Текст книги "Небо земных надежд"

– Это было бы замечательно. – Сергей перевел дыхание. – И чтобы, прочитав, пересказывали содержание книги другим. А потом…

– Конечно! – торопливо перебила Вита. – Только не надо это делать как доклад или сообщение. Лучше в форме непринужденной беседы. Я поговорю с Тамарой Андреевной – женой майора Кудрина, она преподает литературу. И темы для сочинений надо продумать. Уж если замерцала звездочка надежды в небе, значит, все телескопы надо нацелить на нее… – девушка улыбнулась.

Так появилось на черной доске написанное голубым мелом: “Авиаторы в моей семье”. Название темы сочинения казалось немного скучным, но оно предлагалось всем, даже младшим классам, и возражений ни у кого не вызвало. Ребята вспоминали о своих отцах, дедах, старших братьях.

… Димка покосился на вездесущую Татку и, зачеркнув “Отец моего деда”, написал:

“Мой прадедушка был летчиком и воевал в Отечественную войну. Дед был летчиком-испытателем и испытывал военные самолеты. Папа тоже летчик, майор и летает на истребителе-бомбардировщике…”

Димка вдруг понял, что ничего кроме этих трех фраз написать не может. Да и откуда ему знать больше?…Прадеда давно нет, дед живет далеко и они лишь редко, ненадолго встречаются, а отец… С того памятного полета в пассажирском салоне лайнера отец и сын не затрагивали авиационную тему. Моментами Димке казалось, что отец не прочь был бы рассказать ему что-нибудь, но, взглянув на жену, спрашивал про учебу, про школьных друзей. Наставлений не давал и редко что-то советовал.

“А ведь на мне закончится летная династия Деминых…” – мысль, возникшая внезапно, была неприятной.

Испытывая чувство досады, растерянности и даже стыда, Димка покосился, пытаясь прочитать, что пишет уже на второй странице Татка, старательно прикрывая тетрадь локтем. Судя по всему, дальновидная дочка заместителя командира полка по воспитательной работе отлично знала, что и как надо писать о своем отце.

…Как ни грустно, но проводить Виту Сергей не мог даже до дверей Гарнизонного офицерского клуба, где в трех просторных комнатах издавна располагалась библиотека и читальный зал, и кроме Виталии работала еще по-старушечьи въедливая Людмила Григорьевна.

Вите нужно было по каким-то неотложным делам задержаться в школе, а подождать ее Сергей не мог, потому что спешил на предварительную подготовку к полетам.

К Полетам!..От одной этой, казалось бы, обычной рабочей для летчика мысли душа Сергея расширялась, светлела, и как бывает с людьми в момент их наивысшей радости, заполнялась нежностью ко всему, добротой. И сочувствием к тем, кому суждено остаться на земле, кому не дано как ему – счастливчику, подняться в Небо.

В роду Баклановых, хотя и носящих птичью фамилию, летчиков не значилось. Возможно, были моряки, но семейная сага об этом умалчивает. По материнской линии Виноградовых – земледельцы с винным духом в далеком прошлом. Отец Сергея – довольно известный художник-монументалист – занимался росписью торжественных помещений и культурных зданий, его мозаичные панно украшали станции метро и железнодорожные вокзалы, не в том количестве как хотелось бы ненасытному творческому тщеславию, но имя себе Бакланов-старший сделал. От отца Сергею передались чувство цвета, формы, тонкая романтичная душа. И глаза.

Мать, напротив, была сдержанно-суховатой, какой по расхожему мнению и подобает быть математику, тем более, университетскому, с ученой степенью и практичным взглядом на жизнь. Она с детства приучала сына к точности словесных формулировок, к целесообразности действий и безоговорочному принятию философского закона относительности всего…

А летные способности, которые у Сергея, бесспорно, были, достались ему, очевидно, по милости Божьей как он полушутя говорил родным и друзьям, хотя внутренне верил в это вполне серьезно.

У него было несколько странное отношение к Богу, естественное для ребенка, воспитанного атеисткой-мамой и искренне верящим в Божественное Начало идеалистом-отцом. Притягивая единственного сына к себе как разные полюса магнита, родители не понимали, что раздирают еще хрупкую, ко всему податливую душу, вселяя каждый свое видение мира, жизни и людей.

Когда Сергею было лет восемь, он сам внезапно понял, почему ему временами хочется сбежать из сытого, благоустроенного дома. Это случилось после очередного спора родителей по поводу его воспитания.

“Мальчик должен стать мужчиной, а не как ты, порхающим в облаках святости и неземных фантазий. Завтра же отдам его в школу дзюдо или самбо. В бассейн сама с ним буду ходить”.

“Незачем было за “порхающего” выскакивать замуж… Между прочим, мне приходится работать и с камнем, смотри, какие бицепсы себе отрастил… – по-своему понимал ее отец. – У мальчика явный талант и посещать он должен изостудию. Получится отличный архитектор и твоя математика пригодится”.

С “архитектором” мама была согласна, и они бурно мирились, как могут мириться лед и пламя – Сергея обжигало паром их сумбурной любви.

“Рожайте себе девчонку, от меня отстаньте, а то сбегу”, – после очередной ссоры-примирения пригрозил сын. И родители, чрезмерно удивившись и озадачившись, через год “купили” себе темноглазую как мама девочку, а через три года Сергей получил братишку с такими же синими как у него глазами. И когда в четырнадцать лет он заявил, что записался в Школу юных планеристов, родители не возражали. Им было уже не до него.

Полеты на “БРО-11” – фанерном планерчике первоначального обучения, его чаще называли “Брошкой”, Сергею не понравились. Хотя на первых же подлетах он быстро усвоил все эти: “ручку – на себя”, “от себя”, уловил “чуть-чуть” и “слегка” – то, что другим ребятам давалось с разной степенью сложности, а иногда стоило и поломки лыжи или раскоса хвостовой фермы. Но не было в десятках секунд подлета той чарующей свободы движения в небе, что испытывал он в детских сновидениях. Не было высоты, продолжительно сладкого замирания сердца и простора. Лишь непроизвольное “ах!” и легкий холодок в груди, когда планерчик взмывал на несколько метров в высоту.

Этот отрыв от земли дразнил, обещал, вселял надежду… Ради этого мимолетного чувства и того, что грезилось за ним, приходилось подолгу ожидать своей очереди на пилотское сиденье в маленькой открытой кабине с носовым обтекателем; растягивать с другими ребятами тугую резину амортизатора, и летом чуть не каждый день ездить на окраину города.

Тот, кто был нетерпелив или с ленцой, уходили. Не задерживались и те, кто трусоват. А Сергею даже нравился этот холодок волнения, осознание риска, без которого все казалось бы пресным. Раззадоривал спор с самим собой, а может с кем-то, в нем сидящим… Хотелось укротить этот примитивный летательный аппарат с прямыми крыльями и несолидно вздернутым хвостом. Но у планерчика был характер, он умел капризничать, вредничать, взбрыкивать, если в воздухе с ним обращались невежливо или неумело. Неодушевленная крылатая конструкция, как понял довольно быстро Сергей, оторвавшись на любую высоту от земли, оживает и диктует свои правила, помогая летать или наказывая за небрежность. И дело не только в законах аэродинамики, есть что-то еще, неосознанное, никем необъясненное Высшее. И чем дальше отстраняешься от Земли, тем отчетливее оно проявляется. В этой добровольной борьбе с собой и “Брошкой” в безопорном, “скоротечном” небе жизнь приобрела для Сергея и его друзей неожиданный, увлекательный смысл.

Настоящее, осознанное чувство гордости пришло позже. Оно вызревало постепенно, через уважение к себе, через осознание того, что при желании все можно осилить, через странное, возвышенное состояние души, которое возникало каждый раз, когда он, уже на взрослом спортивном планере поднимался в небо и парил в нем, испытывая не менее прекрасные, чем во сне, эмоции. И дивная красота распахнувшейся внизу земли, волшебство небесного свода, приблизившее облака, солнце и словно соединившее с Космосом, со всей причудой внеземных пейзажей, стала наградой…

Но когда Сергей попытался по памяти изобразить акварелью на листе ватмана то, что видели глаза и впитывала душа, его ждало разочарование. Не хватало палитры красок, ускользало восприятие расстояния-высоты, невозможно было передать прозрачность воздуха и сморщенные тепловые потоки его над пригорками. Свет и тени теряли естественность переходов и, глядя на законченные рисунки и наброски, Сергею хотелось порвать все и больше никогда не пытаться передать творение Природы своими немощными, бездарными руками.

Однажды отец нашел его альбом, убранный с глаз долой на антресоли. Долго рассматривал рисунки, потом сказал задумчиво:

“Ты будешь хорошим художником и это твоя тема. Твой штришок в панно мировой живописи. Застолби его…”

“Я буду летчиком. Постараюсь, хорошим…” – твердо ответил Сергей, благодаря Провидение за то, что однажды сел не на тот трамвай, приехал не туда, куда спешил, и случилось то, на что он не рассчитывал.

Эта планерная школа за гранью девяностого года осталась, наверное, единственной в стране. Одно “крыло” ее состояло из пятнадцати ребят и семи девчонок. Инструктор Иван Кузьмич – “последний из могикан”, летал еще на самолете У-2, а в годы Отечественной войны на легендарных пикирующих бомбардировщиках. Когда он рассказывал о своих боевых полетах ребятам, ладони его рук превращались то в Пе-2 – “пешку” и настигающий его “Мессер”, то в краснозвездные “Ястребки” или Ла-5 – “Лапти”, закрутившие воздушный бой с противником.

Магия летающих, то атакующих, то штурмующих, то пикирующих рук завораживала. Сергею до сих пор чудился надтреснутый старческий голос, произносящий волшебные слова: “мертвая петля”, “иммельман”, “боевой разворот”, “штопор”… Как вдохновенно и просто умел Кузьмич беседовать с ребятами, как, замирая, слушали они его!

Сергей поступил бы в художественную академию или архитектурный институт, будь возможность летать в планерно-самолетном клубе. Но спортклуб доживал свой последний летний сезон, и чтобы продолжать летать, надо было сделать выбор между гражданским и военным летными училищами. Красота не сочеталась с такими понятиями как стрельба, бомбежка, разрушения, смерть, и Сергей решил стать пилотом мирных лайнеров. Но воинственный дух Ивана Кузьмича бередил сердце. Он требовал встать на защиту Отечества. И что в сравнении с маневренным истребителем пассажирский самолет, в прямолинейном полете бороздящий небо от взлета до посадки!? А защищать людей, города, беречь от врага чистоту родного неба, работать во всем диапазоне его высот – от приземных до стратосферы, вести воздушные бои… Разве это не самое достойное занятие для настоящего мужчины?

Он хотел стать истребителем-перехватчиком, а судьба привела в истребительно-бомбардировочный полк. И вместо воздушных дуэлей ему предстояло наносить удары по земле. Но если в первое время после назначения в часть он еще хмурился и дул губы, досадуя на свою судьбу, то уже после первых месяцев ожидания был готов вырваться в небо на чем угодно. “Хоть на метле” как шутил Шурка, лишь бы испытать снова этот непередаваемый сплав чувств: осознание потенциального риска и самообладание, возвышенную гордость и тихое уважение к себе.

Сейчас таких стариков как Иван Кузьмич, очевидно, уже нет. А ребята… Тогда они все твердо верили, что будут служить только авиации, даже Космос их не увлекал возможно потому, что казался менее доступным. Стать же военным летчиком, гражданским пилотом, авиаинженером – это естественно, стоит только захотеть… Но роковые события последнего десятилетия авиационного века развивались неожиданно и страшно, вводя страну в неуправляемый штопор. И окончив институт, многие парни пошли работать продавцами в компьютерные супермаркеты, в салоны мобильной связи – их там ценили. А выпускники летных училищ, в большинстве своем, осталось не у дел.

Какое счастье, Кузьмич, что ты не дожил до этого времени.

…Майора Демина Сергей нашел в его бывшем тесном кабинете на пару с заменившим его майором Кедровым. Они просматривали какие-то бумаги. Судя по всему, бывший комэска не спешил сменить привычный первый этаж на престижный второй и не засиживался в просторном кабинете первого зама.

Заглянув в дверь и поняв, что командир занят, Сергей решил подождать его в коридоре, но Демин заметил и окликнул. Пришлось докладывать о своем прибытии на предварительную подготовку по всей форме, но майор, не дослушав, скомандовал “Вольно!” и подвинул к нему ключ лежавший на столе:

– Садись в кабинете, готовься к полету. Я скоро приду. Оформленная цветными фломастерами, расписанная каллиграфическим почерком схема задания на полет лежала у Сергея в планшете уже дней десять. Но по причине сбоя в доставке горючего полк вторую неделю не летал. Сейчас керосин есть, три самолета в боевой готовности, спарка – МиГ-23УБ исправна, об этом Сергей уже не единожды справлялся, надоев технику самолета. Синоптики на завтрашний день дают гарантию на простые метеоусловия, значит небо – чистое. И ветер – встречный. Казалось бы, ничего на сей раз не должно помешать. Но… пока не оторвешь от бетонки колеса, никто ничего гарантировать не может. И от одной только мысли, что полет, не дай Бог, снова сорвется, Сергея бросало в дрожь и жар, от которого в душе что-то сгорало, а в уме, напротив, укреплялось, обострялось упрямо: “Все равно слетаю, даже если…” Замыкаться на “если” не стоило, Сергей был в отца – оптимист.

Остановившись возле запертой двери нового кабинета Демина, лейтенант немного поколебался, не решаясь его открыть, но приказ есть приказ. Ключ громко щелкнул в замке, несмазанные петли скрипнули. Светлая комната отчужденно взглянула на вошедшего потускневшим от времени письменным столом, стеллажом с пыльными книгами за треснутым стеклом и вянущим в горшке на подоконнике растением с большими круглыми листьями. Видимо, и при прежнем владельце здесь никто не убирал: солдат нет, уборщица в штабе не положена, а самим хозяевам не с руки и недосуг.

Повесив на одноногую вешалку куртку и прислушавшись, не идет ли кто-нибудь по коридору, Сергей подобрал с полу обрывки бумаги и положил в переполненную корзину для мусора. Поискал тряпку, чтобы вытереть пыль хотя бы с настольной лампы и полировки стола. В спортивном клубе все, от технических работ по самолету и планерам, до мытья полов в большой избе, громко именуемой штабом, все делали сами. И дома мама-чистюля приучила к порядку, без которого, как она выражалась: “Мысли съезжают набекрень..” А потому сейчас Сергею было проще, навести хотя бы внешний марафет, чем чувствовать себя в центре бедлама.

За поливом цветка водой из графина и застал его Демин. Он ничего не сказал, снял фуражку, повесил ее на рожок вешалки рядом с курткой лейтенанта и сел к столу, где были предусмотрительно уже разложены склеенные листы стандартной схемы на простой пилотаж в зоне.

Присев на стул сбоку стола, Сергей украдкой следил за выражением лица командира, надеясь заметить признаки приятного удивления. В училище его схемы полетов всегда вызывали восхищение инструкторов и командиров, пожелание всем курсантам брать пример с Бакланова и бесконечные поручения оформить то стенд, то Боевой Листок, то стенгазету.

Но Демин, хмыкнув, отложил листы в сторону и сказал неопределенно:

– Что ж, тогда полетели… – заметив, что Сергей покосился на схему, уточнил: – С посадки в кабину. Действия, показания приборов, радиообмен.

Пытаясь сосредоточиться, Сергей на мгновение прикрыл глаза. Ему казалось, что кабины МиГ-23УБ – спарки и боевого МиГ-27К с его уникальным прицелом “Кайра” он знает так, что ночью разбуди – вспомнит. Каждую конкретно, со всеми эргономическими и техническими особенностями их. Но сейчас приборные доски и боковые панели почему-то путались, похожие, однако другие, незначительно, но конкретно отличаясь в важных мелочах.

Сергей решительно закрыл фонарь двадцать седьмого и мысленно убрал его со стартовой стоянки. Вспомнив, как обычно забирается по лесенке, ловко, не коснувшись сидения, забросил ноги в первую кабину спарки. Сев удобно, закинул на плечи привязные ремни, щелкнул пряжкой, подсоединил шланг к кислородному прибору. Представил себе, как техник снимает красные чеки с катапультного кресла, и фонарь закрывается. Но кабина пока спит – техник не подключил питание. Так было всегда, когда Сергей проводил тренаж в кабине еще не подготовленного к полету самолета…

Замешательство Сергея длилось секунду-две, и Демин ничего не заметил. Свернув схему и отодвинув ее на край стола, он разложил свои деловые бумаги и только тогда выжидательно посмотрел на лейтенанта.

Назначение на должность заместителя командира полка едва не разрушило его планы относительно Бакланова. Исключив кандидатуру командира звена как инструктора, теперь следовало бы передать лейтенанта новому командиру эскадрильи. Однако майор Кедров и так едва тянет свои прямые обязанности. Летать не рвется, крутится словно флюгер, упорно поворачивая свои тайные, но явно заметные помыслы в сторону штаба дивизии. А доводить до кондиции способного парня надо быстро, надежно, максимально используя то мизерное полетное время, что удастся выкраивать за счет подготовки других…

Демин поймал себя на мысли, что даже доволен такому повороту: инструкторское нетерпение уже овладело им.

…Кабина наземного тренажера, возникшая в памяти Сергея, и те немногие полеты, что удалось выполнить в училище на спарке МиГ-23УБ, вспомнились, представились, объединились. Все засветилось в воображении красками, зашумело звуками, хотя это было совсем не то, что будет потом “в живую”.

– Проверяю показания КПП, НПП… Включаю преобразователи и радиостанцию… Запрос на запуск. Получив разрешение – команда: “От двигателя”… Смотрю на кнопку “Запуск” – контроль РУД – ЗМГ. Взгляд на указатель оборотов. Взгляд на указатель температуры… – Сергей заметил, что глаза его поворачиваются, как будто действительно видят приборы, и кисти рук уже не лежат смирно на коленях, а движутся в воздухе, включая мнимые тумблеры, нажимая кнопки, перещелкивая переключатели…

Когда он наконец-то “вырулил” на полосу и запросил разрешение на взлет, ему было уже жарко. Но кабина жила, и он жил в ней, ощущая движение левой руки, как бы толкающей рычаг управления двигателем на форсажный режим. Пальцы правой удобнее прихватили воображаемую ручку управления.

Но не было перед глазами Неба… Взгляд Сергея уперся в покрытую масляной краской стену. Не хватало гула двигателя и нарастающего ускорения, но воображение, еще не заполненное устойчивыми реальными образами, дополняя все, разыгрывалось. Зрительная память не подводила, и взгляд не шарил по мнимой приборной доске. Он целился в опорные точки, фиксируя указания стрелок, они были как смысловые вехи закодированной фразы.

– Взлет… Высота десять метров – убираю шасси, сто метров – закрылки, выключаю фару… Скорость шестьсот – отключаю форсаж… Выход во вторую зону с курсом сто двадцать… – Сергей невольно развернулся, сидя на стуле.

– Давай-ка “пеший по-летному”, – в голосе Демина угадывается улыбка. Как и большинство летчиков, он относился с иронией к такому условно-игровому “полету” на земле, но это хоть с какой-то степенью приближенности дает возможность сориентироваться в пространстве. И по тому, как уверенно прошел Сергей по комнате, развернулся на нужный угол, невольно креня тело и расправляя руки, видно было, что он хорошо представляет, где должен находиться в данный момент.

– …Высота – две пятьсот. Центральный ориентир второй зоны – пересечение железной дороги и шоссе. Населенный пункт – Карымская… Выполняю вираж с креном тридцать. Вправо. Скорость ввода…

Демин перебирал и перечитывал какие-то бумаги, и если бы время от времени не задавал вопросы, уточняя режим работы двигателя, показания тех или иных приборов, то можно было бы заподозрить майора в том, что он не обращает на Сергея никакого внимания.

Но Демин не просто слушал, он “летел” во второй, инструкторской кабине, непроизвольно отслеживая все этапы, учитывая нигде не прописанные тонкости, которые появляются в реальном небе. Он жил в полете Сергея зрительной памятью, памятью мышц и нервов… А голова была забита земными заботами, пришедшими как печальное наследство вместе с должностью и свалившимися уже персонально ему на голову буквально в первые же дни.

Приказ о назначении еще плутал где-то в верхах, шел своим неспешным ходом, а жизнь повседневная торопила, требуя каждодневных решений.

Подполковник Сорокин прямо сказал: “Учти, майор, я согласился остаться в должности командира полка на недолгий срок. На долго меня просто не хватит… Ты еще молод, не перетрудишься. А потому покрутись в “беличьем колесе” командирской жизни. Шуруй по всем делам сам, а я буду ставить на твоих приказах подписи. Там, где сочту нужным. Отвечать за грехи твои и наши все же мне придется…”

И Демин “шуровал”. Созвал весь командный состав полка, включая инженерную службу, батальон обеспечения, руководителей полетов, и приказал в трехдневный срок в вольной форме и с максимальной откровенностью выразить свои мысли по трем вопросам: где самые слабые места в организации наземной и летной работы, то есть трещит по швам, и вот-вот образуются дыры? Что надо сделать, чтобы их залатать, используя скрытые резервы и совсем неожиданные побочные средства? Какие реальные мечты и пожелания можно осуществить по возможности местными, собственными усилиями? Условие одно: ни слова о керосине и дополнительных денежных вливаниях.

Трехдневный срок истек две недели тому назад, но на столе лежало лишь несколько серьезных предложений о том, что надо делать. На остальных листочках в основном было живо расписано, где “вот-вот образуются дыры”. С мечтами и пожеланиями офицеры тоже не поскупились. Рационализацией же, в широком смысле этого понятия, здесь и не пахло. Тон изложения в основном – жалобно-просительный, как у нищего, который стоит на паперти, уже не веря людям и не надеясь на Бога. Стоит, потому что не может работать по-старому и не знает, как по-новому жить. Это упадническое настроение тревожило Демина больше всего, потому что оно было обосновано. Требовалось срочно что-то предпринять, потому что безопасность полетов – это в немалой степени спокойствие в мыслях и душевный подъем… И надежность тыла, а тыл – это семья. Надо сделать хотя бы то, что во власти командира и в потенциале гарнизона, что можно сотворить своими силами, как в автономном плавании, надеясь только на самих себя.

Собрав летчиков первой, опорной эскадрильи, на которой покоилась не только боеготовность полка, но и летный дух всего коллектива, заметно увядший и потускневший за последнее время, Демин подкинул идею, которая могла, по его мнению, расшевелить и омолодить тридцатилетних. Предложил подумать о заочной учебе в академии или институте – авиационном, педагогическом, экономическом, каком-то еще, раскрывая свои, быть может, поздно проявившиеся наклонности. Он думал, что дальновидные ухватятся за эту мысль: неплохо иметь в запасе гражданскую профессию. Трудолюбивые же с пользой займут пустое время. Однако реакция летчиков была неожиданной:

“Неужели полк будет расформирован?… Когда?” – прозвучало сразу несколько встревоженных голосов. А после того как Демин успокоил офицеров и пояснил свою мысль, высказывались однообразно, пожимая плечами:

“Летаем мы, конечно, не ахти как много, но зачем лишняя нагрузка…”

“А главное, ради чего?…И в нашем-то возрасте…”

Демин едва не сорвался, но сдержал себя. Сказал хмуро, с сарказмом:

“Что бы мозги паутиной не обросли, а душа не покрылась плесенью”, – и больше ничего предлагать не стал. Но в тайне еще надеялся. И не напрасно: два заявления в педагогический институт – на истфак и иняз вскоре легли на его стол. Чуть позже – в финансовый, и никто – в академию или авиационный.

…Немало удивил Демина подполковник Ивлев. С несвойственной ему решительностью он предложил выйти на “верха”, имея в виду дивизию, и поинтересоваться, нет ли возможности, а, может, уже и примера существования в полках учебных Л-39 для тренировки летного состава. Как было в свое время с устаревшим УТИ МиГ-15, которые уживались кое-где с новейшими тогда МиГ-23. В целях повышения безопасности полетов они выполняли тогда роль “летающего тренажера” для отработки навыков пилотирования по приборам под шторкой. Заместитель командира по воспитательной работе представил даже ориентировочные расчеты финансовых затрат и обосновал, сверх явной профессиональной пользы от учебного реактивного самолета, еще и морально-психологическую “прибыль”. И хотя Ивлев ни словом не обмолвился о том, что предложение внес Бакланова, но Демин чувствовал: не обошлось здесь без инициативы молодых, еще не потерявших надежду и уповающих на дальновидность и мудрость командиров.

Идея и в самом деле была проста и спасительна. После расформирования летных училищ жизнеспособных “Элок” осталось много. Топлива они требуют мало, летчики уже летали на них, а подключить техников для обслуживания – не проблема… Пилотаж, полигонные стрельбы, полеты в сложных метеоусловиях и ночью – Л-39 достаточно серьезная учебно-боевая техника.

Демин представил себе, как возродилась бы жизнь на аэродроме, как заполнились любимым и полезным делом “пустые” дни. И души летчиков лечились бы Небом, обретая оптимизм как иммунитет, как защиту психологическую от повседневной озабоченности и раздражения.

Он написал что-то вроде докладной, рацпредложения и просьбы вместе взятые, но прежде, чем выйти на дивизию официально, поделился идеей с подполковником Сорокиным и начальником штаба. Однако первый отмахнулся: то ли не понял, о чем идет речь, то ли не захотел понять – так проще. А Самарин, согласившись, что “хорошо бы”, и тут же заверив: “дальше штаба дивизии не пройдет”, посоветовал остыть, не придумывать себе “головную боль” и не ставить себя “в дурацкое положение”. “Умников” и без него много…

Полковник Тимошин, уехав в Читу, первое время чуть ли не каждый день звонил Демину, справляясь о состоянии дел в полку, требуя отчета то от него, то от Сорокина, что на деле было одно и то же. Измотал майора до такой степени, что тот был вынужден полушутя просить пощады. И уже на полном серьезе предложить порядок телефонных встреч: он будет звонить по субботам, чтобы обсудить совместно те вопросы, которые за неделю в полку решить не удалось. В экстренных случаях – вне расписания.

Замкомдив отшутился: “Баба с возу…”, но видимо обиделся, и звонить перестал. Однако, как убедился Демин позже, Тимошин, словно в дивизии у него других дел не было, оставался в курсе всех событий, происходящих в полку, до мелочей. Значит, нашел себе соглядатая. Педант и службист майор Веслов больше всех подходил для этой роли. Но стоило ли на него сердиться?..

Начальник штаба Самарин открыто занял промежуточную позицию. При деловых разговорах с Деминым подполковник сразу предупреждал, о чем будет докладывать выше, а что останется тет-а-тет. Последнего с каждой беседой становилось все больше. Илью Давыдовича подкупало доверительное откровение Демина. И хотя в большинстве идей будущего командира полка перспективы не видел, но то, что Демин при неудачах не скисал, продумывал другие решения, расширяя зону поиска в самых неожиданных направлениях, вызывало уважение и симпатию. Хотя бы эта идея подполковника Ивлева с Л-39, которую Демин принял всерьез, а потому, несмотря на нейтральную позицию Сорокина, отправил в дивизию официальный запрос и предложение. А теперь ждал решения. Впрочем, чем черт не шутит…

С заместителем командира по летной подготовке отношения почему-то не складывались, хотя Демин искренне уважал Лапина, и был огорчен таким поворотом событий. Раньше словоохотливый подполковник относился к Демину по-дружески, слегка покровительственно. То, что в доме они были соседями, и жены их симпатизировали друг другу, тоже играло немаловажную роль. Бывало, Лапины заглядывали к Деминым по праздникам, или гостеприимная Наталья Львовна приглашала их к себе. Сейчас же между семьями словно черная кошка пробежала… Нет сомнения: Лапин и его активная супруга претендовали на должность командира полка, и это было бы справедливо. Но… не разумно, по мнению полковника Тимошина. И в душе Демин был с ним согласен: затяжные земные сражения – это не скоротечный воздушный бой, где побеждают мастерство и смелость. В рутинной повседневности жизни летной части нужна хитроумная тактика, терпимо-бережное отношение к подчиненным и железная воля единоначалия. Всего этого, как считал Демин, и у него самого пока еще не было. Но он хотя бы знал, чего ему не достает.

Первое, что сделал Демин для жителей авиагородка – попытался наладить электро– и водоснабжение. По началу казалось: стоит взгреть, кого следует, заинтересовать исполнителей, взять под жесткий контроль, поднажать и все образуется. Не тут-то было…

“В прошлом году перерасходовали лимит потребления электроэнергии, задолжали с оплатой, того гляди, вообще воинскую часть отключат. Будем запускать резервное питание – дизель-генераторы для аэродрома, в дни полетов. А жителям пора запасаться свечами, керосиновыми лампами и примусами”, – “обрадовал” командир батальона обеспечения Дегтяренко. Пришлось звонить, потом ехать в дивизию, выяснять положение дел – ничего утешительного. Зато выбил, скорее, выплакал новый насос для водонапорной башни. Проследил за составлением твердого графика подачи холодной и горячей воды, и даже помог придумать текст пламенного призыва экономить электричество. Добровольцы распечатали и расклеили его в городке, на аэродроме – везде, где можно.

Жестко поговорив с улыбчиво-обтекаемым, но воинственно настроенным представителем хозяина супермаркета “Авион”, Демин убедил его, если и не заменить ассортимент продуктов, то хотя бы существенно дополнить более покупаемо-съедобными. Тот обещал. И даже согласился под личную ответственность Демина давать товары военнослужащим в кредит. Надо было только составить продуманный текст договора и назначить ответственного.

Наконец дошла очередь собрать женсовет, давно потерявший былую активность и упраздненный самой жизнью. Демин, удивляясь своей говорливости и введя в недоумение собственную жену, произнес зажигательную речь, которой мог бы позавидовать заместитель по воспитательной работе, если бы подполковник Ивлев сам не загорелся хотя и нестойким, но ярким пламенем.

Обсудили и жизнеспособность детского садика, и благоустройство своими силами спортивной площадки, и школьные нововведения, и ликвидацию свалок, даже будущий летний конкурс на “лучший балкон”. Увитые цветами и растениями лоджии и окна в былые времена чудесно украшали бедный на зелень городок, о чем напомнили жены старожилов полка. Чего только не придумают женщины, довольные тем, что наконец-то мужчины серьезно их слушают… Тем бы и закончился благодушный, поверхностный разговор, напоминающий чаепитие за круглым столом, если бы жена капитана Тренева не подсыпала перца и не заострила углы, подняв самую больную и, по сути, неразрешимую тему о жилье.