Текст книги "Ставка на проигрыш"

– А что обслуживающему персоналу в ресторане верхней палубы понадобилось? – в тон мне ответила Инесса.

Да, обслуживающий персонал пассажиры практически не замечали. В этом Львовна права, они творили свои дела как добрые незаметные духи и сразу исчезали.

– А если это была повариха в белом халате? – не сдавалась я.

– В двенадцать часов ночи?

Беседа продолжалась в форме саркастического обмена вопросами.

– Запертая в мужском туалете? Что ей там понадобилось?!

– Продукты ворует, с кухни несет, а тут ты с воплями.

– Ерунда. Если бы она меня за спиной заметила, то сто раз успела бы на палубу прошмыгнуть. Я в ресторане какое-то время стояла и пальмовые кусты по углам разглядывала. Да и не было у нее ничего наворованного в руках…

– А если ей не дали на палубу выскочить? А? – Мы категорически искали слабые места в версии «роман в мужском туалете» и старались на славу. – Если ей дорогу, например, помощник капитана преграждал.

– Да не было никого на палубе! – кипятилась Инесса. – Не бы-ло! Только китайцы в баре.

Происшествие казалось мне все более и более странным. Слов нет, падение Инессы и женщина в мужском туалете могли быть никак не связаны с историей «клетчатого», но мой внутренний голос нашептывал об обратном: «Есть, Соня, связь. Есть».

– Инесса, насколько я помню, первые несколько дней ты везде с фотоаппаратом появлялась. В тот вечер ты тоже снимки делала?

– Ну.

– Мы можем посмотреть, кто из женщин за ужином был одет в светлую одежду?

– Давай, – легко согласилась Львовна. Как видно, ей самой не давала покоя особа, застрявшая в мужских удобствах, и, подключая к компьютеру цифровой фотоаппарат, она тихонько пробормотала: – Сама хотела давно посмотреть и проверить… да что, думаю, рану теребить? Забыть, и все.

Усевшись за рабочий стол, мы быстро пролистали первые дни круиза, похихикали над парой фотографий и, добравшись до нужного нам вечера, сосредоточились на просмотре.

– Вот, – ткнула пальцем в групповой снимок Инесса, – три фигуры. Две в белом, одна – в беж. И вот, у москвички голубые разводы по белому полю… В темноте я могла полосок и не заметить…

Москвичка в голубых разводах меня не интересовала совершенно. Разрозненная группа из девяти жителей столицы села на «Мадемуазель» гораздо позже. Еще одна дама в белых одеждах была жгучей брюнеткой: миниатюрная китайская переводчица. Так что только две дамы стопроцентно подпадали под данное Инессой описание «высокая блондинка в белом».

– А дама точно блондинкой была? – привередливо уточнила я.

– Абсолютно точно. Причем яркая, без оттенков.

– А волосы длинные?

– Не разглядела.

– А украшения были?

– Слушай, – взъерепенилась вдруг Инесса, – и чего ты в эту бабу так вцепилась?!

– На-а-адо, – вредно протянула я.

– Козни кто-то строит? – Марченко сочувственно нависла над столом грудью.

– Нет, просто так… Размышление одно подтвердить надо.

– А то смотри. За Туполевым твоим охота идет.

– Какая?! – опешила я, и все мысли о чужих женщинах в корабельных туалетах испарились из головы, как утренний туман.

– Простая, – покачивая головой на шее совсем по-змеиному, протянула Инесса. – Попугаихи его плотно обкладывают.

– Откуда знаешь?! – выдохнула я.

Инесса усмехнулась:

– Они администратору ресторана в лапу сунули, чтобы тот им столик рядом с вами обеспечил. Сама слышала, как об этом официантки шушукались.

– Да ну?!

– Точно-точно. Обкладывают.

Я закусила губу и, отвернувшись, посмотрела в окно. Не скажу, что известие меня сильно удивило. Чего-то подобного можно было ожидать.

Компания из четырех женщин с первого дня вызывала у меня живейший интерес. А точнее – недоумение. Они налево и направо распихивали свои визитки, и я отлично знала, что трое из них не имеют к серьезному бизнесу никакого отношения.

Элла, Стелла, Марьяна и Галина Федоровна. Элла торговала БАДами и элитной косметикой, Стелла владела фитнес-центром, Марьяна подвязалась на ниве декорирования чужих квартир. Галина Федоровна – дама основательная, Туполев с ней уважительно раскланивается и считает сильным бизнесменом. У нее в кармане мукомольный комбинат с элеваторами, три хлебозавода и штук двадцать магазинов.

Элла, Стелла и Марьяна – девушки насквозь гламурные, общительные и яркие. Наши столики в ресторане рядышком стоят, и, глядя на их компанию, я почему-то всегда представляю чаепитие в кукольном домике Барби, на которое случайно залетела мудрая ворона. Ворона, пардон, Галина Федоровна всегда выглядит так, словно сама не понимает, что делает в этом игрушечном обществе.

В первый же вечер за ужином Барби громко рассуждали об экзистенциализме, ссылались на Бердяева и тем вызывали у Туполева зубовный скрежет. Мой «карликовый олигарх» терпеть не выносит блондинок, поминающих всуе высокие материи – громко и напоказ, – он любит девушек скромных, скрытно-умных и умеющих вовремя заткнуться за ужином.

– Они тебе, случайно, пакости не подстроили? – продолжала допытываться Львовна.

– Нет. – Я серьезно покачала головой.

– А то смотри, девушки шустрые.

– Туполева такие не интересуют, – все так же в раздумьях, ответила я. Но для себя сделала пометочку – а вдруг?

– Моего тоже не интересуют. Но бдительность проявлять следует, – учила меня Инесса. – Вот я, думаешь, ревнивая? Да ни одной минуточки! Это у нас игры такие – я ревную, он трясется.

– Зачем?

– Чтоб чувства не закисли. Если я бдить перестану, он обидится. Подумает, разлюбила.

Ничего себе разлюбила! Под дверью туалета вопить, по всему пароходу бегать, народ смешить.

– Ты думаешь, я его Таньке сама шубу не купила бы?! Купила бы. Но это тоже игра – он тимуровец, а я из банды Мишки Квакина. Он добрый и щедрый, я – стерва и самодур. Для бизнеса, поверь, это очень удобно. Роли распределены. – И усмехнулась. – Он дома моим пике еще гордиться будет: «Наша мама, пацаны, еще о-го-го! Еще за борт падает».

Вот и думай после этого, что что-то понимаешь в людях. Два супруга под пятьдесят не наигрались в казаки-разбойники.

– А пацаны что?

– А ничего, – фыркнула Инесса. – Вадим без дайвинга прожить не может, Стас дельтапланерист. Я их сама в эти клубы привела.

– А Максим?

– Максим у нас лошадник. Будешь в Питере, загляни к нам. Мы тебя под Выборг свозим, там у нас конюшня. – И вновь две отрывистые фразы с последующим вопросом без всякого перехода: – А мое хобби – работа. Тоже лошадиная. Кофе будешь?

– Нет, спасибо. Мне уже пора. Кстати, ты мне свой фотоаппарат не дашь? Некоторые круизные фотки хочу себе перенести…

– Да легко, – отозвалась Марченко и быстро выполнила просьбу.

Не дождавшийся меня Туполев крепко и заслуженно спал в своей каюте. Я осторожно прикрыла дверь на его половину, включила компьютер, принтер и начала выбирать фотографии, на которых помимо улыбающихся Марченко встречались лица интересующих меня пассажиров.

Крупных планов анфас, к сожалению, набралось немного. Только лорд и киевлянин качественно засветились. Прибалт Лацис вполне приемлемо встречался полубоком, а вот двое подозреваемых – агропромышленный Тарас и секретарь Каментона – везде фигурировали только ухом либо склоненной головой и затылком.

Распечатав на принтере несколько особенно удачных снимков, я взяла карандаш, черный маркер и для очистки совести первым делом изуродовала портрет Максима Сергеевича Марченко. Выписала на нем маркером круглые очечки, карандашом изобразила серенькие волосы, спускающиеся ниже ушей, и козырек кепки.

Полюбовалась работой и поняла – на «клетчатого» Максим Сергеевич походил мало. Слишком яркие губы, слишком черная щетина… Щетина? Стоп.

Я вернулась к первым снимкам, нашла на них крупный план Марченко и остолбенела. Первый день круиза он был чисто выбрит. Модная трехдневная небритость появилась у господина Марченко гораздо позже – уже на корабле.

Я быстро сбегала за косметичкой, замазала на «портрете» губы и щеки тональным кремом и получила… Портрет «клетчатого». Почти точную его копию.

Если немного округлить овал лица, засунув за щеки комочки ваты, исказить по-гречески правильный нос такими же вкладышами… Утяжелить фигуру двумя слоями одежды…

Но выкинуть свою жену за борт?!

Нет, не верю. Или я девственная дура и ничего не понимаю в людях.

А если… Инесса наврала насчет женщины в мужском туалете и своих поисков Макса? Все это я знаю только с ее слов…

Но зачем ей это понадобилось?! Для чего она битый час морочила мне голову какими-то россказнями, придумывала какую-то красотку в унитазах… Она что – разводила меня на разговоры?! Подпоила и мило выпытывала, что я знаю, чем занимаюсь и так далее…

Если это так, то я идиотка. Полная и беспросветная. «Клетчатый» меня видел. И будь Инесса его женой-сообщницей, то я нагадила подполковнику Огурцову со всем старанием. Меня просили не проявлять инициатив, не болтать и не высовываться, а я, попа говорящая, первым делом бросилась нарушать все обещания! Приставать с расспросами, туману напускать…

Дура!

Обругав себя и разозлившись как следует, я быстренько сунула в выдвижной ящик письменного стола распечатанные фотографии и понеслась к четвертой каюте. Мокрый воды уже не боится, а некоторые странности порой можно объяснить весьма просто. Не ломать понапрасну голову, а поступить проще – в лоб.

Доскакав до каюты, я постучала в дверь и после крика «Войдите!» втекла внутрь:

– Инессочка, я тут, случайно, зажигалку не обронила?

– Посмотри, – разрешила хозяйка каюты, и я бросилась изображать розыски. Разыскивала, разыскивала, бормотала: «Ну где она, где?» – и, проходя у постели Инессы, невзначай так сказала:

– Слушай, я тут снимки просматривала… Твоему Максу без щетины лучше. Почему он перестал бриться?

– Да я ему сто раз то же самое говорила! – взвилась с подушек Львовна. – Знаешь, как он с трехдневной щетиной на своих конюшнях смотрится?! Как последний биндюжник!

– Вот-вот, – «рассеянно» согласилась я, – щетина стильно только при общем лоске смотрится. И честно скажу, на первых снимках он мне гораздо больше понравился. Это ты его побриться уговорила?

– Ага. Как же! У него фурункул на щеке вскочил, он его примочками лечить начал, вот и побрился.

– Какими примочками? – с искренней заинтересованностью спросила я, большая любительница народной медицины.

– Лучше тебе этого не знать, – почему-то усмехнулась Инесса. – Этим же способом он своих коней лечит.

– А-а-а, – догадливо протянула я и подумала, что для данного примитивно народного способа лечения побриться действительно необходимо. – Ой! – пискнула тут же. Выпустила из кулака зажатую зажигалку и обрадованно добавила: – Вот она, проказница. Лежит и молчит.

Попрощалась с Инессой и закрыла за собой дверь.

Какое все-таки облегчение избавить от подозрений хороших людей! Пусть я и дура набитая, пусть лезу не в свое дело, но подозревать человека, секретно лечащего маминых псов, согласитесь, противно. Не хочется. И пусть все это я знаю только по рассказам Инессы, но, достав из ящика изрисованный портрет Марченко, я с удовольствием порвала его на мелкие клочки:

– Не он, не он, и точка, – и спустила клочки в унитаз.

Киевлянин Вадик на «клетчатого» походил мало. Ни с волосами, ни с очками, ни с губами, замазанными гримом. Овал лица был слишком узок, сколько ваты за щеки ни закладывай. Я попредставляла его во всех ракурсах – и с головой набыченной, когда щеки почти на плечи ложатся, и с плечами, наоборот, приподнятыми, щеки подпирающими, – но результат получался тот же. Вадим и «клетчатый» совершенно разные типажи. Только фигура и рост соответствуют.

Я порвала и этот портрет на ленточки и приступила к разрисовыванию физиономии Лациса. Очки, кепка, волосы, воротник немного приподнять…

Похож. Не так, как Марченко, но похож. Очки под Джона Леннона и длинные волосы кого угодно до неузнаваемости изуродуют. Жалко, что походка «клетчатого», которую я хорошо запомнила, мне ничем помочь не сможет. На корабле, при легкой качке, все ходят одинаково – немного осторожно, как бы примериваясь. Вот если бы я сразу к походкам начала присматриваться… А так, все стерлось, все постепенно стало одинаковым…

Я порвала портрет Лациса, выбросила его в унитаз и вернулась к более тщательному повторному просмотру фотографий круиза. Снова вывела на монитор пять последних снимков вечера, когда пропал капитан Сидоров, и пристально, детально начала вглядываться в общество.

Вот госпожа Марченко в белом костюме и таком же платке-тюрбане на голове улыбается на фоне какой-то церквушки, проплывающей за бортом. В левом углу снимка сидят два прибалта и о чем-то беседуют. Лица невозмутимые, но баскетболист Андрис явно чем-то недоволен: его рука с растопыренными пальцами, как будто отмахиваясь, замерла в кадре. Лацис спокоен и задумчив, на столике перед ним можно заметить дымящуюся сигарету в пепельнице.

А вот фотография, где чета Марченко стоит – улыбки до ушей – возле лорда и переводчика. Лорд выглядит так, словно рыцарский меч проглотил – прямой и слегка надменный, мистер Гримсби повернул голову и как будто смотрит вперед, по пути следования корабля. Англичане, как я успела заметить, не большие любители фотографироваться…

Так. Стоп. А это что такое?!

Левую ногу мистера слегка прикрывал какой-то белый уголок. Он прилепился к его брючине, и это мог быть… кусочек белого платья переводчицы, мисс Наташи! Ее не было ни на одном из снимков, и я могла только догадываться… Нет! Вспомнила! Восстановила визуальный ряд и вспомнила, как тем вечером питерцы окучивали англичан и что-то там о лошадях говорили! Я еще невдалеке прогуливала Назара Савельевича и подумала, что у лорда несварение после ужина. Уж больно лицо кислое.

Да, точно! На мисс Наташе было белое платье с сиреневой косынкой!

Так, так, так. Подполковник Огурцов говорил, что англичан привез на пристань лимузин и его пропустили к самому трапу. Такси с прибалтами и украинцами задержали на КПП у стройки, а лорду позволили проехать прямо по набережной…

Но стоит ли об этом думать, голову ломать? Родные органы совершенно точно тут и без меня расстарались и все вопросы сняли. Например, расспросили шофера лимузина и узнали, все ли его пассажиры прибыли на борт «Мадемуазели» одновременно и вместе. Не подсаживался ли кто в кустах у парка…

А если лорда привез лимузин посольства Великобритании? Если все они там, включая шофера, насквозь шпионы?!

Нет, чепуха. Ни один шофер из посольства не разыщет в провинции заштатный недоремонтированный речной вокзал и пристань, к которой нужно ехать окружными путями. Водитель, скорее всего, из аборигенов был…

А если все же – нет? Мог лорд приехать на посольском лимузине в город, остановиться в гостинице, а потом, подхватив мистера Гримсби, ехать в порт?

Мог.

Ну почему вредный Андрей Павлович не позволил подполковнику Огурцову дать мне взглянуть на донесение капитана Сидорова хотя бы одним глазком?! Сейчас я хотя бы знала, рассматривали ли англичан как вероятных шпионов или нет!

Позвонить Михаилу Николаевичу и поделиться догадками?

Позвонить я и так обещала. После разговора с «утопленницей»… Но вот делиться догадками?..

А, где наша не пропадала! Выдам все в виде фактов – дама в уборной, белое платье, Наташа-переводчица, Гримсби вроде бы русский знает и так далее, – пусть обо всех вероятностях сами рассуждают. Наше дело маленькое – снаряды на передовую подносить и к пушкам не приближаться.

Я внимательно просмотрела оставшиеся три снимка – Марченко в баре, Марченко у кактусов, Инесса на фоне утопающего в реке солнца, – выключила компьютер и пошла в ванную комнату секретно связываться с органами контрразведки. Закрыла дверь на задвижку, включила воду и, сев на крышку унитаза, разыскала в памяти мобильника строчку из циферок с припиской «дядя Миша»:

– Алло, Михаил Николаевич. Добрый день, Софья беспокоит.

– Здравствуйте, Софья. Как у вас дела?

Голос у подполковника был грустный, я немного попереживала за его погоны и пустилась докладывать:

– У меня есть серьезные основания подозревать, что госпоже Марченко помогли упасть за борт.

– Почему? – чуть менее грустно поинтересовался Огурцов.

– Во-первых, она кое-что видела. Во-вторых, у нее странные болевые ощущения в области шеи. Синяка нет, но болит. И момент падения она не помнит…

– Давайте подробнее, – попросил подполковник. – Что она видела?

– Женщину, заходившую в мужской туалет, – отрапортовала я и вкратце, без домыслов, но с деталями, изложила всю историю. О том, как Инесса бестолково искала мужа, как в дверь барабанила и как потом за борт рухнула. Рассказала и в итоге спросила: – Курьер мог быть переодетой женщиной?

– Подобную вероятность мы не рассматривали, – признался разведчик.

– А в сообщниках у курьера могла быть женщина?

– Прикрытие… – пробормотал подполковник. – Может быть, может быть… Мы проверим женщин, о которых вы нам сообщили. Четверо, говорите?

– Да. Хотя в самых подозрительных только двое. Но вообще-то кто-то еще мог переодеться к вечеру. Так что никакой уверенности нет.

– Понимаю, – согласился Огурцов, и я заметила, что голос у него снова стал грустным.

– Михаил Николаевич, у вас что-то случилось?

Подполковник не ответил, и я, вся похолодев,

задала вопрос, с которого в принципе собиралась начать разговор:

– Алеша Сидоров? Его нашли?

– Да.

– Он жив?

– Нет.

– Его убили? Курьер убил?!

Подполковник снова выдержал паузу, вздохнул тяжко и продолжил:

– Софья Николаевна, – начал официально, – честно говоря, я уже сам хотел вам звонить. – Помолчал еще немного и произнес: – Я хочу, чтобы вы сошли на берег.

– Зачем? Все так плохо?

– Плохо, – признался подполковник. – И в целях вашей же безопасности я настойчиво предлагаю вам сойти на берег. Если хотите, мы пришлем вам телеграмму о болезни кого-то из близких.

– Не надо, – отрезала я. – Как погиб Алеша Сидоров?

– Его забили насмерть.

Думаю, этой формулировкой подполковник Огурцов хотел нагнать на меня жути. Сделать покладистой, послушной и заставить изменить решение. И в чем-то результата он добился, мне стало так страшно, что мороз прогнал по спине взвод крупнокалиберных мурашек, я перешла на шепот и спросила в трубку:

– Курьер забил?

– Алешу нашли в кустах невдалеке от той тропинки. Она огибает порт и идет к пивному ларьку. Там всякий сброд собирается, точка криминогенная, милиция постоянно на рейды выезжает… Так что сейчас только идут поиски возможных свидетелей…

– Так это вообще могла быть случайность! Алексей мог на каких-то отморозков нарваться!

– Нет. Это практически исключено. И потому я вновь взываю к вашему благоразумию.

– Подождите, Михаил Николаевич! Алешу ограбили?

– Да.

– Удостоверение нашли?

– Оно осталось в каюте Алексея.

Я стремительно провентилировала, прогнала в голове новую информацию и молитвенно сказала трубке:

– Михаил Николаевич, прошу вас, я понимаю, что, разговаривая со мной, вы нарушаете корпоративные установки, но, тем не менее, прошу: ответьте, пожалуйста, на один мой вопрос. Только – один!

Подполковник отозвался не сразу. Сначала повздыхал, посопел и только после сказал:

– Хорошо. Что вы там еще придумали?

– Ничего особенного. Как вы думаете, Михаил Николаевич, груз все еще на корабле?

Секунд на десять мой вопрос повис в воздухе. Растянулся по сотовым каналам на километры, прошел по точкам соединения и вернулся кратким ответом:

– Да.

С моего языка срывались, летели в бой вопросы: «А от чего такая уверенность? А не убили ли Алексея Сидорова потому, что он застал курьера в момент передачи груза по цепочке?» Но я молчала. Молчала и думала.

– Софья Николаевна, алло?

– Да, Михаил Николаевич.

– О чем задумались?

– О том, что, вероятнее всего, Алеша Сидоров застал курьера в момент передачи или консервации груза. Иначе его не убили бы. Насколько мне известно, передача груза и любой личный контакт разведчиков – самые тонкие моменты в ваших операциях…

Я выполнила обещание и не задала второго вопроса. Но мои слова и так слишком многое спросили у подполковника.

– Вы слишком много читаете детективной литературы, – вздохнул он.

– Не только, – отозвалась я. – Я еще и думать умею.

– Умеете, – без всякой радости согласился Огурцов.

– А пофантазировать можно?

– Попробуйте.

Почему Михаил Николаевич согласился выслушивать мои фантазии, осталось для меня загадкой. Может быть, его интересовал ход мысли дилетанта? Или он диссертацию на тему «Разведка и общество» пишет? Но как бы там ни было, приступила я с воодушевлением. Заставила себя на пару минут забыть об Алеше Сидорове – погрущу, когда с подполковником закончу, – и начала так:

– Михаил Николаевич, на моих глазах, в моем присутствии Андрей Павлович дал команду по селектору «подготовить на выезд группу с кинологами». Я не буду вас спрашивать, что нашли собаки в тех кустах, но позволю себе предположить. Если вы уверены, что груз все еще находится на корабле, то собаки, скорее всего, нашли в тех кустах тайник. Пустой. Поскольку, если «клетчатый» пытался передать груз другому человеку лично в руки, вы бы об этом сейчас не знали и на мой единственный вопрос так категорично не ответили бы. То есть собаки нашли в кустах либо, простите, труп, либо… пустой тайник для передачи груза, – то ли утверждая, то ли спрашивая, закончила я, стараясь, немного схитрив, быть твердой.

– Софья Николаевна, вам лучше сойти на берег.

«Умные долго не живут», – прозвучало в интонации подполковника. Примерно полтора года назад я уже слышала эту фразу. Так говорил мне Самоед. Но я жива. А он – мертв.

– Михаил Николаевич, дядя Миша, никуда я не сойду. Но буду вести себя осторожно.

– Обещаете?

– Обещаю. Я же не самоубийца.

– Надеюсь, – пробормотал подполковник и, подумав несколько секунд, добавил: – На всякий случай, Софья. Давайте-ка придумаем для вас какую-нибудь кодовую фразу. Экстренный сигнал, когда вы не можете говорить долго или открыто. SOS. Понятно?

– Угу. Если курьер рядом и я об этом знаю, то скажу… «Бабушка приехала».

– Почему бабушка? – поинтересовался Огурцов.

– Потому что я люблю фильм «В августе сорок четвертого», а вы мой «дядя Миша».

– Разумно, – согласился подполковник. – Тогда – «бабушка приехала». В любое время. Этот телефон всегда при мне. Звоните.

Мы нежно попрощались, я выключила воду и вышла из санузла.

Очень вовремя, надо сказать, вышла, так как в мою каюту уже заходил зевающий Туполев с предложением:

– Давай не пойдем сегодня в ресторан? Поужинаем здесь, я по тебе соскучился.

Сказал, и все шпионско-разведывательные мероприятия улетели из моей головы, как канарейки из раскрытой клетки. Я прочирикала какую-то ликующе-признательную чепуху – за все время турне только два вечера вместе! – и кинулась висеть на любимой шее.

(И какие после этого, спрашивается, из влюбленных девушек шпионы? Бесценный только намекнул «не ходи, Соня, в разведку, давай тихонько дома посидим». И все мероприятия свернуты, планы перечеркнуты, а в голове один туман, туман. Глупо-примитивный и нежный, как рюшечки-оборочки на ночной рубашке.)

В три часа ночи на моей прикроватной тумбе тихо завибрировал сотовый телефон, включенный на режим будильника. Я сонно протянула руку, накрыла мобильник пальцами и нащупала кнопку отключения.

– Пора, Соня, вставать. Пора оставлять яркое сновидение, в котором я гуляла по заграничному бельевому бутику, покупала о-о-офигенный бюстгальтер и никак не могла разыскать в сумочке кошелек. А когда разыскала, то не обнаружила в нем денег и сгорела от стыда под надменными взглядами продавщиц.

– Пора, Соня, пора. Труба зовет. Караулы спят. Тебя ждет разведка. Не боем, слава богу.

Позевывая и ежась больше от нервов, чем от недосыпа, я натянула на себя черный спортивный костюм в обтяжку – Туполев очень его любил, говорил, что в нем у меня очаровательная попка, – надела тихие тапочки на резиновом ходу и пошла к двери. Приоткрыла ее немного и прислушалась.

Тихо. Только мерный храп Назара Савельевича доносится из соседней каюты, но это не страшно, поскольку за спиной.

Я отважно открыла дверь шире, высунула нос в коридор и убедилась, что и спереди меня не ждет ничего особенно жуткого. Только длинный коридор в приглушенном ночном освещении и тишина. Плеск волн остался в каюте, едва я закрыла за собой дверь, и даже мерный гул двигателей «Девушки» не тревожил уши и душу неопытного диверсанта.

Все тихо, сонно и спокойно, утомленные неутомимыми организаторами круиза бизнесмены крепко спят, и только юная Софья в лучших традициях шпионских сериалов крадется вдоль кают. Тапочки легонько шуршат по ковровой дорожке, силуэт фигуры а-ля ниндзя сливается с полумраком, сердце разведчика бодро гонит кровь по венам.

Разведчику почти не страшно, поскольку, как он надеется, курьер вряд ли караулит мужской туалет ресторана ночью.

…Я проскочила коридор, поднялась по внутренней лестнице на верхнюю палубу и выглянула на улицу.

С носа корабля, где находился второй круглосуточный бар, едва слышно неслись звуки этнической негритянской музыки. Не знаю, кто там, кроме бармена, сидел в четвертом часу ночи, но мне туда не надо. Мне надо пройти по правому борту и попасть в ресторан, минуя застекленные стены первого бара, который почему-то по вечерам плотно оккупировали китайцы. Этот бар работал только до часу ночи, так что время – 3.14 ночи – я посчитала единственно возможным для незаметного проникновения на территорию мужских удобств. В это время там не будет не то что китайцев, но и даже бармена с официанткой. Прислуга и матросы на верхней палубе практически не появлялись, уборщицам и посудомойкам в три часа ночи тоже еще работы нет. Так что, по моим предположениям, данное время являлось крайне удобным для детального обследования мужской кабинки при ресторане. Работницы метелок и швабр должны появиться на палубах никак не раньше пяти утра, когда светает, когда прохладно, когда все толстосумы крепко спят.

Пару минут я озиралась и оглядывалась: на палубе так никто и не был обнаружен, никто не вышел из носового бара на перекур, не отправился в каюты. Я вышла на палубу и, пробежав до ресторана, подергала ручку двери.

Однако – заперто. Отскочив от двери, я вернулась к только что пропущенному входу в бар и убедилась, что и эти двери на фотоэлементах не желают меня пускать. В баре и ресторане темно, хоть глаз коли, и попасть внутрь нет никакой возможности.

«А чего ты, собственно, хотела? – расстроенно подумала я. – С чего ты взяла, что двери ресторана всю ночь открытыми стоят? Эти двери, скорее всего, и стоят-то открытыми только потому, что некоторые посетители, покидая бар и… помыв руки, например, и штаны забрызгав, не хотят возвращаться через забитое посетителями помещение. А как только бар перестает функционировать, все двери, что вполне резонно, – на замок».

Обругав себя за недомыслие, я медленно, в совершенно не шпионской манере, потащилась в свою каюту. План проникновения в мужские удобства требовал срочной корректировки. А попасть туда мне было жизненно необходимо. И формулировка «жизненно важно» – это не фигура речи, не красные слова, а печальный факт. Я слишком хорошо знакома с моим характером. Я могла быть абсолютно уверена – кабинка мужского туалета, как комната Синей Бороды, сведет меня с ума. Лишит сна и аппетита, будет мешать радоваться жизни и тянуть к себе, как магнитом. Все следующие дни круиза я буду лисой крутиться вокруг этой кабинки, потеряю контроль и бдительность – и полезу.

Так что лучше сразу. Пока крыша крепко сидит на месте, пока любопытство не превратилось в безрассудство и не потянуло на подвиги.

Все-таки француз Шарль Перро, как ни крути, был умным малым. И тонким знатоком женской психологии. Нам, дамам, сколько ни говори – не открывай, любимая, эту дверцу, дольше проживешь, – все бесполезно. Изведемся, подохнем от любопытства, но, подыхая, поползем, полезем.

И по большому счету, гнало меня к этой каморке Синей Бороды не только извечное, женское и порочное. Неотомщенный призрак Алеши Сидорова стоял перед глазами и укорял: «Это ты, Софья, своим длинным языком пригнала меня на этот корабль, это ты указала путь, направила и – убила». И не имеет значения, чья рука принесла смерть, первопричиной стала я. Не укажи я тогда путь «клетчатого», погоня ушла бы в другую сторону и Алеша сейчас был бы жив.

А ведь я только хотела помочь…

Под эти грустные мысли легконогим ниндзя я проскочила коридор, шмыгнула в свою каюту и с облегчением услышала богатырский храп Назара Савельевича. Любимый никогда не будил меня ночью или под утро – эротических снов с моим участием, что ли, не видел?! – и потому, поставив будильник на шесть утра, я улеглась в постель как была. В экипировке ниндзя. Только тапочки на резиновом ходу скинула.

Как широко известно, Софья Иванова никогда не страдала изящной интеллигентной бессонницей.

В 6.09 утра на палубе уже был народ: два матроса тащили куда-то тяжелый ящик, уборщица, свесившись над водой, трясла какую-то широкую белую тряпку. Народ бодро занимался своими делами и на странную пассажирку с озабоченным лицом внимания почти не обращал. На палубе было светло, свежо, приятно и совсем не страшно.

Я прошла вдоль правого борта, порадовалась, что правильно вычислила время прихода кухонных мастеров – двери в ресторан стояли настежь – и, сделав лицо совсем озабоченным, прошила шагами ресторан насквозь до кухни.

– Простите, – обратилась к тучной даме в белом халате и поварском колпаке, – доброе утро. Не могли бы вы дать мне стакан теплого молока?

– Доброе утро, – отозвалась повариха (или они тут все – коки?). – Сейчас сделаю. – И пока наливала молоко в эмалированный ковшик, сердобольно спросила: – Заболели?

– Угу, – кивнула я и поморщилась.

– Может быть, доктора разбудить?

– Спасибо, не надо. Я только запью мое лекарство теплым молоком, и мне полегчает, – сказала, дождалась большой фаянсовой кружки и, опустив туда губу, скукожилась. – Горячее. Можно я в ресторане посижу, подожду, пока остынет?

– Да сидите сколько надо, – пожала плечами повариха и отвернулась к чану с тестом.

Я еще раз поблагодарила широкую белую спину, оглядела просторное помещение камбуза и, храня на лице кислое выражение, поволокла молоко в уголок. Туда, где было больше кадок с пальмами и двери в мужские удобства находились поблизости.

Поставила кружку на стол, еще раз огляделась и, пробормотав «Ну, с Богом!», юркнула к умывальникам.

И там мне вдруг стало страшно. Прислушиваясь и озираясь, я натянула на руки перчатки, извлеченные из коробки с краской для волос (после дела Самоеда у меня седина появилась, так что теперь прихорашиваюсь) и приступила к осмотру помещения.

Закуток с двумя умывальниками, сушилкой для рук, фикусом в углу и огромным, в полный рост, зеркалом возле дверей оглядела бегло. В открытом для обзора помещении толкового тайника не обустроишь. Наружные двери были сплошь из стекла, и каждый проходящий мимо – вспомним мадам Марченко – легко видел все, что происходит в этом помещении.