Текст книги "О Нём"

Посвящение

Наконец, я вышла в декретный отпуск. Собрала свои многочисленные сумки и коробки, попрощалась с квартирной хозяйкой. С мамой мы уже решили, что рожать поеду домой в Чебоксары. Мой переезд напоминал исход, а вещи заполнили весь багажник автобуса. С работы я получила неплохие декретные, и мы сразу принялись за ремонт нашей старой квартиры.

Последние два месяца мне было ощутимо тяжело, морально и физически. Затянувшийся ремонт, заканчивающиеся деньги и проскакивающие время от времени упрёки матери поспособствовали тому, что меня за несколько недель до родов снова положили на сохранение в пятый роддом. Там же неожиданно для меня начались схватки. Роды были тяжёлые. Мне совсем не хочется жаловаться на медперсонал, но не могу не упомянуть – вся зашитая я пролежала целый день в пустой палате, ко мне никто не подходил. Я пыталась позвать на помощь, но меня никто не слышал. Страшно мучила жажда, но я не смогла даже доползти до крана. А в это время моя мама безуспешно уговаривала санитарок в приёмном покое отнести мне пакет с напитками и едой. Все отвечали одно: «Это не наша работа! Пусть спускается сама!». Когда мама позвонила мне и сообщила, что мне придётся спуститься на первый этаж самой, я заплакала. А потом, зажав пелёнкой свои швы, медленно, шаг за шагом, поползла вниз, держась за перила. Увидев меня, мама изменилась в лице. Она вдруг закричала матом, адресуя своё негодование всем медицинским работникам, что проходили мимо. Кричала так, что я поняла – дела мои плохи, если даже мою маму так пробило. Наконец, одна из санитарок пробурчала, что поможет мне донести пакет с едой. Но после такого спуска меня и саму впору было нести. Пакет падал из моих рук: обливаясь потом, я старалась удержаться на подгибающихся ногах. Недовольной санитарке пришлось нести и мои продукты, и почти тащить меня наверх. «У нас нет таких услуг! Это за отдельную плату» – слышала я на каждом шагу. Вот когда я очень пожалела, что не осталась рожать в Москве. После московской больницы я и представить не могла, что где-то может быть по-другому. На моих глазах менялась столица, и я предполагала, что вся Россия меняется вместе с ней. Как жаль, что, выезжая за пределы МКАДА, попадаешь в совершенно другую страну…

Но были и плюсы. Мой сын! Я помню, как его положили мне на грудь. Он был такой мокрый и липкий. Я смотрела на него и думала – неужели это вышло из меня?.. Новое существо. Жизнь! Но у него были большие гематомы на голове оттого, что врач выдавливал его из меня. Поэтому после роддома нас ждало отделение патологии. Малыша принесли на следующий день. Медсестра молча положила его в люльку и ушла. Помню ужас, который испытала – я не знаю, что мне теперь с ним делать! Из-за швов я не могла сесть, только лежать. Мой матрац был насквозь пропитан кровью, я с трудом отдирала от него свою присохшую сорочку. У меня был сильный жар, и при этом трясло от озноба. С трудом я могла передвигать ноги. Когда сын заплакал, и я попыталась взять его на руки, то поняла, что рискую уронить его на пол – руки не держали. Как же мне кормить? Я осторожно спустилась в сестринскую и стала объяснять, мол, просто не представляю, что мне делать…

– У нас нет детского отделения. Это ваши проблемы! Нанимайте сиделку!

– Пожалуйста, хотя бы объясните, как мне его накормить, – умоляла я, – ребёнок кричит…

– Вот бутылки, вот вода дистиллированная. Вот детское питание. Разбавляете водой и ставите в раковину под горячую воду. Когда согреется, пробуете на руку, понятно?

– Это мне нужно каждый раз спускаться вниз по лестнице… А если я сделаю заранее?

– Нет! Нельзя. Когда младенец проснётся, тогда и спускаться, и каждый раз делать свежее.

И вот мой малыш просыпался ночью по несколько раз, и я отправлялась с бутылкой вниз. Делала смесь и, стараясь не упасть, цепляясь за перила, торопилась к раковине. Пока бутылочка нагревалась в горячей воде, сынок уже засыпал голодный… Я была в отчаянье. Мои чувства, как оголённые провода, сигнализировали мне, что вокруг происходит какая-то аномалия. Было впечатление, что весь мир ополчился против меня и моего ребёнка. Господи, думала я, да он же так умрёт! Что происходит? Никому нет до этого дела! Он снова и снова просыпался и кричал. А я безуспешно пыталась сунуть ему грудь или согреть молока. Но у меня не выходило ни то, ни другое. Дрожа от волнения, я попробовала менять ему пеленки. Но мыть его тоже нужно было в раковине и при этом держать на одной руке…Это было совершенно невозможно, приходилось просто складывать его в раковину. Я понимала, что могу уронить новорождённого сына на пол в любой момент, и при одной этой мысли у меня от ужаса подгибались ноги. Шатаясь, как безумная, я вдруг осознала, что погибаю. Что меня кто-то просто забивает до смерти. Что кто-то надел на меня стеклянный колпак. Меня и моего ребёнка уничтожают, а никто этого не замечает! «Господи, что делать?! Что мне делать?!» – взмолилась я впервые за последние годы. Меня сотрясало от рыданий. Я ощущала свою полную беззащитность. «Господи, я знаю, что Ты меня слышишь… Я знаю, что попрощалась с Тобой. Но наши отношения – это наши отношения, пусть они не касаются моего сына. Он такой беззащитный и хрупкий! У него нет отца, поэтому я прошу Тебя – стань Ты для него Отцом. Я отдаю Тебе его сейчас! Вручаю в Твои руки, в Твою защиту, в Твою власть!».

Сказав всё это, я поняла, что вот-вот потеряю сознание. Перед глазами всё плыло от слабости. Но сын истошно кричал… И хотя я, наперекор всем инструкциям, попыталась сунуть ему в рот заранее заготовленную бутылочку с тёплым молоком, он отказывался есть. Видя, как мой ребёнок задыхается от крика, я стала его раздевать на столе, чтобы поменять пелёнки. Но он был сухой. И в эту минуту я заметила, какие синие у него губы и как дрожат крохотные ручонки. «Господи! – заплакала я. – Что же с ним, скажи?!» Я осторожно сжала в ладошке его пальчики и осознала, что они совершенно ледяные. «Боже, да он же замерзает!» Заканчивался сентябрь, и резко похолодало. Отопление в роддоме ещё не включили, и я вспомнила, что многие мамаши в других палатах привозили с собой из дома собственные электрические батареи. Я растерянно посмотрела вокруг. Точно! Я в палате одна и брожу как тень в одной тонкой сорочке, потому что у меня жар. А мой малыш почти замёрз! Тогда я сгребла сына в охапку и, наплевав на все запреты, легла в свою кровать, положив его на себя и укрыв сверху одеялом. Согревшись, мой малыш уснул почти мгновенно, и я вместе с ним.

И так мы оба спали до утра, не просыпаясь. Но всё же я успела перенести его в люльку до обхода и позвонить маме, чтобы она принесла тёплое детское одеяло. Наконец, меня навестил врач, который принимал роды. Он потрогал мою грудь и удивился, что у меня нет молока. Потом напомнил, какие роды были тяжёлые, и намекнул, что неплохо было бы его отблагодарить. Я ответила, что деньги скоро принесут. Присутствие врача на родах по прайс-листу стоило пять тысяч рублей. Немало по тем временам. Но это были мои деньги с декретных, и поэтому мама только осторожно спросила, есть ли возможность не платить? Сейчас я понимаю, что нужно было его просто послать по известному адресу, вместе с его присутствием. Тем более что все осложнения во время родов были как раз вызваны его непрофессионализмом. Но об этом я не хотела бы рассказывать подробно. Я простила и надеюсь, что Господь за это время научил его быть хорошим врачом. И я осознаю истинный источник всех этих бедствий. Когда же я отдавала ему эти деньги, совсем не подумала, что в ближайшее время столкнусь с серьёзными финансовыми трудностями.

Но пока мы ещё лежали в больнице. Иногда к малышу подходили медсёстры и делали какие-то уколы. Я потихонечку восстанавливалась, но мне не хватало сна. Часто я просто выключалась и просыпалась только тогда, когда меня изо всех сил толкала разозлённая мамаша из соседней палаты.

– Ты чего спишь? У тебя ребёнок орёт уже полчаса!

Я чувствовала себя совершенно никудышной, бестолковой, безответственной преступницей. Но ничего не могла с этим поделать. Мой организм включил какие-то одному ему известные защитные функции, и я перестала слышать плач своего сына. Просто спала… Но однажды я услышала, что в палату вошла сестра и звякнула шприцом в лотке.

– Что вы делаете? – сквозь сон спросила я.

– Что надо, то и делаем, мамаша! Прививка.

И я опять выключилась. От недоедания у моего ребёнка началась детская желтуха, и его стали на весь день забирать в другое отделение на процедуры. Там же и кормили. Мне это дало глоток дополнительного сна. Мои кровотечения прекратились, и когда у меня появились силы держать малыша на руках, нас перевезли в другую больницу. Это была детская патология.

В патологии мне было уже намного легче. Я заказала маме хорошую детскую смесь, и рёбенок стал поправляться. У меня молоко хоть и появилось через некоторое время, но было уже поздно. Сын привык к соске и от груди отказывался. По утрам я носила его на процедуры. Однажды мне сказали спуститься на этаж ниже в другой процедурный кабинет. Я размотала пелёнки, но медсестра сказала, что укол будет не в попу, а в ручку. Она подошла со шприцом и стала мазать ваткой, готовя место для укола.

– А что вы делаете? – как обычно спросила я, наблюдая, как она подносит иголку.

– Прививку, – ответила мне сестра, остановившись, и снова нацелилась.

– Какую? – спросила я.

Она раздраженно дёрнула плечом.

– От оспы! Вы мне мешаете.

Когда иголка снова приблизилась к коже ребёнка, я сказала:

– Странно… Мне казалось, что нам уже делали эту прививку.

Сестра посмотрела на меня и устало вздохнула. Положила шприц и подошла к столу. Пролистав какой-то журнал, она ответила мне:

– Нет, вам эту прививку не делали.

И снова взяла шприц.

– Хм… – сказала я, задумавшись. – А мне кажется, что вроде бы… Кажется, кто-то подходил к ребёнку в роддоме…

– Женщина! – не выдержала сестра – Вам всё что угодно может казаться, но в журнале записи о прививке нет. Значит, её не сделали. У нас всё чётко.

В очередной раз она принялась мазать ручку моего сына.

– Да?.. – сказала я, чувствуя себя очень глупо. – Ну ладно. Как скажете… Ну, это же ничего, если ему сделают прививку повторно? Ведь ничего страшного не случится?

Сестра, которая почти прикоснулась иглой к коже малыша, остановилась. Задумалась. Раздражённо бросила шприц.

– Случится. Ну, если вы такие мнительные, можно дать повторный запрос в роддом. Придёте тогда завтра за прививкой.

– Хорошо, – сказала я и унесла сына в палату.

Но на следующий день нас не вызвали в процедурную. А во второй половине дня к нам с обычным вечерним обходом зашла лечащая врач. Мы беседовали о самочувствии малыша, и я спросила, когда нам зайти за прививкой. Она встрепенулась и, немного смутившись, ответила:

– Какая вы молодец, что сообщили о сделанной прививке. Вы знаете, оказалось, что и вправду вам её делали ещё в роддоме, но забыли записать в вашу карту.

– Как это? Такое бывает? А что было бы… –  холодея от ужаса, спросила я, – если бы её вкололи ещё раз?

– Ну… – потупила глаза врач. – Скорее всего, ребёнок бы заболел оспой.

– И?

– Девяносто процентов, что умер бы, и десять процентов, что всё-таки выжил. Но остался бы с обезображенным лицом. Но, слава Богу, всё обошлось. Вы же понимаете, что мы не виноваты за этот инцидент, ошибка была совершена в роддоме.

– Да, конечно…

Она торопливо попрощалась и ушла. А я смотрела на своего сына и думала – какой же план приготовил на его жизнь Господь, что не успел он родиться, а враг уже пытается его убить? Я вспоминала своё детство: сколько раз я сама находилась на краю гибели? И ещё я думала, что было бы с моим малышом, если бы я не вручила его жизнь Богу? Ведь в тот момент, когда ему кололи прививку, мне даже ничего не сказали – я спала. И только сквозь сон услышала, как звякнула иголка шприца о лоток. Если бы я тогда не проснулась? Если бы просто забыла об этом? Если бы постеснялась спросить здесь? Как много этих «если»… Я не могла осмыслить тот факт, что моего ребёнка чуть не убили.

И вот, наконец, я вышла из больницы с драгоценным кульком, обёрнутым синей ленточкой. Меня встречала мама.

– Приходите к нам ещё! – с улыбкой пожелал мне медперсонал.

– Ни за что! – ответила я.

Мама побыла со мной первый месяц и уехала в Москву. Ей нужно было доработать до пенсии. Я уже училась справляться с кормлением и пелёнками. Было очень тяжело с деньгами, детское пособие было мизерным, а ребёнок кричал сутками, не переставая. Сейчас уже не вспоминаются сложности, приходит на ум только самое радостное. Смешные ножки, пухлые щёчки, первая улыбка через соску. Ещё до года нам пришлось перенести две операции. Одна из них была связана с паховой грыжей, которая вылезла у него от истошного плача. Перед последней операцией я позвонила Александру. О том, что у него родился сын, я сообщила смс-кой ещё из роддома. И теперь, несмотря на то, что мне было очень сложно это сделать, я всё же попросила у него денег. Он долго мялся и оправдывался, но в итоге отказал, объяснив, что ему нужно поменять колёса у машины и ещё что-то…  Потом я долго злилась на себя за эту минуту слабости и пообещала себе никогда больше ни о чём его не просить и не звонить.

Ещё до рождения ребёнка мы с мамой размышляли над тем, как его назовем. С шестого месяца я точно знала, что у меня будет мальчик. Тогда мы перебрали кучу имён, но не смогли определиться. После того, как нас с ребёнком выписали домой, вопрос имени встал ребром – нужно было получать свидетельство о рождении. Мы снова стали думать, но всё время казалось, что ничего не подходит нашему мальчику: пока мама не вспомнила, что в нашей семье был прадед Захар. Точно! Это было то, что нужно. Мой сын – Захар.

И вот позади все операции. К году Захар успокоился и стал нормально спать. И моя жизнь стала чуть легче. Сейчас уже и не припомню, как и где мне в руки попала книга о значении имён. Может быть, я листала её в книжном магазине?.. Помню очень хорошо, как заинтересовалась и нашла страницу с именем Захар. Прочитала, что это имя происходит от древнееврейского Захарий. Само же имя переводится, как «Бог помнит». Когда я прочитала эти слова, у меня, как бы банально это ни звучало, по всему телу побежали мурашки. В это мгновение я будто получила письмо – лично в руки, всего из двух слов. Это было чувство, пронзительное до слёз.

Жалела ли я о том, что тогда ушла от Бога и пошла своим путём? И да, и нет. Да – потому что понимала, что это было неправильное решение. Нет – потому, что не видела для себя другого исхода в той ситуации. Появлялись ли у меня мысли о возвращении – да. В определённые, особенно трудные моменты жизни, я даже пробовала молиться… После того, как я вернулась в Чебоксары, ко мне постучала в дверь моя давняя подруга Надя. И мы возобновили общение. Она продолжала ходить в церковь и была активной христианкой. И даже однажды уговорила меня посетить воскресное богослужение, которое проходило в Новочебоксарске. Но, глядя на прославление и вспоминая чувства, что когда-то вызывали эти песни и слова, я ощущала себя совершенно пустой. Как человек, случайно зашедший с улицы. Во время моих попыток молиться я почти физически испытывала обречённость на провал. Как будто Господь стоял ко мне спиной. Я чувствовала, что Он никуда не делся и даже как будто слышит меня краем уха, но демонстративно отворачивается. И только когда я просила для своего сына, я была абсолютно уверена, что услышана. Моё отношение к Богу и понимание послания, которое я ощутила в имени ребёнка, я тогда трактовала только существованием сына. Что касается себя, я понимала всю серьёзность и даже фатальность своего ухода. И хотя меня всегда учили, что Бог ждёт каждого, и мы способны покаяться и вернуться, пока есть время, но лично в своей жизни я сполна ощутила невозможность возврата к Нему. Даже будучи готовой поменять своё решение. Думаю, что сейчас многие начнут спорить. Но это мой индивидуальный опыт и касается именно моих с Ним отношений. В тот момент Он показательно отвернулся. Не покинул, но и не отвечал. Я приняла это как заслуженное. Как в анекдоте «…умерла так умерла». Но, размышляя о том, куда я отправлюсь после смерти, всё-таки надеялась на Его благодать, милосердие и любовь. Я чувствовала, что никакая обида не победит Его любви. И потом, если Он – помнит, то и у меня есть надежда…

Как-то я гуляла по улице с маленьким сыном в коляске, и мимо меня, шатаясь, прошла ссутуленная женщина. Я глянула только краем глаза и тут же вскрикнула от удивления.

– Света! Это ты?…

Женщина подняла голову и посмотрела в мою сторону. Да, это была она.

– При-вет… – смущённо поздоровалась она скрипящим голосом. Как я её узнала в распухшей, синей, дурно пахнущей женщине бомжеватого вида?

– Что с тобой, Света? – растерянно остановила я коляску.

– Да вот… Вот видишь… Так получилось. Ты извини, я тороплюсь… На работу.

– Да. Конечно. Светка, ты заходи…

– Пока.

– Пока…

Конечно, она торопилась не на работу. Светка! Светка! Что же с тобой случилось? Не было уже ярко-зелёных глаз и звонкого смеха, который эхом разносился по коридорам больницы, где мы вместе когда-то работали. Ведь у неё была благополучная семья. Любимый муж и дети. Помню, что тогда я пыталась рассказать ей об Иисусе, но ей это совсем не было интересно…

Через знакомых я узнала, что муж её в последние годы жизни стал очень злоупотреблять алкоголем. Светка вместе с ним. Как всегда – чтоб ему меньше досталось. Потом он умер от белой горячки, а она продолжала пить с горя. Как же, ведь без любимого жизнь не мила… А что двое детей? Так они всё должны понять, горе-то какое! Но дети почему-то понимать не хотели и выгоняли пьяную мать на улицу. Потом, подросшей дочери тоже нужно было где-то встречаться с парнями и пить… Светку убил собутыльник собственной дочери. Она умерла во сне, пьяная, не приходя в сознание.

Я почти физически ощутила ту мясорубку, которая называется нашей жизнью. Наверное, нет человека, которого она не пыталась перемолоть…

Тогда Светке Бог был не нужен, потому что у неё всё было хорошо. Когда всё стало плохо, она о нём не вспомнила. Так когда же Он нам нужен – когда нам хорошо или когда нам плохо? Когда же лучший момент для спасения? – задавалась я вопросом и не могла отделаться от ощущения, что если бы чудесная хохотушка Светик десять лет тому назад прислушалась к моим словам  и познакомилась с Господом, то не было бы такого страшного конца. Я очень переживала о том, что случилось. Мне казалось, что на моих глазах произошло убийство целой семьи. И я знала, кто преступник. Отступничество не могло закрыть мне глаза на духовный мир.

В течение года после её смерти мне приснился сон. Яркое июньское солнце заливает светом большие окна нашей больницы. А я натираю шваброй длинный коридор. Вдруг навстречу мне идёт Светка. Молодая, тонкая как струнка, тоже с ведром и шваброй – и как всегда заливается смехом. Смех звенит, отражается от стёкол, будоражит больничную тишину.

– Ой, Светка! – кричу я радостно. – И ты здесь? Как?!

Света театрально всплеснула руками.

– А где же мне быть? Я ведь здесь работаю.

– Как же ты здесь работаешь? Светка, это невозможно…

– Это почему?

– Светик, ты никак не можешь здесь работать. Ты меня извини, но ты же… Умерла… – закончила я фразу почти шёпотом.

– Ну, – сказала она, облокотившись на швабру, которая была с неё ростом, вздохнула, осмотрелась вокруг и, убедившись, что рядом никого нет, ответила мне громким шёпотом, – так здесь же об этом никто не знает!

Я проснулась. И подумала: может ли её душа бродить по тем коридорам больницы, где она была счастлива? Не знаю. Возможно, моё подсознание поместило её туда, потому что было невыносимо представить её в аду.

Отчаяние

Когда сыну исполнилось полтора года, мама приехала к нам, а я вынуждена была вернуться в Москву и выйти на работу. Это было очень трудное время и для мамы, которая осталась с моим ребёнком, и для меня, потому что я разрывалась между двумя городами. И конечно, для моего малыша, которого каждый раз приходилось с плачем отрывать от себя. Я понимала, что нужно что-то решать. Мне было очень жаль оставлять такую хорошую (даже по московским меркам) работу. В этот период я часто меняла квартиры и даже нашла подходящую, чтобы жить с ребёнком. Но самым большим препятствием стала невозможность получить место в детском саду. И тут ко мне неожиданно позвонил Александр, поинтересовался, как у меня дела. Вкратце объяснив, как у меня дела и рассказав о своей проблеме, я услышала:

– Ну так ты сама во всём виновата!

– Да? И в чём я конкретно виновата?

– Почему ты не заставила меня на тебе жениться?

На пару минут я потеряла дар речи, и Александр этим воспользовался: назидательно прочитал мне лекцию о том, что будь я как все нормальные залетевшие бабы – без конца звонила и плакала в телефонную трубку, караулила его у подъезда и устраивала истерики – то он, конечно, сдался бы, в конце концов… А раз я всё сделала неправильно, сама же и виновата.

Не могу не согласиться, что я во многом, действительно, виновата. Как минимум, в том, что так безответственно отнеслась к выбору отца своего ребёнка.  Размышляя об этом, я задавалась вопросом, почему в отношениях с мужчинами, к которым я испытывала чувства, мне всегда отводилась роль того, кто должен уговаривать? Почему я вообще должна кого-то упрашивать или заставлять быть со мной? Неужели со мной нельзя быть добровольно? Почему всю жизнь меня вынуждают играть мужскую роль? Роль того, кто берёт ответственность. Мужчины же вокруг меня ведут себя как женщины… Почему? И это тоже моя вина?

Когда между нами состоялся последний разговор, Александр передал сыну маленькую мягкую игрушку и, помявшись немного, спросил, не хочу ли я переехать к нему.

– Переехать? – переспросила я. – Мне – переехать?

– Ну да, тебе.

– Одной?

– Ну… Ладно, вместе с ребёнком переезжай.

– Спасибо, конечно, но нет.

– Как нет? Разве ты не этого хотела?

– Нет, не этого.

– Сама не знаешь, чего хочешь!

– Зато точно знаю, чего не хочу. Я не хочу с тобой жить. Но я не буду препятствовать твоему общению с сыном. Если захочешь, можешь с ним встречаться и помогать…

Но это предложение его не очень вдохновило.

После этой беседы я прекратила всякое общение с этим человеком. Я знаю, что мои поступки нельзя назвать последовательными. С тех пор Александр никогда не пытался встретиться с ребенком и вообще не проявлял к нему никакого интереса. Я некоторое время испытывала чувство вины, что из-за моих эмоций сын вырос без отца. Особенно остро это чувство было, когда малыш пошёл в детский сад и постоянно задавался вопросом: «А где мой папа?», «Почему у всех есть папы, а у меня нет?» Отвечать на это было особенным испытанием. И только спустя много лет, когда мой сын-подросток однажды размышлял на тему семьи, то вдруг высказал мысль о том, что он не считает отсутствие отца в своей жизни чем-то негативным. «Кто знает, каким бы я вырос, если бы у меня был отец? – философствовал он. – Неизвестно, какой пример у меня был бы перед глазами…». Сын удивил меня взрослыми умозаключениями. Вынуждена была признать их правоту. Действительно, мне было бы сложно воспитывать ребёнка, если бы рядом был образец чего-то аморального. Волей-неволей он бы копировал поведение отца, поэтому одному Богу известно, какие качества характера приобрёл бы сын при таких обстоятельствах.

Когда ему исполнилось три года, я попробовала увезти его к себе в Москву. Мне позвонил брат и сообщил, чтобы я срочно забрала ребёнка. Мама снова впала в запой, а малыш ползал по грязной квартире голодный. Я приехала и забрала его. Но через два месяца, после невыносимых мытарств, я написала заявление об увольнении. Детский садик мне так и не удалось пробить, а пытаясь решить материальные трудности, я была вынуждена взять кредит. И, в конце концов, поняла, что не могу жить с ребёнком в Москве. После приезда домой в Чебоксары, долго не могла найти работу и существовала на пособия с биржи труда. Невозможность платить кредит, квартплату и содержать маленького сына довели меня до странного состояния. Мама в это время жила в бабушкином доме, в частном секторе города. А мы с Захаром жили вдвоём в квартире. Утром я просыпалась, отводила ребёнка в садик и, поставив будильник на пять часов вечера, снова засыпала. Проснувшись по сигналу, я забирала ребёнка из садика и приводила домой. После чего снова ложилась спать. Сын играл один до вечера, а потом ложился рядом со мной и утром мы снова просыпались по будильнику. Так продолжалось пару месяцев, пока моя мама не заподозрила неладное. Она стала приходить к нам днём и каждый раз заставала меня спящей. Было видно, что она испугалась за моё душевное состояние – настолько, что даже перестала меня упрекать. На некоторое время она переселилась к нам. Почти год я жила на пособие. Мои долги копились, коллекторы звонили, а внутреннее состояние ухудшалось. Отчаяние, одиночество и безденежье несколько раз приводили к гипертоническому кризу. Я очень хотела умереть, но понимала, что мой ребёнок никому по-настоящему не нужен, кроме меня, и я не имею права так с ним поступать.