Текст книги "Время точить когти"

На столбе фоторобот, Андрей рефлекторно улыбается, дескать, молодцы, оперативно. Гладит себя по голове мыслью, что по этому художеству вряд ли найдут, получился еще хуже, чем в паспорте. Медленно, как бы расслабленно бредет домой, вроде как разглядывает красоты города, высматривает засаду…

Вскоре обнаруживает, что с его темпом можно участвовать в соревнованиях по спортивной ходьбе. Обгоняет прохожих, лавирует между взглядами, рука теребит воротник куртки, слишком короткий, черт, лицо не скрыть. Голова опущена, глаза боязливо постреливают по сторонам.

Углубляется в смартфон – отвлечься, не привлекать внимания, – обнаруживает себя восходящей звездой Интернета. Рейтинг на «Ютубе», строка новостей «Яндекса», несколько криминальных заметок, репортаж местного ти-ви.

Еще раз просматривает видео, где насквозь пробивает человека рукой как упырь… Вряд ли кто-то из прохожих решится задержать, даже не пикнет. Нашли дураков, им еще жить охота.

И все же нельзя считать следователей идиотами. Для них в порядке вещей раскрывать подставы, липовые несчастные случаи, да еще в глуши, без свидетелей. А уж зверское убийство на глазах всего города, с видеозаписью…

Надо заранее смириться: рано или поздно найдут. И лучше не рассчитывать на «поздно».

Податься в бега? Вряд ли это выход, скорее способ отсрочить встречу с полицией. И нет гарантии, что немногочисленные приятели, на квартирах которых придется отсиживаться, не сдадут раньше, чем полиция найдет сама. Ни у кого нет желания держать под боком убийцу-психопата в розыске.

Можно поддаться яростному романтическому порыву, скрыться в лесах, но это… слишком… Впрочем, если сильно припечет, можно и в леса. На что только не толкает инстинкт свободы, совершенно не понимая, что на свободе умереть можно гораздо раньше и мучительнее.

– Стоять! На землю!

– Руки за голову!

– Лежать!!!

От удара в спину Андрей словно двоится, прозрачная копия рвется из тела вперед, или наоборот, вперед рвется тело, а сзади шлейф.

Скула припечатана к асфальту, лицо горит от удара, в плечах дико визжат суставы, их выворачивают, наручники впиваются как челюсти пираньи.

В затылок тычет холодной пикой дуло автомата.

– Лежать, не дергаться!

– Мордой вниз!

– Молчать!!!

Падают, давят истерические рычания, приказы, угрозы, хотя Андрей и пальцем не шевелит, молчит как рыба.

Андрей почти равнодушен. Задержание вызывает лишь вялый интерес, будто смотрит в киношке довольно зрелищный, но трэшевый боевик. Боль притупленная, обычный поток информации.

Наверное, дело в новокаине, думает Андрей, да и на фоне утренней боли эти удары – сущая ерунда. И таблетки еще действуют, способность здраво рассуждать в совершенно непригодной обстановке не может быть заслугой самообладания, которого раньше и в помине.

Главное, через минуту-другую явится фантастическая леди, порвет всех, разбросает куски по стенам, клумбам, люкам, нужно лишь терпеливо ждать.

Жаль, в ближайшие два-три часа не удастся перекусить, полежать на кровати в прохладной квартире. Пакеты с продуктами и лекарствами жалобно валяются на асфальте, деньги потрачены зря. Маша их отсчитывала так заботливо…

Туда-сюда болтаются слоновьи лапы, такие же огромные тени, пахнет сигаретным дымом.

– От так. – Пинок под ребра отзывается горячим хрустом.

– Попал, герой, хы-хы…

– Ха-ха-хаахр! – На асфальт капают слюни, летят бычки.

– Батя, батя, сынок дома.

– Понял, – шипит рация. – Везите этого Рембо.

– Отрембился!

– Встать!

Хватка сплющивает плечи, Андрея поднимают как пушинку, швыряют в пасть «Газели».

Машина выплывает из наброшенной на дворы паутины света и тени, вливается в рычаще-вопящий поток, краски, звуки проникают в салон бедными порциями, крошечные окна за тучами тел.

Андрея ставят на колени, вокруг, разведя ножищи, скрипят сиденьями восемь громадин в камуфляжах, брониках, автоматы поперек колен, черные маски подняты, не отличаются от обычных шапочек, над скрюченным Андреем нависают морды бульдогов, горилл, быков, свиней, только почему-то с человечьими телами.

– Че т не похож на Рембо, – мычит кто-то.

– Да не, вылитый! – Шуршит бумага. – По фотику одно лицо, глянь…

Чьи-то пальцы стискивают челюсть до хруста, едва не сворачивают шею, перед замутненным взором нечто каменное, угловатое, отдаленно похожее на лицо.

– Ты Рембо иль не Рембо, а? – Андрея бьет вонь изо рта, как из разрытой могилы.

– Да чтоб этот… кулаком насквозь… – Презрительный хрюк. – Ни костей, ни мяса.

– Харей похож.

– И че? Вон, Мишаня тож похож, если харю прохудить, хы!

– Да ладно, че. Он, не он – сойдет!

– Во-во, там разберутся.

– Нады будет, еще наловим, хы!

– Гы-гыхр!..

– Че зубы стиснул! – Пальцы на челюсти Андрея смыкаются сильнее, зубы хрустят. – Тя как звать, Рембо Рембович?

– Ни паспорта, ни студня, бомжара.

– На чурку вродь не похож.

– Рембыч, ты чурка?

– Он не Рембыч, он Рабинович, хы!

– Хррр-гы-гы!..

Андрея швыряют на пол, нос разбивается о чей-то ботинок, по лицу течет густое, теплое, с запахом и привкусом металла.

Бьют часто, счет ударам теряется, не угадать, куда придет следующий. Все перемешивается в омуте, то и дело всплывают каменные рожи, ухмылки, кулаки, приклады калашей, резиновый черный коврик, измазанный кровью.

– Вы это, не мочканите раньше времени, – рычит водитель.

– Да ладно, че! Сопротивлялся при задержании.

– Он же Рембо!

На фоне побоев, запачканных жидкой грязью кулаков, ботинок совершенно спокойно обсуждают, кто куда поедет в отпуск, кто победил на чемпионате по футболу, какой насос купить для дачи, а кто-то вчера в подъезде сразу с двумя, одна рыженькая с пирсингом по всему телу, другая вообще школьница, в первый раз…

Чуда не будет.

Никто не явится на помощь, эта мысль бьет, валит на дно, топчет. Андрей ждет девушку в фиолетовых доспехах или кого-нибудь, чего-нибудь, что убьет этих монстров, освободит, уведет подальше. Ждет, обнадеженный доводами Колба, иллюзии, что подпитывала эти доводы одним своим появлением. Ждет зря. Вчера довольно было словесных нападок двух обычных копов на людной улице, а сейчас в изолированном пространстве избивают до полусмерти восемь профессиональных убийц, каждый опаснее десяти вчерашних копчиков. И никакого спасения. Может, в голове и впрямь произошел некий сдвиг, там, при встрече с полицией, такой мощный, что утром повторился. Но если раз на раз и приходится, то опять же только раз. Случайность – не значит закономерность.

Но ожидание, уверенность, что сейчас придет спасение, нужно потерпеть, помогло перешагнуть боль, унижения, за этим порогом уже не страшно. Прежний Андрей скулил бы, умолял, дергался, ревел…

Чем дольше бьют, тем лучше выходит спокойно рассуждать. Каждый удар отбрасывает пронизанное назойливыми нервами тело подальше от разума.

Это почему-то забавит, Андрей откапывает в памяти скудные школьные знания биологии. Вроде бы нервные клетки связаны в цепочку некими пузырьками, в каждом звене их великое множество. Когда случается удар, ожог, порез, комариный укус, пузырьки крайнего звена, в коже, под давлением лопаются, взрываются, а взрывная волна лопает пузырьки соседнего нерва, взрывы за долю секунды передаются по всей цепочке, достигают мозга, где взрывается главный Мегапузырь, взрывная волна захлестывает сознание, это и есть боль.

Пузырьки плодятся столь же быстро, как и взрываются. Но если бить слишком часто, они просто не успевают народиться, едва проклевываются, под натиском ударов тут же лопаются, взрывики слабые, не могут растормошить соседей. Сигнал прерывается, слабеет, Мегапузырь лишь с бока на бок недовольно ворочается, боль притупленная, можно терпеть, даже не обращать внимания.

Андрей подозревает, что половину фактов искажает, может, там не пузырьки, какие-нибудь кристаллы…

Плевать, главное – суть. Причудливые образы помогают игнорировать боль, знание тайны окрыляет, поднимает над этими тупыми рожами, для которых чем сильнее, чаще бьешь – тем больнее. Идиоты.

Разбитые губы натягиваются в подобие улыбки.

– Че лыбишься, харя?! – Андрея хватают за шиворот.

– Во наглый, а! – Ржач брызжет слюной.

В громадной лапе Андрей висит как бушлат на вешалке, руки болтаются, в тумане плавают рифы, утесы… нет, это морды.

В окошке, словно осколочек солнца – знакомое здание… Магазинчик аудио-видео-прочего, мимо него шел вчера вечером, хотел купить новую игру. Текут уютные воспоминания об играх, мимолетных часах за ноутбуком, кружках остывшего чая, вкуснейшей в мире сухомятке, прекрасных, удивительных мирах… Вот поцелуй Маши, будто напутствие воину, собравшемуся на подвиги… Надо зайти в этот магазинчик в ближайшее время…

Чудовищная сила бросает вниз, в грязь крови, Андрей падает как на дно пропасти, всмятку. Камнями заваливает смех, вонзается, давит, замуровывает от внешнего мира, воспоминаний, надежд.

Горечь, страх, внезапно, сокрушительно, в груди предательский трепет, дамбу со слезами вот-вот прорвет. Понимание, что ничего уже не будет, страшнее боли. Андрей никогда не сядет перед ноутбуком, не погрузится в новые красочные миры, не выпьет кружку чая на кухне, глядя на проплывающие в окне облака, не съездит к родителям в деревню, не услышит любимые песни, не натянет на голову одеяло, щурясь от утренних лучей…

Теперь он не хозяин своего времени, не ему выбирать, что делать и когда делать. Похожее чувство было в школе, универе, особенно в больницах. Полдня делал то, что не хотел, ждал в очередях, подчинялся посторонним людям, указаниям, в какой кабинет зайти, какую справку взять. Но знал – максимум к вечеру все закончится, вырвется из душных кабинетов, коридоров на волю, глотнет свежего воздуха. Да и никто не держал, всегда можно было плюнуть, уйти, так некоторые и делали, берегли нервы.

Андрей не вернется ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Возможно, мрачное гнилое место, куда его везут, пожрет навсегда, а может, очень долго будут возить по изоляторам, прокуратурам, судам, неизвестно, что хуже. В любом случае – дома больше нет. Будь то его с Машей квартира, родительская избушка в деревне, магазин аудио-видео чудес, улицы, площади, шумные автострады, леса и горы. Все это кажется теперь таким родным, уютным, светлым. Недосягаемым…

Не позволят даже уединиться в сырой камере, не дадут вспомнить, помечтать о доме. Впереди сплошь допросы, бумаги, запах крови, гомон зала, стук судейского молотка, щелчки наручников, блатные базары зеков, побои, толчки в зад…

– Подъем, Рембыч! – Чьи-то клешни вгрызаются в лопатки, кидают из салона, в легкие врывается бензин, мусор, в глаза – серый двор, пара служебных бобиков.

Ноги как тряпки, Андрей висит меж двух громил, его волокут в другую часть двора, под тень крыльца, к двери, не разобрать, где на ней краска, где – ржавчина.

Крепнет как лед осознание: все, поздно, не отвертеться, не сбежать, даже не вступить в безнадежную драку, он – букашка среди каменных големов. Сейчас дверь проглотит, захлопнется навсегда… Так быть не может, нельзя! Это хуже смерти! Он там сгниет, а если и выберется, то дряхлым калекой, не нужным даже себе. Это медленное и мучительное умирание!

Грудь дрожит, кровь летит из носа и рта пулями, громко разбивается об асфальт. Андрей всхлипывает.

– Глянь, зассал! – бьет дуло.

– Доперло, куды приехал, хы!

– Ха-хрр!..

Из тени крыльца выплывают Колб и девушка в фиолетовых доспехах. Вокруг Колба развевается плащ, вылитый архимаг тьмы, в руках бешено крутятся два тугих шара, похожи на клубки толстой проволоки.

Колб кидает сферы в Андрея, те летят мимо, распадаются на упругие кольчатые хлысты.

– Мать!

– Валите их!

– Огонь!!!

– Рука, сука, ру…

Черви оплетают бойцам руки, пальцы, что на спусковых крючках, скользят, пульсируют как жилы, пускают мелкие отростки.

На лице девушки оскал, сапоги и перчатки топорщатся стальной шерстью, вот-вот прыгнет рвать, потрошить. Колб властно преграждает ей путь, рука вытянута, управляет червями.

Правые руки омоновцев зарастают корнями, поворачивают автоматы друг в друга. Костоломы дико орут, матерятся, глаза вздуты ужасом, яростью, рты разрываются, кровоточат в углах, морды красные, брызжет слюна, пот.

Колб стискивает руку в кулак.

Взрываются очереди, земля дрожит от падающих тел… Тишина, оседают кровавые туманчики…

Андрей на коленях, беспомощно шатается, сил хватает лишь наблюдать, бездумно внимать картинки из глубины замутненного сознания.

Колб, похожий на лорда-вампира, вскидывает руки, черные полотна плаща хлопают, расправляются, сплетаются с руками, воплощаются громадные ребристые крылья.

Крылья бьют об асфальт, подбрасывают Колба выше крыши.

Девушка прячет шипы, перчатки и сапоги вновь сияют зеркальной фиолетовой гладью, торопливо, но женственно идет к Андрею. Громкий лязг металла, тремя гигантскими клинками вспыхивают крылья. На плечи Андрея опускаются холодные стальные перчатки. Рывок – и ноги повисают над асфальтом, Андрей взлетает над машинами, крышами, улицами, все будто игрушечное.

Дыхание перехватывает, в голову врывается ясность, потоки воздуха колышут руки, ноги, волосы, словно ленточки, леденят так, что согревают, шумят, их можно даже увидеть, как потоки горной реки, облака и свет – пена. Хоть бы этот полет длился вечно… Впереди хлопает крыльями гигантская летучая мышь с головой Колба, Андрей воображает себя за ноутбуком, вроде как рубится в экшн от третьего лица, ведет Колба на очередной квест. Это здорово веселит. Позади гул стальных стрекозиных крыльев, девушка сжимает Андрею плечи, ее руки пронизывают холодом, лишают чувствительности лучше новокаина.

Ноги касаются опоры, сворачиваются усталыми змеями, Андрей в позе лотоса на каком-то прямоугольном бетонном острове, что парит в небе среди облаков.

Колб приземляется рядом, за спиной опять плащ, взмахом рук широко расстилает его полы, усаживается так же, по-турецки. Взгляд за горизонт, за уголком губ прячется улыбка.

Андрей осматривается, шея неприятно хрустит запекшейся кровью. На острове растут телевизионные антенны, спутниковые тарелки, надстройка с дверью. Сбылась мечта – побывать на крыше небоскреба, урбанистическом оазисе. Безлюдное, забытое всеми место с потрясающим видом на стальные реки и стеклянно-бетонные скалы.

На краю крыши фиолетово сияет спина девушки, три пары крыльев во всей красе, верхние – самые длинные, широкие, словно лопасти вертолета, нижние больше похожи на короткие мечи. Волосы налиты медью, растекаются в лучах короны множеством потоков. Девушка ритмично покачивается, пытается отдышаться.

Боль возвращается…

– Что-то вы долго, – хрипит Андрей.

Колб пожимает плечами.

– Ты тоже.

Андрей пробует подняться, обозреть город получше. Тело снизу вверх будто прошивают колья ловушки, зубы сейчас раскрошатся в мел! Андрей садится, расслабляет изорванные мышцы, боль отступает до отвращения медленно…

– Боль не враг, а страж, – улыбается Колб. – Последний защитник, на случай, когда угроза слишком близка. Боль ясно осознает, что между хозяином и угрозой только она, потому яростна как загнанная крыса, беспощадно загрызет хозяина, лишь бы спасти. Если б не боль, ты бы убирал руку с раскаленной сковороды, лишь заметив кровавые волдыри, а такие ожоги порой заканчиваются ампутацией.

– Мы… я сейчас правда на крыше?

– Ты бы предпочел не знать, – неохотно отвечает Колб. – И все остальное тоже: расправа с конвоем, побег… Учти, когда пытаешься осмыслить, как все на самом деле, возвращаешься к реальности. – Косится на ноги Андрея, тот осторожно их растирает. – А что после таких приключений ждет в реальности, ты убедился утром.

Тело инстинктивно сжимается, в памяти адское пробуждение, тогда хотелось выть, но даже это приносило невероятные мучения. Андрей спешно гонит воспоминания, а то еще вылезут из прошлого в настоящее…

– Да крыша это, крыша, – расплывается в улыбке Колб. – Мы правда на небоскребе. Самом высоком в городе, закончили строить совсем недавно, ты часто ходишь мимо, задираешь нос к небу.

Андрею легче, будто груду камней с души, голова проветривается, исчезают все темные мыслишки, остается малость приятных, простых.

Девушка все еще на берегу крыши, громко дышит, сжимает, разжимает кулаки.

– Это Яра, – вздыхает с улыбкой Колб. – Меньше слов, больше дела – это про нее. Потому и бесится.

Яра злобно косится на Колба, затененный профиль прекрасен, по крыльям и короне текут блики.

– Любит кровь и насилие. А я лишил ее невинной радости порвать тех ребят на куски. Бедняжка очень ранима.

Девушка тихо рычит, выпускает из перчаток шипы и… прыгает вниз…

Но скоро из-за крыши, далеко-далеко, силуэт Яры взмывает в небо фиолетовой стрекозой, исчезает в облаках.

– Обиделась, – вздыхает Колб.

– Где-то я ее видел. – Андрей хмурится.

– Где-то? – усмехается Колб. – Помнится, года три назад была у тебя на компе симпатичная папочка с тремя иксами…

Андрей заливается краской, и как только умудряется, вся краска сохнет снаружи, добрые люди постарались, не отстирать.

– Ты качал туда фото девушек недвусмысленного характера. Затем из нескольких сотен выбрал пятьдесят, а из пятидесяти недрогнувшей рукой оставил всего двенадцать. Учитывал все: фигуру, формы, лицо, выражение лица, поворот головы, ракурс, фон, освещение, позу, взгляд. Составил рейтинг…

– Не продолжай, – бурчит Андрей.

– Под номером «один» была Яра. Ты тогда, можно сказать, влюбился.

– Молчи.

– Да ладно, все свои. Буквально. С каких пор ты засмущался сам себя?

Боль снова возвращается. Андрей дергается, не знает, что лучше – расслабить мышцы или напрячь, не сидеть же тут вечно, но каждое движение как челюсти бешеной собаки.

– Идем. – Колб помогает Андрею подняться. – Тебе нужно безопасное убежище.

– Не хочется уходить, – сквозь боль процеживает Андрей. – Здесь спокойно.

– Одного покоя мало, – отрезает Колб. – Поспешим. Скоро начнется…

– Начнется что?

– Ты бы предпочел не знать.

Несколько шагов к двери… Андрей опирается на Колба, хромает. Каждый шаг вбивает в задницу, кишки огромный как сосна кол. Из горла вырывается крик, в Андрее все замирает, клетки, мысли… Только страх, страх…

Обливаясь потом, как сапер на минном поле, делает шаг.

Пожирает тьма…

Следующий кусок жизни проходит вне времени и пространства. Эти основы, что держат мир подобно древним китам, зыбкие как песок. Никакой разницы между секундой и вечностью, когда все существо заполняют тьма и боль.

Из тьмы выныривают расплывчатые миражи внешнего мира, редкие как первые бактерии, что зародились бесконечность назад в океанах лавы, лесах молний, ядовитых газовых пустынях.

Но даже на них не опереться, чтобы считать время, сознавать хоть что-то, даже себя. Сознавать просто нечем, все потоплено в черной бездне боли, космосе без звезд.

Телесная боль не имеет значения, до нее просто не успевает дойти очередь, хотя с руками, ногами, прочим мусором наверняка творится нечто страшное.

Чудовищно болят мысли.

Стоит любой, даже самой примитивной мысли зародиться во тьме сознания, она тут же взрывается лезвиями, иглами, пилами, жвалами, гвоздями, битыми стеклами…

О том, чтобы разорвать рот криком, и речи быть не может, сознание расщепляется на атомы прежде, чем какие-то там до жути медлительные нервные пузыри, или кристаллы, один черт, успевают доползти до голосовых связок. Потроха сознания оседают обратно в небытие, через тысячу лет длиною в миг срастаются, не прекращая ощущать фантомные боли, и все повторяется.

От Андрея в этой мгновенной вечности, или вечном мгновении, остаются лишь инстинкты, дикие, неукротимые, похожи на Яру, только жажда, неисчерпаемая жажда угаснуть навечно. Ибо не только жить, но и бездумно существовать в этой черноте боли противно всему живому.

Тьма и боль.

Все…

Несколько раз сквозь пропасть виднеются контуры чьих-то лиц… И опять взрываются шипы, лезвия, пилы, пожирает боль, спятивший инстинкт ревет, молит о смерти, клочья сознания оседают на дно, не переставая болеть… снова и снова, как то, к чему сравнение не подобрать никогда…

Андрей не может понять, когда именно начинает приходить в себя, какая мысль впервые вызывает боль меньше обычного, разрывает сознание на долю секунды позже, какой кадр впервые удается осознать, вписать в память.

Когда наконец получается ощутить тело, громадный жирный кусок боли, Андрей частью этого куска намертво хватает горло, задушить себя, вырвать артерию, пищевод, но кто-то яростно мешает…

Однажды в Андрея заползает как дождевой червь осознание некого белого пространства, откуда взялось среди привычной черной бездны, непонятно… Осознание завершается мыслью: белое пространство – потолок.

Андрея ошеломляет, будто много лет бессонными ночами ломал голову, сходил с ума над неразрешимой загадкой, а сейчас отгадка хлоп! – сама, без приглашения. И никакой боли! Пора бы опять вырубиться – от удивления.

В сознании появляются звуки: легкий звон, шуршание, постукивание, будто рядом кто-то.

Черт, есть же голова, можно ее поворачивать! Верится с трудом…

Андрей долго не решается шевельнуть даже нервом, боится, малейшее движение низвергнет обратно в пучину боли, тьмы, откуда выплыл чудом, шансов было гораздо меньше, чем выплыть из какого-нибудь Марианского желоба…

Напрягает мускулы шеи… Боль есть, но по сравнению с былым кошмаром – расслабляющий массаж, щекотка, хотя люди от такой обычно лежат пластом в реанимации.

Поворачивает голову.

В маленькой уютной комнатке хозяйничает Яра. Темно-синие джинсы, фиолетовая блузка, наливает кипяток из чайника в чашку.

Кидает в Андрея сердитый взгляд. Ставит чайник громко, посуда аж подпрыгивает.

– Не знаю, какого черта Колб приставил нянчиться меня. – Бросает в чашку рафинад, размешивает слишком усердно. – Если кого прирезать, разорвать – пожалуйста. Трепать языком – это по его части.

Яра выходит, возвращается с кружкой и каким-то желтым пакетиком. Содержимое высыпает в кружку, заливает кипятком, запах вопит настойчиво: я бульон, выпейте меня скорее! Андрей никак не может насытиться полнотой каждого движения, звука, запаха, прикосновения, каждой линии, каждой краски. Многое пересолено болью, но это сущая мелочь, не сравнить с… впрочем, лучше не вспоминать, а наслаждаться раем спокойных ощущений, мало ли что дальше. Если оставить все как есть, эту фоновую боль, но с гарантией, что минувшее даже близко не повторится – Андрей подпишет такой договор тыщу раз, пока рука не отсохнет.

Андрей замечает рядом капельницу, а в вене – иглу.

– Да, вот этим ты питался все это время. – Яра кивает на висящий в капельнице пакет с чем-то красным, ставит кружку на тумбочку рядом с кроватью. – Выпей, только не все сразу. Желудок долго пустовал, может вырвать.

Только сейчас доходит, что здесь девушка из его грез, объект короткой, но страстной влюбленности. И вдобавок – суровая амазонка.

Преодолевая страх и желание угробить час на психологическую подготовку, Андрей поднимается на локтях, опирается на спинку кровати. Боль подергивает обзор мглой, лицо напрягается, но не более. Пустяки. Да хоть в два, в десять раз больнее, измеримые числа – ничто рядом с бесконечностью, бездной. А бездна позади, остальное – награда уже само по себе.

Бульон приятно обжигает, самая вкусная пища в мире, и впрямь приходится сдерживать себя, чтобы не выпить все за раз, не хватает еще испортить впечатления блевотиной. Не бульон, а волшебный эликсир, пронизывает сухую плоть, превращает в неземную материю, из которой сотканы ангелы, звезды, быть может, другие миры… На щеках слезы, сердце бьется часто, стряхивает боль, наливается жизнью.

Яра бродит туда-сюда, сердито отхлебывает чай, точь-в-точь вампирша, обреченная хлебать медицинскую кровь, пока родичи пируют на охоте свежей кровищей. Сердито поджимает губы, глаза ищут, куда бы слить пар. Чашка от слишком сильной хватки лопается, осколки и чай проливаются на ковер. Яра стискивает руку в кулак, блестят капельки крови.

Садится на край кровати, локти упираются в колени, лоб – в кулаки, веки опускаются.

Андрей смотрит с тревогой. Хочется сказать что-нибудь успокаивающее, но боится получить оплеуху, не из-за боли, конечно, просто не хочется глупым лепетом бесить Яру еще больше, разочаровывать девушку из грез. Кружка уже пустая, Андрей нерешительно ставит на тумбочку. Не знает, как вести себя дальше. Начинает дышать ровно, глубоко, концентрируется на ритме…

Яра поворачивает голову, угрюмый взгляд падает на кружку, вонзается в Андрея, тот напрягается, держать ее взгляд куда труднее, чем Атланту – небо. Яра судорожно вздыхает, глаза опускаются. Краешек губ поднимается, Яра взъерошивает Андрею волосы.

– Молодец…

Андрей слегка расслабляется, решается спросить:

– Где мы?

– Подойди к окну, узнаешь, – не сразу, но с улыбкой отвечает Яра.

Андрей с сомнением косится на ноги.

– Должен же у тебя быть стимул подняться. – усмехается Яра. – Знаю, неделю будешь копить решимость.

– Ну, стимул сидит рядом.

– Да, умею стимулировать… пинком под зад.

– Поможешь встать?

Андрей, опираясь на руки, поворачивается, крайне медленно, осторожно сгибает ноги, опускает на пол. Боль течет ровной, спокойной рекой, серый туманчик по краям обзора почти не заметен.

Яра кладет его руку себе на плечи, они поднимаются долго, с хирургической осторожностью. Пахнет сиренью, локоны щекочут ухо, плечи Яры невероятно холодные, это пугает больше, чем подъем, Андрей старается не думать.

Из окна – солнечный вид на площадь Забвения. Андрей любит здесь ходить, с нее лучше всего любоваться самым высоким в городе зданием.

– Мы под той самой крышей?

– Хозяева квартиры в отпуске.

Внизу неторопливо копошатся точки – люди, машины. Удивительно, все так спокойны, буднично слоняются с работы домой и обратно, гуляют, пьют пиво на скамейках, за компами, ходят в кафе, кино. Андрей столько мучился, жизнь шаталась, рушилась, да и сейчас от нее лишь руины, а людям все равно. Небо на землю не падает, солнце все так же светит, люди так же ходят. Есть Андрей в их потоке, нет, – разницы ноль, не замечают. Значит, Андрей – тоже ноль?

– Ты в порядке? – с тревогой спрашивает Яра.

– Да… почти. – Андрей как в гипнозе пялится в окно.

– На первый раз хватит, – Яра берет Андрея за шиворот как щенка, он очухивается в кровати. – Колб сказал передать это.

Яра протягивает диск, тот слепит радужной вспышкой.

– Что здесь? – Андрей берет диск, на верхней части красуется Колб, в плаще, с лукавым взором исподлобья.

– Знать не знаю, – пожимает плечами Яра, кивает на компьютер. – Посмотри, я пока вымою посуду.

Забирает кружку, осколки чашки, уносит на кухню.

Андрей двигает клавиатуру к себе, охватывает непонятная смесь чувств. Неясно, жизнь рушится или налаживается, есть ли смысл что-то предпринимать, суетиться?

Вспоминает тьму, боль.

Жаль, рядом нет пистолета, а ведь была возможность завладеть, причем дважды. Когда рядом есть надежное, быстрое средство пресечения любых мучений, когда знаешь, что все в любой момент можешь прервать – сразу успокаиваешься, чувствуешь уверенность, простор, лучше соображаешь, проблемы не кажутся такими уж великими, хочется расправиться с ними и жить дальше.

На диске обнаруживается пакет программ: «Фотошоп», «3Д макс», «Гейммэйкер», учебники языков программирования, еще много всего, что Андрей время от времени хотел освоить, но отыскивал повод отложить на неопределенное завтра.

Вспоминается мечта увидеть на прилавках магазинов игру собственного авторства, была даже тетрадь с эскизами монстров, которых выдумывал с удовольствием, жаль, что она куда-то запропастилась.

Бульон урчит в животе, Андрей заливается краской.

– А больше… – осекается, вместо нормального голоса какой-то жалкий шепот, блеяние, чистит горло, продолжает: – А больше он ничего передать не просил?

– Сказал, диск надо основательно изучить, – доносится голос Яры из-под шума воды, звона посуды. – Еще твердил, самое время для воплощения мечты.

– Он что, Санта Клаус? – хмыкает Андрей.

– Тебе лучше знать.

– А почему он сам не здесь?

– Не знаю. Всю душу из него вытрясла, ничего не добилась. Сказал, от меня пользы больше.

– И что мне делать?

– Ты меня спрашиваешь? – Яра заходит, вытирает руки полотенцем. – Извини, я не по этой части. Если кому глотку вырвать – милости прошу.

– Ну, хозяйничать у тебя выходит лучше меня.

– Будем считать, для этого здесь и нахожусь.

Яра усаживается на диван, смотрит то в окно, то на Андрея. Тот бездумно таращится на иконки программ, мысли путаются в липкий комок, но пристальное внимание Яры помогает соображать хоть как-то.

– Сколько я провалялся?

– Почти месяц.

Мир переворачивается, всплывает тьма, боль, Андрей хватается за край стола. Яра тут же оказывается рядом, придерживает за плечи, ее руки ледяные, это пугает еще больше, но отрезвляет. Андрей цепляется за дыхание, делает его ровным, глубоким.

– Как… месяц?

– Ты сжег тело перегрузками, исчерпал почти все ресурсы, чудо, что вообще выжил, да еще смог восстановиться. Даже если бы это заняло год. Видел бы ты себя со стороны. Хорошо, Колб не дал мне расправиться с теми уродцами. Когда впадаю в раж, совершенно не берегу силы. Я бы тебя точно погубила.

Яра опускает глаза, желание обнять девушку окончательно приводит Андрея в чувство, но не решается.

– Меня, наверное, всем городом ищут, федеральный розыск, все такое… – невесело усмехается Андрей.

– Все тихо. В новостях для порядка еще что-то появляется, мол, бдят, ищут, скорбят, негодуют. Но фотороботы постепенно содрали. Когда восемь бойцов по невыясненным причинам перестреляли друг друга, а подозреваемый бесследно исчез, СМИ взорвались, а вот следствие, прикрываясь рассказами о бурном расследовании, свернулось. Видимо, поняли, что гоняться за тобой себе дороже, мало ли чем обойдется следующее задержание. Они даже личность твою не установили. Сам проверь, есть же Интернет.

– То есть могу хоть сегодня возвращаться домой?

– Если имеешь в виду съемную квартиру, там уже другие жильцы. Маша забрала твои вещи. Так что либо к Маше, но только за вещами, ночевать вряд ли пустит, а если пустит из жалости, то…

– Нет. Ни за что.

– Поэтому – в дом родителей. Конечно, атмосфера поначалу будет не сахар, придется продать что-то из вещей, все сбережения родителей ушли на похороны…

– Чт-то?..

– Ты пропал без вести, Андрей, – Яра начинает говорить вкрадчиво. – У родителей было слабое здоровье, и так всю жизнь переживали за тебя одного, а когда ты исчез… Они ведь не железные…

В голове звон, лопаются нити, что держат марионетку, Андрей обмякает, рука впивается в плечо Яры, она тут же обхватывает его руку, обнимает. Холод пронизывает тело как грибница, острый иней вклинивается меж клеток, топит плоть в переливах синих граней, Андрей не чувствует спину, руку. Пусть, пусть холод заморозит, раскрошит ядовитую горечь, замостит льдом пропасть, куда так хочется кануть, разбиться, погаснуть…