Текст книги "Девушка, которая ушла под лед"

Глава 9

Как только мама закрыла за собой дверь, я тут же бросилась мыть голову. Подняв обожженную правую руку, чтобы не намочить повязку, левой я усердно втирала в волосы шампунь, избавляясь от запаха дыма. Впервые я оценила, насколько важно иметь две руки.

Выйдя из ванной, я обнаружила на тумбочке у кровати снотворное и стакан воды. Я сдвинула «Отверженных», водрузила на стол ноутбук и включила. Из-за головных болей читать книги с мелким шрифтом не выходило. Теперь из-за ожога нельзя было писать. Но остались и другие способы занять себя.

Увеличив стандартный шрифт в три раза, я погрузилась в статьи о том, что наука объяснить не в силах. О людях с мозгом, способным обрабатывать больше информации, чем можно представить. О животных, чувствующих приближение смерти. О цивилизациях, не развитых технологически, но улавливающих надвигающуюся опасность.

Я листала материалы о мозговых нарушениях и наткнулась на статью про синестезию – состояние, при котором все чувства взаимосвязаны. Там было написано о том, что некоторые люди видят музыкальные симфонии, ощущают слова на вкус, буква «С» кажется им ярко-красной, а буква «А» – синей, слово «счастье» для них на вкус соленое, а «небо» напоминает пережаренный стейк. Для меня вот, например, слово «смерть» имеет вкус швейцарского сыра – острого, твердого, пикантного.

Может, с моим мозгом произошло что-то подобное? Нейроны нашли новые траектории движения, перепутались, осели в необычных местах мозга. Вдруг у каждого где-то спрятана способность ощущать смерть, но люди просто не умеют ею пользоваться? А мне удалось превзойти человеческие возможности? А как это получилось у Троя?

Я ввела в строку поисковика «Трой Варга». Я шерстила социальные сети страница за страницей, но ни одной похожей на него фотки не попадалось. Я всматривалась в фоторепортажи со школьных спортивных соревнований. Я читала информацию в профилях и сопоставляла с возрастом Троя. Но все напрасно. Я сломала глаза, изучая нечеткие снимки отдаленно похожих на него парней. И даже когда у меня начала невыносимо болеть голова, я не оставила своего занятия.

В три часа ночи я нашла Троя. На фотографии команды бейсболистов. Он был загорелее. В форме в тонкую полоску. Стоял, опершись на биту. Улыбался открытой улыбкой – не такой, как сейчас. Снимок был нечеткий, черты лица нерезкие, но я разглядела ярко-голубые глаза. Это точно он. Я нашла источник фото. Три года назад, газета «Сан-Диего Газетт», заголовок – «Команда “Шелтон Оакс” становится чемпионом!».

Я закрыла глаза и представила нашу первую встречу с Троем в библиотеке. Я спросила, откуда он знает про кому. Вспомнила слова Жанны о том, что имена несовершеннолетних нельзя публиковать в прессе, поэтому изменила условия поиска. «Сан-Диего Шелтон Оакс кома».

Одна ссылка. Два года назад.

Машина с семьей сорвалась с обрыва. Я с трудом заставила себя кликнуть по ссылке.

«47-летний Джей Варга и его 46-летняя супруга обнаружены мертвыми в автомобиле на трассе Хаттон-роуд вчера днем. Их дочь Шерон скончалась в госпитале из-за обильной кровопотери. Поиски начались вчера утром, когда администрация школы Шелтон Оакс сообщила в полицию, что сын семьи Варга, старшеклассник, третий день подряд по неустановленной причине не посещает уроки, а члены семьи не выходят на связь. Юноша остается в коме».

Трясущимися руками я выдвинула ящик стола и достала клочок бумаги с номером Троя. Набрала. После четвертого гудка раздался глухой голос: «Да». Зачем я позвонила? Что я скажу? «Алло! Кто это? Дилани?» Я бросила трубку.

Все не так. Мы ничуть не лучше других. Мы поломаны. Разбиты. Мы лишены цельности. Оголи мозг, верни в примитивное состояние – и вот что получится.

Заснуть этой ночью мне так и не удалось. Я думала только о смерти. О запахе гари. О цвете огня. Об ожоге, разрывающем центр моей ладони. О трости, объятой языками пламени. Она горела как плоть живого человека.

В субботу в первой половине дня мы с Деккером не виделись. Машина стояла у дома, потом он уехал, потом вернулся. Но самого его я не видела. Он не зашел ко мне. Но ведь и я не зашла к нему.

Находиться дома стало невыносимо. Взгляд на ноутбук – и сразу все мысли только о Трое, его погибшей семье, о том, как он живет один в той ужасной квартирке. Я смотрела на наградные ленты на стене и понимала, как они бессмысленны. Как бессмысленна эта глупая книжка «Отверженные» – непрочитанная, с закладкой на странице 43. Метафора, очевидная метафора наших с Деккером отношений. Мы отвергли друг друга. А наша дружба поломана, совсем как корешок книги. Все идет не так, как надо…

Я спустилась на кухню:

– Можно мне взять твою машину?

Мама напряженно замерла над раковиной с посудой. Вода текла, наполняя чашки, переливаясь через края.

– Дороги скользкие, – сказала она раковине, не поднимая головы, – а ты долго не водила. У тебя повреждены ребра, из-за этого ограничена подвижность.

Я осторожно нагнулась вперед-назад, но мама не увидела.

– Хочешь, чтобы я на мостик встала?

Не то чтобы я была способна на такое упражнение. Если честно, то лучше всего мне было, когда я вообще не двигалась.

Мама вытерла руки о передник и сказала, глядя перед собой:

– Я хочу, чтобы ты осталась жива.

– Я и жива. Я буду осторожной, правда. Буду ехать медленно, не превышая скорость. Обещаю, что не умру.

Мама повернулась ко мне: бледная, каждая морщинка видна.

– Я не знаю, как сделать так, чтобы тебя не потерять. Что лучше: гиперопека или недоопека.

– Нет такого слова, – сказала я, потому что не знала, что еще сказать.

– Мой отец… – заговорила она, замолчала, прочистила горло и продолжила: – Мой отец чрезмерно опекал меня. Поэтому твой отец так реагирует. – Мама посмотрела в окно. – А моя мать… Моя мать не опекала меня вообще. Плевала на меня. И это было гораздо хуже. – Провела рукой по краю столешницы.

– Мам… – Я попыталась остановить ее, потому что, как выяснилось, я не хотела знать эту историю. Не хотела слушать ее.

– Папа думает, я ушла из дома из-за отца. Мой отец был ужасен, это правда. Он выходил из себя по любому поводу, из-за каждой мелочи. Потому что я не в том порядке вынула посуду из посудомойки, потому что оставила вещи висеть на спинке кровати. Из-за чего угодно… И это был ад.

Я обвела взглядом нашу кухню: идеальную, чистую – и теперь увидела не только абсолютный порядок. Вынужденная необходимость. Страх. Мама продолжала:

– Но ушла я не поэтому. Ушла из-за мамы. Она смотрела и ничего не делала – не защищала меня. Она не забрала меня и не ушла. Она была соучастником. И это еще хуже. Гораздо хуже.

Мы долго молчали. Слушали, как текла в раковину вода и уходила в сливное отверстие.

– Может, тебе нужно искать золотую середину?

– Я так и делала раньше, но ты же видишь, что произошло, – сказала мама, повернулась к раковине, выловила губку для посуды. – Возвращайся скорее, чтобы мы не опоздали в церковь.

Она произнесла эти слова спокойно, но, выходя, я услышала, как она нервно расхаживает по кухне.

Я доехала до улицы, где располагалась пиццерия, и легко нашла работу Троя. Даже не понадобилось смотреть на указатели. Потому что я поддалась притяжению. Оно провело меня мимо пиццерии, мимо кинотеатра и банка, заставило свернуть за угол и вывело к дому престарелых. Я оставила машину на парковке напротив, как раз рядом с небольшим кладбищем. Осмотрелась. Дом престарелых – кладбище, дом престарелых – кладбище. Очень удобно. Над улицей сомкнули кроны огромные деревья. Их ветви висели очень низко, тянулись ко мне, пытаясь поцарапать. Я пригнулась, хотя понимала, что до веток еще далеко.

За стойкой регистрации сидела толстая женщина и быстрым почерком заполняла сразу несколько таблиц. Один наушник болтался у нее на груди, и из него доносился джаз, головой она кивала в такт музыке, которая звучала во вставленном в ухо втором наушнике. Увидев меня, она вытащила и его.

– Чем я могу помочь?

– Я пришла к Трою Варге.

Она смерила меня взглядом:

– Ну конечно. Думаю, он уже заканчивает процедуры. Можешь подождать его в холле. Дальше по коридору.

Я пошла по коридору, оставляя за собой грязно-слякотные следы. Из-за каждой двери я чувствовала притяжение. Где-то совсем слабое – намек, где-то сильное. Заведение было заполнено умирающими. Но руки не тряслись. В голове сохранялась ясность. Прямо сейчас никто не умирал.

У последней двери притяжение оказалось самым сильным. Я собрала всю силу воли, чтобы пройти мимо, но все равно остановилась в дверном проеме. На кровати с приподнятой спинкой сидела старуха и кашляла, сплевывая мокроту в эмалированный лоток молочного цвета. Медработник в синей униформе массировал ей спину. Она скользнула по мне взглядом и снова закашлялась.

Медработник оглянулся. Казалось, ему ничуть не лучше, чем этой старухе. Он тер ей спину, пока кашель не прекратился, опустил спинку кровати в горизонтальное положение, вставил в нос тоненькую трубочку, подающую кислород.

– Я вернусь после обеда.

Старуха закрыла глаза. Трой вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь.

– Идем, – сказал он вместо приветствия. Мы пересекли коридор и оказались в кладовке в полной темноте. Трой дернул шнурок где-то над нашими головами, и тускло-желтым светом загорелась лампочка.

Трой рылся на металлических стеллажах, а я стояла, вжавшись в противоположную стену, но нас все равно разделяло очень мало пространства.

– Ну, давай посмотрим…

Я подтянула спущенный аж до кончиков пальцев рукав. Трой размотал повязку, взял мою руку.

– Совсем не плохо, – заключил он, хотя рана выглядела хуже, чем вчера: волдыри, отек, краснота.

Трой мазал ожог какой-то рецептурной мазью. Я смотрела в сторону – думала, что так будет меньше болеть. Сверху он положил марлевую салфетку и зафиксировал ее пластырем, выпустив концы на внешнюю сторону кисти.

– Как ты? – спросил он.

Я заговорила шепотом, глядя прямо ему в глаза:

– Трой, а ты разговаривал об этом с врачами?

Нахмурившись, он принялся переставлять на полках одинаковые коробки.

– Зачем?

– Я думаю, это неврологическая проблема…

Трой засмеялся, но так и не посмотрел на меня.

– Вряд ли…

– Ты был в коме, я была в коме, было повреждение мозга, да?

Он резко обернулся.

– Да я смотрю, ты навела справки…

– Нет… я просто… – смутилась я.

– Дилани, я больше не имею дел с врачами. Мне хватило.

Неужели он не понимает? Неврологическую проблему можно диагностировать. Можно исследовать. Можно лечить. Она не обязательно должна мучать человека всю жизнь.

– Я читала про кота, который жил в доме престарелых. Он предсказывал, кто умрет следующим. Врачи считают, он определял по запаху мочи.

– Думаешь, мы тоже по запаху мочи определяем?

Я пропустила мимо ушей его язвительный вопрос.

– И про собаку, которая находит раковых больных.

– У человека далеко не такое тонкое обоняние.

У обычного человека – нет. Но есть же люди, которые выходят за границы нормы. – Аномалии. – Есть люди, чей мозг путает чувства, видит звуки, осязает запахи. Может, у нас после состояния комы…

Трой сжал кулаки, на лицо легла злость. Потом кулаки разжались, лицо снова стало обычным, дружелюбным.

– …после состояния комы что-то в организме восстановилось неправильно.

Он смотрел на меня исподлобья. Темная челка почти закрывала глаза.

– Вообще ничего не должно было восстановиться.

– Но восстановилось же.

– А не должно было! Разве ты не понимаешь? Мы должны были умереть. Я должен был умереть. Я хотел умереть. И это… Это вот… – Он обхватил себя руками, будто пытался таким образом объять всю Вселенную. – Это наказание!

– За что?

– За то, что я не удержал чертову машину на дороге. – Внутри у меня все сжалось. Об этом не писали в статье. – За аварию. За убийство всей своей семьи. За то, что я не сумел им помочь. И Бог не позволил мне умереть. А теперь скажи мне, что сделала ты? Почему тебе не позволили умереть?

Мне не позволил умереть Деккер, только не из ненависти. Но Трою я не стала этого говорить. Пусть упивается своим горем. Это все, что ему осталось от родных.

Он закрыл лицо руками, покачал головой:

– Прости, прости меня. Я не должен был говорить этого. Но тебе будет легче теперь, когда ты знаешь правду и не нужно самой до нее докапываться.

– Трой…

– Что?

– Ты работаешь в этом месте, с больными стариками. Ты хороший человек, ты знаешь?

– Не такой и хороший. Всего лишь пытаюсь выкупить себе право выбраться из ада.

– Ты хороший человек.

Он убрал у меня с лица прядь волос, заправил ее мне за ухо. Но руку не убрал: пальцы в волосах, большой палец касается подбородка. Его голубые глаза – почти синие в тусклом свете. Распахнулась дверь. Я зажмурилась от ярко-белого света флуоресцентных ламп. Тощая женщина с жиденькими засаленными волосами застыла у стены перед входом, переплетя руки на груди.

– Тереза надерет тебе задницу, если застукает, – сказала она, затем достала с верхней полки коробку одноразовых шприцев и вышла, будто нас больше не существовало.

Трой отошел от меня:

– У меня сейчас перерыв. Перекусим?

Я кивнула. Что угодно, лишь бы выбраться из этой кладовки, где все стало таким серьезным, таким наэлектризованным. Я ведь не хотела, чтобы он убирал руку, но и не хотела, чтобы он продолжал.

Мы шли по улице в сторону, противоположную притяжению. Владелец пиццерии даже не пытался стилизовать заведение под итальянское кафе. Никаких клетчатых скатертей – столы с кое-где облезшей пленкой на металлических ножках вместо деревянных. Никаких абажуров с приглушенным светом прямо надо столиками, как показывали в кино, – флуоресцентные светильники, встроенные в потолок. Даже официантов здесь не было. Повар, на котором все итальянское в пиццерии заканчивалось, выкрикивал номера готовых заказов прямо с кухни, и тогда можно было подходить забирать их.

Но это никого не смущало. Пиццерия «У Джонни» оставалась единственным заведением, где можно было съесть пиццу, находилась она через дорогу от кинотеатра, а цены устраивали подростков. Поэтому народу здесь всегда было битком.

Об этом нужно было подумать, прежде чем соглашаться на перекус с Троем. Мы входили – над головой звякнула подвеска с колокольчиками, а мои друзья выходили. Джастин посмотрел на меня прищурившись. Кевин потрепал меня по и без того уже растрепанным волосам. А следом показались Деккер и Тара. Тара даже не удостоила меня взглядом и продефилировала мимо, а Деккер остановился.

– Привет, – сказал он.

Трой стоял у меня за спиной, но, кажется, Деккер его еще не заметил.

– Привет.

Жалкая сцена.

– У меня есть для тебя подарок на Рождество.

– Ой, и у меня. Ну, то есть на Хануку. Но, кажется, я пропустила день.

Деккер ухмыльнулся.

– Ты всегда его пропускаешь. Ладно, что, если я завтра в обед зайду?

Я кивнула. И в этот момент Тара, кажется, сообразила, что Деккер больше не следует за ней. Она развернулась, подошла, взяла его под руку.

– Идем, а то опоздаем в кино, – сказала она, глядя мне в глаза.

Я постаралась не выдать, что на меня накатила тошнота.

Подошел Трой и обнял меня – положил ладонь прямо на бедро. При других обстоятельствах я бы сочла это слишком интимным жестом, но сейчас он был в самый раз. Я прижалась к нему.

– Твои друзья? – шепнул он мне в ухо.

Деккер смотрел то на меня, то на Троя.

– Я тебя знаю?

– Вряд ли. Трой.

– Деккер. – Ни один не подал ладонь для рукопожатия. – У тебя знакомое лицо.

Трой пожал плечами.

– Я часто сюда заглядываю в обед.

– Идем! – Тара тянула Деккера за рукав.

И он пошел за ней, не отводя глаз от Троя. Я очень хорошо знала этот его взгляд: он пытается что-то понять, близок к разгадке, но никак не может ее уловить.

Трой заплатил за еду, хотя я сопротивлялась.

– Дилани, ты работаешь? – Я промолчала. – Я так и думал. А я работаю. С меня причитается за то, что кричал на тебя. Обычно я не повышаю голос.

Мы сидели у окна и молча ели пиццу. Вдалеке завыли сирены. Я закрыла глаза, чтобы защититься от неприятных ассоциаций.

– Трой, как мы поняли, что тот старик погибнет на пожаре?

Трой вытаращил глаза, быстро посмотрел по сторонам – не слышит ли нас кто. Но другие посетители не обращали на нас внимания. Тогда он нагнулся ко мне и прошептал:

– Мы не знали этого. Он болел. Ты же сама видела в торговом центре. Болел.

– Но умер он потому, что сгорел. Я же знаю.

Я посмотрела на обожженную ладонь, к глазам подступили слезы.

– Он был тяжело болен. Он медленно умирал. Ты же почувствовала это, правда? Наверное, из-за болезни забыл выключить плиту. Может, умер и не успел ее выключить.

Я смотрела на улицу за окном, на старый кинотеатр на противоположной стороне.

– Не переживай, – сказал Трой, откусывая пиццу, – ты симпатичнее.

– Что? Кого?

– Той девицы с твоим бывшим. – Я покосилась на Троя. – Она жалко выглядит в этих обтягивающих шмотках. Так и просит: «Обратите на меня внимание».

Я невольно улыбнулась. И рассмеялась.

– Я ее терпеть не могу. А он не мой бывший.

– Тогда кто он?

Я пыталась подобрать слово, которое бы верно описало наши с Деккером отношения. То, кем мы были друг для друга.

– Он мой сосед.

Дальше мы ели молча, как будто я дала идеально логичное объяснение неловкой встрече при входе в пиццерию.

Трой не доел, но взял банку газировки. Достал из кармана таблетку, сунул на язык и запил через соломинку. Снова полез в карман, предложил и мне таблетку.

– Хочешь? Это от головы.

Я ответила, чуть склонив голову набок:

– У меня не так сильно болит голова. Только если я много читаю.

Трой прищурился.

– У тебя нет постоянного чувства, что твоя голова сжата тисками?

– С тех пор как я пришла в себя в больнице после сна без обезболивающих, такого ни разу не было. Может, тебе имеет смысл показаться врачу?

Трой отсутствующим взглядом смотрел за окно.

– Я уже говорил: с врачами не связываюсь.

Мы шли назад, к дому престарелых. Трой шел медленно, шаркая ботинками по тротуару, очень близко ко мне – так, что наши рукава соприкасались.

– Я рад, что нашел тебя, Дилани Максвелл.

Я ничего не ответила, только улыбнулась себе под ноги.

Когда я завела мамину машину, Трой постучал пальцами по стеклу. Я по очереди нажала на кнопки автоматического опускания стекол и опустила все, кроме нужного. Тогда Трой открыл дверь и засунул голову в машину.

– Приходи в понедельник, хорошо? Посмотрю, как рука заживает.

Он закрыл дверь, я справилась со стеклами и поехала домой. Маме, судя по виду, очень полегчало, когда я вернулась, – думаю, из-за того, что до похода в церковь оставался еще приличный запас времени.

Глава 10

В старую каменную церковь тянулся ручеек людей. Летом туристы любили фоткаться на ее фоне. В ней даже сохранился старинный колокол, отбивавший каждый час. Сама церковь была настолько большая, что вмещала всех прихожан нашего городка и соседних трех. Сегодня, похоже, все жители пришли в полном составе.

Я же себя в церкви чувствовала некомфортно. Ну, то есть не вообще в церкви, а именно в нашей. Мама говорила, что это здание в классическом стиле, папа вторил, что постройка имеет историческое значение, их слова значили лишь одно – церковь была старая. Мне не нравятся старые вещи. Все старое – это разрушение и увядание. Несколько лет назад Деккер был в Греции и показывал мне фотки.

– Правда поразительно? – спрашивал он, демонстрируя очередной снимок древнегреческих развалин.

– Поразительно, – соглашалась я, а у самой мороз шел по коже. Древние развалины служили лишь напоминанием о том, что перестало существовать. О том, что однажды нас всех не станет. Что и обо мне забудут.

Старость – это всегда опасно. Наш дом еще нельзя назвать старым, но он уже приближается к этому состоянию. На третьей ступеньке всегда была небольшая щелка, но со временем она стала издавать жуткий, обреченный скрип. И теперь я старалась на нее не наступать. Однажды и наш дом начнет ветшать и в итоге разрушится.

Но жизнь иронична. Меня чуть не убила молодость. Свежий, только-только взявшийся лед, разломившийся под моим весом. Как избавиться от этих мыслей? Последний раз в церкви – много месяцев назад – я почти всю службу смотрела вверх – нет, не в поисках Бога, а в поисках трухлявых потолочных балок. Я отлично знала, где находятся аварийные выходы и куда бежать, если начнут рушиться стены. А ведь это было весной. С тех пор здание могло значительно обветшать.

Старики мне тоже не особо нравились. Ничего личного, но их тела, как и всё вокруг, разрушались. Они служили мне напоминанием о том, в кого я превращусь, о том, что потом меня не станет вовсе. Может быть, знай я ближе папиных родителей, все было бы иначе, но не сложилось. Раньше каждое лето они приезжали к нам из Флориды, а мы навещали их на Рождество. Но три года назад бабушка сломала шейку бедра, поэтому поездки для нее стали невозможны. А на Рождество родители решили не ехать, потому что поездка может пойти мне во вред. Мне теперь многое может пойти во вред…

Поэтому, когда старики стали вылезать из автобусов и заполнять все вокруг, я спряталась за папину спину. Первый автобус привез обитателей дома престарелых из городка, где находилась папина контора. Папа состроил подобающее бухгалтеру лицо, поздоровался с несколькими клиентами. Я продолжала стоять у него за спиной. Изуродованные артритом руки тянулись ко мне, хлопали меня по плечу. Пытливые глазки шарили вокруг отца, но я не поднимала взгляда. Мама свои морщинки называла мимическими, появившимися из-за привычки широко улыбаться, а у этих стариков лица были испещрены глубокими бороздами. И даже когда они мне улыбались, я видела, что складки кожи скрывают только уныние.

Появилось и стало нарастать покалывание в мозгу, напоминающее мурашки, но только внутри головы. Уткнувшись глазами в землю, я повторяла «Счастливого Рождества, счастливого Рождества» в надежде, что словами смогу замаскировать неприязнь.

Вдруг раздался совсем молодой голос:

– Здравствуйте, мистер Максвелл!

Я выглянула из-за папиной спины.

– Привет, Дилани!

– Рад тебя видеть, Трой! – поздоровался в ответ отец.

Мама уставилась на Троя. Она смотрела на черные джинсы, черную кожаную куртку, черные кроссовки и явно отмечала в голове галочками, по каким пунктам его вид не соответствует случаю.

– О, Трой! Много о тебе слышала! – воскликнула мама, схватив его ладонь двумя руками.

Даже если бы я говорила ей о Трое, момент получился бы неловким, а ведь я не говорила. Я бросила на нее короткий взгляд, но мама не обратила внимания.

– А где твои родители? Познакомишь нас?

Трой сник. Я больно ущипнула маму за локоть.

– Дилани! Да ты что! – вскрикнула она, схватившись за руку.

– Потом скажу… – прошипела я. Но уверена, Трой все слышал.

– Все в порядке. Дилани пытается намекнуть, чтобы вы не спрашивали меня о родителях, потому что они умерли. Но все в порядке.

– О, извини… – только и смогла произнести мама.

– Ничего, вы же не знали.

Глазами, на которых уже успели выступить слезы, мама обвела людей у Троя за спиной.

– А с кем ты здесь?

Трой потупил взгляд.

– Один, мэм.

Мама выпрямилась, всплеснула руками.

– Тогда вечером ты ужинаешь с нами.

Все, она решила проблему.

На лестнице я нагнулась к Трою и шепотом спросила:

– Что ты здесь делаешь?

– Я? Я хожу на службу каждую неделю. А вот что ты здесь делаешь?

– М-м…

Семья Максвеллов превращалась в добропорядочную католическую семью ровно дважды в год: в сочельник и на Пасху. Ну, вот и сегодня был такой день. Обычно мы слушали детский хор, несколько рождественских историй от священника и тем ограничивались.

Мы сели в центре бокового нефа, на шестнадцатом ряду от распятия. Откуда-то с самых первых рядов исходило притяжение. Я вопросительно посмотрела на Троя. Он кивнул и, нагнувшись к самому уху, прошептал:

– Второй ряд. Женщина в голубом шарфе.

Вытянув голову, я увидела ее. Даже шея была испещрена морщинами. Голубой шарф повязан на волосах, сквозь черную шаль, накинутую на плечи, выпирают кости.

– Несильно совсем…

– Еще есть время.

– Думаешь, мы можем ей помочь?

– Посмотри на нее. Рак. В наших силах – только облегчить страдания.

Трой говорил это так, будто даже смотреть на нее ему было больно. Я придвинулась к нему. Мы ждали, пока запоет хор.

Мама подалась ко мне.

– Дилани, сними куртку. Здесь очень душно.

Я вздрогнула. Мама подобрала мне наряд без рукавов, так что скрывать повязку на руке было нечем. Трой, кажется, с одного взгляда понял, чего я опасаюсь.

– Давай помогу, – сказал он и медленно стянул с меня куртку, сразу же заключив мою больную ладонь в свои и положив ее к себе на колени.

Мама смотрела на мою руку на коленях Троя, а я чувствовала, как краска поднимается от шеи, заливает лицо. Но мама промолчала. Откашлялась и повернулась к кафедре. Запел хор. Дети спели «Тихую ночь», затем «Вести ангельской внемли» – они исполняли церковные гимны, задрав кверху головы. Музыка и тепло от рук Троя говорили мне, что он ошибается. Мы никак не можем быть в аду.

После службы я надела куртку, и мы вышли на улицу. На парковке мама положила ладонь Трою на плечо.

– А какие у тебя планы на Рождество, Трой? – спросила она.

Трой следил взглядом, как шла к автобусу женщина в голубом платке на голове. Пустые глаза в запавших глазницах, сил не хватило даже подняться в автобус – ей вышел помочь водитель. Трой повернулся к нам.

– Мы на работе празднуем в складчину.

– В складчину? – мама повторила эти слова с неописуемым отвращением, как будто ничего более ужасного на Рождество придумать было нельзя. – Приходи к нам завтра на рождественский обед. В три часа.

– Спасибо, но… Но я не могу…

Трой снова смотрел на автобус: вот закрылась дверь, загудел двигатель.

– Мы настаиваем, – сказала мама.

Трой посмотрел на всех нас.

– Спасибо за приглашение, но…

– Приходи, – сказала я.

Мы встретились взглядами, и «нет» застыло у него на губах. Он снова повернулся к автобусу. Прищурился, наблюдая, как тот выезжает со стоянки и удаляется.

– Хорошо, – прозвучал быстрый и резкий ответ. После чего Трой развернулся и направился к своей машине.

Я сидела на заднем сиденье, закрыв глаза. Я справлюсь. Трой будет рядом – и я справлюсь. С переднего пассажирского сиденья обернулась мама.

– Сколько ему лет, Дилани?

– Кому?

– Трою. Он же сказал, что работает. Только сейчас поняла. Ты знаешь, сколько ему лет?

– Девятнадцать.

Мама смотрела подозрительно.

– А с кем он живет?

– Не знаю.

Я уставилась в окно. Если мама узнает, что Трой живет один, то встречаться с ним я смогу только под ее присмотром. И должна буду отчитываться, куда я еду, если захочу взять машину. И потеряю возможность общаться с единственным человеком, который понимает, что со мной творится. Дверка клетки захлопнется. Руки привяжут к кровати, накачают меня снотворным и будут держать в плену.

– Ты не хочешь со мной ни о чем поговорить? – спросила мама низким голосом.

– О боже!

Отец вздохнул. Мама выпрямилась на сиденье.

– Ну хорошо, извините, что я озвучила то, о чем и так все подумали.

– Он снимает квартиру с кем-то, – сказала я настолько тихо, что это и ложью нельзя было считать.

* * *

Я размотала бинт и заклеила ожог широким пластырем.

– Порезалась упаковочной бумагой для подарков, – объяснила я маме, когда она заметила.

Рождественским утром мы открывали у искусственной елки подарки. Мне подарили одежду на размер больше прежнего и новый телефон вместо того, который утонул в озере. Папины родители прислали мне пятьдесят долларов, и теперь я обладала состоянием в пятьдесят три доллара. Мама надела свитер, который я выбрала, и он оказался далеко не так плох. Удивительно, но факт.

Я утащила к себе в комнату подарки и приступила к процессу распаковки. Надо было еще смириться с тем, что одежда, засунутая на дальние полки шкафа, мне больше не подходит. Я доставала вещи, из которых выросла, и бросала в кучу на пол.

Когда в дверь постучали, я как раз оценивала размеры кучи.

– Войдите.

Деккер распахнул дверь, но замер на пороге. Я стояла возле шкафа.

– Счастливого Рождества.

Он пару раз качнулся вперед-назад, осмотрел беспорядок, затем вошел, закрыл дверь. И остался стоять.

– Насчет того вечера…

– Давай не будем, – попросила я.

Ведь я могу сказать что-нибудь глупое, он ляпнет что похуже. А хотелось просто все уладить. Чтобы все было как раньше. Поэтому, опережая его возможный ответ, я заговорила:

– У меня есть кое-что для тебя. Просто идеальный подарок.

Порывшись под кроватью, я выудила сверток. Деккер сел на скомканное покрывало, взял подарок, уставился на упаковочную бумагу.

– Ты пыталась что-то нарисовать?

– Смотри, здесь уже были рождественские ели. И звезды. Как положено на Рождество. А я решила переделать звезды в еврейские звезды, как положено на Хануку.

– В звезды Давида, – заржал Деккер. – Ну, Дилани, даже не знаю, что сказать. Это было не обязательно.

Я тоже села на кровать, но дальше от Деккера, чем села бы раньше.

– Да открывай уже!

Деккер отрывал верхний слой упаковочной бумаги. Прежде чем он добрался до коробки, я выпалила:

– Там футболка. Я же знаю, как ты ненавидишь сюрпризы.

С улыбкой он развернул футболку и сказал:

– Прикольная.

Я купила ее в торговом центре в магазине – зашла в него в первый и, возможно, последний раз в жизни. Футболка была белая, на груди красовалась картинка огромного аппетитного сэндвича, а над ним синими буквами – слово «ГЕРОЙ». Деккер надел футболку прямо поверх своей с длинным рукавом.

Затем встал и полез в задний карман джинсов.

– Я не знал, как упаковать, чтобы ты их не порвала, поэтому вот. – И вручил мне билеты. – «Отверженные». Мама прочитала, что в Бангоре будет представление. А она же знает, что у нас эта книга по программе.

Мы оба посмотрели на «Отверженных» на столе – давно забытых. Деккер дарит мне билеты, потому что больше не будет мне читать. Не будет сидеть с ногами у меня на кровати и переворачивать страницу за страницей, пока я смотрю, как вращаются над головой планеты.

– Мюзикл уже завтра. Я пару дней назад спросил твоих родителей: они тебя отпускают. Если хочешь, пойдем со мной, если нет – то с кем-нибудь другим.

– У тебя есть время?

– У меня есть время, – ответил он. – В шесть заеду за тобой.

Он ушел, а я стояла посреди комнаты с улыбкой на лице. Мы сможем все поправить. Раньше же получалось – и сейчас получится.

Машина Троя шумно остановилась у дома. Чуть раньше назначенных трех часов. Трой нарядился. Зачесал назад волосы, открыв лицо. Надел темно-красную рубашку с длинным рукавом. И даже в своих обычных джинсах выглядел гораздо наряднее, чем всегда.

Я видела, как он поднялся на крыльцо. Знала, что он там стоит. Но звонка в дверь все не было. Я подождала еще несколько секунд, потом открыла дверь: Трой уходил, уже спустился с крыльца.

– Куда ты?

– Я подумал, что еще рано.