Текст книги "Сторожи Москвы"

Часть 4
Сторожи покоя и милосердия

Покровский монастырь, что на убогих домех

В то время как Федоровский монастырь увековечил возвращение патриарха Филарета из польского плена, Покровский-Училищный-Убожедомский, как иначе его называли, стал надгробным памятником «второго государя». Царь Алексей Михайлович основал его в честь отца в 1655 году на месте Убогого дома, или иначе общего кладбища – места захоронения всех бездомных и умерших насильственной смертью.

С 1745 по 1766 год в монастыре помещалась духовная семинария, а в первой половине следующего столетия он был перестроен. Новый ансамбль сохранился далеко не полностью. Сейчас от него остались церковь Покрова (1806–1814), кельи, строившиеся на протяжении XVIII–XIX веков, дом причта (начало XIX века).

В середине XIX столетия были сооружены декоративные стены, ограды и башни, южные и северные ворота и церковь Воскресения. В 1870 году монастырь перешел в ведение Православного миссионерского общества, откуда пошло новое название монастыря – Покровский Миссионерский.

Кладбище Покровского монастыря. Фото 1920-х гг.

При монастыре сохранялось кладбище, вплоть до Октября две женские богадельни на семьдесят пять человек и аудитория пасторских курсов. В годы Первой мировой войны к ним присоединился также лазарет на триста человек для раненых и больных нижних чинов.

Последний настоятель – епископ Модест, казначей – иеромонах Никодим, духовник – иеромонах Иакинф, благочинный – иеромонах Игнатий. В монастыре числилось десятеро иеромонахов и восемь иеродьяконов.

Надгробие на могиле Ю. Н. Говорухи-Отрока на кладбище Покровского монастыря. Фото начала 1920-х гг.

Православное миссионерское общество состояло под покровительством императрицы Марии Федоровны и насчитывало до десяти тысяч членов. Затраты на содержание миссий достигало в начале XX века трети миллиона рублей. Председательствующим был митрополит Московский и Коломенский Макарий, его помощником епископ Дмитровский преосвященный Трифон. В состав совета входили попечитель Московского учебного округа, член Совета императорского лицея Александр Андреевич Тихомиров, председатель московского Цензурного комитета, руководитель издательства книг по русской истории Владимир Владимирович Назаревский, профессор Московского университета Александр Иванович Алмазов, он же секретарь московского Духовного цензурного комитета, секретарь экспедиции Московской духовной консистории, член совета Управления епархиальным домом Н. П. Вышеславцев, известный присяжный поверенный, староста церкви Николы Явленного Н. М. Ремизов.

Православным миссионерским обществом издавался журнал «Православный Благовестник» под редакцией Н. Комарова.

Монастырь был упразднен после Октября. На территории кладбища был разбит Парк культуры и отдыха Ждановского района.

Андреевский монастырь

Стал памятником одному из замечательнейших просветителей Древней Руси Федору Михайловичу Ртищеву. Собственно Ртищевы вели, согласно старинным родословцам, свой род от выехавшего из Золотой Орды к великому Московскому князю Дмитрию Ивановичу Донскому в 1389 году Ослана-Челиби-Мурзы. Сын выходца, в крещении Лев Прокопиевич, носил прозвище Широкий Рот, давшее основание всей фамилии.

Михаил Алексеевич Ртищев был воеводой при царе Алексее Михайловиче, пожалован в постельничие и окольничие, управлял Приказом Новой чети. Из двух его сыновей Федор Михайлович Большой, в свою очередь, получил чин окольничего, но царской службе предпочел монашескую.

В двух верстах от Москвы Федор Большой основал скит и начал раздавать свое имущество бедным. Слух об отшельнике быстро распространился по столице, дошел до царя, и Алексей Михайлович захотел приблизить отшельника к себе, дав ему, как и его отцу, сан постельничего.

Пользуясь поддержкой царя и патриарха Иосифа, Ртищев на месте своего первоначального поселения основал «учительный» монастырь – Спасопреображенский, а в нем училище, где «обучали языкам славянскому и греческому, наукам словесным до реторики и философии». В качестве учителей на счет Ртищева были вызваны киевские монахи. В 1685 году училище перевели в Москву, в Заиконоспасский монастырь, где оно послужило началом Славяно-греко-латинской академии. Учителей Ртищев поощрял к переводам с греческого на славянский, а Епифания Славинецкого, входившего в их число, к составлению славяно-греческого словаря.

Деятельная натура Ртищева не позволила ему ограничиться одним просветительством. Еще в 1650 году он основал под Москвой на своих землях гостиницу для бедных. Когда в Вологде разразился голод, не располагая иными средствами, он поступился своими дорогими одеждами и сосудами, чтобы помогать пострадавшим. Под Арзамасом с той же целью уступил местным жителям безвозмездно свои лесные дачи. Во время войны с поляками и литовцами особенно заботился о раненых, не делая различия между русскими и иноземными воинами.

Активностью Ртищев нажил себе множество врагов, в том числе в среде церковников, поскольку он указывал на неправильности в церковной службе и уставе, а самому Никону советовал не вмешиваться в государственные дела.

Попытка убийства Ртищева первый раз привела к еще большему его сближению с Алексеем Михайловичем. Царь благодаря заступничеству боярина Морозова делает Федора Михайловича заведующим своей соколиной охотой. По свидетельству современников, именно Ртищев становится автором устава соколиной охоты.

Вторичное покушение на жизнь Ртищева заставляет последнего искать спасения в царских покоях, после чего Алексей Михайлович доверяет своему любимцу стать воспитателем своего рано умершего «объявленного» наследника, царевича Алексея Алексеевича.

Перед кончиной Ртищев завещал отпустить всех своих слуг на волю и не притеснять крестьян. Между тем Спасопреображенский монастырь продолжал процветать и обустраиваться. В 1675 году в нем строится надвратная церковь Андрея Стратилата (перестроена в 1805 г.), в течение 1689–1703 годов церковь Воскресения – обе дошли до наших дней.

При Петре I принимается решение превратить Спасопреображенский монастырь в некий род будущего Воспитательного дома – «заведение для подкидышей и беспризорных детей». Но такой статус сохраняется в монастыре лишь в течение 1724–1731 годов. В 1764 году он упраздняется вообще и в нем основывается богадельня. Те м не менее в 1748 году здесь появляется церковь Иоанна Богослова, а в XIX веке корпуса богаделен. Память об «учительной» обители остается в анналах Москвы.

Монастырь всех скорбящих радости

Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми твоими и всесильными мольбами отжени от мене смиренного и окаянного раба твоего уныние, забвение, неразумие, нерадение и вся скверная, лукавая и хульныя помышления от окаянного моего сердца и от помраченного ума моего, и погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен. И избави мя от многих лютых воспоминаний и предприятий, и от всех действ свободи меня.

Из утренней молитвы Богородице.

Понял сразу: это конец. Хоть отчаянно делал все, что подсказала последняя надежда. Летописцы скажут: заскорбел главою. Может, и так. Только голова не отказала. Сознание не мутилось. Хворей за всю жизнь не знал. Лекарей не допускал. Обходился травами. Семьдесят лет – велик ли век для монаха!

5 марта слег. Спустя десять дней соборовался и посвятился елеем. Полегчало. Не могло не полегчать. Как у всех. 16 марта распорядился «за спасение души своей и ради облегчения от болезни» подать милостыню. Во все московские монастыри. Женские и девичьи. Игуменьям и старицам. Кроме Воскресенского, что в Кремле, и Алексеевского, что в Чертолье. Кремлевский – царицын, негоже. Алексеевский стал тюремным двором для женщин-узниц. Для Тайного приказа. Пытошным. Там и на дыбу подымали, и плетьми били, да мало ли.

И еще по всем богадельням московским – мужским и женским. Нищему каждому по шести денег. Вроде и немного, а гляди – пятьдесят восемь рублей десять денег набежало. Казначей Паисий успел ответ дать. Святейший Иоаким всегда знал деньгам счет. Пустых трат не терпел. На школьников и учителей – другое дело.

Только главным оставалось завещание. Не о богатствах и землях – о них позаботился давно. Родных много, обидеть никого не хотел. Братьев одних трое. Племянников с десяток. Сестра…

О другом думал: чтоб духу не было на Русской земле ни раскола, ни чужих законоучителей. Государям завещал. Петру и Иоанну Алексеевичам. Больше полугода прошло, как не стало власти у мудрейшей из мудрых царевны Софьи. С ней все иначе было. Теперь убеждал. Наказывал. Грозил. Властью своей и бедами.

Того же 16 марта приказал прикупить каменный гроб. Его велел отныне называть ковчегом. Так потом и пошло. Если в Мячкове на каменоломнях у каменщиков нету, у московских каменных дел подмастерьев спросить. От кончины до погребения один день положен – успеть ли?

Успели. Хоть 17-го святейшего не стало. В своей келье отошел. На Патриаршем дворе. В тот же час доставили в келью дубовый гроб. Казначей Паисий записал в расход: за два рубля. Все по чину и обычаю. Снаружи черное сукно с зелеными ремешками. Внутри – бумага, бумажный тюфяк и бумажная подушечка.

Одр для выноса ковчега новый изготовили. Тоже под черным сукном. Гвоздей отпустили в обрез: дорогой материал не портить. Святейший сколько раз говаривал, чтоб лоскут не пропадал – отпевавшим попам в награду давался. Все было готово для последнего пути девятого патриарха.

Гроб сначала вынесли в домовую церковь. Патриаршию. Двенадцати Апостолов. Ту самую, которую кир Иоаким строил, украшал. Сюда мог прийти для прощания каждый. Приложиться к руке усопшего, отдать земной поклон. Часть дня и всю ночь.

19 марта под перезвон всех кремлевских и городских церковных колоколов подняли одр архимандриты и игумены. Хоронила святейшего вся Москва.

Впереди шествовали протопопы, священники всех сороков, дьяконы с иконами, крестами, рипидами, певчие с лампадами и свечами. Перед самым одром несли великий символ русского патриаршества – посох святого Петра Митрополита. Шествие двигалось под надгробное пение. В Успенский собор. Главный в государстве. Где короновали на царство царей и погребали церковных иерархов. Цари земные – цари духовные. В пышности и торжественности церемоний одни не уступали другим.

Надгробие на могиле Ф. Н. Плевако. Фото конца 1920-х гг.

Достойной святейшего должна была быть и могила. Ее копали в самом соборе. Выкладывали кирпичом на извести. Посередине выводили кладку. Кладка служила постаментом каменного гроба-ковчега с покрытой резьбой крышкой. На крышке приличествующие слова в расписанной и позолоченной кайме. Другая надпись на особой каменной доске, которую приставляли к гробнице, – «летопись» жизни и деяний покойного.

В одном чин был нарушен. То ли волею покойного, то ли приказом государей на кладку гроб дубовый не поставили, а положили вынутое из него тело. За всю историю патриаршества такое раньше случалось всего один раз. С Иосафом I, преемником Филарета. Михаил Федорович сам повелел опустевший гроб «поставить в Колокольницу под большой колокол». Так и хранить. Вечно. Куда потом делся – неведомо.

Мало что накрыли гроб-ковчег каменной крышкой, соорудили поверх каменную надгробицу с замычкою ее свода. А тогда уж сверху накинули покров. Для простых дней был вседневный – черного сукна с нашитым из простого серебряного кружева крестом. Для торжественных – бархатный, с крестом из кованого серебряного кружева. Сверху киот с иконами. Шандалы со свечами. Серебряное блюдо, на которое ставили кутью в дни поминовений. И в эти мелочи кир Иоаким успел войти, всем распорядиться. Духом остался крепок. Как всю жизнь, а о ней-то и повествовала каменная надгробная «летопись». Летопись кира Иоакима, в миру Ивана Большого Петровича Савелова, можайского дворянина.

…Слов нет, мирская тщета, а все равно и под клобуком родом своим гордился. То ли и впрямь шел он от выходца из «Свиязской» земли, легендарного Андроса, то ли начинался от всем известного посадника Великого Новгорода Кузьмы Савелова. Богатого землями, селами, рухлядью. Войны не искавшего, но и сражений не чуждавшегося, – было бы за что постоять. За то же выкликнули в 1477 году посадником и сына его Ивана Кузьмича, а спустя несколько месяцев взял под Новгородом верх Московский князь. Вместе со знаменитой своим упорством и крутым нравом Марфой Борецкой вывезли Ивана Кузьмича в Первопрестольную. Лишили отписанных на Московского князя – конфискованных – земельных владений. При Иване Грозном постигла та же судьба и младших Савеловых, силой переселенных в Ростов Великий и Можайск. Великим князьям главным казалось оторвать древний род от крепких корней.

Не каждый бы такую обиду простил, не каждый душой смирился. Савеловы разобрались: одно дело – государь, другое – родная земля. У государей ласки не искали, за землю сражались честно. Не зря в царском указе о награждении брата патриарха – Тимофея Петровича Савелова – будет сказано: «…за его которые службы, ратоборство и храбрость и мужественное ополчение и крови и смерти и предки и отец его и сродники и он показали в прошедшую войну в Коруне Польской и Княжестве Литовском, похваляя милостиво тое их службу и промыслы и храбрость, в род и в потомство поместья в вотчину в Можайском уезде… жеребей пустоши Захарковой… А буде у него в роду не останется и та вотчина останется не продана, и не заложена, и в приданое не отдана и та вотчина взять и приписать к нашим великого государя волостям…» Речь шла о том самом Захарове, близ Больших Вязем, где прошло детство Пушкина.

Верно, что убит был поляками родной дядя патриарха и Тимофея Петровича Анкидин Иванович, что сложил в боях с ними голову под родным Можайском другой дядя – Тихон. Но пришла царская благодарность слишком поздно – без малого полвека спустя. Богатства в своем детстве племянники не знали. Дед Иван Софронович, по прозвищу Осенний, был всего-то царским сокольником и не пережил польского лихолетья: в 1616 году прибрался. Отец – Петр Иванович тоже оставался при дворе, но кречетником. От царя недалеко, но корысть для сыновей небольшая. Оттого и начал Иван Большой Петрович службу среди простых рейтар и только в двадцать четыре года сумел попасть на придворную должность – стать сытником. Опять невеликая должность, зато всегда у царя на глазах.

Не замечать сытников царь не мог. Автор записок тех лет Котошихин пояснял: «…чин их таков: на Москве и в походех царских носят суды с питием, и куды царю лучится итти или ехати вечеровою порою, и они ездят или ходят со свечами».

Не один год понадобился Ивану Большому, чтобы выбиться из придворных служителей в стряпчие Кормового дворца. Настоящих покровителей не хватало, а одной честной службой далеко ли уйдешь. Может, потому и решился тридцатилетний стряпчий снова испытать судьбу – вернуться в рейтарский строй.

Для Московского государства все начиналось еще в 1647 году, когда казацкий сотник Зиновий Богдан Хмельницкий бежал из Украины в Запорожье, а оттуда в Крым. Борьба с поляками была трудной и заметных успехов не приносила. Богдан вернулся из Крыма с существенной подмогой – татарским войском. Избранный казацкой радой в гетманы, он поднял всю Украину и вместе с татарами добился нескольких блестящих побед. Разгромил польское войско при Желтых Водах, Корсуне, Пилаве, осаждал Замость и наконец заключил под Зборовом выгодный мир.

Но удача так же скоро отвернулась от Хмельницкого. Гетман неожиданно потерпел поражение под Берестечком и принужден был согласиться на куда менее почетный и выгодный мир, которого народ не захотел ему простить. Оставалось искать поддержки у русского царя. В октябре 1653 года казаки по их собственной просьбе были приняты в русское подданство, а московский царь объявил войну обижавшей их Польше. 13 мая 1654 года сам Алексей Михайлович возглавил войско, двинувшееся к Смоленску.

Поход оказался очень успешным, и государь сразу по взятии Смоленска возвратился в Москву, которую в отсутствие войска охватила жестокая моровая язва. Радость победы и полученных поощрений была отравлена для рейтара Ивана Большого Савелова страшным несчастьем. В одночасье болезнь унесла и его молодую жену Евфимию, и четырех малых детей. Московский двор на Ордынке стоял вымершим и пустым.

Можно было начать восстанавливать родное гнездо, обзавестись новой семьей. В тридцать четыре года это было так просто. Можно было забыться в новом походе: весной 1655-го Алексей Михайлович опять двинул войска. 30 июля московское войско торжественно вступило в Вильно. Позже удалось взять Каунас и Гродно. В ноябре победители вернулись в Москву. Но Ивана Большого Савелова с ними уже не было. Он нашел иной выход: принял постриг. Инок Иоаким отстранился ото всех мирских дел и треволнений. Впрочем…

Именно в иноческом чине дают о себе знать по-настоящему энергия, воля и редкие организаторские способности былого Ивана Большого Савелова. И еще широкая книжная ученость, которую трудно было подозревать в рядовом сытнике или подьячем. Спустя девять лет после пострига Иоаким ставится в архимандриты кремлевского Чудова монастыря. В годы его правления обителью голландец Кленк напишет, что «Чудов монастырь скорее можно назвать дворянским учебным заведением, чем монастырем. Там редко увидишь кого другого, как только детей бояр и важных вельмож. Их помещают туда, чтобы отдалить от дурного общества и научить благонравному поведению. По исполнении шестнадцати лет от роду они снова могут уйти». Но это лишь одна особенность обители, которую мог заметить иностранец. Главное заключалось в постоянном участии братии Чудова монастыря в личной жизни царей, в «государственном устроении». А в 1666 году Иоаким оказывается рядом с царем, когда принимается решение лишить Никона сана и заточить в Белозерский Ферапонтов монастырь. Да и мало ли в эти годы непростых для Алексея Михайловича жизненных обстоятельств.

В 1669 году не стало царицы Марьи Ильиничны, а в следующем объявленного народу наследником царевича Алексея Алексеевича – повод для нового появления Степана Разина, выдававшего себя за покойного. Здесь и увлечение красавицей Натальей Нарышкиной, и осужденная многими царская свадьба с новой царицей. Иоаким оказался в числе тех, кто спокойно принял развитие событий. Больше того, он поставляется в митрополиты Новгородские при поддержке царя, а спустя каких-нибудь два года и в патриархи. 26 июля 1674 года стало звездным часом Ивана Большого Петровича Савелова. Отныне для истории существовал только кир Иоаким.

Он до конца своих дней продолжает добиваться исключительности положения московской церкви. В 1687 году Киевская митрополия, с согласия восточных патриархов, подчиняется патриарху Московскому. Православным во укрепление их веры Иоаким оставляет образ Божьей Матери Всех Скорбящих Радости, им открытый, им же превращенный в образ особого почитания и бесконечной надежды.

Историки утверждают, что эта тема появилась в нашей иконописи не ранее XVII столетия, точнее – во времена правления церковью Иоакима. Такое раньше трудно себе представить – Царица Небесная, окруженная обыкновенными людьми, страдающими от недугов и житейских скорбей. «Алчущих кормилица», «нагих одеяние», «больных исцеление», «сирым помощница», «одиноким утешение», «жезл старостии» – строки канона Богородице, расписанные по всему полю иконы, позволяли каждому молящемуся найти свою беду и увериться в возможности помощи свыше.

…Двор на Большой Ордынке, на окраине Кадашевской слободы. Сестра Евфимия, пораженная неизлечимым недугом. Пророческий сон патриарха, увидевшего Богородицу, обещающую исцеление страждущей.

Икона по описанию Иоакима была тут же заказана иконописцам Оружейной палаты. Первый же молебен, отслуженный у нового образа, совершил чудо: многие годы лишенная ног Евфимия встала и пошла. По обету Савеловы соорудили на своей земле храм во имя Божьей Матери Всех Скорбящих Радости, как стала называться икона. Толпы страждущих устремились к Чудотворной. Иначе ее стали называть патриаршим образом. Образом Иоакима Савелова.

Спустя почти сто лет на месте обветшавшей и разобранной церкви встанет трапезная и колокольня, построенные, как можно предположить, знаменитым В. И. Баженовым. Внимание прославленного зодчего к приходской церкви объяснялось просто. Через дорогу от нее находился двор родственников его жены, купцов Долговых. Она и сегодня украшает улицу, выстроенная по проекту того же Баженова долговская городская усадьба с главным домом, окруженным двумя крыльями-флигелями и торжественной оградой с воротами.

Конечно, со временем Скорбященский храм перестает быть единственным в Москве. Одноименные церкви возникают в Старо-Екатерининской больнице на Второй Мещанской улице, при Алексеевской психиатрической больнице, получившей в просторечии название Канатчиковой дачи, на Калитниковском кладбище и на Зацепской площади. А в 1856 году освящается домовая церковь княжны Александры Владимировны Голицыной, которая по имени семейного храма называет и основанный ею в 1890 году общежительный монастырь на Новослободской улице, в районе Бутырской заставы.

Соборный храм обители был возведен на средства Воскресенской купчихи Акилины Алексеевны Смирновой. При монастыре было устроено кладбище. Основательница обители позаботилась и об открытии при обители 8-классной женской гимназии с правами государственного аттестата.

Последними «властьми» стали здесь настоятельница игуменья Нина, казначея монахиня Феофила. В штате состояли три священника и два дьякона.