Текст книги "Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию..."

Ревизия ноябрьского прорыва

Заключительное слово И. Климова вообще произвело сильное впечатление. Суммировав факты, которые удалось выявить и уточнить в процессе обсуждения на совещании, он подкрепил их совпадающими данными, которые удалось раздобыть военным историкам в процессе работы с архивными документами. Перед такой доказательной базой пришлось прилюдно «перестроиться» даже такому последовательному хранителю «знаменосной легенды», как генерал Лисицын. Воодушевленно поддержав почин Шатилова, он предложил ходатайствовать о присвоении звания Героя Советского Союза всем «особо отличившимся, но незаслуженно забытым», лукаво смешав в одном ряду весьма по-разному отличившихся Минина, Береста и Гусева…

Казалось, что впервые за минувшие после Победы полтора десятилетия истина вот-вот прорвется к людям. Не случайно в перерывах во время первого и, особенно, второго дня совещания Минина, Лисименко и Макова постоянно окружали приглашенные на мероприятие корреспонденты центральных газет и журналов. Они наперебой расспрашивали о действиях группы, с укором спрашивали троицу, почему так долго умалчивали правду и не выступали в защиту ее на страницах печати.

Ну что тут можно было объяснить людям, которые и представить себе не могут, как это можно годами жить с усеченной биографией, с постоянной болью за попранную правду, о которой – только намекни – сразу же прилепят ярлык «стяжателя чужой славы»…

Впрочем, и на этот раз о торжестве исторической правды говорить было рано. Не случайно уже после совещания все тот же умудренный общением с идеологическим начальством И. Климов сказал М. Минину: «Готовьтесь к длительной и трудной борьбе за истину».

Ученый, конечно, знал, что говорил. К происходящему на совещании информационному прорыву из кабинетов ЦК на Старой площади уже посматривали с опаской. Мало было сидящим там лучшим партноменклатурным умам хлопот с «неуемным» хрущевским разоблачением культа личности Сталина. Теперь их еще подталкивали и к признанию, что именно по распоряжениям из Кремля сначала потворствовали, а потом много лет закрепляли в массовом сознании фальсификацию одной из наиболее ярких страниц Победы. Понятно, что рекомендация «притормозить» из инстанции поступила даже раньше, чем разъехались удовлетворенные (или, соответственно, огорченные) участники исторической встречи. Потому что вроде бы решительно поначалу настроенный на установление истины генерал Е. Балтин в своей заключительной речи вдруг развернулся на 180 градусов. Обращаясь к присутствующим, он многозначительно предупредил, что «Егорова и Кантарию из истории мы не выбросим». А «на посошок» еще и настоятельно попросил всех, особенно журналистскую братию, до выхода в свет 5-го тома исторического шеститомника ничего про штурм Рейхстага не писать.

Журналисты и не писали. Тем более что стенограмма, которая велась на совещании, чьими-то стараниями издана не была. Отдельные ее рабочие экземпляры сразу же стали раритетами, о местонахождении которых сегодня мало что известно. Кое-какие куски использовал в своем интервью в «Правде» присутствовавший на совещании военный историк В. Сеоев. Из чего можно предположить, что он располагал по крайней мере одним из экземпляров. Но во времена развала СССР следы этого экземпляра, да и самого Сеоева затерялись где-то на постсоветском пространстве. Так что автору этих строк, например, пришлось реконструировать сказанное на совещании по воспоминаниям некоторых его участников, и, в частности, М. Минина, С. Неустроева, а также запискам И. Климова.

Последнему, следует подчеркнуть, дальнейшее написание главы о штурме Рейхстага к 5-му, из-за чего, собственно, и собирали участников события в Москве, далось очень дорогой ценой. Эта работа, можно сказать, укоротила его век. Потому что чем ближе к завершению, тем большее сопротивление ощущал И. Климов даже от своих коллег-историков. По свидетельству М. Минина, сам Климов ему как-то признался, что многие его маститые коллеги, имея в виду энциклопедическую статью, категорически возражали против какого-либо упоминания в ней группы Макова. Резон их вполне перекликался с опасениями кураторов из ЦК: ведь из-за этого рано или поздно придется пересматривать и менять в публикациях, книгах, учебниках всю картину боев за Рейхстаг. Чтобы хоть что-то отстоять, И. Климову пришлось добиваться приема у заместителя начальника Главного политуправления. И на этом уровне объяснять, доказывать, пробивать положительное решение.

Попутно – пока суть да дело – почти весь 1962 год Иван Дмитриевич продолжал работать над сбором правдивой информации от непосредственных участников штурма. Уже после смерти историка в его бумагах обнаружились очень важные записи, сделанные со слов этих свидетелей и подтвержденные их личными росписями. С этими бумагами Климов и ходил в Главпур. В одной из них, например, И. Съянов припоминал, что 30 апреля на исходный рубеж для решающей атаки Рейхстага его рота прибыла в 20.00, а сама атака началась в 22.00. Другая запись фиксировала очень важное признание М. Бондаря. Оказывается, что, когда ночью в Рейхстаге он узнал, что «маковцы» уже водрузили знамя на крыше Рейхстага, решил, что торопиться уже ни к чему. И только некоторое время спустя его бойцы приладили свое знамя «где-то на крыше».

В этих же бумагах сохранился рассказ с автографом Рахимжана Кошкарбаева. Он довольно подробно описал, как после срыва одной из дневных атак 30 апреля вместе с Григорием Булатовым до вечера укрывались сначала в воронке, а потом за какой-то трансформаторной будкой. В момент решающего штурма оба присоединились к передовой группе и у парадного входа воткнули флаг в замурованное окно.

Терпеливо собранные И. Климовым свидетельства еще более расширяли и уточняли реальную картину, сложившуюся в результате изучения материалов прошлогоднего (ноябрьского) совещания. Однако в сложившейся ситуации тотального сопротивления сверху было уже не до деталей. Публикацией в шеститомнике надо было затвердить хотя бы главные, принципиально важные для восстановления исторической правды моменты.

Отчасти после изнурительных хождений в Главпур Ивану Дмитриевичу это удалось. Например, впервые в вошедшей в 5-й том статье появилась информация о действиях бойцов группы Макова в Рейхстаге и о докладе капитана комкору.

Зато все остальное, попав под мощный пресс высокого начальства на Старой площади, было безжалостно изуродовано. Так, в качестве альтернативы совсем уж несусветной дате взятия Рейхстага в «14.25 30.04.45» в текст внесли «уточненное» «18.00».

По существу, это было почти все, чем завершился драматичный ноябрьский прорыв 1961 г . А вместе с ним гражданский и научный подвиг военного историка И. Климова.

Третий путь. Эксцессы и тупики

И все же появление данной статьи в энциклопедическом шеститомнике о Великой Отечественной войне было трудно переоценить. Да, многое так и осталось недораскрытым и недосказанным. Но даже чудом сохранившиеся и зафиксированные в статье крупицы правды серьезно ограничивали вольготную до сих пор жизнь создателей и «свидетелей» официальной версии. Новое «компромиссное» время взятия Рейхстага в «18.00» вносило большое смятение в умы. Зачем общественность так долго и так упорно вводили в заблуждение временем «14.25»? Ради чего скрывали, что не то знамя и не те, о ком говорили все эти годы, первыми водрузили его? Почему одних возвысили, а других затолкали в полную безвестность?

Получалось, что один-единственный вопрос, подобно кому снега с горы, вызывал собой целую лавину других. И тогда уже сама логика выводила на ответы, которые ставили в трудное положение не только тех, кто столько лет строил свои «свидетельства» на фальсифицированной дате, но и тех, кто эту фальсификацию благословлял из высоких кабинетов. Не случайно же, что на несколько лет после совещания 1961 г . и выхода шеститомника отцы-генералы несколько приумолкли. Они вполне обоснованно опасались, что исследователи в своих попытках восстановить действительную картину завершающего этапа Берлинской операции пойдут еще дальше. И одна из таких инициатив, кстати сказать, уже пыталась пробить себе дорогу. Исходила она от руководителя Мемуарной группы отдела печати Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского флота полковника А. Г. Кащеева. Именно этот человек считал, что, пока живы многие участники и очевидцы боев, самое время полностью восстановить истину и сделать строго научное описание всех эпизодов штурма Рейхстага. При этом Кащеев отнюдь не жаждал каких-то громких разоблачений. А предпочитал восстанавливать правду в мягких, почти компромиссных формулировках. Например, он совершенно не считал, что такая работа сколько-нибудь повредит авторитету Знамени Победы. «Вполне правомерно будет сказать, – подсказывал он официальной пропаганде, – что, проявляя массовый героизм, советские воины водрузили над Рейхстагом много красных знамен своих частей и подразделений. И одно из них, согласно предложению Военного совета 3-й ударной армии, было объявлено Знаменем Победы, поскольку символизировало полное завершение последнего эпизода войны, полное овладение зданием высшего органа государственной власти в Германии. При таком подходе к освещению штурма Рейхстага в новых научных трудах исчезла бы почва для продолжающихся споров о приоритете в водружении Знамени Победы. А В. М. Шатилову и некоторым другим авторам невозможно было бы упорствовать в своих прежних ошибках и повторять их в печати».

Идея полковника Кащеева, тоже очень рано ушедшего из жизни и тем в какой-то степени повторившего судьбу другого правдолюбца – историка Климова, была, конечно же, правильной. Но совершенно по тем временам несбыточной. Ведь проблема заключалась отнюдь не в формулировках. И не в чьем-то персональном упорстве в отстаивании ложной версии. А в том, что на стороне ее сторонников была вся мощь партийно-государственного аппарата. При такой поддержке Шатилов и его сторонники имели неоспоримое преимущество. И, в конце концов, могли достаточно успешно перекрывать любую информацию, способную поколебать их утверждения или даже опровергнуть. Да, им не удалось повернуть ход ноябрьского совещания 1961 г . в нужном для себя ключе. Но, в конце концов, итоги этой исторической встречи все равно оказались смазанными. А уж то, что в очередной раз восторжествовал принцип «прав не тот, кто прав, а у кого больше прав», поощрило некоторых на проявление далеко не лучших качеств человеческой натуры. И даже породило случаи прямо-таки анекдотического характера.

Один из таких произошел прямо на ноябрьской встрече. Из воспоминаний М. П. Минина: «Это было, кажется, во второй день совещания, когда совершенно неожиданно для присутствующих с заднего ряда конференц-зала поднялся некий И. Лядов и сказал: „Что вы там спорите – кто первым водрузил знамя. Первым его водрузил я. Еще не было в Рейхстаге никого, а я переплыл Шпрее, переоделся в форму немецкого офицера и днем проник в Рейхстаг“. На вопрос генерала Е. Болтина: „Как вы могли вылезти на берег, если он был вертикальным, одетым в гранит высотой несколько метров?“ – выступающий, почти не задумываясь, ответил примерно так: „Как мог, так и вылез“.

Из присутствующих в зале никто всерьез это заявление не принял. Но лет пять спустя после совещания я обнаружил в архиве МО СССР доклад генерал-лейтенанта Игнатова, в котором отмечалось, что именно И. Лядов 30.04.45 в 22 часа 15 минут водрузил флаг на Рейхстаге. Несколько лет назад в одной из передач по центральному радио транслировались воспоминания И. Лядова, в которых он снова приписывал себе первенство в водружении флага на Рейхстаге 30 апреля 1945 года, но уже в дневное время».

Вполне предсказуемой оказалась реакция тех, кто еще на совещании колебался в зависимости от того, «чья возьмет». М. Бондарь, например, узнав, что пять воинов из его группы были удостоены звания Героя Советского Союза за «водружение знамени на скульптурной группе, венчающей фронтон Рейхстага 30.04.45 в 14 часов 42 мин.», уже совершенно бесповоротно встал на эту позицию. Даже собственноручно написанное Климову письмо с признанием действительного положения вещей его совершенно не смутило.

Большинство же оказалось просто обескураженным тем, что вроде бы совершенно объективно установленная правда была почти тут же совершенно откровенно подменена полуправдой – этим, как известно, наиболее коварным видом лжи.

На поле боя после битвы

Эта трансформация почти сразу же предоставила Шатилову и его сторонникам возможность довольно быстро перестроиться для реванша. Просто некие антисталинские зигзаги хрущевской «оттепели» заставили их чуть подумерить пыл, на время затаиться и ждать своего часа.

Нужный сигнал не заставил себя ждать. Сам же Хрущев его и подал. Очень уж настораживала Первого секретаря та самая мемуарная деятельность, которая являлась сферой профессиональных интересов историка Кащеева. А конкретнее – такой потенциально мощный автор воспоминаний о Великой Отечественной войне, как маршал Г. Жуков. В 1957 г ., когда в борьбе за власть с другими соратниками бывшего сталинского Политбюро «трон» под Хрущевым зашатался, именно Жуков обеспечил ему поддержку Вооруженных сил. Однако уже через несколько месяцев Хрущев поспешил избавиться от столь амбициозного военачальника. Тем более что Жукова оказалось достаточно легко обвинить в бонапартизме, превышении своей власти над партийными органами и даже «насаждении своего культа личности». В итоге Жуков был навсегда отстранен от армии. А также демонстративно политически унижен: его, бывшего члена высшего органа ЦК, поставили на учет и до конца жизни числили в парторганизации Московского механического завода в Краснопресненском районе столицы.

Но даже на такого «обезвреженного», загнанного в глухую опалу маршала Хрущев продолжал поглядывать с большой опаской. Оснований для беспокойства у Первого секретаря ЦК КПСС было более чем достаточно. Длительное личное общение с первыми лицами государства, знакомство с документами устроенных Сталиным массовых репрессий, преступлений Берии и других приближенных вождя, наконец, поведение самого Хрущева – все это сильно изменило Жукова. Он уже давно не чувствовал себя тем сталинским генералом, для которого свят любой кремлевский приказ и хороша любая, не озабоченная количеством принесенных жертв победа. Бывший фельдфебель, не имевший какого-либо фундаментального образования, но благодаря уму, таланту, характеру достигший полководческих высот, Г. Жуков теперь слишком многое знал. Причем не только про победы и про их цену. Но и про многие отвратительные тайны Кремля. Причем самое главное – не считал нужным молчать. В Архиве Президента Российской федерации (АПРФ) сохранилось письмо от 17 июня 1963 г ., направленное Хрущеву из КГБ. В документе компетентные органы (их прослушка свою работу продолжала) сообщали первому лицу государства о реакции Жукова на уже вышедшие в свет тома «Истории Великой Отечественной войны». В угоду политической конъюнктуре имя Хрущева в этих трудах упоминалось на 96 страницах – даже чаще, чем Сталина (Генералиссимуса – на 85). Реакция Жукова была соответствующей. Прослушка зафиксировала, что в кругу близких ему людей маршал говорил: «Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращенное, но все-таки более честное у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот у нас история Великой Отечественной войны абсолютно неправдивая» [148]148
  АП РФ. Письмо КГБ СССР в ЦК КПСС Н. С. Хрущеву № 1651-С от 17 июня 1963 г .


[Закрыть]. В этом же письме цитировались нелестные высказывания маршала о Хрущеве: «Он же был членом Военного совета Юго-Восточного направления. Меня можно ругать за начальный период войны. Но 1942 год – это не начальный период войны. Начиная с Барвенкова, Харькова до самой Волги докатился. И никто ничего не пишет. А они вместе с Тимошенко драпали. Привели одну группу немцев на Волгу, а другую группу – на Кавказ. А им были подчинены Юго-Западный фронт, Южный фронт. Это была достаточная сила».

Еще до этого письма 27 мая 1963 г . председатель КГБ Семичастный уже отсылал в Президиум ЦК записку, где со ссылкой все на те же агентурные данные сообщал, что Жуков ведет «неправильные» разговоры, критикует руководителей партии и правительства, употребляя оскорбительные слова в своих характеристиках. После этого на заседании Президиума 7 июня 1963 г . было принято решение: «Тт. Брежневу, Швернику, Сердюку: Вызвать в ЦК Жукова Г. К. Если не поймет, тогда исключить из партии и арестовать» [149]149
  Из протокольной записи Президиума 7.06.63. См. книгу «Президиум ЦК КПСС. 1954—1964 гг.» Т. 1. РОССПЭН, 2003. С. 720.


[Закрыть].

В надежде на умных

Жукова после этого арестовать не решились. Но на беседу к секретарю ЦК Брежневу вызывали. Будущий Генеральный секретарь обвинил маршала в «непартийных разговорах».

По иронии судьбы, именно в тот период, когда партаппарат заменил не в меру беспокойного Хрущева вполне предсказуемым Л. Брежневым и тот стал главой государства, Г. Жуковым были написаны, изданы и потом неоднократно переизданы его мемуары «Воспоминания и размышления». Договор с издательством АПН маршал подписал в августе 1965 г . Тогда рукопись, что называется, еще была «в чернильнице». Однако сама перспектива того, что Г. Жуков попытается вынести на суд читателей свое собственное, наверняка во многом не совпадающее с официальным видение важнейших событий Великой Отечественной войны, стало предметом большого беспокойства в ЦК, а еще больше – в Министерстве обороны. Последнее, в общем-то, было понятно. Опытные аппаратчики в ЦК не могли не учитывать, что просто так запретить мемуары маршала себе дороже: ведь жуковские воспоминания уже ждали не только в собственной стране, но и на Западе. Так что основной расчет делали на то, что рукопись удастся соответствующим образом «причесать» в процессе подготовки к публикации. В Министерстве обороны на такое «приручение» Г. Жукова не очень-то надеялись. Там серьезно опасались, что откровения маршала выставят на всеобщее обозрение те самые «белые нитки», которыми много лет шилась «официальная советская историография» и строилась военно-патриотическая работа. Поэтому с самого начала руководство Минобороны вело дело к тому, что жуковские мемуары вообще издавать не стоит. В этой ситуации все зависело от мнения «кремлевских небожителей», и в первую очередь Л. Брежнева. Тот, однако, свою точку зрения высказывать не спешил. Во всяком случае, до того момента, пока в 1966 г . Жуков не представил 1430 машинописных страниц рукописи в издательство и не получил заверения сразу от нескольких отделов ЦК, что «у них все под контролем».

Для этого самого контроля мемуаров Жукова в курирующем военные вопросы отделе ЦК была создана специальная редакционная комиссия. В ее состав включили представителей Военно-научного управления Генерального штаба ВС СССР и Института военной истории, выросшего из уже хорошо нам знакомого отдела военной истории ИМЭЛа. По существу, весь этот контингент ходил по струнке перед Министерством обороны. Часть рецензентов – по едкому замечанию Жукова – вообще в свое время «портфель за ним носила», а теперь бралась судить о замыслах жуковских операций.

Но если бы дело только этой корректировкой ограничилось!

Подготовительная издательская работа уже близилась к завершению, когда Жукову навязали еще одну специальную группу рецензентов. В ее состав вошли аж 17 генералов и полковников. Формально весь этот золотопогонный коллектив должен был помочь автору «в проверке фактологического материала». На самом же деле группу изначально нацелили на идеологическую правку. Для чего, собственно, никаких особых знаний не требовалось. Достаточно было переписать уже лежащий на столе у Леонида Ильича отзыв, подписанный министром обороны А. Гречко и его заместителями. Что, собственно, и было сделано. Поскольку содержащиеся в отзыве претензии не просто легли в основу работы комиссии, но и скоро стали обязательными требованиями для всех пишущих о Великой Отечественной войне, обозначим наиболее принципиальное из них.

Оказывается, некоторые оценки, данные Г. Жуковым в мемуарах, «противоречили исторической действительности». А если конкретнее, «принижали» огромную работу партии и правительства по повышению военного могущества СССР, в неверном свете рисовали причины наших неудач в первый период войны.

На самом деле маршалу ставили в вину как раз то, что абсолютно соответствовало действительности. Иное дело, что такая правда выставляла Кремль в крайне невыгодном свете. Не зря в документе МО СССР сообщалось: «У автора получается, что эти причины кроются прежде всего в ошибках и просчетах политического руководства, которое якобы не приняло необходимых мер для подготовки наших вооруженных сил к отражению гитлеровской агрессии» [150]150
  См . Яковлев А. Омуты. С. 133.


[Закрыть]. Поскольку в предвоенные 30-е и военные 40-е годы все политическое руководство было сосредоточено исключительно в одних руках – руках товарища Сталина, из мемуаров по существу предлагалось изъять все, что в той или иной степени помогало более объективно оценить его роль в этот период. Поскольку кроме данного «родового порока» в «Воспоминаниях» содержалось и много чего другого, способного обидеть «любимое руководство», книгу предлагалось вообще не издавать.

Само руководство, дав своим советникам в аппарате ЦК помозговать и так и эдак, приняло «соломоново решение»: подготовку к изданию не прекращать, издателям приступить к работе над ошибками и исправлениями, а там-де посмотрим. А пока «смотрели», успели навязать Г. Жукову и издательским работникам список исправлений, насчитывающий ни много ни мало полторы сотни единиц.

Нервную, неблагодарную работу по урегулированию спорных вопросов между автором и рецензентами взял на себя редактор АПН В. Камолов. Сам Жуков, принимая во внимание дельные вещи, во всем остальном пытался стоять насмерть, как Брестская крепость. Да и Камолов, оказав Жукову большую творческую и организационную помощь в подготовке издания, в конце концов все равно разругался с «минобороновскими соловьями», любимым рефреном которых было: «Книга все равно не выйдет!»

В результате, чтобы мемуары все-таки вышли, Камолову пришлось изощриться в компромиссах, а редактору (в 1-м и 2-м изданиях) править рукопись «Воспоминаний…» не менее десяти раз. С целым рядом требований, не связанных, по мнению автора, с прямым искажением истории, смирился сам Жуков. Со Сталиным пришлось пойти на купюры. А фразу «Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии полковником Л. И. Брежневым, но он как раз находился на Малой земле, где шли тяжелые бои» просто вписали за автора по пожеланию инстанции. Редактор книги А. Миркина потом вспоминала, что разъяренный Жуков сопротивлялся как мог. Но осознавая, что без этой вставки книга вообще не выйдет, а ему уже 72 года, махнув рукой, сказал: «Умный поймет!» И подписал верстку.