Текст книги "Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные"

Для меня этот необыкновенный выход не так просто кончился. Через несколько дней отец, совершенно разъяренный, вызвал меня в свой кабинет и, размахивая какой-то газетой, громко закричал: «Да ты с ума сошла? Еще этого не хватало! Полеты с летчиками на военных аэропланах». Оказалось, что во всех газетах было напечатано, что две девицы совершили полет с военными летчиками за Московской заставой. Было ясно сказано: Ольга Клевезаль с подругой. Отец ни минуты не усомнился, что подруга – это я. Отрицать было невозможно, да и бесполезно. Как и все в жизни, этот инцидент утасовался и о нем забыли. Иногда мне снился назойливый шум мотора и провал в воздушную дыру.

Во всех газетах появилась статья об известном хироманте. Он недавно приехал из Индии. Писали о нем как о чудесном предсказателе. Приводили факты его необыкновенного умения читать судьбу по линиям руки. Вся столица повалила к нему. Я долго колебалась; он брал дорого. Денег у меня было всегда в обрез, хотя отец не скупился. Но я много тратила, то рестораны во время перерыва между уроками, угощения и вообще всякие мелочи. Женя зарабатывала в парикмахерской у отца, делая маникюры. Парикмахерская была очень популярная; богатые клиентки давали ей щедро на чай. Наконец, она меня уговорила, и мы отважились позвонить хироманту. Он назначил нам прийти только через десять дней. Мне помнится, это было до праздников Рождества Христова. У нас в квартире происходила чистка, появились полотеры; Агафья сходила с ума с коврами, все было вверх дном.

Наконец настал день свидания с хиромантом. Жил он на Петербургской стороне в небольшой скромной квартире. Ему, верно, было не больше тридцати пяти лет, но нам он казался уже стариком. Высокий, худощавый мужчина с острой бородкой; его глаза были светло-серые, с голубым оттенком. Весь его облик напоминал некоторые изображения Христа. Он сразу же взял мою руку и стал ее осматривать. «Ну и жизнь у тебя, – сказал он вдруг, пристально смотря мне в глаза. – Выйдешь замуж за военного, будешь с ним хорошо и дружно жить. У вас будет двое детей. Из России уедешь навсегда. За границей будете бедствовать многие годы; жить в мансардах, голодать, терпеть унижения. Так и промчится твоя молодость. К старости станет легче, но мотаться придется по белу свету, проплывать океаны, и так до последних твоих дней». Но я уже не слушала. Плакали мои денежки, думала я с огорчением. Мне показалось, что Женя еле слушает, что он ей предсказывает. Мы стремились как можно скорей удрать от этого шарлатана. Вылетев поспешно из его квартиры, мы начали его ругать. «Я уеду из России, да еще навсегда. Непостижимое вранье. Как можно покинуть такую страну, как Россия?» Мы обе задыхались от волнения и сердились на этого хироманта, который в нескольких фразах предсказал мне мое будущее.

На рождественские праздники нас пригласили рабочие Путиловского завода сыграть у них какую-нибудь пьесу. Долинов приказал нам поставить «Дети Ванюшина». Эта пьеса в то время была модная; сцены из современной купеческой жизни. Я играла гимназистку Аню, дочку Ванюшиных. Эта пьеса уже шла на Моховой в нашем школьном театре. Рабочие Путиловского завода встретили нас замечательно. После спектакля угостили обильным вкусным ужином. Было много первоклассного шампанского. Нас приветствовали и пили за наше процветание и успехи. На нас произвел впечатление этот прекрасный прием. Конечно, большая часть из рабочих были специалисты, хорошо зарабатывающие. Но все же мы не думали, что они так широко нас примут.

Во время праздников занятий не было. Мы все много выезжали и веселились. Я снова сблизилась с моими институтками Глиндеман. Они в своей крепости устраивали вечеринки, но Владимир и Леня были на фронте. Без них было менее уютно. На Крещение они оба прибыли в отпуск, так же как Тухачини и Толмачини. Тогда состоялась у них замечательная вечеринка. Мы также смогли с ними выезжать на балы, которых было много в тот период праздников.

Ляля, несмотря на то что громогласно была объявлена невестой Юры Григорьева, явно пренебрегала этим обстоятельством и часто выезжала с Сэрком. Он организовал в своей гостинице «Европейская» большой ужин. Пригласил всю мою семью. За этим веселым ужином мы с Шурой заметили, что взаимоотношения Сэрка и Ляли сильно укрепились и зашли далеко. Шура мне шептал: «Ну и ну. Он женат, она невеста». Выпив изрядно водки, затем шампанского, Сэрк вдруг запел громко на весь зал ресторана:

 
Московское купечество, поломанный аршин;
Какой ты сын Отечества, ты просто сукин сын.
 

Хотя он совсем хорошо произносил, все же почти все поняли, что поет иностранец, и ободряюще аплодировали.

Когда мы вернулись домой, отец сказал: «Ну уж не к добру это знакомство Ольги с англичанином». Однако свадьба Ольги с Юрой состоялась. Мой отец и Клеопатра Михайловна благословили ее перед венцом, так как ее родители не смогли приехать. Венчание произошло в Первом кадетском корпусе. Вова Днепров, как лучший друг и шафер, приехал из Гельсингфорса. После обильного ужина генерал Григорьев велел лакею принести из погреба какой-то особенный ликер, который подавался только на свадьбах детей; он приготавливался при рождении ребенка. Уже три свадьбы были отпразднованы до Юры. Две дочери и сын женились раньше. Когда лакей принес ликер, он оказался совершенно испорченным, протухшим. Явное огорчение стариков Григорьевых испортило настроение столь значительного праздника. Суеверная нянька, которая тут же крутилась, принимая участие в семейном событии, твердила, что не к добру это приключение с ликером.

Днепров был всего два дня в Питере, но успел забежать к нам в парадной форме с визитом. Он очень нравился Клеопатре Михайловне, но не отцу, который твердил: «Не люблю моряков, снобы и пьяницы». Явная несправедливость; Вова никак не подходил к этой категории. Он не только не был снобом, но более добродушного, открытого человека было трудно встретить. Пил же он очень умеренно, как многие молодые офицеры в те времена. Отцу явно не нравилось его ухаживание за мной. Я отлично поняла, что он мечтает меня выдать замуж за Шуру Залеманова. Он знал его с детства. Шура делал большую карьеру в Министерстве земледелия. Кроме того, был богат; его мать-вдова имела дома в Петербурге. Его будущее было вполне обеспечено. Он был единственным сыном. Намеки отца осветили мне его желание. «Если выйдешь за штатского чиновника, твоя карьера театральная не пострадает. Штатским чиновникам нет никакого препятствия жениться на актрисе, а военные – это другой разговор». Выслушивала я его, никогда не возражая. О браке с Шурой я и думать не хотела. Когда мои мысли переходили на Вову Днепрова, волна чего-то теплого приливала к моему сердцу.

После свадьбы молодые Григорьевы уехали на две недели в Гельсингфорс; остановились у полковника Клевезаля, отца Ляли. О большом свадебном путешествии не могло быть и речи в военное время. Вова уговорил меня приехать тоже на несколько дней. В школе занятия начались, но я отпросилась и поехала в этот новый незнакомый город. Остановилась я в комфортабельной гостинице «Кэмпф», на главной улице. Гельсингфорс оказался прелестным городом. Много красивых магазинов, кафе, ресторанов с музыкой, обилие снега, часто сильный мороз. Извозчики весело развозят жителей на своих удобных санях. Пища всюду первоклассная. Но финны – народ угрюмый, сидят часами за стаканом пива и горемычно молчат. Невиданная для России вещь: в трамвае никто билетов не спрашивает, каждый кладет в кружку свои пятаки. Потерять что-нибудь, при самом пылком желании, невозможно. Найдут и принесут.

Наш флот, обосновавшийся там во время войны, вносил большое оживление. Всюду разгуливали моряки в своих безукоризненных формах. Несколько дней, проведенных там, были настоящим праздником. Ляля, вовсе не стремящаяся к уединению с мужем, организовывала выезды в загородные рестораны. Мы любовались северной природой. Темно-зеленые ели, тонувшие в искрящихся глыбах снега, казались таинственными гигантами, особенно при ярком лунном свете. Ляля познакомила меня с ее отцом. Это был очень скромный, уютный человек. Она абсолютно не была на него похожа. Его жена была простая финка, еле-еле говорящая по-русски, перепуганная Лялей. Но она ни на что не реагировала.

Полковник Клевезаль сразу же предложил мне переехать к ним, но, так как я через два дня возвращалась, это было ни к чему. Кроме того, меня не прельщало жить в том хаосе, который сразу же водворился при появлении Ляли. У нее оказалось много знакомых, даже среди моряков. Она устроила вечеринку, на которой мы протанцевали до утра.

Надо было возвращаться. Вова проводил меня на вокзал. Перед этим ужинали в известном ресторане «Фенния»; там он мне сказал: «Так или иначе, но вы будете моей женой. Я хочу, – прибавил он, – через неделю приехать в Петроград, сделать официальное предложение вашему отцу». Меня это рассмешило, я ему ответила: «Воображаю, как отец вас встретит». На этом мы расстались.

Молодые Григорьевы поселились недалеко от нас. Им удалось найти квартиру в районе Исаакиевского собора, небольшую, но уютную. Конечно, Настя, Крокша и Сова водворились еще раньше хозяев. Вова, решивший привести в исполнение свое решение, скоро явился в Питер. Его родители всегда радовались его появлению. Когда же он признался, что намерен жениться на девице, учившейся в филармонии, то есть бывшей Суворинской, они пришли в ужас. Заволновались, считали это безумием, категорически отказывались принимать это всерьез. Он остался непоколебим. В один из немногих дней своего пребывания он отправился к моему отцу. В это время я была у Ляли, недавно вернувшейся из Гельсингфорса. Заранее было решено, что он заедет после свидания с отцом за нами и мы поедем ужинать на яхту «Нева».

Вернулся он полусмущенный, полуозадаченный. Мы энергично на него напали и заставили признаться, как прошло свидание. Первая реакция отца его совершенно озадачила. Прослушав внимательно Днепрова, мой отец задал ему вопрос: «А что вы в ней нашли? Моя дочь совершенно несносное существо, негодное для семейной жизни. Кроме того, она стремится на подмостки. Вы подумали об этом?» Смущенный, огорченный Вова начал выкладывать свои доводы, но отец перебил его и сказал: «Во всяком случае, я не даю вам никакого согласия до окончания войны. Тогда увидим». Так они расстались, не придя ни к какому заключению. В первый раз я не на шутку рассердилась на Лялю. Она неистово хохотала и говорила, что Шура Залеманов будет в восторге. Вова сказал: «Смеется тот, кто смеется последним». Провожая меня домой после яхты «Нева», он мне шепнул: «А все-таки мы поженимся и не будем ждать конца войны».

Клеопатра Михайловна была всецело на моей стороне. Она мне откровенно говорила, что лучшего мужа я не могла сыскать. Она надеялась, что все утасуется, что отец переменит свое упорство. Особенно радовалась она тому, что с Д. все кончено, и часто повторяла: «Я очень боялась, что это увлечение примет большие размеры и втянет тебя в нехорошую пучину». Но я уверяла ее, что Д. – чудный человек и никакой пучины не было бы, если бы мы с ним соединились.

Большое несчастье свалилось на семью Глиндеман. Леня, отправившийся на фронт добровольцем, был убит. Я отправилась утешать мать. Моя подруга Лиля, работающая сестрой милосердия, тоже очень горевала. Леня был ее любимый брат. Из-за войны они переменили свою фамилию на Глинские. В последний раз я у них встретила Толмачини и Тухачини, они приехали с фронта в отпуск и сразу же появились у своих друзей, выразить им свое сочувствие.

Ляля продолжала встречаться с Сэрком, Юра, отлично осведомленный об этом, относился совершенно безразлично. Но Вова, узнав от кого-то, писал мне возмущенные письма, даже отговаривал меня дружить с ней. Это было немыслимо. Я была вся под ее влиянием. Она была старше меня, кроме того, обладала какими-то гипнотическими силами, мы все попадали под ее влияние. Неожиданно в ее квартире появилась маленькая пума. Сэрк, зная ее склонности к хищным животным, подарил ей эту пуму, купленную в зоологическом саду. Ляля принялась за усердное воспитание этого дикого зверька. Она совершенно не стеснялась его мучить, дрессировала, как опытный укротитель в цирке. Очень скоро зверек сделался послушным и ручным. Спал с ней на кровати. Одну ночь, когда Юра дежурил на яхте «Нева», я провела с пумой в ногах на кровати. Скажу откровенно, что это не была приятная ночь. Я несколько раз просыпалась под глухие рычания, тогда Ляля быстро вскакивала и стегала ее кнутом. Пума моментально успокаивалась и не реагировала на наказание. Подрастая, она стала шумной: рычала, бросалась на двери, когда люди подымались по лестнице, вообще, вела себя вызывающе. Жильцы пожаловались, и в один прекрасный день явилась полиция и забрала пуму в зоологический сад. Ляля громко протестовала, но это не помогло.

Дома я часто слышала, как отец громогласно толкует о политике, ругает наше правительство, утверждает, что никакой войны мы не выиграем, так как правят нами немцы, все важные посты занимают они. В газетах постоянно писали о шпионаже. Многих поймали и приговорили к смертной казни. Ходили слухи о болезни Наследника Алексея Николаевича, о появившемся черном монахе Распутине, который якобы обладал гипнотическими силами. Он был допущен ко Двору, так как каждый раз, когда Наследник заболевал, он его вылечивал. Но также ходили зловещие слухи о непристойном поведении этого грубого мужика, Распутина, влезшего в доверие к Императрице. Говорили, что он ухаживает за многими придворными дамами. Называли имена его любовниц, которых он якобы гипнотизировал.

Я была у Ляли, когда прозвучал телефон, подойдя к нему, я с удивлением услыхала голос Днепрова. Он мне сказал, что приехал срочно в командировку. Звонил ко мне, но, не застав, попробовал позвонить к Ляле. Добавил, что он очень возмущен одним пресквернейшим фактом и хочет с нами посоветоваться. Ляля велела ему немедленно приехать, что он и сделал. С ужасным возмущением он рассказал, что жена его товарища, моряка, оставшаяся в Петрограде, подвергается очень усиленным преследованиям Распутина. Ей грозит попасть в его сети. У Ляли реакция была бурная. «Едем к этому чудовищу. Я его укрощу. Ведь это зверь. Со зверями мне сам Бог послал способность справляться».

Вова смотрел на нее с удивлением, но решил, что это совсем не плохая идея. Никто из нас не знал, где жил Распутин. Позвонили направо, налево и узнали. Сорвались и уехали. Вернулись часа через два. Ляля веселая и довольная, Вова нервный и возбужденный. Распутина застали, сразу же на него накинулись, требуя, чтобы он оставил в покое г-жу X. Когда же он грубо ответил, что это не их дело, Ляля подошла к нему вплотную и со всей силы треснула его по физиономии. Вова погрозил, что устроит скандал на весь флот. Распутин вдруг притих и пообещал, что оставит г-жу X. в покое. После этого они поехали к ней и уговорили немедленно отправляться к мужу. Слухи об этом приключении распространились. Ляля приобрела еще большую известность.

Дома, кроме политики, отец часто говорил о своих делах, которые очень пошатнулись. Ввиду запрета употребления спирта все винокуренные заводы закрылись. Отцовский завод был большой опорой в смысле дохода. Он начал поговаривать, что придется ликвидировать квартиру и вернуться в Шнаево на постоянное житье. Дети ходили в школу по утрам. У них была хорошая гувернантка-француженка; Клеопатра Михайловна занималась с ними по-немецки. Когда у меня было время, я им читала замечательные рассказы графини де Сэгюр (Ростопчиной). Оба способные, они уже свободно болтали по-французски. Это были прелестные дружные ребятишки. Сережа никогда не воспользовался той привилегией, которую имел, так как мать его любила явно больше Гели. Он обожал сестру и всем с ней делился. Вспоминаю один маленький семейный эпизод. Это было за обедом; Клеопатра Михайловна сердилась на Гелю. Девочка ела с трудом, без малейшего аппетита; потеряв терпение, мать шлепнула ее по плечу. Она заплакала. Сережа, красный как рак, сорвался со своего места, накинулся на свою мать и громко заявил: «А вот если я тебя ударю, тебе будет больно». Мы все засмеялись, но отец счел нужным нашлепать его за дерзость матери. Ребятишки часто ходили в мою комнату, вытаскивали мою косметику и усиленно накрашивались, к ужасу гувернантки.

Ляля снова тащила меня в авантюру. Сэрк и его приятель Лау решили устроить охоту на медведей. Собрали большую компанию. В этот раз Юра тоже был приглашен, но он отказался, ссылаясь на дежурство на яхте. Как всегда, он ничего не имел против того, чтобы Ляля ехала. Среди компании был граф Орлов, бывший поклонник Ляли. Были моряки: Смирнов, Прейс, Владимир Дидерихс, которого я знала с детства; отец был близок с его родителями. Был Залеманов со своими сослуживцами, Дейтш, которому Ляля симпатизировала. Наняли гида, знающего места в лесу, где находились берлоги медведей. Гид ворчал, уверяя, что сезон для охоты совсем неподходящий. Он все же согласился нас сопровождать. Повез нас к знакомому лесничему, где мы остановились на ночевку. Деревянный бревенчатый дом лесничего оказался очень просторным. Его жена и две дочки накрыли на стол в большой комнате. Они сразу предложили нам щи и творог, но у нас было много своей провизии, и мы смогли их угостить. Здоровые краснощекие девушки смотрели на нас с большим любопытством. Я заметила, что, когда они выходили в сени, они шушукались и пересмеивались. Я думаю, что им никогда не приходилось видеть компанию столь шумную и нарядную. У лесничего не было такого количества кроватей, чтобы всех поместить по-человечески, но он предложил постелить солому в двух горницах на полу и покрыть ее брезентом. Конечно, все согласились. Мы, женщины, оказались привилегированными, так как нас было значительно меньше. Для нас нашлись хорошие матрасы, одеяла и подушки.

На другой день мы встали очень рано, выпили чаю и отправились в лес. Бродили без устали. Всюду еще лежал снег, в некоторых местах была гололедица. Скользили, валились, конечно, никакого медведя не встретили. Весь день пробродили без малейшего толку. Ляля вдруг предложила поехать в Москву, ведь мы находились на полпути. Она даже уверила всех, что у нее там родственница, которую она давно не видела. Всем понравилась эта идея, особенно англичанам, которым представлялась возможность посетить нашу древнюю столицу.

Я сразу же решила вернуться; пропускать школу я не хотела. Ляля протестовала, но я настояла на своем. Измучившись утомительной ходьбой, мы отправились обратно к лесничему, забрали свои вещи, широко с ним расплатились и поехали на ближайший вокзал. Он же нам доставил лошадей; мы совершили наш отъезд в два приема.

Вокзал был недалеко. Им всем повезло. Поезд в Москву пришел очень скоро, мне же надо было прождать несколько часов. Вернулась я почти на рассвете. Конечно, пропустила часть утренних занятий, но все же попала на урок Сладкопевцева. Все мои коллеги спрашивали, где я моталась; когда же я им рассказала нашу охоту, все ужасно смеялись. Саша Слободской язвил, говоря, что буржуазия с жиру бесится.

Отец все чаще и чаще стал поговаривать о большой радикальной перемене жизни. Жаловался, что в имении беспорядок и т. д. Обо мне он, слава богу, ничуть не беспокоился. «Будешь жить в меблирашках, только устраивайся поближе к школе. Не впервые тебе». У меня уже были на этот счет планы. В школе была подруга Зоя Орфеева. Она жила с отцом, младшей сестрой и прислугой Екатериной, совсем близко от школы, на улице Боровой. Мать Зои давно умерла. В ее доме на пятом этаже сдавались комнаты, очень хорошие и сравнительно недорого. Зоя предложила мне у них столоваться. Вся семья Орфеевых приняла проект моего вторжения очень добродушно. Перед отъездом я сняла комнату на Боровой, дав хозяйке задаток. Родители постепенно собирались к отъезду. Продавали слишком громоздкую мебель, остальное упаковывали. Соня ехала с ними в Пензу; Маруся возвращалась к своей матери на юг.

Неожиданно приехала жена Сэрка в Петроград. Она оказалась очень красивой женщиной. Светлая блондинка, стройная, как фарфоровая статуэтка. Она была с мужем у нас. Отец пришел в восторг от нее. Ей хотелось поселиться в Петрограде, но Сэрк очень скоро отправил ее обратно. Она уезжала грустная и подавленная. Все мы сразу догадались, что Лау насплетничал ей насчет Ляли.

Время приближалось к переходным экзаменам. Мы все усердно зубрили, подтягивались, дрожали, меньше ходили в театры. Я все чаще репетировала с Сашей Слободским. Странно, но было грустно снова менять жизнь. Зима на Васильевском острове прошла особенно спокойно. Даже стычки с отцом были редки. Уля постоянно проводила время в Москве у Ламзиных. Без нее дышалось легче и свободнее.

Весна в том году была ранняя. Белые ночи, пленявшие нас своей красотой, выгоняли часто на острова. Иногда я уговаривала Клеопатру Михайловну ехать с нами; она скучала, отца почти никогда не было дома. В тот период мы особенно подружились. Она была очень интересной собеседницей. У нее были широкие знания французской и немецкой литературы, уж не говоря о своей, русской. Она часто рассказывала о своей семье со стороны отца. Он был чистокровный австриец. Его предки, Нейперги, были исторические лица, близкие к Луизе, жене Наполеона. Вскоре я выяснила, что она стала часто выезжать с каким-то Васильевым. Она мне его представила. Мне он сразу не понравился. Его манеры были слишком развязные, с примесью какой-то неестественной фамильярности. Но я подумала, что все же ей будет веселее и она приобретет больше уверенности в себе.

Готовясь к экзаменам, я почти перестала видеть Лялю. Я знала, что ее роман с Сэрком не только не прекратился после приезда его жены, а, наоборот, принял серьезные размеры. Об этом стали много говорить в обществе, и осведомленные Григорьевы были потрясены. Юрочке от них доставалось за его необычайную инертность и равнодушие к столь скандальному поведению молодой жены. Узнали мы также, что Мэгге наконец решила выйти замуж за Маяша и свадьба состоялась в Стокгольме, где жили родные его, настоящие шведы. Мать Мэгге не приехала. Она жила в Кишиневе; быть может, не имела средств или просто не решилась на столь далекое путешествие.

Перед отъездом отец устроил большой прием. Все мои институтские подруги присутствовали. Приехавший с фронта дядя Жорж тоже явился. Этот прощальный ужин был невеселый, несмотря на выпивку и тосты, что-то мешало веселью. Говорили много о войне, о слишком больших потерях, чувствовалась какая-то неуверенность в будущем. Женя Мезенцева пела под аккомпанемент дяди Жоржа. Но даже Ляля, которая была приглашена с Юрой, не смогла внести своего бурного обычного веселья. Квартира была передана неким Смирновым, имевшим какое-то отношение к флоту. Они же купили часть мебели. Отец и Клеопатра Михайловна хотели дождаться моих экзаменов, поэтому задержались с отъездом.

Мои экзамены прошли вполне благополучно. Я перешла на последний курс без препятствий. Галя и Женя не перешли, но им предложили повторить второй курс. Женя согласилась, а Галя махнула рукой и заявила, что уедет к себе на юг и будет стараться устроиться там в какой-нибудь провинциальный театр, тем более что у нее все же стаж в хорошей школе; она надеется, что там ей зачтут это. Нас перешло 16 человек, как и полагалось по строго положенным правилам. Конечно, Саша Слободской, Таня Голова, Зоя Орфеева, Коля Каблуков и другие. Все мы разлетелись по русской земле в тот же день, но в разные часы и в разных направлениях.

Радостные чувства охватили меня, когда я очутилась в поезде. Вздохнув свободно, свалив с плеч все напряженные труды, бесконечные поездки с Васильевского острова на Николаевскую, волнения, страхи, провалы – все, что так треплет нервы, несмотря на полноту переживаний и ценность их. Я чувствовала, что мне необходим был отдых, и стремилась к нему. Радостная перспектива была впереди. Новоселка. Милые, ставшие столь близкими люди; захотелось снова делить с ними их радости и горести. Мысль о том, что дедушки больше нет, не покидала меня всю дорогу.

Перед отъездом я все же повидала Лялю; она мне откровенно сказала, что жить с Юрой не может, что они не подходят друг другу. «Да и тебе Вова не подходит», – прибавила она с усмешкой. Я сочла излишним пускаться в какой-либо спор, и на этом мы расстались. Перед окончанием занятий, но уже после экзаменов, в школе было устроено маленькое собрание. Присутствовали все наши преподаватели. Сыпались пожелания всего наилучшего, поздравления с переходом в последний класс. Мы все очень оценили и были тронуты их отношением. Саша уезжал в Польшу; он не скрывал, что соскучился по семье, особенно по матери. Чувство полного удовлетворения от благополучно проведенного года – это замечательно редкое ощущение.

Как всегда, промелькнули густые непроходимые леса, затем заметное поредение, особенно после Москвы. После Харькова совсем другие пейзажи. Любимый простор степей начался после Синельникова.

Дядя Ахиллес встретил меня в Латовке, очень похвалил, что я его предупредила. «Хорошо, что один раз перебралась через брод, но не всегда удается», – сказал он внушительно. Я нашла его сильно похудевшим и подавленным. Ясно было, что он остро переживал смерть отца. В Новоселке настроение было не то, что в былые годы. Хотя жизнь взяла свое и кипела по-прежнему, однако чувствовалась грусть потери. Больше всех изменилась бабушка. Она как-то осунулась, похудела, сделалась молчаливой, задумчивой. Меня она встретила с плачем. Тетя Люба окончательно с ней поселилась с девочкой Любочкой, которая обещала быть красавицей. Все в один голос уверяли, что она очень похожа на мою мать.

Моего коня давно выездили. Я снова начала прогулки по окрестностям. Чаще всего ездила в Кривой Рог к брату тети Ядвиги Роберту, с которым очень подружилась, особенно с его женой, ее по-польски звали Зося. Я любила слушать ее задушевные песни. Дома они говорили только по-польски, что меня нисколько не смущало, так как я научилась этому языку еще во время моего пребывания у дедушки в Любомировке. Лето не было такое веселое, как прежде. Все же устраивались вечеринки в Латовке и у Андрея Васильевича. Но даже тот факт, что не надо было обязательно возвращаться к шести часам утра, грустно напоминал о прошлом.

Когда я сказала дяде, что собираюсь выходить замуж за моряка, он принял эту новость как-то озабоченно и с грустью мне сказал: «Уже не придется часто видеться. А если бы вышла за Булича, были бы вместе; как было бы хорошо». Он очень огорчился, что мой отец и родители жениха все против нашего брака. «Ведь это нехорошо, когда родители не одобряют. Выходит как-то не по-христиански». Он привел в пример заповедь, требующую уважения к родителям. Но в конце всех доводов объявил, что он очень рассчитывает на то, что я привезу к ним своего мужа и мы будем долго у них гостить. «Насколько война позволит», – говорила я. Конечно, война была у нас все время в мыслях, она создавала на каждом шагу проблемы.

Родители мои проводили время в Шнаеве, они обосновались там. Мне не удалось у них побывать, слишком это было далеко. Незадолго перед моим возвращением я встретила тетю Сашу. Она гостила в Латовке. Это была радостная встреча. Взаимно. Она вспомнила наше замечательное веселое пребывание с труппой в Харькове, расспрашивала про Михаила Семеновича. Жалела, что выхожу замуж за моряка, и вполне естественно видела конец моей театральной карьеры. Была удивлена, что я больше не встречаюсь с Михаилом Семеновичем, и с трудом поняла мои объяснения. Так и пролетело незаметно лето.

Возвращение в Питер было такое же, как всегда. Лил мелкий осенний дождь, намечался туман. Меня никто не встретил, да и некому было. Сразу расположилась на Боровой. Моя комната оказалась просторной и уютно обставленной. Я перевезла туда свои любимые вещи. С семьей Орфеевых сошлась, как будто мы знали друг друга давно. Алексей Михайлович оказался добродушным, веселым и гостеприимным. Моя жизнь потекла как по маслу. Осень была на редкость теплая, солнечная. Мы часто с Зоей ездили в Сестрорецк к ее бабушке, проводили там субботу и воскресенье. С Женей мы продолжали дружить, хотя были в разных классах. Она много помогала своему отцу, научилась причесывать, делать маникюр и со смехом часто говорила: «Не удастся на сцену, то в парикмахерской не пропаду».

Был чудный солнечный день, когда мы с Зоей решили с утра уехать в Сестроренк. Быстро собрались, захватив роли, чтобы в промежутках подучивать. Прогуливаясь на набережной, мы вздумали прокатиться на лодке. Знакомый Зое лодочник сказал, что он больше не сдает лодок, так как сезон закончился. Зоя все же его уговорила. На его предостережения она поклялась, что мы, подплыв к мосту, повернем обратно. В открытое море было опасно пускаться. Течение было очень сильное, нас могло занести далеко, а там веслами не управиться.

Зоя была особенно веселая. Пела и рассказывала анекдоты. Подплыв к мосту, мы начали круто поворачивать, но не тут-то было. О ужас, почувствовали и увидели, что нас несет в море с невероятной быстротой. Да, несло. Мы обе приналегли на весла, но не помогало, нас несло в обратную сторону. Зоя нервно хохотала. Когда мы очутились в открытом море, она сказала, что знает, где находится мель. Надо было к ней стремиться. Мы обе приналегли изо всех сил на весла и действительно приблизились к знакомой Зое мели. Мы задыхались от усилий, но цель была достигнута; веслом ощупали землю. Остановились. Как будто течение было там менее сильное; мы разделись и выпрыгнули из лодки. Вода была ледяная. Зоя продолжала нервно смеяться. Она указала мне на противоположный берег, находившийся на довольно большом расстоянии. Там был поселок рыбаков. Надо было во что бы то ни стало дать им знать, чтобы они пришли нам на помощь. Было очень трудно удерживать лодку, мы обе вскочили в нее и, повесив наше белье на весла, начали отчаянно махать. Не знаю, сколько времени мы промаялись, нам казалось, что уже темнело, но помощь пришла. Рыбаки ловили рыбу на том отдаленном берегу, увидели наши белые знаки, явились на паруснике и забрали нас. Лодку мы не в силах были удержать, и она ускользнула из наших рук.

Рыбаки ужаснулись нашей авантюре. Они нас увезли к себе в деревню; там напоили горячим чаем с ромом. Бабы растерли нас спиртом, причитали и охали, переодели в сухую одежду. Когда мы пришли в себя, нашлась телега, в которой нас доставили в Сестрорецк, находившийся в четырех верстах от деревушки. Бабушку мы нашли в большой тревоге. Весь Сестроренк уже знал о нашем исчезновении. Лодочник без толку волновался, у него не было парусника, чтобы прийти нам на помощь. Многие считали нас погибшими.