А первой группе с командиром явно повезло.

Парень с Арбата

Высокий, подтянутый, атлетического сложения Владимир Маков на артиллерийских разведчиков сразу же произвел хорошее впечатление.

И не только внешностью. Под его случайно распахнувшейся кожаной курткой с капитанскими погонами мастера оптической и звуковой разведки моментально углядели о многом говорящий опытному глазу «иконостас». Мелькнувшие в разлете маковской двубортной кожанки ордена Красного Знамени и Красной Звезды, четыре нашивки за ранения – все это свидетельствовало о том, что командир их группе попался стреляный, боевой.

Однако вряд ли из тех, кто знал капитана до войны, могли бы угадать теперь в этом матером, налитом уверенной силой мужике того долговязого восемнадцатилетнего паренька с московского Арбата, который в августе 41-го добровольцем отправился на фронт. Отправился, между прочим, не просто прервав учебу в Московском индустриальном техникуме до лучших времен, но даже не предупредив о своем решении отца и мать. Весточку прислал уже с передовой: «Простите. Не волнуйтесь. Война… »

Война, как общая беда, сразу же подхватила вчерашнего студента своим кровавым, бешеным течением. И понесла по гибельным омутам и порогам.

Первый бой рядовой Маков встретил в рядах ополченцев на Днестре. Там же решительно переборол в себе первый страх и получил первое ранение. Дальше отступал, мужал и закалялся аж до самого Севастополя. Здесь в октябре 1941 г . среди уже успевших хлебнуть фронтового лиха представителей различных родов войск отобрали самых отчаянных. И влили в состав 7-й бригады морской пехоты. В бригаде, которой командовал легендарный полковник Е. Жадилов, насчитывалось четыре батальона. Из задиристых, быстро набравшихся фирменного флотского куража комсомольцев создали пятый. В него-то попал и быстро дослужился до старшины 2-й статьи бывший студент, бывший рядовой-ополченец Володя Маков.

Дальше начались беспощадные, кровопролитные бои за каждый рубеж, за каждый метр севастопольской земли.

А как же иначе? «Нас мало, но мы в тельняшках…» И сам Сталин дал приказ: «Севастополь не сдавать! Оборонять всеми силами… »

Ну и обороняли. Немец бил с воздуха, давил танками. Морпехи отвечали максимальным сокращением дистанции. А сократив, били фрицев по мордам, танки – по щелям. Кто залезал на броню, подпалив машину, а заодно и себя бутылками с зажигательной смесью. Кто, обвязавшись гранатами, ложился под траки…

С ходу взять Севастополь фашистским гадам не дали. Дрались бескомпромиссно. Так посмотреть: сил вроде бы и для обороны – и то не хватало. А они ведь еще и в контратаки ухитрялись ходить! Во время декабрьских боев 1941-го бригада уничтожила более 2500 гитлеровцев. Правда, и сама осталась с батальонами по 200—300 человек в каждом, не более….

А что удивляться? Врага дожимали «на полундру», исключительно в плотном бою. А там: «Родина моя! Земля русская! Умираю, но не сдаюсь… »

Так довоевали до лета 1942 г ., когда немецкие войска, сконцентрировав многократно превосходящие силы, навалились на всех участках обороны Севастополя. Отойдя с Федюхинских высот, жадиловская бригада уперлась на Сапун-горе – многоступенчатой 150-метровой скале, «державшей под прицелом» всю долину. Фрицы, чтобы отбить эту стратегически важную точку, шли на любые жертвы. Но морская пехота себя давно не жалела. Очень скоро даже от тех «скукоженных» батальонов почти что только названия и остались: в бою оперировали ротами, а в роте… шесть человек.

В начале июля, когда сражение развернулось непосредственно в городских кварталах, Верховное Главнокомандование приказало оставить Севастополь. Рота, в которой воевал старшина Маков, осталась в частях прикрытия. Почти полностью отрезанные от основных сил, страшно измотанные, страдающие от нехватки воды, еды, боеприпасов, моряки сражались на одной злости.

Никто уже не думал ни о жизни, ни о смерти. Только в редкую минуту недолгой передышки посматривали назад, чтобы со смешанным чувством исполненного долга и горечи за собственную, уже по существу решенную судьбу увидеть, как уходят, оставляют Севастополь наши корабли…

Последний, 245-й день обороны города вспыхнул для Макова огненным фейерверком в глазах с последующим провалом в долгое небытие. Что было дальше, кто из однополчан тащил его на своем горбу и транспортировал по воде до маячившего на рейде суденышка, как доставили на Большую Землю, как везли на санитарном поезде в Саратов – все это он совершенно не помнил. Очнулся только на шестые сутки, на операционном столе, после того как из него извлекли 18 осколков.

После такого люди обычно заканчивают свой век инвалидами. Но здоровье у юного старшины оказалось под стать характеру – богатырское. Уже через четыре месяца, буквально накануне выписки из госпиталя Маков вполне по-гвардейски обмывал с друзьями орден Красного Знамени, которым был отмечен еще за Севастополь и который наконец-то «догнал» бойца в глубоком тылу, на излечении.

Так что правы были артиллерийские разведчики – новые его подчиненные, по достоинству оценившие и саму награду, и ее хозяина. Такой орден, да еще в скуповатые на награды первые два года войны – это, считай, «Героя» дали, не меньше…

Ну а сам герой на лаврах не почивал. Добился направления если не сразу на фронт, то по крайней мере в тыловой город Омск, на курсы младших лейтенантов.

По окончании род войск пришлось поменять. Но, в общем-то, равноценно: из доблестной морской пехоты перешел в разведку стрелковой части.

Участок приложения восстановленных сил опять же попался вполне геройский. Располагался он на Западном фронте. А то, что на нем происходило, в планах Генштаба последовательно называлось «Ржевско-Вяземская операция», «Ржевско-Сычевская операция» и, наконец, операция «Марс».

Несмотря на наличие в названиях конечной цели операций – освобождение г. Ржева, ни в первой, ни в двух последующих существенных успехов нашим войскам достигнуть не удалось. Отечественные профессиональные патриоты о том вспоминать не любят, но факты вещь упрямая: наши заслуженно прославленные военачальники Конев и сам Жуков действовали здесь далеко не лучшим образом. Для последнего этот неуспех был особенно болезненен. Ведь прошел только год, когда в битве под Москвой Жуков, вопреки навечно закрепленному за ним званию «короля наступления», убедительно продемонстрировал талант как раз иного рода – «мастера обороны».

Однако под Ржевом Жуков схлестнулся с одним из лучших немецких «оборонщиков» – генералом Вальтером Моделем.

И проиграл. Несмотря на огромные усилия и жуткие потери, в намеченные самим Жуковым сроки Ржев так и не был взят. А начатая 25 ноября 1942 г . операция «Марс» вообще превратилась в кровавую бойню. И к середине декабря, окончательно выдохнувшись, была прекращена. Ржев освободили только через три месяца. И конечно же, ценою невероятного напряжения со стороны рядового и офицерского состава. Ведь потери действующих в данном районе частей Красной Армии составили в тот раз полмиллиона (!) убитых, раненых и плененных…

Маков успел поучаствовать в ржевском побоище на самом последнем, завершающем этапе. Что не помешало ему многократно и даже в избытке познать тот распространенный у нас способ ведения боевых действий, где безответственность и бестолковость одних в итоге более или менее перекрывались беззаветным мужеством и невероятной стойкостью других.

Вот и на этот раз поле боя все же осталось за нами. Но, по обыкновению, уж больно густо усеянное телами победителей…

Макову в этой однозначно убийственной для рвущихся вперед лотерее снова посчастливилось уцелеть. Как и несколько позже, во время жесточайшей рубки под Старой Руссой, где по всем драматично сложившимся тогда обстоятельствам спать бы ему вечным сном в тесно набитой однополчанами братской могиле. Но Маков остался жив. А только в очередной раз – и довольно тяжело – был ранен.

Другого, глядишь, после второй такой серьезной передряги списали бы из армейских рядов подчистую.

Но не Макова. Более или менее сносно «залатав пробоины», он снова прорвался на фронт: на этот раз «в распоряжение командования 3-й ударной армии».

Прием щадящих здоровье процедур на отдаленном от передовой КП командующего фронтом Макова не устраивал категорически. Поэтому навоевавшийся, казалось бы, до изжоги капитан при каждом удобном случае или поручении все равно обнаруживался «на передке», получал очередное ранение, наспех перевязывался в медчасти и снова лез туда, куда, как говорится, сам черт не гоняет…

В конце концов, после освобождения Риги (октябрь 1944 г .) неугомонного офицера передвинули поближе к столь любезным его сердцу боевым порядкам. В штабе 79-го корпуса капитан Маков занял должность старшего офицера связи. Отныне, не сильно засиживаясь на командном пункте, он имел разнообразные возможности заниматься боевой, а не канцелярской работой. Очень скоро в этом столь желанном для себя качестве офицер Маков преуспел настолько, что после Варшавы его «нагнала» очередная высокая награда – орден Красной Звезды. В следующий раз Маков отличился уже во время наступления на Берлинском направлении. На пути от реки Одер корпус на своем пути встретил четыре водных канала на реке Шпрее. Форсирование их было сопряжено с большими трудностями. Враг держал каждую переправу под сильным огнем. Для оказания помощи соединениям, форсировавшим эти водные преграды, штаб корпуса направил самых смелых солдат и офицеров. Гвардии капитан Маков руководил переправами как раз подразделениями одного из полков 150-й дивизии. И сделал это, как отмечалось потом в наградном листе, «с честью, невзирая на опасность для жизни». После чего толкового, храброго, не боящегося отлучиться на передовую и чувствующего себя там как рыба в воде капитана заметил сам командир корпуса генерал-лейтенант С. Переверткин.

Заметил и вспомнил как раз в тот момент, когда остро потребовался офицер – командир группы для выполнения особой важности и сложности задания по захвату Рейхстага.