Текст книги "Взлет и падение ДОДО"

– В мое время все немного иначе, – только и говорит он.

Здесь Темза поворачивает к югу, и я, заслышав возглас лодочника: «Эй, кому на запад?» – сразу его окликаю.

– Перевоз будет стоить нам пенни, – говорю я Тристану. – Ты их заплатишь из тех денег, что я так ловко выманила для тебя у моего неумного кавалера.

Лодочник перевозит нас на другую сторону без особых злоключений. Тристан платит пенни, и вот мы уже в квартале от Кинг-стрит, под стеной дворца Уайтхолл, а прямо перед нами – таверна «Колокол». Одна из трех таверн, куда придворные победнее захаживают поесть, выпить, а иногда и кое за чем еще. Я предпочитаю Саутуарк, где мне все привычно и где я не привлекаю лишнего внимания, но, как вашей милости ведомо, немало времени провожу и здесь.

Последние гости уже заканчивали обед, так что в таверне царило затишье, странное после шумной суеты улиц и Темзы. Я кивнула Мэри, тамошней служанке. Мэри кивнула в ответ, затем приметила Тристана, подняла брови и глянула на меня одобрительно. Я подбежала к ней и спросила шепотом:

– Сэр Эдвард Грейлок здесь? Ты говорила, он часто у вас обедает.

– Да, здесь, и вы удачно пришли – он как раз доедает свою баранину.

Мэри кивнула на малого лет тридцати, который сидел один за столом подле двери; напротив него на другой стороне стола еще стояли неубранные остатки чьей-то трапезы. Был он высок, изящной наружности, но уж какой-то чересчур бледный и хрупкий – казалось, сильный порыв ветра его сломит. Волнистые каштановые волосы и розовые щеки придавали ему почти девичью красоту. Мне он был знаком по тем вечерам, которые я проводила с его знакомцами. Я, в свою очередь, сделала знак Тристану.

И тут Тристан начинает завоевывать мое доброе мнение. Ибо приступает он к сэру Эдварду с видом разом почтительным и развязным, чуть сгибает одно колено, склоняет голову, снимает шляпу и опускает к правой ноге, целует себе левую руку, молвит: «Дай вам Господь доброго дня, милорд» – и тут же застывает, точно каменный, в ожидании, когда сэр Эдвард его заметит.

Сэр Эдвард поднимает взгляд от бараньего пирога, смотрит на Тристана и, возможно, не хуже Мэри отмечает его мужское пригожество.

– Приветствую, сэр, – молвит он, не зная, какого Тристан звания, потому как по его сборному платью этого не угадаешь.

– Нижайше прошу снисхождения, милорд, – говорит Тристан так, будто и не из эпохи и краев, где не ведают гнета английской знати. – Я солдат удачи с острова Мэн и молю вас о милости.

Сэр Эдвард не велит ему убраться прочь, так что Тристан продолжает довольно твердым голосом:

– О вас говорят как о друге графа Камберлендского, с коим я желал бы свести знакомство, но не имею способа быть ему представленным.

– А сами вы кто, сэр? – спрашивает сэр Эдвард любезно, продолжая внимательно его разглядывать.

– Я зовусь Тристан Лионс, и я авантюрьер с острова Мэн, недавно возвратился с Явы.

– Авантюрьер? – переспрашивает сэр Эдвард в некоторой растерянности, затем любезно указывает на стул напротив себя. – Прошу садиться. Какое у вас дело до графа?

– Сэр, на Яве я свел знакомство с людьми графа Камберлендского и услышал от них о некоем выгодном предприятии, управление коим поручено графу, его олдерменам и рыцарям.

– Да, Ост-Индская компания, – отвечает сэр Эдвард.

– Истинная правда, милорд. Все мои друзья в дальних краях, и я не успеваю написать им и попросить рекомендаций до того, как граф отрядит сэра Джеймса Ланкастера в следующее плавание. Я был бы премного вам обязан, если бы вы сочли возможным меня представить. Я не могу измыслить лучшего вложения для полученного мною наследства.

Тут я чуть не расхохоталась, ибо Тристан говорил без всякого чувства, а так, будто он вырезан из торфа и лишь наполовину оживлен. Но далее, Ваша милость, он принялся расписывать яванский перец в таких выражениях, что, ей-ей, у меня потекли слюнки, хоть я этой пряности в жизни во рту не держала. И я, зная его истинное намерение, только дивилась ловкости, с какой он это намерение скрывает и ведет речь так, будто и впрямь хочет вложиться в предприятие графа Камберлендского, а не склонить к тому сэра Эдварда.

Сэр Эдвард говорит, он-де сожалеет, но сэр Джеймс отплыл еще в апреле, а Тристан просит его извинить и спрашивает, нельзя ли все же как-нибудь вложить средства в следующую экспедицию?

Затем он продолжает и, будто бы просто размышляя вслух, принимается расписывать чудеса Ост-Индии. Особливо он восхваляет пряности под названием куркума и шафран, которые идут на ласкающую взор желто-рыжую краску для шелка и хлопка – и ту и другую ткань в изобилии производит Ост-Индия. И сэр Эдвард ловит каждое слово, а затем говорит, что он-де и сам склоняется к тому, чтобы поговорить с графом о подобном вложении, а если Тристан придет снова дня через два, то он, сэр Эдвард, охотно ему ответ графа передаст. Тристан рассыпается в благодарностях, превозносит сэра Эдварда так, будто сэр Эдвард – король, а он, Тристан, крестьянин, и так продолжается до тех пор, покуда я (не получив за все время ни одного взгляда от сэра Эдварда), не увожу его из таверны.

Однако прежде Тристан, к самой моей чувствительной признательности, успевает шепнуть сэру Эдварду, что в Тиршитской пивоварне, в Саутуарке, можно найти наиприятнейшие тайные утехи.

– Ловко ты обстряпал свое дельце, – молвила я, когда мы шли назад к реке. – Отчего ты заговорил про краску для ткани? И отчего это его так зацепило?

– Он обручен с одной фрейлиной, – сказал Тристан. – Мы изучали ее портреты. Она очень любит этот оттенок, которого трудно добиться английскими или даже европейскими красителями. Женятся они, похоже, не только по расчету, но и по любви, и я предположил, что, коли так, он должен знать ее вкусы, а также захочет ей угодить. Сдается, я угадал верно.

– Да, – согласилась я. – Хоть и не по такой любви, чтобы отказаться от тайных утех. Так что благодарствую.

– Мне подумалось, это наименьшее, чем я могу отплатить за потраченное тобой время.

Мы шли узеньким проулком к широкой улице. Тристан мог бы пропустить меня вперед и тогда, возможно, все обернулось бы иначе. Однако для него разговор, видать, был так важен, что он хотел непременно идти бок о бок, заглядывая мне в лицо. Он пытался втиснуться в проулок, для двоих чересчур узкий, и при этом задел – я не хочу сказать толкнул, просто чуть коснулся плечом – щегольски разодетого говнюка, который подпирал стену и сосал длинную трубку. Физиономия у него была длинная и унылая – небось не получил аудиенции у старухи Елизаветы, как сулила ему маменька. Тристан ничего не заметил, но я краем глаза видела, что говнюк глянул на него пристально.

– Я буду рада завязать с тобой деловые отношения, Тристан Лионс, – молвила я. – Чай, мы оба с тобой можем быть друг другу полезны. Так что будешь в Саутуарке, заглядывай.

Он не ответил, только посмотрел мне в лицо. А я посмотрела на него, ибо мне нравилось любоваться его пригожими чертами. Но в то же время я через плечо покосилась на щегольски разодетого говнюка, который отлепился от стены и теперь мерил моего спутника взглядом.

Я крепко взяла Тристана под руку и потянула прочь.

– Что такое? – спросил он, озираясь.

Когда мы отошли достаточно далеко от щеголя, чей нездоровый интерес Тристан только что привлек, я молвила:

– Любопытствую, о чем ты думаешь.

Как вы догадались, сударыня, я желала вызнать, известно ли Тристану про Нити и все прочее.

– Показался ли я тебе знакомым, когда ты впервые меня увидела?

Значит, да. Что-то он знал.

– Не будем зря тратить слов, – молвила я. – Тот, кто тебя перенес – тот, кто измыслил весь этот план, – отлично знает, что не довольно совершить что-либо в одной лишь Нити. Оттого-то ты и готовился. Учился произносить мое имя. Смотрел на картины и примечал, какого там цвета ткани.

– Бесполезно было бы это отрицать, – ответил он, кивая точеным подбородком.

– В это самое мгновение я во многих других Нитях иду с тобой по той же улице и веду ту же беседу.

– Да, насколько я понимаю.

– Верно ты понимаешь, и для меня не великий труд просновать в те Нити – или снайхе, как называем мы их на моей родине – дабы встретить тебя там и вновь насладиться твоим приятным обществом.

– Я желал бы этого всей душой, – ответил он. – Есть ли здесь и другие, с кем я мог бы работать?

– Не наглей, любезный. Давай прежде посмотрим, можешь ли ты быть полезен мне, а дальше я решу, захочу ли тобой делиться.

– Коли ты будешь моей союзницей, это вполне возможно. Подумай, что я могу тебе предложить.

– Подумаю, – заверила я. – Уже думаю. А покамест, коли у тебя есть толковая ведьма, скажи ей, пусть на другой раз перенесет тебя во вчерашний день.

– А что?

– Сегодня понедельник. Явись ты вчера, все были бы на воскресной службе. Не то что я против видеть тебя голым в моей каморке при всяком твоем посещении, но тебе же проще, коли это будет происходить без лишнего шума.

– Ты готова пропустить службу, чтобы меня встретить?

– Если заплатишь за меня штраф за непосещение церкви в воскресный день, – сказала я и, поскольку он вроде бы задумался, продолжила: – Нет, дорогой, не могу. Мне нельзя уклоняться от религиозного долга, и без того подозрительно, чего это я, ирландка, поделываю здесь, в то время как Ирландия с оружием в руках поднялась против англичан. Но ты ни к одному приходу не приписан, так что тебя на службе никто не хватится. Явись в воскресенье. Где лежат рубахи и подштанники, ты уже знаешь, так что оденься и жди меня.

Мы шли по Кинг-стрит к Уайтхолльской пристани, где я рассчитывала взять лодку. Отлив уже закончился, так что лодки шли на восток без всякого труда. Я замедлила шаг и огляделась.

И тут кто-то сильно толкнул меня сзади.

Я покачнулась, мой башмак зацепился за прореху в нижней юбке, и я рухнула на колени. Тристан куда проворнее, нежели я ждала, подхватил меня и поднял на ноги. Но при этом он оттолкнул грубияна, из-за которого я чуть не растянулась посреди улицы. К тому времени как я пришла в себя, грубиян уже развернулся к Тристану, и я узнала в нем давешнего говнюка.

Щеголь этот, почти такой же худосочный, как сэр Эдвард, тут же отступает на шаг, берется за рукоять шпаги и вытаскивает ее из ножен примерно на два пальца. Люди, идущие к пристани и с пристани, огибают его чуть подальше, но в остальном продолжают спешить по своим делам.

– Мерзавец! – гневно восклицает щеголь. – Как ты посмел так грубо ко мне прикоснуться?

Тристан замирает.

– Доброго вам дня, милорд, прошу извинить мою неловкость.

– Как скоро вы объяснитесь, возможно, извиню.

Тристан моргает, затем говорит:

– Дама, которую вы чуть не сбили с ног, моя сестра. Коли изволите, я предпочел бы разойтись миром.

Щеголь изумленно смотрит на Тристана и хохочет ему в лицо.

– Что, обычная потаскуха? Уличная девка? Вы подло лжете, никакая она вам не сестра. Это она должна принести извинения, что попалась мне на пути. – Он поворачивается ко мне и требует: – Проси извинения!

– Она ни в чем перед вами не провинилась, – очень спокойно говорит Тристан.

– Не надо, Тристан, – молвлю я с лучшим моим лондонским выговором, что Тристан удивленно отмечает. Ему хватает ума понять, что я делаю это не без причины. – Молю меня извинить, милорд, – говорю я щеголю. – Я не услышала ваших шагов.

Тристан молчит, но на лице его отражается досада, и говнюк, приметив это, выдвигает шпагу чуть дальше.

– Задевает ли вас мое обхождение с этой шлюхой? – вопрошает он.

– Ничуть, – говорю я.

– Молчи, потаскуха. Ответьте мне сами, сэр, признайте, что эта девка передо мной виновата, и вы тоже, уже тем, что вздумали за нее вступиться. Скажите это все и попросите извинений.

Теперь я узнаю говнюка – он ходил в «Тиршит» к моей товарке Мораг из Каледонии. Ох уж и натерпелась она от этого злого урода. Не извинений он хочет от Тристана, а поединка.

Тристан внешне спокоен, но я чувствую, что он готов сблевать от ярости.

– Дабы сохранить мир во имя ее величества, я приношу мои самые искренние извинения, – говорит он, чем, разумеется, лишь распаляет гнев щеголя.

– Коли вы приносите извинения по этой причине, я их не принимаю, – говорит он. – Я требую, чтобы вы признали себя виновным в оскорблении дворянина. А теперь еще и в дерзости. – Он полностью вытаскивает шпагу из ножен. – Желаете отведать стали? Быть может, тогда вы припомните свои манеры?

– Я безоружен, – отвечает Тристан все еще спокойно.

– И что с того? – глумится дворянин.

– Станете ли вы нападать на безоружного?

Тот снова хохочет.

– Тем легче на него напасть, не так ли?

Вокруг народ все так же спешит, но несколько лодок уже отошли. Я хочу переправиться, покуда прилив нам благоприятствует, и уж точно не хочу, чтобы мы застряли здесь.

Дворянин оглядывается, будто ожидает увидеть толпу восторженных зрителей.

По правде сказать, все обходят нас сторонкой, за двумя исключениями. Чуть поодаль остановился и внимательно за всем наблюдает джентльмен с длинной и узкой желтой бородой, в платье, которое на первый взгляд кажется темным, а присмотришься и видно, какое оно богатое. Ближе, шагах в трех позади говнюка, стоит другой придворный. По виду он годится ему в отцы, а одет так, будто возвращается с голландских похорон.

– Однако я буду счастлив дать преимущество тому, кто отчаянно в нем нуждается, – объявляет говнюк. – Джордж, – говорит он старому пню в брыжах, – одолжите-ка этому мерзавцу тот ржавый мясницкий нож, что болтается у вас на перевязи. Я взыщу извинения кровью.

Весьма неучтиво аттестовал он шпагу Джорджа, хотя та, на мой взгляд, представлялась вполне достойной, однако Джордж не оскорбился; полагаю, они старинные знакомцы, и Джордж от него кормится.

– На вас снова наложат штраф, Герберт, – говорит Джордж, который, при своих неюных летах и траурном платье, выглядит куда более грозным бойцом.

– Штраф – безделица, – весело отвечает Герберт. – Одолжите ему свою шпагу.

Джордж отбрасывает полу плаща и достает оружие того же дедовского фасона, что и его платье: тяжелый палаш, какие протестанты в наших краях носят на страх ирландцам. Он протягивает его рукоятью вперед Тристану, тот не берет.

– Прошу вас принять мои извинения за все прозвучавшие слова, – говорит Тристан. – У меня в Саутуарке недужная мать, и мне надобно быть у нее через час.

– Если ее недуг достаточно тяжел, вы встретитесь с ней на небесах куда скорее, – отвечает Герберт. – Берите шпагу.

Тристан не двигается с места.

Герберт без предупреждения наносит удар – не будь Тристан так проворен, остался бы без носа. Однако мой сакс уворачивается от шпаги, точно стрекоза от птицы, хватает из руки Джорджа палаш и направляет Герберту в лицо. Старина Джордж, не будь дурак, пятится, освобождая им место. Проходящая прачка испуганно вскрикивает и отбегает. Внезапно я вижу, что, кроме нас четверых, на ступенях пристани ни души. Меня под жарким сентябрьским солнцем прошибает пот.

Бой получился яростный, но короткий. Там, откуда Тристан, шпаги точно в ходу, потому что движется он уверенно и красиво. Однако шпаги там, я чай, другие. Он фехтовал, словно танцует, как будто разучил каждое движение, а Герберт – хоть и уступал ему изяществом и силой, настолько свыкся со своим оружием, что для него фехтовать было как идти или есть.

Сражаясь, они сперва взбежали на две ступеньки, потом спустились. В наших краях народ собрался бы посмотреть, а тут горожане спешили мимо по улице, а те, что в лодках, продолжали путь к Вестминстерской пристани или ближайшей отмели. Герберт орудовал своей тонкой шпагой, как итальянский учитель фехтования, быстро поводя клинком туда-сюда, и Тристан мог только парировать удары тяжелым палашом, казавшимся огромным даже в его сильной руке.

И внезапно палаш отлетает в сторону, а Тристан лежит спиной на каменных ступенях, пришпиленный шпагой Герберта – она проткнула джеркин, дублет и рубашку рядом с его шеей и вошла в шов между ступенями. Тристан ошарашен: он не ждал от Герберта ни такой прыти, ни такой ловкости.

– Поддаться на такой легкий, такой старый прием, – фыркает Герберт. – Глупейшая ошибка – и роковая.

И тут ему на запястье спокойно, но твердо ложится рука в перчатке. Перчатка тончайшей белой кожи, с искусной вышивкой.

Для Герберта это была полнейшая неожиданность. Для меня тоже. Мы оба подняли взгляд и увидели джентльмена, которого я приметила минуту назад – богато одетого господина с острой желтой бородой.

– Кто вы, сударь, и как посмели? – вопросил Герберт, силясь освободиться, но рука в белой перчатке держала крепко.

– Я зекундант этого джентльмена, – промолвил господин с желтой бородой. Выговор у него был как у немца. Он покосился на Джорджа, затем его глаза вновь обратились на Герберта. Вернее сказать, глаз, ибо шляпа его, высокая и широкополая, как у молодых франтов, была надвинута низко, скрывая левую половину лица.

– У фас есть зекундант, – продолжал немец, вновь кося левым глазом на Джорджа, – и по чтимой традиции фашему противнику на дуэли тоже положен зекундант. Не так ли?

– Так, – признал Герберт, – но вы даже не знаете этого мерзавца.

Немец пожал плечами, дав мне возможность полюбоваться изысканным шелковым подбоем своего плаща.

– Это не отменяет традиций чести. Что ви прекрасно знаете. Как человек чести. – И немец обвел взглядом зрителей, которые успели собраться за время перерыва в дуэли. Алое перо на его шляпе качнулось сперва в одну сторону, потом в другую. Герберт увидел, что свидетелей много и среди них есть джентльмены – которые смогут дать показания под присягой и которым судья поверит.

Вмешательство немца возымело действие – запальчивость Герберта пошла на убыль. Он глянул на Тристана.

– Спроси у своей няньки, как уберечь шкуру в следующий раз. Но прежде принеси мне извинения. Мерзавец.

Немец отпустил руку Герберта, повернулся и ушел в толпу.

– Приношу извинения, – процедил Тристан, распростертый на ступенях.

– За что именно, сударь?

Тристан мгновение молчал, будто силился вспомнить свои провинности.

– За то, что был столь дерзок к человеку более высокого звания.

– Извинения приняты. – Герберт выдернул шпагу, распрямился и небрежно убрал ее в ножны. – Если это повторится, я проткну тебе глотку, а не одежду, – добавил он и сделал знак Джорджу (который поднял со ступеней палаш и теперь проверял, не поврежден ли клинок). Они спустились к воде, взяли следующую лодку и отбыли вниз по течению.

Тристан вскочил еще до того, как я успела протянуть ему руку, и ошарашенно затряс головой.

– Что ж, это урок, – пробормотал он себе под нос. – Сценическое фехтование не совсем то, что надо. – Он ободряюще улыбнулся мне. – Очень плодотворный был день.

Итак, Ваша милость, мой рассказ подходит к концу. Мы пересекли реку, вернулись в пивоварню, и я перенесла Тристана обратно в его время – куда дальше в будущее, нежели я думала, за сотни лет, судя по всему. Украденный наряд Неда Аллена я оставила у себя для следующего раза.

На этом пока все о Тристане Лионсе, которого я наверняка увижу во многих других снайхе, когда в них просную.

В заключение позвольте сообщить Вашему величеству, что в Лондоне вроде бы еще не прознали о намерении испанцев высадиться в Кинсейле, что лорд Рич развелся со своей женой, Пенелопой Деверё, сестрой изменника Эссекса, за амуры с Маунтжоем, известным вам также как Чарльз Блаунт, а равно как «наместник Ирландии», от которого она родила нескольких внебрачных детей. Сын у них только один, Маунтжой Блаунт, сейчас четырех лет, но я намереваюсь наложить на него проклятие, дабы дети его рождались либо мертвыми, либо слабоумными, так что их род пресечется.

А теперь я с выражением величайшей любви и почтения к Вашему величеству закончу свое послание, ибо сегодня мне предстоит единственная радость, какую я себе позволяю: целая сладостная ночь в объятиях возлюбленного. Жизнь моя целиком состоит из тайн, что я храню либо раскрываю на Вашей службе; надобно же и моей душе иметь хоть одно свое маленькое сокровище.

Где бы я ни была, близко или далече, пусть меня достигают лишь добрые вести о Вашей милости, миледи Грайне! Остаюсь всегда Ваша, Грайне в Лондоне.

Диахроника

день 352

В которой мы не справляемся снова, не справляемся лучше

Я осталась в ДОДО с намерением не уходить, пока Тристан не вернется. Что, если наши изыскания касательно ведьмы Грайне оказались неверны? Что, если она напутала и отправила его в другое место или в другое время? По большому счету смысла торчать здесь не было, но я все равно ничем не могла заниматься. Я продолжала смотреть нашу базу данных, хотя погода на улице стояла чудесная – совсем не такая, как сейчас за окном, хотя тоже июль и климат такой же, умеренный. Прошел целый день. Эржебет придумала купить себе подержанный велосипед из средств, которые Тристан выдавал ей на расходы (она называла это «деньги на булавки»), и начала составлять маршрут завтрашней поездки к озеру Уолден-Понд на случай, если Тристан не вернется. Она, видимо, надеялась, что он задержится в прошлом. Фрэнк и Ребекка, уехавшие домой вскоре после того, как Тристана перенесли в ВиМН, позвонили и пригласили нас на обед. Мне это показалось чересчур обыденным для наших чрезвычайных обстоятельств, и я отказалась, но Эржебет, слышавшая наш разговор, настоятельно потребовала перезвонить и сказать, что она приедет одна.

Звуковой сигнал на панели управления известил, что дверь ОДЕКа открывается. У Эржебет вытянулось лицо.

– Вернулся, – проговорила она так, будто Тристан сделал это с единственной целью испортить ей отдых. – Теперь придется брать на обед и его.

– Неужели вы не хотите узнать, что произошло?

Я подошла к стеклянной стене и поглядела на ОДЕК, потом сообразила, что Тристан будет голый, и вернулась на место. У нас был интерком, чтобы разговаривать через стену, и я его включила.

– Тристан? Ты как?

– Дай мне секундочку. – Он еле ворочал языком, как пьяный. – На самом деле дай мне пять секундочек.

– Посмотри на себя, улыбаешься как девчонка, – проворчала Эржебет. – Меня огорчает, что ты совсем не учишься себя вести.

– Вы не хотите узнать, как все прошло? – снова спросила я.

Она фирменным движением передернула плечами.

– Как бы ни прошло, это лишь первый раз. Ему еще возвращаться и повторять все снова. Что-нибудь интересное будет не раньше, чем через несколько дней.

– Я звоню Ода-сэнсэю, – сказала я, злясь на Эржебет, чего со мной обычно не бывало. Меня переполняла энергия, и непонятно было, куда ее направить. Я послала эсэмэску; Ребекка ответила, что они, конечно, сейчас же приедут.

Мы собрались в офисе рядом с ОДЕКом, где теперь проводились отчеты и инструктажи. Тут было оборудование для аудио– и видеозаписи, хотя мы еще не привыкли его включать. Туда только что вошел Тристан, пахнущий дезинфицирующим душем. Он снова переоделся в джинсы и футболку, а мокрое полотенце накинул на плечи. Выглядел он нормально, только все время отвлекался, трогая языком дырки в зубах на месте выпавших пломб. Пломбы эти я ему отдала; теперь они лежали перед ним на столе, и ему было что вертеть в руках. Я посмотрела на его лицо и решила сходить за пивом.

– У меня хорошая новость и плохая новость, – сказал Тристан, промочив горло глотком «Старого тиршитского». – Хорошая и главная новость – похоже, сэр Эдвард переменил решение насчет инвестиций. Думаю, он вложится в Ост-Индскую компанию, а не в Бостонский совет.

– В одной Нити, – уточнила Эржебет.

– Да. Я понимаю, что придется сделать это несколько раз, хотя, возможно, Мел стоит вернуться в Кембридж тысяча шестьсот сорокового и глянуть, нет ли изменений.

– Их не будет, – сказала Эржебет. – Так не бывает, вы уже сами с этим столкнулись. Зачем гонять ее зазря?

– Думаю, стоит проверить. Узнать, чего можно достичь за один заход.

Повисло тягостное молчание, затем Эржебет проговорила ледяным тоном:

– Хорошо, в таком случае переносите ее сами. Я этого делать не буду.

– Вы отказываетесь выполнять приказ?

– Я категорически не согласна с представлением, будто вы вправе отдавать мне приказы. Я просто отказываюсь делать явную глупость.

– Эржебет, – сказал Фрэнк Ода, наш всегдашний миротворец, – вы подписали документы о сотрудничестве, помните, тогда в Вашингтоне?

– Я и сотрудничаю, – ответила Эржебет. – Когда это в интересах дела. Сейчас это только в интересах самодурства Тристана Лионса, и я не подписывала документов, которые бы такого требовали.

– Он выше вас по званию, – начала я и еще до конца фразы поняла свою ошибку, потому что Эржебет расхохоталась.

– Он не выше меня ни в чем. – Она перестала смеяться. – Я перенесу Тристана в Лондон в сентябрь тысяча шестьсот первого, в Тиршитскую пивоварню. Я сделаю это столько раз, сколько потребуется, четыре по моим прикидкам, и только после этого мы отправим Мелисанду в Кембридж посмотреть, сработало ли.

Тристан несколько секунд хранил страдальческое молчание – думаю, исключительно для удовольствия Эржебет, которой так хотелось побольнее его задеть.

– Отлично, – сказал он наконец. – Это возвращает меня к полученному сегодня уроку. У меня был случай проверить мои навыки владения оружием, и я слегка огорошен низким уровнем своей подготовки. Да, самооборона против кинжала работает в ту эпоху не хуже, чем сейчас. Фехтование на шпагах – совершенно другое дело.

Он сообщил эту новость в обычной лаконично-деловой манере, потом замолк, глядя в пространство и как будто восстанавливая в мозгу что-то из происшедшего.

Мы с Фрэнком Одой переглянулись.

– Вы видели настоящий поединок на шпагах? – зачарованно спросил Ода-сэнсэй.

Тристан словно не слышал вопроса. Он чуть выставил правую руку, согнул пальцы, будто сжимает рукоять шпаги, и повел ею туда-сюда. Затем, поймав мой взгляд, снял с шеи полотенце, и мы увидели длинный неглубокий порез.

– Ты участвовал в настоящем поединке на шпагах? – вскричала я.

Мой возглас вывел Тристана из забытья. Он уронил руку на стол и вновь принялся вертеть в пальцах пломбы.

– У них разные шпаги, – объявил он. – Не только те, какие знаем мы, но и более старые. Шире, тяжелее. Как сейчас можно видеть стариков на больших старых «Бьюиках», в то время как молодежь ездит на маленьких гибридах. Мне нужно научиться фехтовать «Бьюиком». Мне нужен историк этого дела, который обучит меня нюансам того времени. Мой противник сделал что-то очень ловкое, чего я не ждал.

– Позвонить Даррену, чтобы зашел снова?

Даррена – инструктора по сценическому фехтованию из Бостонского шекспировского театра – мы наняли обучать Тристана (разумеется, после того, как он подписал соглашение о неразглашении).

– Даррен не годится, – ответил Тристан. – Он собаку съел на исторических деталях, этого не отнимешь. Но вся суть сценического фехтования, что оно должно выглядеть как можно более зрелищным, оставаясь совершенно безопасным. А я вам скажу: настоящее фехтование совсем не зрелищное и зашибись какое опасное.

– Я знаю, к кому обратиться, – проговорила Ребекка.

Она оказалась замечательной помощницей, при том что с самого начала не одобряла нашей затеи. Почти ни один этап работы без нее не обходился. И тем не менее сейчас мы повернулись к ней, не очень веря, что она говорит всерьез.

– В парке дальше по улице, – объяснила она, – по вечерам в хорошую погоду собираются исторические фехтовальщики.

– Ролевики? – скептически спросил Тристан. Поскольку никто из нас не знал этого слова, он пояснил: – Чуваки, которые рубятся пенопластовыми мечами?

– Не пенопластовыми, – возразила Ребекка. – Сталь о сталь. Мне слышно в саду. Они должны быть там сегодня вечером. Я пойду и наведу справки, как только вы закончите свой рассказ.

– Отлично. Если кто-нибудь из них готов подписать соглашение о неразглашении, я бы забронировал его на весь завтрашний день и на послезавтрашний, а возможно, на три дня подряд. Мне надо как можно скорее вернуться в «Тиршит», и мне точно нужно прокачать фехтование.

Взгляд его остановился на пивной бутылке с ее псевдостаринной этикеткой, на которой художник изобразил свое видение тогдашней пивоварни. Тристан несколько мгновений рассматривал ее, словно сравнивал с настоящей, где был несколько минут назад.

Затем он повернулся к Эржебет:

– Еще один момент. Следующий раз мне надо попасть туда не в тот же день, а на сутки раньше. Как это повлияет на Нити?

Она пожала плечами, но на сей раз не презрительно, а задумчиво.

– По обстоятельствам. Никогда нельзя знать наверняка. Если вы не отправляетесь туда в ближайшие дни, я в это время посижу с цамологепом и попытаюсь выяснить. Чем в большее число моментов вы прибываете, тем больше Нитей надо учитывать, и сложность растет как снежный ком. Вот что я вам скажу, в истории магии есть общая тенденция: каждый новый правитель хочет использовать перемещение во времени к своей выгоде, но чем опытнее они становятся, чем лучше понимают все сложности процесса, тем реже стремятся к нему прибегать.

– Мы не в истории магии, – ровным голосом ответил Тристан. – Мы вне ее. Это существенно меняет дело.

– Спасибо вам за… за то, что вы собираетесь делать со своим, ммм, цамологепом, – сказала я.

– А что именно вы собираетесь с ним делать? – спросил Фрэнк Ода.

– Я уже говорила, что не дам вам его в руки, – отрезала она.

– Я и не прошу, – с неизменной доброжелательностью ответил Ода-сэнсэй. – Но мне бы очень хотелось посмотреть, как вы с ним работаете. Я тут немножко балуюсь с артефактом Ребеккиной прабабки, напомнившим мне ваш цамологеп. Быть может, вы согласитесь ответить на мои вопросы. – Улыбка. – Я был бы безмерно счастлив осваивать азы под руководством такого прекрасного специалиста.

– Это лесть, – с довольным видом проговорила Эржебет.

– Это правда, – сказал Ода-сэнсэй. – Правда порою лестна.

Она на мгновение задумалась, потом улыбнулась. Улыбки, которыми она дарила нас так редко, очень подчеркивали ее красоту.

И так Ода-сэнсэй начал приобщаться к искусству диахронических вычислений.

Из дневника Ребекки Ист-Ода

22 июля

Температура 82^о по Фаренгейту, облачно, ветер слабый. Барометр поднимается.

Вся зелень растет прекрасно. Асклепиас зацветает. Анис вымахал почти до четырех футов, очень здоровый. Кистистая бузина отцвела, ягоды еще не созрели. Овощи: у капусты и латука в контейнерах завязываются кочанчики (латук уже можно рвать в салат), а вот лук я, боюсь, посадила слишком поздно.

Времени и сил для сада все меньше, если честно. Меня отвлекает постоянное лязганье тупого стального оружия в парке, где Тристан учится обращению с палашом у некого Мортимера Шора, местного любителя исторического фехтования, которого я ему нашла.

Наблюдала, как Эржебет пытается объяснить Фрэнку, что делает ее цамологеп. Сколько лет я редактировала его статьи и участвовала в нелепых факультетских посиделках (на которых изначально антиобщественные существа – физики – должны имитировать общение), а все равно не могла уследить за разговором. Трудность не в математике и не в физике, поскольку Эржебет абсолютно не знает ни того ни другого. Трудность в том, чтобы постоянно переключаться между двумя языками, на что Фрэнк с большой охотой идет. Она говорит на своем немыслимом жаргоне, а Фрэнк находит способ отвечать ей простейшими физическими понятиями. «Когда вы говорите XYZ, значит ли это АВС?» Она задумывается, вздыхает и говорит, что, наверное, да, если кто-то по тупости не понимает просто XYZ.

После нескольких часов обсуждения Фрэнк поблагодарил ее, забрал свои записи домой и занялся моей потрепанной семейной реликвией – проверить то, что усвоил. Со мной он пока своими открытиями не делится – не потому, что скрывает их, а потому что любит посвящать меня в работу, когда уже чего-то достиг. Думаю, он планирует сконструировать что-то наподобие кипу/цамологепа/семейного артефакта, чтобы Тристан меньше зависел от Эржебет. (Хотя только она может отправлять людей в прошлое, так что без ее доброй воли от кипу все равно практической пользы не будет. Здесь я рассуждаю как прагматик; Фрэнку такого рода соображения совершенно чужды.)

Еще одно примечательное обстоятельство (помимо того что Тристан заново учится историческому фехтованию – надеюсь, ему хватит осмотрительности не пускать полученные навыки в ход): оба наших молодых лидера, и особенно Тристан, все больше нервничают из-за того, что дело затягивается. Я прожила пятьдесят лет с человеком, для которого двигаться к цели – главное счастье, и внезапно мы оказались под началом у людей, которых интересует исключительно сама цель.

На самом деле это очень на них непохоже, особенно на Мел, так что явно исходит сверху, от персонажей, с которыми мы познакомились за конференц-столом в Трапецоиде. Торопит, вероятно, Фринк, но бесконечными угрозами по телефону и электронной почте донимает Тристана не по уму ретивый штатский подхалим Фринка, Лес Холгейт.

От Грайне к Грейс О’Мэлли

Воскресенье, середина страды, 1601 год