Текст книги "Владычица морей"

– А вы знаете, что еще на базаре говорят? Что в Кантоне англичане схватили своего врага Е, посадили его в клетку. Увезли его на корабле и сбросили вместе с клеткой в море!

– Что же они хотят! К чему стремятся! – воскликнул молодой рослый приказчик, державший пай в деле хозяина, имевший право излагать мнение, но не смевший сесть при старших.

– Да, взяли в плен и сбросили Е в море! – горячо подтвердил нервный сухонький купчик в железных очках на востром носу. – Кто бы мог подумать! Ведь он был когда-то губернатором столичной провинции. Провинции Чжили.

Это название означает «Непосредственно Подчиненная».

Вечером к Палладию пришел даос, приехавший в город. Пристав миссии, маньчжур Сунчжанча, наблюдавший за миссией и сдружившийся с духовными отцами, потолковал с даосом и с Палладием. Обычно Сунчжанча рассказывал Кафарову много новостей. Но последние дни он приумолк. Даос тоже лишнего не говорил, он защитник природы и проповедник кротости людской. Политики не касались.

В «Пекинской Газете» напечатан декрет богдыхана. Объявляется, что Е Минь Жень виноват в сдаче Гуань Чжоу, он неумело действовал. Не слушал своих советников, поступал самонадеянно, во всем виноват он один. Е Минь Жень исключается из числа мандаринов, лишается всех чиновничьих степеней и наград как единственно виноватый за поражение в Гуань Чжоу.

– Ему уже все равно! – воскликнул, прочитав газету, Сунчжанча. Маньчжур засмеялся – англичане утопили его…

* * *

Тяжкий груз берет себе на плечи Муравьев, желая в эту пору соединить государственные интересы России и Китая и обоюдно заложить основу для защиты друг друга, и в настоящем, и в будущем, подать щит соседям и в пору невзгод помочь им прикрыться. Как подымет всю эту тяжесть Муравьев? Время от времени Кафаров посылал ему письма. Это не были дипломатические донесения, но ведь для смышленого слушателя не надо много слов. Кафаров не во всем сходился с Николаем Николаевичем. Разница между ними есть: Муравьев заканчивал Пажеский корпус, а Палладий учился в духовной семинарии. При этом схожести в них более, чем различий. Кафаров знает Китай, а Муравьев желает знать. Он нашел верное место при исполнении великого дела, которое задумал. Место верное, но бывают разногласия между духовным ученым и светским политиком. Письма Палладия подают осторожные советы.

Побывал отец Палладий у своего коллеги – академика из Управления астрономическими науками. Слушал мнение, что все идет к худшему. В Китае есть люди, известные глубиной ума и широтой суждения, могли бы переустроить государственную жизнь, но у них нет прав и нет согласия между собой. Государь, по мнению академика, ничтожен умом и нездоров. Все говорят, что Китай обречен на тяжкую долю. Всюду вспыхивают восстания. Многие бедные люди не могут пропитаться и губят себя вместе с семьями, бросаясь в воды канала, окружающего городские стены. При дворе все заняты интригами, тайные родовые распри многосотлетней давности занимают обитателей Запретного Города сильней, чем война с англичанами и восстание тайпинов. Женщины оказывают влияние на государя. Одна из его наложниц, Иехонала, сама из древнего и знатного маньчжурского рода, родила недавно сына государю, единственного наследника его. Еще молодая, двадцати двух лет, неожиданно берет она заботы на себя, читает государственные бумаги, исполняет обязанности за государя, решает с ним вместе дела по донесениям из провинций и от полководцев. Подает своему властителю советы, и, видимо, некоторые разумные распоряжения и декреты исходят от нее. Надежда на Иехоналу невелика. Она все-таки женщина. В истории Китая давно не бывало, чтобы женщина возглавляла государство. Предки рода ее жили в стороне верховий реки Уссури, ближе к корейской границе, и вечно воевали с корейцами.

Сунчжанча, пристав при миссии от китайского правительства, любил поважничать и похвастаться в городе своей необычайной должностью наблюдающего при единственных западных иностранцах, живущих в Пекине. По сути же был он славный малый, как и многие обязанные служить на подобных должностях. Привык к отцу Палладию, бывал откровенен, сообщал ему, какие слухи ходят по городу, о чем говорят в обществе, не боялся раскрывать секретов, которые доводилось узнавать самому. Сунчжанча признавался, что когда Кафарова вызывают во дворец, чтобы услышать от него советы, то это не может происходить без ведома самого государя. Палладий и сам понимал, что от него есть польза двору. Происходящие события возвышают значение его, маленького человека церкви, в глазах вершителей судеб гигантского мирового государства. Палладий много знал, и о нем многое знали. Смолоду, учившись отлично, усвоил он французский и немецкий, а также английский и теперь владел этими языками одновременно с латынью, греческим и древнееврейским.

Сунчжанча зашагал по Императорскому Городу, неся портфель архимандрита Палладия с французскими словарями. Не в первый раз Кафарову приходилось садиться за переводы для правительства. На этот раз перед ним письма барона Гро, присланные из Макао, с изложением требований Франции. Упомянуто намерение содержать посольство в Пекине. Торговля во всех областях Китая. Плавание по рекам.

* * *

Письма из миссии посылались не только в Иркутск, но и в Петербург.

Александр знал о происходящих событиях из европейских газет и донесений своих послов из столиц Европы. Приходили донесения Муравьева, Путятина и духовной миссии в Пекине. Путятин сообщал, что послал письмо богдыхану из Макао. Из Пекина писали, что при пекинском дворе получено письмо Путятина.

За множеством забот Александр не придавал слишком большого значения китайским делам. Но даже малая ошибка в деле, которое только что начато и у которого должно быть будущее, недопустима, как, безусловно, не могут быть терпимы никакие промахи государственных людей России.

Горчаков послал курьера с письмом Путятину. Государь повелевал ни в коем случае не выказывать враждебности китайскому правительству.

Все представления Муравьева были утверждены, и дело опять переходило в его руки. Явно ему на Амуре действовать удобно, он независим там от иностранных государств, и политика его чиста.

Зима морозная. Путь через Сибирь нелегок. Но дело превыше всего. Государь приказал вызвать Муравьева из Иркутска. Муравьев-Сибирский привычен к скачке по снегам в трескучие морозы.

В своей жизни в Пекине бывали у Палладия случаи, о которых он никогда и никому не проронил ни слова. Подобного не случалось еще никогда и ни с кем. Нет обычая, от которого, даже в Китае, нельзя отступиться, когда бывает нужно. Палладия Кафарова пригласили в старинный храм. Он вошел в деревянное помещение, оно пустынно, и нет в нем никаких украшений. Храм так стар, что слышишь, как сыплются его истлевшие деревянные частицы, мельчайшие, как капли, словно внутри его идет деревянный дождь. Кафаров ждал стоя. Он был предупрежден, что с ним будет говорить сановник. Церемоний никаких не потребуется.

Пришел китаец, ничего примечательного в лице его не было. Небольшие седые усы и головной убор без знаков отличия.

– У России с Англией война продолжается или закончена? – спросил китаец.

– Война закончена, – ответил Кафаров.

– А, тогда понятно, почему Путятин ездит всюду, куда захочет! – Сказано спокойно, но смысл слов насмешлив. Впрочем, неужели при дворе не знают, что война закончилась, быть того не может. Кафаров знает, что тут ни слова зря не говорят. Зачем Путятин там, где англичане? Кафаров сам недоволен и предвидит опасения китайцев. Ведь им может показаться в присутствии нашего посла вблизи Кантона – не там, где, по их мнению, следует ему быть, – признак опасной перемены в политике России.

– Путятин действует вместе с англичанами? – спросил китаец.

Кафаров утвердился во мнении, что с ним разговаривает Юй Чен, любимец и самый доверенный государя в Ямыне Внешних Сношений и, по сути, возглавляющий китайское правительство, хотя он и не был одним из пяти членов Высшего или Верховного Совета. Но он диктовал им свою волю. Один из немногих умов при императорском дворе, известный своими знаниями и ученостью.

Палладий ответил, что Путятин лишь присутствует там, где находятся англичане. Но не принимает участия.

– Мы договоримся обо всем на Амуре, – сказал Юй Чен. Он спросил, чего хотят иностранцы от Китая.

– Они хотят взять Китай в свои руки, – ответил Кафаров.

Сановник смолчал. Его взгляд стекленел от напряжения. Как мог быть Китай взят в чьи-то руки? Китай бывал завоеван, когда династия менялась. Но для завоевания Китая у западных иностранцев нет людей и нет сил. Как можно взять Китай в чьи-то руки, что это означает? Подобная мысль не воспринималась. Отец Палладий видел перед собой живой догмат консерватизма.

В Палате Внешних Сношений, в Верховном Совете и при дворе не все так глупы, как толкует людская молва. Своим присутствием вблизи послов Англии и Франции Путятин ставит пекинское правительство в неудобное положение. Ему приходится посылать отказы, иначе невозможно поступать. Согласие на встречу с русским послом, который присылает письма из Макао, даст повод Элгину и Гро к претензиям.

– Дела между Россией и Китаем – это внутреннее дело соседей, – сказал Юй Чен.

Тяжкий подвиг предстоит Муравьеву: без враждебных действий выйти к удобным для России южным гаваням и закрыть западным державам подступ к Китаю с севера. Он покажет, что Китай неодинок.

Мнение пекинского правительства о том, что договариваться надо на Амуре, дошло в Петербург. Александр не согласен, что посольство Путятина направлено напрасно. Россия должна всюду показывать, что действует самостоятельно и как европейская держава присутствует там, где происходят важные события, последствия которых могут коснуться ее. Он согласен с Муравьевым, что действовать надо на Амуре. Но не намерен отменять полномочия, данные Путятину. Нельзя не наблюдать за тем, что делают иностранцы в Китае. Присутствие наше там Путятин не обязан объяснять. Смысл его должен быть очевиден, объяснен желанием заключить договор. Главное же дело одновременно будет исполняться Муравьевым на Амуре.

В скором времени у Палладия состоялась еще одна встреча с Юй Ченом. Опять в разрушающемся храме, куда архимандрит прибыл в паланкине через многие ворота, в снегу по карнизам башен.

– В верховьях малых притоков, которые впадают в большие реки, где плавает Муравьев на кораблях, находятся родовые земли предков нашего императора, – сказал Юй Чен.

Тяжкий и непреодолимый довод! Основание для отказа.

Кафаров сказал, что родовые земли маньчжур, их прародина, известны Муравьеву.

Юй Чен помолчал, глядя взором, темным от мрака мыслей, от неразрешимых забот и горьких ударов судьбы, предвещающих конец.

– Когда-то было в истории, – сказал Юй Чен, – что государь Китая, времени царствования династии Юань, жил под охраной русской гвардии… Тогда в Пекине жили постоянно русские представители, имели свои дома. Это известно мне из наших древнейших летописей. Я нашел в своей памяти уроки древности для бренной заботы дня.

Мысли Кафарова переменились и ожили, он мог бы привести другой пример. Подобное же повторилось и при нынешней династии, когда Кхан Си определил русских албазинцев в свою гвардию и выезжал из дворца под их охраной. Юй Чен хочет сказать, что есть прецедент, когда китайские богдыханы находились под защитой русских. Не так ли? Далеко не узко судит, если приводит такое сравнение, которое не может не иметь в виду смысла современной дипломатии и политики, не может не показаться многозначительным символом.

Нужный прецедент отыскан для оправдания своей политики и для подтверждения мудрости решений молодого государя. При этом не может не быть у них в империи сильной оппозиции, составленной из консерваторов.

Юй Чен сказал, что Муравьеву будет дано согласие встретиться с ним на Амуре.

Кафаров уверен, что ни единого намека на подобную перемену в политике не будет сделано в документах, которые посылаются из Пекина в Россию.

Напротив, бумаги пойдут, написанные все в том же стиле и тоне, как и всегда. Листы китайского Трибунала внешних сношений, как у нас в Петербурге, называется учреждение Юй Чена, будут сохранять все признаки его неуступчивости и твердости, как всегда в общении с иностранными государствами. По-прежнему будут требования к ним, чтобы мы исполняли обычаи Ко Toy, то есть коленопреклонения и простирания ниц, и в прямом и в переносном всеобъемлющем смысле. Будет сохраняться китайская важность, внушая отвращение даже нашим терпеливым дипломатам, среди которых есть и далекие потомки татарских ханов и мурз; у нас у самих еще крепки татарские нравы. Герцен пишет: «Поскреби русского – обязательно найдешь татарина». Много интересного вычитывал Палладий в лондонских изданиях эмигрантов, которые пересылали духовные отцы с Руси вместе с не подлежащей цензуре почтой духовного ведомства.

Вот англичане им и показали себя за это «ко тоу».

Ни уступки, ни намека на уступки со стороны пекинского правительства не будет упомянуто в официальной переписке с Иркутском, где Николай Николаевич Муравьев взял на себя право и получил на то высочайшее соизволение сноситься с сопредельными государствами, минуя Петербург, так, словно сам был министром иностранных дел, а министерство уж располагалось не на берегу Невы, а вблизи Байкала. У нас не надобно для такой перемены обсуждений в палатах парламента. Государь повелел! И Муравьев возвысился в глазах Пекина, он на горе власти, как у них самих кантонский вице-король, которого теперь сбросили в клетке в воду. Именно Кафарову придется писать обо всем этом в своих письмах к Муравьеву. А прямо писать нельзя. Палладий – архимандрит, а не генерал-адъютант и не действительный тайный советник. Писать ли о том, что будет противоречить официальным листам от китайского ведомства? Но как бы ни старался Кафаров избегать прямого вмешательства не в свои дела, а Муравьев из его писем должен угадать суть перемен в китайской политике. Как же сообщить об этом? Муравьев попам не верит. Не верит он и в Бога. Может счесть все выдумкой духовных пастырей в Пекине. А надо, чтобы он знал. Тайпины и англичане затягивают петлю на шее маньчжурской династии.

На другой день Кафаров по заранее присланному приглашению отправился из своего Подворья в Астрономическое управление. В обсерватории он пособлял своему приятелю-академику переводами разных сведений из книг. Наработались досыта. Академик устал к обеду. Он отвлекся от дела, снял очки. Для начала подали чай.

При перемене блюд за обедом академик неожиданно спросил Кафарова: «Почему русские мало помнят свою “Аврору”»?

Если англичанам набило оскомину все еще продолжающаяся хвастливость русских моряков подвигами своей «Авроры» в океане в прошлую войну и победой над эскадрой Прайса на Камчатке, то китайцы, напротив, смотрели на это совсем по-другому. Им было удивительно, как русские могли забыть свои подвиги, не понимать значения своей огромной победы, величия ее.

– Ради чего вы отказываетесь от плодов такой победы? Ах, какая ошибка! Над англичанами никто и никогда не одерживал такой победы, их никто и никогда не побеждал.

Видимо, он полагал, что если русские не говорят об этом, не гордятся и даже забывают свое геройство в минувшую войну, а теперь плавают туда, где находятся англичане и ведут с ними любезные разговоры, то это недостойно великой державы. Это совершенно непонятно им. Размеры поражения в Севастополе и победы на Камчатке не осознавались китайцами в сравнении. Они мало знали про общий ход минувшей войны. Иностранные газеты в Пекин не приходили никогда. Изредка Е присылал какую-нибудь вырезку из гонконгского еженедельника. Над переводом ее, исполненным отцами-миссионерами, ломали голову члены Верховного Совета. Севастополь был для китайцев где-то далеко. Но, видно, по их мнению, недальновидны русские политики, если они устанавливают дружбу с англичанами у ворот Китая. Разве значение Китая стало меньше, разве можно его сравнить для соседнего государства со значением Англии, с которой только что была война? Обе великие страны – соседи. У них много земли.

В Подворье из Палаты Внешних Сношений прибыли два чиновника. Явились к Сунчжанче. Просили узнать у архимандрита, будут ли письма в Россию.

– Едут нарочные в Монголию и в Кяхту, передадут русские письма Муравьеву в Иркутск, – сказал отцу-архимандриту пристав миссии, – будет оказия. Кони и верблюды.

Почта, как объяснили Сунчжанче, пойдет на «быстрой лошади».

С почтой миссии ездили свои люди. Были при Подворье правительственные служащие. Их возглавлял чиновник министерства иностранных дел Храбровицкий из Петербурга. У него есть особые курьеры: русские и крещеные буряты.

Подтвердились предположения Кафарова. Отечество китайцев в опасности, и правительство намерено действовать. Арихимандрита китайцы поторапливают, чтобы уразумел, известил Муравьева поскорей.

Глава 15. Колониальная война

После ошеломляющих залпов по Кантону орудия с кораблей стреляли по очереди, в одиночку выстрелы раздавались через каждые сорок-пятьдесят секунд. Надо было вызвать огонь на себя, прощупать кантонские стены, найти места, откуда с них стреляют пушки, и уничтожить крепостную артиллерию до начала штурма. Стрельба по городу должна подавлять и угнетать его защитников и население.

Сначала били по маньчжурской части города, затем сделали несколько выстрелов по ямыню губернатор-лейтенанта Пей Квея и по огромному ямыню командующего войсками татарского генерала Цин Куна. Иногда стреляли так, чтобы ядра и бомбы пролетали над высокой крышей ямыня Е, которая хорошо видна.

Потом огонь сделался чаще. Сотни орудий начали стрелять по множеству солдат, которые появились на стенах, и по пушкам, дававшим ответные выстрелы. С канонерок и пароходов из новейших дальнобойных орудий через город стали посылать снаряды, пытаясь попасть в самый сильный форт Гох, стоявший вне стен Кантона с северной его стороны. Этот форт прикрывал путь с севера, по которому могли подойти подкрепления, и путь на север, по которому могли отступать защитники. Форт Гох защищал город от атаки с севера. Капитально укрепленный за последнее время, форт мог стать сильной помехой при штурме. Первые бомбы, пущенные в форт Гох, не долетели и легли в самой гуще тесных кварталов. Вспыхнули пожары, и муравейник зашевелился, словно мальчишки палками ткнули в муравьиную кучу.

– Вон какой сразу вспыхнул факел! – переговаривались между собой «бравые».

Замечены разрушительные попадания в форт Гох. Бомбы перелетают город, но некоторые все еще падают в тесноту жилых кварталов.

Китайская артиллерия отвечала все уверенней. Огонь сосредоточивался на корабле «Сибилл». Оказывали особое внимание сэру Чарльзу Эллиоту, но долго не могли попасть. Наконец на «Сибилле» вспыхнул взрыв. Там убитые и раненые. С французского пятидесятипушечного парохода «Аудиенция» заметили, откуда бьют, и пришли на выручку. Французы обрушили такой ураган огня, что бомбы китайских артиллеристов недолго летели и на «Сибилл» и на «Аудиенцию», и вскоре с выступа стены, откуда велась пальба, как метлой, было все снесено. Оттуда не раздавалось более ни выстрела.

Элгин стоял на юте своего корабля «Фьюриос», когда китайская ракета ударила в грудь матроса, стоявшего рядом, у орудия, обдала его пламенем и повалила. Сильно пахнуло горелым. Матросы заработали ручной пожарной машиной, полили водой из шланга.

Экзотические прогулки и приятные размышления о политике приключений закончились для сэра Джеймса. Началось то, что он желал и сам затеял. Приходилось расплачиваться за собственные замыслы. В Калькутте он видел казни на валу. То были ужасные, но отдаленные и чужие смерти. Теперь могла быть очередь за ним, и Джеймс не хотел уклоняться. На то были свои причины.

Прилетела бомба, пущенная со стены из современного орудия, и разорвалась у рубки посольского парохода, круша ее надстройку, перегородки и стекла. Матросы с ведрами кинулись вовремя, тут же подтащили тяжелый шланг от пожарной машины, и наверх поднялись плотники с досками. Артиллерийский офицер, перебегая от орудия к орудию, кричал и показывал рукой. Он заметил стрелявшую пушку. Шесть скорострельных орудий пытались попасть в нее.

Элгин не уходил. Он мог быть убит в порыве протеста против того, что приходилось исполнять со всеми. В то же время он был преисполнен боевой решимости. Он готов был погибнуть во всей этой кутерьме, которую заварил. Но если он останется жив, то не переменит своих намерений. При всей любви к жизни, к своей семье, к детям, к друзьям, к родовому поместью и родному обществу, при увлечении, которое он испытал в колонии, Джеймс не жалеет сейчас себя, он лишь ожесточается и впадает в ярость и может быть страшен для своих и для врагов.

Бомбы больше не прилетали на посольский корабль. Пушки «Фьюриос» еще били по стене по очереди. Британская канонерка и две французских стреляли туда же, и вскоре весь кусок стены, по которому били, стал оседать и разваливаться, подбитая пушка упала вместе с камнями, с потоками песка, комьями грязи и с телами убитых артиллеристов.

Дождь и ветер становились все сильнее и прохладней.

Отец учил Джеймса быть искусней и сильней простолюдинов. Англичанин в колониях должен быть быстр, хваток и драчлив. Он должен уметь драться и знать, когда это умение можно пустить в ход и применять его как оружье. Пистолет всегда носится в кармане, но пускается в ход при исключительных обстоятельствах. Простолюдин набирает силу работая. Эта же тяжелая работа от зари до зари, при почти неограниченном рабочем дне, ослабляет его, делает мешковатым, гнет и гнетет, отупляет его ум. Хотя далеко не у всех. Из той среды появляются ораторы, мыслители и спортсмены. Поэтому надо вырабатывать в себе силу, не работая физически. Верховая езда, игры на открытом воздухе, парусные гонки – это еще не все. Надо уметь драться подолгу и терпеливо, воспитывать характер и мускулы. Упражнения могут дать современному человеку больше силы, чем труд.

Стрелял ли Джеймс в человека? Дрался ли Джеймс кулаками? Зачем такие вопросы! Да, и не безуспешно, применяя свое умение так, как нажимается рычаг машины, и так же поворачивая рычаг обратно, когда надобность миновала. Но нельзя сказать, что Джеймс дрался, как механизм. Нет, он разъярялся. Иногда он думал, что мог бы стать авантюристом, приискателем в Австралии, даже грабителем, так сильна была в нем потребность траты накопленных сил. Если совесть не даст ему покоя, после того что происходит у него на глазах и по его приказанию, то он в самом деле, может быть, уйдет в Австралию, как фанатики уходят в пустыни, чтобы замаливать там свои грехи, изнуряя себя лишениями. Сохранилась бы его сила, если бы от света до света пришлось бы Джеймсу напрягаться в яме с золотоносным песком?

Все офицеры флота вытренированы и вышколены еще в семьях, а потом в военных училищах и на кораблях. Почти все они близки по складу характеров и телосложению друг другу и чем-то напоминают Джеймсу самого себя. Они, как и Джеймс, измеряют свой подлинные достоинства по послушанию и терпению тех, кем командуют.

Кое-где раз-другой в ответ на барабанную пальбу дальнобойных орудий парового флота попыхивала на стенах пушчонка или трещали фитильные ружья маньчжур. На одну из канонерок, с лодки, внезапно подошедшей к ней в дыму и тумане дождя, неожиданно кинули «вонючие горшки», и там вся команда и офицеры заметались в ужасе. Многие падали, отравленные газами, а лодка исчезла. Бомбардировка города оставалась почти без ответа Она еще будет продолжаться до середины следующего дня. Кантон должен быть загипнотизирован.

«Мне все это так отвратительно, – писал в этот день Элгин своей жене, – что не хочется писать».

На исходе дня Элгин вернулся на «Фьюриос», после поездки на кантонский берег, где саперы заканчивали постройку дощатого помоста на ряжах, для завтрашней выгрузки десантов и артиллерии. Батальон французов с двумя пушками прикрывал их работу, стреляя по стенам Кантона время от времени. Маньчжурские войска на вылазку не решались, а дальнобойных пушек у них не было больше. Дождь крепчал, пышные бородки и бакенбарды мокры на лицах французских солдат, они умело подымают свои ружья и прижимают их прикладами к закрытым клеенками плечам.

Стемнело быстро. Обстрел города продолжался. Молодые матросы на «Фьюриос» переменили прицел и, когда послышалась команда, поданная охриплым голосом, выпалили в глубь пригорода по лачугам. Раздался взрыв бомбы, начался пожар, послышались вопли, там все вспыхнуло, как сухая солома.

– Никто из офицеров и не побеспокоился! – сказал один из «бравых», приободряя своих товарищей. – Это же война.

Нужно было повторить опыт. За убитого товарища кому-то хочется мстить, а вражеского войска не видно, оно попряталось.

– Чего их жалеть! А ну, чин-чин, еще раз…

Со многих кораблей ночью бомбы попадали в густонаселенные пригороды. У «бравых» это называется – сделать фейерверк, пустить бенгальский огонь.

«Синие жакеты» полагают, что чем сильней все разворошишь, тем легче потом будет подбирать ценную добычу. Кое-что тут водится порядочное, как и в Индии. Кто-то от бедноты богатеет. Эти народы, как убеждены солдаты и матросы колониальных войск, чужды иллюзиям и сентиментам. Они любят своих бабушек и дедушек и преданы старшим лишь потому, что желают со временем получить от них какую-нибудь завещанную драгоценность.

Утром «синие жакеты» назначены в десант. Сначала пойдут «бравые» 59-го пехотного полка, а также пенджабцы и бенгальцы в красных мундирах. Но первую карту разыграют французы. Это всех возмущает. «Синие жакеты» оскорблены.

Посол долго не спал Ночью он поднялся. Дождь стих. Капитан обратил его внимание на прибрежное жилище неподалеку от «Фьюриос». У лачуги не было стены со стороны берега. Вид оттуда на реку открыт. С реки все видно, что происходит внутри жилища, как на сцене. Казалось, там давали представление из китайской жизни. При свете плошки сидели на земляном полу отец, мать и дети. Они ужинали, расположившись вокруг низкого столика Китаец поел и стал набивать трубку. Китаянка кормила маленького ребенка.

А в двух кабельтовых рычат пушки дьявольских кораблей, бомбы и ядра летят над крышей лачуги в город, а семья мирных жителей не обращает на все это никакого внимания. Это в то время, когда горят пригороды и близка беда.

– Китайцы – народ с крепкими нервами, – заметил Элгин. Все это зловещие предсказания.

– You?[65]65
  – You? – Ты? Вы? (англ.)


[Закрыть] – яростно спросил капитан.

– Да, сэр!

– Зачем вы сейчас выстрелили по пригороду?

– Орудия сами меняют прицел.

– Как это может быть?

– Стоит прицелиться, как подует ветер и качнет волна, а бомба летит в лачугу.

– Здесь не море и нет качки!

– Этот пароход, как скорлупка. Отдача от орудий, пальба и движение на реке, все оказывает влияние…

Утром началась высадка десантов. Со своей соединенной морской бригадой отправился на баркасах к Кантону сэр Чарльз Эллиот. Полевые пушки на колесах выкатывались с барж на деревянную пристань и ставились под прочное прикрытие. Работали кули. Артиллеристы начали пристрелку. Французы под ударами ракет и «вонючих горшков» штурмовали и громили форт Лин. Они пойдут потом к форту Гох, обойдут Кантон и перережут путь из него на север. Англичане высадятся западней Кантона, часть их пойдет в обход города с запада и к форту Гох для соединения с союзниками.