Текст книги "Государь (сборник)"

Тот, кто пожелает заняться преобразованиями городского устройства так, чтобы они были приемлемы для всех и ни у кого не вызывали протеста, должен сохранить хотя бы следы прежних порядков. Тогда народ не заподозрит изменений существующего строя, даже если новые установления будут совершенно противоположны прежним; ведь в целом люди руководствуются как тем, что есть на самом деле, так и видимостью вещей; в большинстве случаев они даже озабочены скорее наружностью, чем сутью дела. Римляне с самого начала сознавали эту необходимость, поэтому, добившись свободы, они не стали увеличивать число ликторов, служивших раньше одному царю; так что у двух консулов оставалось по-прежнему двенадцать ликторов. Кроме того, в Риме существовал обычай ежегодного жертвоприношения, совершать которое имели право только цари, и так как римляне не хотели, чтобы народ жалел о каких-то празднествах, утраченных вместе с царями, то они назначили для этой цели специального священнослужителя, названного жрецом-царем, и подчинили его верховному жрецу. Таким образом, народ остался при своем жертвоприношении, и у него не было повода сожалеть об отсутствии царей. И так должен поступать всякий, кто хочет, чтобы город распростился с прежними порядками и узаконил новый свободный строй. Новизна воздействует на умонастроение людей, поэтому нужно постараться, чтобы нововведения содержали как можно больше привычного; если новые должности отличаются от прежних и количеством, и мерой власти, и сроком их исполнения, то пусть они сохраняют хотя бы старые наименования. Все это, как я уже говорил, обязательно для того, кто собирается учредить гражданское общежитие в виде республики или монархии; но кто стремится к неограниченной власти, у писателей именуемой тиранией, тот должен поменять все, как будет показано в следующей главе.

Для нового правителя, который возглавил город или государство, лучшее средство удержать власть – это полное обновление, особенно если эта власть непрочна и не служит для перехода к гражданскому общежитию в виде монархии или республики. Обновление состоит в том, чтобы изменить правительственные учреждения вплоть до названия, ввести новые должности, назначить новых людей; сделать богатых бедными, а бедных богатыми, как поступил Давид, когда взошел на трон: «Алчущих исполнил благ, а богатящихся отпустил ни с чем». Кроме того, новый государь должен основывать города и низвергать существующие, переводить жителей с места на место и вообще все переиначить в своей стране, чтобы в ней не оставалось никого, кто не был бы обязан ему своим титулом, чином, званием и состоянием. В качестве примера для подражания ему следует взять Филиппа Македонского, отца Александра, который из маленького царька стал, соблюдая эти правила, государем всей Греции. Пишущий о нем говорит, что Филипп перегонял людей из одной области в другую, как пастухи перегоняют свои стада. Своей крайней жестокостью такой образ действий противен заветам не только христианства, но и человеколюбия вообще; всякий должен бы избегать его и предпочитать частную жизнь уделу царя, столь губительному для людей; но кто не захочет удовольствоваться этой благой участью, тот вынужден ступить на путь зла, если он желает удержаться. Однако люди обычно придерживаются середины, что весьма пагубно для них, ибо они не умеют быть ни вполне добрыми, ни целиком дурными, как будет показано на примере из следующей главы.

В 1505 году папа Юлий II отправился в Болонью, дабы изгнать оттуда род Бентивольо, управлявший городом на протяжении ста лет. При этом папа возымел намерение отнять Перуджу у ее тирана Джампаоло Бальони, поскольку собирался разделаться со всеми тиранами, занимавшими церковные земли. Замыслы папы и его решение не были ни для кого секретом, тем не менее он не стал дожидаться своего войска, чтобы войти в город с надежной охраной, но появился там безоружным, хотя Джампаоло собрал немалые силы для своей защиты. Так, один из необузданных порывов, которыми Юлий II руководствовался во всех своих делах, увлек его без нарочитой охраны в руки врага; однако он увел последнего из города, оставив там губернатора, чтобы вершить правосудие от имени Церкви. Вдумчивые наблюдатели, находившиеся при папе, отметили безрассудство последнего и трусость Джампаоло; трудно было понять, почему он не расправился одним ударом со своим врагом, что принесло бы ему вечную славу и заодно обогатило бы, ибо при папе находились все кардиналы с их сокровищами. Невозможно поверить, чтобы его удерживали благонравие и укоры совести: в груди отъявленного негодяя, жившего с собственной сестрой и перебившего ради власти своих племянников и двоюродных братьев, не могли зародиться никакие благочестивые помыслы; приходится делать вывод, что людям не дано достичь совершенства в доброте и последовательности в злодействе, а если дурной поступок требует величия и некоторого благородства, они не могут на него решиться.

Так Джампаоло, которого не смущала репутация кровосмесителя и отцеубийцы, не сумел или, лучше сказать, не отважился, имея законный повод, на предприятие, которое заставило бы всех восхищаться силой его духа и оставило бы после себя вечную память, потому что он первый показал бы прелатам, сколь малого уважения заслуживают те, кто живет и правит, как они, и величие его деяния затмило бы всякий позор, всякую опасность, из него вытекавшие.

В истории любой республики читатель обнаружит проявления неблагодарности к ее гражданам; но в Риме таких случаев будет меньше, чем в Афинах, да и во всякой другой республике. Причина этого, если взять Афины и Рим, заключается, по-моему, в том, что у римлян было гораздо меньше оснований относиться к своим согражданам с подозрением, чем у афинян. Начиная с изгнания царей и вплоть до Мария и Суллы ни один из римлян не отнимал свободу у своих сограждан; так что не было повода для подозрений, а следовательно, и для несправедливых упреков. В Афинах же все было иначе; после того как Писистрат под благовидным предлогом отнял у них свободу в момент самого расцвета, граждане надолго запомнили горечь рабства и обид и, вернув себе свободу, ревностно следили за тем, чтобы наказывались не только проступки, но даже намеки на них. Это привело к изгнанию и смерти многих выдающихся людей, а также к употреблению остракизма и прочих суровых кар, в разные годы введенных в республике против оптиматов. Так что истинную правду говорят писатели о гражданской жизни: не те народы уязвляют больнее, которые сумели сохранить свою свободу, а те, что только восстановили ее. Кто примет все это во внимание, тот не станет порицать Афины и восхвалять Рим; виной всему необходимость, вытекающая из разнообразия жизни городов. И если глубже вникнуть в этот вопрос, можно увидеть, что когда бы Риму не приходилось расставаться со своей вольностью, как Афинам, то его граждане подвергались бы не менее ожесточенным нападкам, чем афиняне. Об этом можно судить по тем гонениям, которым подверглись после изгнания царей Коллатин и Публий Валерий; первый из них участвовал в освобождении Рима, но, несмотря на это, был изгнан только за то, что звался Тарквинием; второй вызвал подозрение тем, что построил себе дом на Целиевом холме, и тоже чуть не был сослан. Таким образом, можно считать, что римляне, которые выказали столько суровости и подозрительности в отношении этих двух лиц, были бы не более благодарны согражданам, если бы те, как в Афинах, покушались на свободу города еще до его возвышения. Чтобы не возвращаться больше к этому предмету, я выскажу все, что касается неблагодарности, в следующей главе.

Мне кажется уместным в связи с названным предметом рассмотреть, кто чаще бывает неблагодарным, народ или государь. Чтобы подробнее обсудить этот вопрос, замечу, что порок неблагодарности вытекает из скупости или подозрительности. Когда народ или государь посылает своего полководца в поход и тот побеждает, покрыв себя славой, он вправе ожидать награды; если же вместо этого власти, движимые скупостью, наносят ему оскорбление или обиду, по своей жадности не желая вознаградить его, то они совершают непростительную ошибку и заслуживают за это вечного презрения. Но немало государей грешат этим. Причину этого объясняют слова Корнелия Тацита: «Proclivius est iniuriae, quam beneficio vicem dissolvere, quia gratia oneri, ultio in questu habetur»[13]13
  «…Всегда легче воздать за зло, чем за добро. Люди тяготятся необходимостью проявлять благодарность, но с радостью ищут случая проявить мстительность» (лат.).


[Закрыть]. Но когда вождь лишается награды не из-за скупости сограждан, а из-за того, что он внушает подозрение, тогда государь или народ заслуживают некоторого оправдания. В книгах можно сыскать множество примеров такой неблагодарности; ведь если полководец благодаря своей доблести приобрел новые владения или государство, одолел врагов, стяжал себе славу и обогатил своих солдат, то в мнении последних, а также других подданных своей страны и ее врагов он по необходимости приобретает такой вес, что государю, снарядившему его в поход, остается только сожалеть о победе. Честолюбие и ревность коренятся в природе человеческой, как и слепая вера в удачу, так что подозрение, зародившееся у государя вследствие успехов его военачальника, наверняка усугубится из-за какого-нибудь неосторожного поступка или слова последнего. Государь должен позаботиться о своей безопасности; для этого он постарается погубить полководца или подорвать его влияние в войске и в народе и с помощью всяких ухищрений доказать, что не доблесть его была причиной победы, а удача, ничтожество врага или благоразумие других военачальников, участвовавших в предприятии.

Когда войско провозгласило Веспасиана, находившегося в Иудее, императором, Антоний Прим, стоявший с другим войском в Иллирии, перешел на его сторону и прибыл в Италию, чтобы сражаться против Вителлия, правившего в Риме. Антоний блестяще разгромил два Вителлиевых отряда и занял Рим, так что посланному Веспасианом Муциану оставалось только удостовериться в его доблестной победе. В награду за нее Муциан тотчас же отстранил Антония от командования войском и постепенно лишил его какой бы то ни было власти в Риме; тогда тот отправился к Веспасиану, остававшемуся еще в Азии, и встретил у него такой прием, что вскоре умер чуть ли не от отчаяния, лишенный всех своих званий. Подобными примерами изобилует история. На памяти всякого из ныне живущих – великое искусство и доблесть Гонсальво Ферранте, который разгромил французов в Неаполитанском королевстве и отвоевал его для Фердинанда, короля Арагонского. Фердинанд, выехав из Арагона, вознаградил героя следующим образом: прибыв в Неаполь, в первую очередь он вывел армию из подчинения Гонсальво, затем отнял у него крепости, а потом забрал с собой в Испанию, где тот через некоторое время бесславно скончался. В общем, такие подозрения естественны для государей, и им не дано от них избавиться; бесполезно ожидать от них благодарности тому, кто сделал великие приобретения, сражаясь и побеждая под их знаменами.

Если государям суждено быть неблагодарными, то неудивительно, что и народы впадают в этот порок не реже. Ведь у города, живущего по законам вольности, две цели: во-первых, приобретать новые владения, во-вторых, сохранить свободу, и из чрезмерного пристрастия к ним граждане неизбежно впадают в заблуждение. Что касается ошибок, связанных с завоеванием, об этом будет сказано в своем месте. Заблуждения, связанные с заботой о свободе, заключаются, наряду с прочим, в нанесении обиды тем гражданам, которых следует вознаградить, и подозрительности в отношении тех, кому следует доверять. В республике, затронутой разложением, подобные несправедливости служат причиной великих бедствий и зачастую приводят к установлению тирании, как было в Риме при Цезаре, который взял себе силой то, что отняла у него неблагодарность. Однако в неиспорченной республике от них происходят великие блага, сохраняются свободные установления; страх наказания укрепляет в людях добрые нравы и усмиряет их честолюбие. По правде сказать, из всех народов, достигших величия, Рим, по вышеизложенным причинам, был наименее неблагодарным; можно привести только один пример неуважения к заслугам, связанный со Сципионом, ибо Кориолана и Камилла изгнали за обиды, нанесенные ими плебсу. Один из них так и не дождался прощения, потому что всегда питал к народу враждебные чувства, зато другой не только был возвращен на родину, но и был окружен поистине царским поклонением до конца своих дней. Что же касается Сципиона, то никто другой не мог внушить согражданам таких опасений, как он, вследствие необыкновенной силы побежденного им врага, популярности, которую дала ему победа в столь длительной и тяжелой войне, и молниеносности этой победы, наконец, вследствие симпатии, которую снискали ему молодость, благоразумие и другие замечательные качества. У Сципиона было столько достоинств, что даже римские должностные лица опасались его влияния; такая неслыханная в Риме вещь была не по душе умным людям. Бытие Сципиона настолько выходило за рамки обычного, что Катон Приск, которого почитали как святого, первым выступил против него и заявил, что нельзя назвать свободным город, где власти боятся одного из граждан. И если римский народ в данном случае прислушался к мнению Катона, то он заслуживает известного оправдания, о чем я уже говорил выше, как и всякий народ и государь, которого делает неблагодарным подозрение. Завершая это рассуждение, скажу, что если порок неблагодарности имеет два корня: скупость и подозрительность, то народы никогда не были неблагодарными из скупости; в отношении же подозрительности государи далеко их превосходят, ибо у них больше для того оснований, как будет показано ниже.

Чтобы избежать необходимости быть неблагодарным или подозрительным, государь должен сам ходить на войну, как поступали в первое время римские императоры, а в наше время турецкий султан, по обыкновению всех прежних и нынешних доблестных правителей. Когда побеждает сам государь, вся слава приобретения остается за ним, в противном случае она принадлежит другому, и воспользоваться завоеванным можно, только отняв чужую славу, которую государь не сумел себе стяжать, отчего он становится неблагодарным и несправедливым; здесь он, без сомнения, теряет больше, чем выигрывает. Если же по небрежности и неблагоразумию государи предпочитают в праздности оставаться дома и посылают в поход вместо себя своего полководца, то я не знаю, какой им дать совет, кроме хорошо им известного. Что же касается полководца, то поскольку ему, на мой взгляд, непременно придется пострадать от неблагодарности, он может поступать двояко: или, одержав победу, оставить войско и, остерегаясь всяких проявлений честолюбия и дерзости, отдаться в руки своего государя, чтобы тот, отбросив подозрения, мог вознаградить его или хотя бы оставить в покое; либо, если такой путь покажется неподходящим, пусть этот полководец смело примет противоположный образ действий и распорядится так, как будто бы новое приобретение было его собственным, а не его господина. Для этого он должен привлечь солдат и подданных на свою сторону, подружиться с соседями, занять крепости своими гарнизонами, подкупить командиров своего войска, а от тех, кто не пойдет на это, избавиться, и таким образом попытаться наказать своего государя за ожидаемую от него несправедливость. Другого выбора нет, но, как я говорил выше, люди не умеют быть последовательными ни в добром, ни в дурном. Всегда получается так, что, одержав победу, оставить войско они не хотят, а вести себя скромно не могут; употребить жестокие меры так, чтобы это выглядело достойно, они не умеют; таким образом, пока они раздумывают и медлят, нерешительность ведет их к гибели.

Что до республики, то ей, во избежание порока неблагодарности, нельзя предписать то же средство, что и государю, а именно не поручать другим военных походов, ибо республика вынуждена посылать на войну во главе войска своих граждан. Поэтому я посоветовал бы ей подражать во всем Римской республике, которая выказала меньше неблагодарности, чем другие. Причина заключается в принятом там способе правления. Все горожане, как знатные, так и не знатные, ходили на войну, поэтому в Риме всегда было много доблестных вождей, украсивших себя многочисленными победами, и у народа не было повода усомниться ни в ком из них, потому что своим избытком они стесняли друг друга. При этом они оставались столь безупречными и так заботились о том, чтобы на них не пала тень подозрения во властолюбии и чтобы не дать народу повода выступать против них, что при учреждении диктатуры самым славным почитали того, кто скорее слагал с себя эти обязанности. И так как здесь не было места для подозрений, то не возникало и неблагодарности. Итак, если республика не хочет создавать у себя поводов для неблагодарности, пусть подражает Риму; и если ее гражданин хочет избежать этой напасти, пусть поступает подобно римлянам.

Римляне не только, как мы говорили выше, превосходили своим уважением к заслугам другие республики, но были намного осторожней и снисходительней при наказании своих военачальников. Если ошибка допускалась злонамеренно, кара бывала милосердной; если же по неведению – то ее и вовсе заменяли наградой или почестями. Такие меры были хорошо рассчитаны; римляне придавали большое значение тому, чтобы дух их полководцев не был ничем стеснен или угнетен и чтобы никакие посторонние соображения не влияли на их решения; к чему обременять трудное и опасное ремесло другими трудностями и опасностями, ведь тогда с ним не справится никакая доблесть. К примеру, римское войско отправлялось в Грецию против Филиппа Македонского, в Италию против Ганнибала или против тех народов, которых они победили раньше. Серьезные и важные дела, связанные с такими походами, доставляли возглавлявшему их командиру множество хлопот. Если бы к ним добавились еще воспоминания о том, что неудачников приговаривали к распятию или другой казни, то римские полководцы, ввиду стольких опасений, не могли бы действовать решительно. Однако их сограждане считали, что позор поражения является достаточным наказанием для проигравшего, и не желали устрашать его другой карой.

Можно привести случай, когда оплошность не была невольной. Командующие в лагере под Вейями, Сергий и Виргиний, возглавляли каждый свою часть войска; Сергий со стороны ожидаемого нападения тосканцев, а Виргиний – с другой стороны. Вышло так, что когда Сергия атаковали фалиски и другие племена, то прежде чем послать за помощью к Виргинию, он довел дело до разгрома и бегства. Тот, в свою очередь, в ожидании его унижения, предпочел снести поругание отечества и погубить войско, вместо того чтобы прийти Сергию на помощь. Случай поистине прискорбный и примечательный, и он говорил бы не в пользу Римской республики, если бы оба провинившиеся не были наказаны. Но в другой республике им пришлось бы поплатиться головой, здесь же дело обошлось денежным штрафом. Проступок, конечно, заслуживал более суровой кары, но римляне и тут по вышеуказанным причинам решили последовать своим старинным обычаям.

Что касается неведения, то самый яркий пример связан с Варроном, безрассудство которого привело к поражению римлян от Ганнибала при Каннах, когда свобода республики была поставлена под угрозу по нечаянности, а не по дурному умыслу; он был не наказан, а, напротив того, почтен; и при возвращении его в Рим все сенаторское сословие вышло навстречу, чтобы поблагодарить полководца, увы, не за распорядительность в сражении, а за то, что он вернулся домой и не отчаялся в защите Рима. Когда Папирий Курсор хотел казнить Фабия за то, что тот сразился с самнитами вопреки его приказанию, то отец Фабия, наряду с прочими доводами, выдвинутыми им против упорствующего диктатора, назвал и тот, что римский народ никогда не воздавал своим полководцам за поражение тем, чем Папирий хотел воздать за победу.