Текст книги "Государь (сборник)"

Когда консулами в Риме были Тит Квинкций Цинциннат и Гней Юлий Мент, их разногласия приостановили обычный ход всех дел республики. Видя это, Сенат уговаривал их избрать диктатора, дабы исполнить то, исполнению чего мешала их ссора. Но консулы, расходясь во всем остальном, были согласны лишь в своем нежелании назначить диктатора. Тогда Сенат, не имея другого выхода, прибег к помощи трибунов, которые вместе с ним заставили консулов подчиниться. Во-первых, следует отметить полезность трибуната, умерявшего не только те честолюбивые устремления влиятельных лиц, которые были направлены против плебса, но и те, что они питали в своей среде; во-вторых, город никогда не должен допускать, чтобы немногие лица затягивали принятие решений, необходимых для поддержания жизни республики. Скажем, если ты даешь какому-либо Совету право распределять доходы и почести либо какому-то должностному лицу поручаешь некое дело, нужно заставить их выполнять назначенное при всех обстоятельствах, а если они не захотят этого, принудить передать свои права кому-либо другому, в противном случае такой порядок будет негодным и пагубным, как было бы и в Риме, если бы упорству консулов не противостояла власть трибунов. Большой Совет Венецианской республики распределяет почести и доходы; иногда случалось так, что совокупность его членов, побуждаемая гневом или какими-то ложными доводами, отказывалась назначить преемников должностным лицам в городе и во всех тех местах вне его, где они исполняли его власть. Это составляло величайшее неудобство, потому что и сам город, и подчиненные ему земли в один миг лишались законных судей. И пока члены Совета не успокаивались или кто-нибудь их не разубеждал, все дела останавливались. Такое неустройство привело бы к плохим последствиям, если бы разумные граждане не приняли нужных мер; воспользовавшись удобным случаем, они издали закон, что все должностные лица, как внутри, так и вне города, не могут покидать свой пост, пока им на смену не будут избраны другие. Так Совет лишился возможности прерывать течение гражданской жизни и тем самым создавать угрозу для республики.

Благоразумные люди выставляют все свои дела и поступки как собственную заслугу, хотя бы и были понуждаемы исполнить их в любом случае. Такое похвальное благоразумие проявил римский Сенат, когда он решил выдавать общественное жалованье воинам, до того сражавшимся за собственный счет. Сенат убедился, что таким способом невозможно вести долговременную войну, при которой требуется осаждать города и посылать войско в дальние походы; считая необходимым и то и другое, он решил выдавать названные деньги, но это решение, порожденное необходимостью, было представлено как милость. У плебеев оно вызвало такую радость, что Рим ходил ходуном, ибо им казалось, что они получили большой подарок, которого не ожидали и о котором сами никогда бы не попросили. И хотя трибуны старались очернить решение Сената, доказывая, что оно ухудшало, а не облегчало положение плебса, ибо для выплаты жалованья надо было ввести новые налоги, однако им не удалось переубедить плебеев, удовлетворение которых поддерживал способ распределения налогов, принятый Сенатом: самые большие и тяжелые из них были наложены на знать, и они были выплачены в первую очередь.

Из вышеприведенных рассуждений видно, какое доверие приобрела знать у плебса благодаря предоставленной ему милости как в отношении установленного жалованья, так и способа обложения налогом. Если бы нобили продолжали придерживаться такого образа действий, с беспорядками в городе было бы покончено, и трибуны лишились бы своего влияния на плебеев, а следовательно, и своей власти. И поистине, для республики, тем более развращенной, не существует лучшего способа, более мирного и простого, противостоять честолюбию кого-либо из граждан, чем перекрыть перед ним те пути, по которым он, как можно предвидеть, движется к своей цели.

Если бы этот способ был применен к Козимо Медичи, его противники поступили бы гораздо умней, нежели изгоняя его из Флоренции, ведь, переняв его манеру расточать народу милости, соперники выбили бы у него из рук без шума и насилия самое главное его оружие. Пьеро Содерини приобрел свой авторитет во Флоренции единственно тем, что заигрывал с народной массой; это создавало у людей впечатление, что он защитит городскую свободу. И поистине, граждане, завидовавшие его величию, перейдя ему дорогу, поступили бы гораздо правильнее и достойнее, с меньшими опасностями и ущербом для республики, чем вступая в прямое противоборство, которое, губя его, вело к гибели всей республики. Лишив его того оружия, которым он побивал всех (а это им нетрудно было сделать), они могли бы противостоять ему во всех советах и при решении общественных дел в открытую и без всякой опаски. Если кто-нибудь возразит, что, хотя ненавистники Пьеро в самом деле напрасно не лишили его того средства, благодаря которому он приобретал народное доверие, но и Пьеро, в свою очередь, допустил ошибку, не вступив на тот путь, который делал грозным его противника, – то здесь Пьеро заслуживает оправдания, как потому, что ему это было трудно сделать, так и потому, что он не мог вступить на путь, избранный его противниками, то есть на путь поддержки семейства Медичи, не теряя при этом достоинства; пользуясь указанной поддержкой, противники подтачивали его власть, а затем и погубили его. По совести Пьеро не мог на это пойти, потому что тем самым изменил бы делу свободы, защитником которой он считался; кроме того, не имея возможности завязать дружбу с Медичи тайком и в одночасье, Пьеро подвергался большой опасности, ибо, выказав себя сторонником Медичи, он вызвал бы у народа подозрение и ненависть, и тогда его врагам было бы гораздо удобнее расправиться с ним, чем до этого.

Поэтому людям при любом решении нужно рассматривать недостатки и опасности, которые оно таит, и не принимать его, если оно сулит больше риска, чем пользы, невзирая на мнения, существующие в пользу такого решения. В противном случае они могут попасть в положение Туллия, который, желая подорвать репутацию Марка Антония, только возвысил ее. Марк Антоний, считавшийся противником Сената, собрал большое войско, состоявшее в значительной части из солдат, сражавшихся вместе с Цезарем, и Туллий, чтобы отнять у него этих солдат, убедил Сенат наделить полномочиями Октавиана и послать его против Марка Антония вместе с консулами Гирцием и Пансой; по мнению Туллия, услышав, что Октавиан – племянник Цезаря и пользуется его именем, солдаты присоединились бы к нему и Октавиану и покинули Марка Антония; лишившись их поддержки, последний легко мог быть уничтожен. Но вышло все наоборот: Марк Антоний сговорился с Октавианом, который бросил Туллия и Сенат и перешел на его сторону. Это событие и привело к поражению всей партии оптиматов. Предусмотреть же его было нетрудно; не следовало доверять доводам Туллия и забывать о том, что имя, на которое он рассчитывал, принадлежало человеку, рассеявшему с великой славой своих врагов и обретшему власть над Римом; и не надо было ожидать от его наследников или от его соратников поступков, совместимых с понятием свободы.

После завоевания города вейентов в римском народе распространилось мнение, что для Рима было бы полезно, чтобы половина его жителей переселилась в Вейи. В пользу этого говорили, что названный город располагает богатой округой, многочисленными зданиями, расположенными недалеко от Рима, поэтому половина римлян может обогатиться, не мешая, благодаря близкому расстоянию, течению всех гражданских дел. Эта идея казалась Сенату и наиболее мудрым римлянам столь бессмысленной и вредной, что они заявляли о своей готовности скорее умереть, чем согласиться с таким решением. И когда происходило его обсуждение, плебс так разгневался на Сенат, что дело могло дойти до вооруженного столкновения, если бы сенаторы не прикрылись несколькими пожилыми и уважаемыми гражданами, почтение к которым остановило плебеев, и они не дерзнули дальше навязывать свое требование. Здесь следует отметить две вещи. Во-первых, народ, обманутый ложным подобием блага, часто стремится к собственной погибели, и если кто-нибудь, к кому он питает доверие, не объяснит ему, в чем состоит зло и в чем заключается истинное благо, то республика подвергается бесчисленным бедам и опасностям. Если же, волею судеб, народ никому не доверяет, как иногда случается, когда до этого он бывал обманут людьми или самим ходом вещей, – то крах неизбежен. Данте говорит по этому поводу в своем рассуждении «О монархии», что часто народ восклицает: «Да здравствует наша смерть!» и «Долой нашу жизнь!» Подобная недоверчивость приводит к тому, что республики иной раз отказываются от выгодных решений; выше уже говорилось о венецианцах, которые не могли решиться привлечь на свою сторону кого-либо из осадивших их врагов, уступив им ту часть территорий, на которую притязали другие (из-за чего и составился сговор государей против Венеции и началась война), пока дело не закончилось их разгромом.

Таким образом, рассматривая вопрос, в чем легко и в чем трудно убедить свой народ, можно провести следующее различие: сулит ли твое предложение на первый взгляд прибыток или потерю, а также отважным или малодушным выглядит такое решение. И если народу указывают на прибыток, хотя за этим скрывается утрата, либо взывают к его отваге, хотя бы она была на погибель республике, толпа всегда поддастся на уговоры; точно так же ее всегда трудно склонить к решениям, по видимости невыгодным или малодушным, хотя бы на деле они вели к спасению и прибытку. Сказанное мною можно подтвердить бесчисленным количеством примеров как из римской, так и из внешней истории, древней и современной. Именно так в Риме родилось дурное мнение о Фабии Максиме, который безуспешно пытался убедить римский народ, что для блага республики не следует спешить в войне с Ганнибалом и вступать с ним в бой; народ считал это трусостью и не замечал полезности, скрытой в уговорах Фабия, у которого не было достаточных доводов, чтобы подкрепить их; воинственные призывы так ослепляют народы, что, хотя римляне допустили явную ошибку, разрешив начальнику конницы Фабия завязать бой вопреки воле последнего, из-за чего римский лагерь мог быть уничтожен, если бы этому вновь не помешал своим благоразумием Фабий, – они этим не удовольствовались и избрали затем консулом Варрона, единственной заслугой которого были провозглашаемые по всем улицам и площадям Рима обещания разбить Ганнибала, как только он получит полномочия. Из этого вышли битва и поражение при Каннах, чуть не погубившие Рим. Я хочу привести по этому поводу еще один пример из римской истории. Ганнибал пробыл в Италии восемь или десять лет и залил кровью римлян всю страну, когда в Сенат явился Марк Центенний Пенула, человек без роду и племени, хотя и достигший некоего воинского звания, и предложил очень быстро покончить с Ганнибалом или взять его в плен, если он только получит право набирать добровольцев по всей Италии. Сенат посчитал эту просьбу безрассудной, но, полагая, что отказ, если известие о нем распространится в народе, вызовет беспорядки, подозрения и недовольство в отношении сенаторского сословия, дал свое согласие, поскольку опасность, которой могли подвергнуться участники подобного предприятия, казалась меньшей бедой, чем новый взрыв народного негодования; ведь упомянутая идея пришлась бы всем по сердцу, и развенчать ее было бы не просто. Итак, беспорядочная и разрозненная толпа во главе со своим вождем отправилась к Ганнибалу и при первом же столкновении была полностью перебита.

В Афинской республике, в Греции, благоразумный Никий, человек взвешенных суждений, никак не мог доказать народу, что на Сицилию не следует нападать, и когда, вопреки мнению мудрых, поход состоялся, он повлек за собой крушение Афин. Когда Сципион сделался консулом и обещал уничтожить Карфаген, а Сенат под влиянием Фабия Максима не захотел дать ему в управление провинцию Африку, Сципион угрожал обратиться к народу, потому что знал, насколько прельщает людей подобное предложение.

По этому поводу можно привести в пример и наш город, когда мессер Эрколе Бентивольо, командующий флорентийским войском, вместе с Антонио Джакомини разгромил Бартоломео д’Альвиано у Сан Винченти, после чего они решили напасть на Пизу с благословения народа, польстившегося на щедрые обещания мессера Эрколе, хотя многие мудрые граждане были против. Однако они не могли противостоять всеобщему порыву, вызванному хвастливыми обещаниями командующего. Итак, я считаю, что самый простой путь погубить республику, где народ допущен к власти, – это втянуть ее в рискованные предприятия, ибо там, где весомо слово народа, они всегда будут одобрены с готовностью, а противоположные мнения выслушаны не будут. Но если такие предприятия ведут к падению городов, то еще чаще приводят они к крушению карьеры граждан, их возглавляющих, ибо если народ, ожидающий победы, узнает о поражении, то он ищет причину не в бессилии или неудачливости военачальника, а в его злонамеренности или бездарности, и чаще всего дело кончается его убийством, заточением или изгнанием; так поступали со множеством карфагенских и афинских полководцев. Прежние их победы при этом не помогают, потому что память о них стирает теперешнее поражение, как и произошло с нашим Антонио Джакомини, который, обманув ожидания народа и не взяв Пизу, вызвал такое народное недовольство, что, невзирая на все его былые достижения, остался в живых только благодаря снисхождению лиц, стоявших у власти, ибо у народа не осталось никакого сочувствия.

Второе примечание к тексту, изложенному в предыдущей главе, состоит в том, что наилучшее средство, дабы утихомирить разъяренную толпу, – это воздействие на нее какого-либо влиятельного и уважаемого человека; не случайно Вергилий говорит: «Tum pietate gravem ac meritis si forte virum quem conspexere, silent, arrectisque auribus adstant»[27]27
  Но лишь увидят, что муж, благочестьем и доблестью славный, Близится, все обступают его и молча внимают» (лат.).


[Закрыть].

Поэтому начальствующий над каким-либо войском или в каком-либо городе, где возникают беспорядки, должен выказать перед народом как можно больше снисхождения и достоинства, окружив себя всеми знаками своего высокого звания, внушающими уважение. Несколько лет тому назад Флоренция разделилась на два лагеря, Монашествующих и Озлобленных; дело дошло до вооруженного столкновения, и в нем потерпела поражение первая из партий, к которой принадлежал Паолоантонио Содерини, который в те времена пользовался большим уважением в городе. Во время волнений вооруженные люди ворвались в его дом с целью грабежа, а там случайно находился брат хозяина, в ту пору епископ Вольтерры, а ныне кардинал мессер Франческо. Услышав шум и увидев толпу, он надел самую богатую одежду, поверх облачился в епископские ризы, вышел навстречу нападающим и остановил их своим видом, а также речами; разговор об этом событии долгое время не прекращался в городе. Итак, я заключаю, что нет ничего более надежного и полезного для усмирения возбужденной толпы, чем появление человека, который выглядит и держится с достоинством. Из вышеприведенного места видно, с каким упорством римский плебс настаивал на принятии решения о походе в Вейи, ибо считал его выгодным и не видел скрытого за ним вреда, и вызванные этим беспорядки вылились бы в великую смуту, если бы Сенат с помощью достоуважаемых и имеющих вес людей не укротил это неистовство.

Хотя выше уже достаточно говорилось о том, чего следует опасаться в развращенных городах, мне кажется все же нелишним рассмотреть одно решение Сената относительно обета, данного Камиллом, согласно которому десятая часть добычи, захваченной в Вейях, предназначалась Аполлону. Однако эти трофеи оказались в руках плебеев, и, не имея возможности собрать и оценить их, Сенат издал указ, чтобы каждый предоставил на общественные нужды десятую часть захваченной добычи. И хотя это решение не было исполнено, потому что Сенат изменил свое намерение и другим способом удовлетворил Аполлона, на радость плебеям, тем не менее оно говорит о том, насколько Сенат верил в их добрые качества и был убежден, что никто не уклонится от выплаты, предписанной ему указом. В то же время мы видим, что плебеи не подумали обойти указ, заплатив меньше положенного, но предпочли открыто выразить свое недовольство. Этот пример, как и многие из вышеприведенных, показывает, сколь честным и набожным был народ и сколько добра можно было ожидать от него. И поистине, ничего хорошего нельзя ожидать там, где такая добропорядочность отсутствует, в том числе в развращенных на сегодняшний день странах, прежде всего и меньше всего в Италии, а также во Франции и Испании, на которые отчасти распространяется названная испорченность. А если в этих странах не заметно таких беспорядков, которые в Италии стали повседневностью, то это вызвано не столько добропорядочностью народов, которой чаще всего и в помине нет, но наличием короля, поддерживающего их единство не только собственными усилиями, но и с помощью существующих в этих королевствах порядков, еще не утративших свое действие. В Германии хорошо заметно, как набожность и неиспорченность ее народов ведут к тому, что там много свободных республик, строго охраняющих свои законы, так что никто ни изнутри, ни снаружи не дерзает на них посягать. И чтобы доказать, что они в значительной мере сохранили старинную добродетель, я хочу привести пример, подобный указанному случаю с Сенатом и римским плебсом. Названные республики, когда им надо израсходовать на общественные нужды какую-то сумму денег, имеют обыкновение через соответствующих должностных лиц или через свои советы облагать всех жителей города налогом на имущество в размере одного или двух процентов. Если подобное решение принято, то, «согласно тамошним порядкам», каждый человек предстает перед сборщиком налога и, поклявшись выплатить требуемую сумму, опускает в стоящий для этой цели сундук столько, сколько ему подсказывает совесть, и никто другой в этом деле не участвует. Отсюда можно вообразить, сколько благочестия и благонравия сохранилось в этих людях. При этом надо полагать, что всякий платит, сколько с него спрашивают, потому что в противном случае налог не принес бы тех денег, которые по старинному обычаю думали собрать; тогда обман раскрылся бы и прежний способ пришлось бы отменить. Такое добронравие тем более удивительно в наше время, что встречается оно чрезвычайно редко, собственно говоря, только в этой стране.

Происходит это от двух причин: первая состоит в том, что упомянутые народы мало сносились со своими соседями – те их не посещали, и сами они не стремились на чужбину, довольствуясь тем добром, питаясь той пищей и надевая ту одежду, которые приняты у них на родине. Это устранило надобность в каких бы то ни было сообщениях и преградило путь всякой испорченности, ибо им не пришлось перенимать нравы французов, испанцев или итальянцев – народов, которые развратили весь мир. Вторая причина заключается в том, что республики, сохранившие незыблемые гражданские устои, не позволяют своим подданным вести образ жизни на манер дворян, а, напротив, поддерживают между ними равенство и враждуют с дворянами и господами, живущими рядом с ними; и если кто-то из последних попадает к ним в руки, они истребляют их как разносчиков испорченности и возмутителей спокойствия. Чтобы объяснить, что означает слово «дворянство», скажу, что дворянами называют бездельников, живущих обильными доходами и нисколько не заботящихся ни о возделывании земли, ни о каких-либо других насущных занятиях. Присутствие их губительно во всякой республике и во всякой стране, но опаснее всего те из них, кто, помимо имений, распоряжается собственными замками и подданными, которые им подчиняются. Последние два типа людей заполонили королевство Неаполитанское, Рим, Романью и Ломбардию. Вот почему в этих провинциях никогда не бывало республик и вообще никакой политической жизни, ведь такого рода люди враждебны всякой гражданственности. В подобной провинции при всем желании невозможно ввести республику, и если бы кому-то довелось переустраивать ее по своему усмотрению, он был бы вынужден создать там королевство. Причина в том, что если законов недостаточно, чтоб остановить разложение материи, наряду с ними следует применить и высшую силу, каковой является королевская десница, своей неограниченной и чрезвычайной мощью обуздывающая чрезмерное честолюбие и испорченность влиятельных лиц. Эти соображения подтверждаются примером Тосканы, где на маленьком клочке земли издавна существовали три республики: Флоренция, Сиена и Лукка. Прочие же города этой провинции хотя и находятся в подчинении, но по их духу и по их порядкам видно, что они хотели бы сохранить или сохраняют свою свободу. Все дело в том, что в этой провинции не было владельцев замков и вовсе не было или было очень мало дворян и всегда присутствовало равенство, так что человек разумный и сведущий в старинной государственности легко установил бы здесь гражданский образ жизни. Но к великому несчастью этих мест, до сих пор не отыскался тот, кто смог бы или знал, как это сделать.

Из этого рассуждения следует такой вывод: у того, кто захочет основать республику там, где много дворян, ничего не выйдет, пока он их всех не уничтожит; а у того, кто хочет основать королевство или принципат там, где преобладает равенство, ничего не получится, пока он не выберет среди граждан людей беспокойных и честолюбивых и не сделает из них дворян, только не по званию, а на деле, раздав им замки и усадьбы и снабдив их имениями и людьми. Тогда, окружив себя ими, он сохранит с помощью этих дворян свое могущество, а они с помощью государя удовлетворят свое честолюбие; прочим же останется сносить то иго, которое только насилие и ничто другое не может заставить снести. Но если при этом соблюдать меру между теми, кто применяет насилие, и теми, кто его терпит, то каждый человек примирится с отведенным ему положением. Однако, поскольку сделать из страны, пригодной для устроения королевства, республику, а из той, что пригодна для основания республики, – королевство, под силу только людям редкого ума и влияния, то из многих желавших этого мало кому удалось добиться цели. Ведь величие подобной задачи так устрашает людей и создает для них столько преград, что они опускают руки в самом начале.

Думаю, мое мнение о том, что там, где есть дворяне, нельзя устроить республику, кажется противоречащим опыту Венецианской республики, в которой все государственные должности отведены только дворянам. На это можно ответить, что в названном примере нет никакого противоречия, ибо дворяне этой республики являются таковыми больше по званию, чем на деле; от своих имений у них нет больших доходов, а богатства их основаны на торговле движимым имуществом. Кроме того, у них нет замков и прав распоряжаться собственными подданными; дворянское звание для них является лишь почетным и уважаемым титулом и ничего не говорит о тех вещах, благодаря которым в других местах дворянство выделяется из всех. В Венеции, как и во всех республиках, где сословия различаются по названиям, население делится на дворян и народ; здесь принято, что дворянам принадлежат или могут принадлежать все почетные должности, прочие же этого вовсе лишены. Но от этого не происходит беспорядков в городе по причинам, которые уже указывались выше. Итак, пусть основатель республики создает ее там, где существует или вводится преобладающее равенство, и, напротив, пусть устанавливает принципат там, где царит неравенство, иначе в устраиваемом государстве не будет соблюдена мера и проживет оно недолго.