Текст книги "Собиратель книг, женщины и Белый Конь. Библиотека журнала «Вторник»"

Глава 16

А второй раз я припозднился из-за того, что мне улыбнулось книжное счастье. Правда, на этот раз оно было не совсем книжным. Оно оказалось журнальным. Но разве это имеет значение?

Я уже говорил, что с фабрики к железнодорожной платформе обычно хожу через коттеджный поселок. Там оно, счастье, меня и ждало. Возле одного из контейнеров для мусора. Вообще, я редко когда обхожу стороной такие контейнеры. Многие даже не представляют сколько книг, порой очень интересных, сейчас выбрасывают! Именно на помойке я однажды обнаружил почти двадцать книг из «Библиотеки приключений» (редких, все были изданы еще в семидесятых годах). Там же обнаружил пачку газет «Правда» марта 1953 года – времени смерти Сталина (не Бог весть какая редкость, но все же).

На этот раз находка была намного круче. Едва увидел эти журналы, – черно-белые, небольшого формата, с заголовками старинного шрифта – во рту пересохло и даже вспотел. Буквально через несколько секунд я держал один из них в руках.

«Огонек» 1915 года!

А затем я собирал остальные. Тоже «Огоньки». Тоже того же года. Единственная печалька была в том, что некоторые журналы довольно сильно промокли (выдался, как на грех, теплый, слякотный день), а некоторые, что намного хуже, были в грязи. Судя по всему, кое-как перевязанную стопку антикварных «Огоньков» выкинули несколько часов тому назад. За это время кто-то из постоянных посетителей помойки поворошил стопку (есть же люди, и это далеко не всегда бомжи, основной доход которых – находки на свалке). Из-за этого многие журналы оказались в грязи. Я умею приводить в порядок промокшие книги, журналы. Это легко. С грязными дело обстоит хуже – работа трудоемкая (иногда надо заниматься в прямом смысле слова каждой страницей!) и не всегда заканчивается успехом.

Несмотря на это, я не оставил на помойке ни одного «Огонька», собрав их в большой полиэтиленовый пакет, который ношу с собой для таких радостных случаев.

Я быстро справился бы с этой работой, если бы не местная бездомная собака, которая, несомненно, считала помойку своей неотъемлемой собственностью. Я был вынужден не только собирать журналы, но и следить по меньшей мере одним глазом за ней, пресекать грозными криками и угрожающими движениями ее попытки атаковать меня. Короче говоря, из-за собаки я провозился с «Огоньками» почти полчаса. А когда собрал их и поглядел на часы, то сразу понял: домой приду как минимум на час позже. Пропустил две электрички, третьей надо было ждать почти двадцать минут.

Несмотря на это, настроение благодаря находке было прекрасным. Наверное, поэтому я вполголоса (все-таки поселок вокруг, люди) запел непонятно почему пришедшее в голову:

 
Сердце красавицы склонно к измене
И к перемене, как ветер мая!
 

(Итальянский текст Ф. Пьяве, перевод П. Калашникова)

Думаю, тем вечером я уделил Кен мало внимания. Сразу, едва пришел, рассказал о находке. Затем ужинали. Я торопился: меня ждали «Огоньки». Мои «Огоньки»! Мне не терпелось заняться ими.

С просто промокшими (меньшая часть) разобрался мгновенно. Вынес сушить на лоджию (там сухо, она застекленная).

Затем вооружился влажной тряпочкой и стал осторожненько (даже очень-очень осторожненько) протирать драгоценные странички испачканных журналов…

На первый «Огонек» (спешить в этом деле нельзя!) ушло минут двадцать. Я приближался к середине второго журнала, когда Кен (она внимательно наблюдала за моей кропотливой работой) заметила:

– Серджио, не думала, что это так долго. Ты просидишь с «Огоньками» всю ночь.

– Возможно, да, – кивнул я.

В грязь попало десятка три «Огоньков». Я должен был немедленно спасти их.

– А давай, я тебе помогу, – предложила Кен.

– Давай, – тут же согласился я.

Мне было приятно, что мы займемся благородным делом вдвоем.

Я протянул Кен влажную тряпочку и уже собрался было подробно объяснить, как ей действовать, но эта моя инициатива была отвергнута:

– Нет! Так я делать не буду. Долго и нудно. Небольшое волшебство, и «Огоньки» станут как новенькие. Пойдет?

Блестящая идея! Я тут же принял ее. Не медля, Кен подошла к своей огромной коробке, открыла ее. Ненадолго задумалась. Затем извлекла оттуда лупу (судя по всему, довольно старинную), три больших куска коричневого сахара, деревянное блюдце, толкушку и маленькую свечу. Разместила все это на столе, зажгла свечу и погасила в кухне свет.

– Сейчас, несколько минут и все сделаю! – хитро подмигнула она, оттенив ударной интонацией слово «все».

А мне стало немного не по себе. Ведь волшебникам тоже свойственно ошибаться.

«Все будет хорошо», – успокоил я себя. Кен тем временем положила кусочки сахара на блюдце, поводила над ними руками, что-то шепча, затем взяла в руки толкушку. Как же быстро она растолкла сахар в мелкую, мелкую пудру! Очевидно подействовали заклинание и пассы руками.

Затем она собрала разложенные мной журналы в стопку, положила ее на середину стола, рядом поставила свечу.

– А сейчас надо настроиться, – негромко, с неожиданной хрипотцой в голосе сказала она.

Потерла рукой свой браслет из белого янтаря. Затем выпила три стакана воды, съела грушу, две маслины и маленькую «бабаевскую» шоколадку, затем несколько минут, глубоко дыша, глядела на «Огоньки». Затем, видимо, собрав себя в кулак для предстоящего волшебства, скомандовала сама себе:

– Вперед! Начинаем!

Сахарная пудра была высыпана на журналы, а Кен, зажмурив один глаз, а другим глядя на них сквозь свою старинную лупу, снова что-то едва слышно шептала. Завершил магические действия неожиданно сильный и резкий взмах рукой, потушивший свечу. После этого Кен направилась к выключателю, зажгла свет:

– Все готово, сэр, можете осмотреть свои «Огоньки», – улыбаясь, предложила она.

Я видел: очень рада, довольна, что помогла. И снова понял, как сильно люблю Кен, когда сначала поцеловал ее и лишь затем подошел к кухонному столу, на котором меня ждали журналы.

Взял один посмотреть. О чудо! Ни единого пятнышка грязи!

– Ты лучшая колдунья во всей России! – сказал я Кен, которая подошла, прижалась ко мне, желая разделить мою радость.

Как изумительно она все сделала! Я так бы не смог. Мой, – нет, наш, именно наш с Кен «Огонек», – выглядел просто прекрасно. Я не заметил сам, как замурлыкал первое, что пришло в голову:

 
Хорошо живет на свете
Винни Пух!
Оттого поет он эти
Песни вслух!
 

(Слова Б. Заходера)

Кен – это было впервые – подпевала. Я был просто счастлив. А потом…

Потом я более внимательно поглядел на журнал и… рухнул с небес на землю. Что случилось с «Огоньком»?! А вот второй, третий… То же самое. О, ужас! Кошмар!

Это были уже не старинные журналы! Эти «Огоньки» выглядели так, будто их только вчера напечатали. Новая бумага, свежая типографская краска. Так выглядят номера старых газет, журналов, которые переиздают к юбилею или в других случаях. Эти «Огоньки» уже не представляли собой никакой ценности. Я потерял почти треть своей чудесной находки…

– Кен? Кен! – я смог сказать только это, показывая ей на журналы.

Кен быстро поняла, что стряслось:

– Ой, черт возьми! – всплеснула она руками. – Ошиблась! Серджио, милый, умоляю, не сердись. Я такими делами раньше не занималась. Однажды только пришлось заняться чем-то похожим. После кончины бабушки мы с мамой разбирались на чердаке ее дома. Он очень старый. Нашли там котелки и кастрюли. Наверное, восемнадцатого века. Прекрасные. И для готовки, и для магии тоже годятся. Но какими же они были грязными… – Кен глубоко вздохнула. – Руками, как ни старались, не справились. Пришлось колдовать. Именно пришлось – ведь очень часто прибегать к этому не стоит. Изматывает. Но сейчас не об этом. Так вот, мы с мамой придумали… Как это назвать, чтобы ты понял?..

Кен сделала небольшую паузу, потом продолжила:

– Придумали, скажем так, магический алгоритм для чистки чугунков с чердака. Поколдовали, и они стали, как новенькие. Ни пятнышка сажи! А сегодня, – вздохнула она, – я сразу про них вспомнила. Надо было только чуть-чуть изменить алгоритм. Именно это я и сделала. Не совсем, как видишь, успешно.

Она грустно посмотрела на меня. Переживала из-за случившейся с «Огоньками» беды. Но я не успокоил Кен. Не сказал ей ни единого доброго слова. Разгневанный коллекционер во мне был сейчас намного сильнее любящего мужчины. И это коллекционер был полон ярости:

– Как ты могла взяться за такое дело, не будучи уверенной, что справишься с ним?! Как могла? Это безответственно!

Я едва сдержал разгневанного коллекционера от еще более резких слов.

– Я была почти уверена, что смогу помочь, – Кен взяла меня за руку.

– Почти! Ничего себе!

Коллекционер, можно сказать, захлебывался от ярости. Я чувствовал: надо побыть одному. Обуздать этого собирателя. Поэтому ушел на лоджию. Как обычно – курить.

Я сидел на лоджии с пепельницей в руках, смотрел на разложенные здесь «Огоньки», которые были почти в полном порядке. Разгневанный коллекционер не хотел успокаиваться. Но чем дальше, тем больше я думал не о журналах, а о Кен. Она пришла жить ко мне, дарит свою любовь, а я…

Не следовало так резко вести себя с ней. Она ведь только хотела помочь. И так расстроилась, а тут еще я почти взорвался. Не подумал о том, что она ради меня меняет почти все в своей жизни. Ей сейчас нелегко. А что она говорила о колдовстве? Часто не стоит. Но ведь именно это она в последнее время как раз и делает… Это нехорошо. Это опасно для нее. И еще она очень эмоциональная… И все это вместе. Каково ей сейчас?

Я уже ругал себя: как мог поставить на первое место журналы, а не женщину, которую любишь? Но возвращаться не спешил. Вдруг обиделась на мои слова, на тон, которым они были произнесены. И на взгляд (мне было неловко, что в моих глазах была злость).

Но, как выяснилось, Кен не обиделась. Я понял это сразу, когда она пришла ко мне на лоджию. В одной короткой ночнушке оранжевого цвета.

– Как ты? – спросила она, сев на бочку для соления огурцов, которая стояла напротив меня.

– Все нормально. Хотел уже возвращаться. Но ты опередила меня. Пришла сама.

– Я пришла за тобой, – произнесла Кен. – Нам надо ложиться. И еще я, знаешь, о чем подумала?

– О чем, Кен?

– Когда ты в следующий раз найдешь грязные книжки или журналы, я обязательно помогу тебе. Поработаю вместе с тобой влажными тряпочками.

Во время этого разговора Кен слегка наклонилась ко мне. Она была в открытой сорочке, и я мог хорошо видеть ее грудь. Прекрасную, как она сама. Я смотрел на эту грудь еще не рожавшей женщины.

Мне очень захотелось почувствовать ее груди. Крепко прижать Кен к себе. В эти мгновения я осознал, насколько нужна для меня эта женщина. Но почему-то сказал не об этом:

– Можно, конечно, почистить и тряпочкой. Обязательно этим займемся. Но, думаю, о твоем сегодняшнем магическом алгоритме тоже не стоит забывать. Я в тебя верю: ты доведешь его до ума. Отработаешь на старых ненужных книгах, газетах.

Когда я произносил эти слова, разгневанный коллекционер напомнил о себе, завопив: «Кен, ты никогда больше близко не подойдешь к моим книгам»! Я быстро успокоил его, дав как следует по башке. Кен, разумеется, ничего не заметила. Ведь все это происходило внутри меня.

*****

Мы крепко держали друг друга за руки, когда уходили с лоджии.

Затем была близость. Не страстная, но очень нежная. Кен заснула первой, а я гладил ее плечо, целовал шею, едва касаясь губами, чтобы не разбудить.

– Кен, ты очень нужна мне, – я несколько раз произнес эти слова.

Она спала, но я почему-то знал, Кен слышит меня сквозь сон. Ведь она не только волшебница, но еще и очень чуткая. А еще я снова подумал о том, что она устала от последних дней. Счастливых, но и очень насыщенных. Измоталась… А я только сегодня, когда пришли с лоджии, увидел под ее глазами темные круги. Мне стало тревожно за Кен, за наше будущее. А тут еще где-то поблизости шляется Тони. Он обязательно снова возникнет на горизонте.

И этот Конь… Какое чувство она испытывает к нему?..

Я думал о нем и уже чувствовал не только тревогу но и ревность. Наверное, поэтому долго не мог уснуть… Наверное, поэтому мне приснился нехороший тревожный сон.

«Огоньки» не оставили меня даже в этом сне. Вместе с ними (я держал стопку журналов подмышкой) я почему-то оказался в Петербургском театре музыкальной комедии. Полгода тому назад были там с женой, когда на неделю поехали отдохнуть в Питер.

Так вот в этом своем сне я снова был в этом театре. Без жены. С найденными днем «Огоньками». Стоял с ними на широкой роскошной мраморной лестнице. И, кажется, был здесь абсолютно один. Вокруг – ни души. Голосов, каких-либо других звуков тоже не было слышно.

У снов – своя логика. Почему-то именно сейчас, в театре, я решил снова посмотреть «Огоньки». Сел с ними на лестницу. Идиллия, однако, продолжалась недолго. Откуда ни возьмись, возник сильный ветер. Он унес мои журналы, – я же читал только один, остальные положил рядом! – с собой. И почти сразу затих. А «Огоньки» полетели вниз. Туда, откуда шла лестница. Следуя парадоксальной, почти сумасшедшей логике сновидения, я не побежал за ними вниз. Нет. Я перескочил через перила и бросился вниз. Лестница была невысокой, а падал я почему-то очень долго. И испугался не сразу. Но когда страх пришел, он был просто отчаянным, сжимающим сердце. Я закричал от этого своего страха…

Страх оставил меня удивительно быстро. Меня будто кто-то обнял в этом моем кошмаре. Кто-то любящий, сильный своей любовью, которая рассеяла, уничтожила страх. Я продолжал лететь вниз (сколько же еще продлится это падение?) без него. Когда я, наконец, свалился на мраморный пол, то не почувствовал никакой боли.

Журналов, из-за которых я отправился в этот полет, на полу не было. Зато здесь был ухмыляющийся Тони-Кабан. На этот раз без повязки на голове. Но в шлеме германского пехотинца времен Первой мировой войны и с боксерскими перчатками на руках. И снова раздетый по пояс.

Я сразу понял: он украл «Огоньки»! Снова он на моем пути! Мне показалось, что он хотел что-то сказать, но я не дал ему этого сделать. Бросился вперед, чтобы как следует, как можно сильнее ударить его. Но не попал. Тони увернулся от моего удара. А я проснулся.

…Лежу на полу, возле кровати. Свалился, когда хотел стукнуть Тони. В ноге – невыносимая, почище зубной боль. Судорога в икре. Давненько их не было. Последний раз это случилось на «дачке», когда с женой собирали крыжовник (сколько у меня связано с ним воспоминаний, с этим крыжовником!) и я, нагнувшись, сделал какое-то неудачное движение ногой. Но та судорога была несравнима с этой по силе. Шторм и девятый вал.

Кен с кровати с тревогой глядела на меня, а я ей не мог ни слова сказать. Боль! Я в буквальном смысле слова корчился от нее. Старался справиться с ней. В таких случаях надо прижать ногу к чему-нибудь холодному. Может, врачи с этим не согласятся, но я всегда поступаю именно так. Так научил меня делать отец. И я следую его совету. Самым холодным в спальне был пол. Я с трудом (мешала боль) занял нужное, не очень удобное положение. Боль не сразу, но стала понемногу (почему же так медленно!) затихать.

Кен уже не была на кровати. Соскочила с нее. Стояла рядом со мной на коленях. Гладила руку, уговаривала, как ребенка:

– Потерпи еще чуть-чуть, Серджио, скоро пройдет. Самую чуточку потерпи.

Кажется, она поняла, в чем дело. Когда боль стала более или менее терпимой, я сказал:

– Судорога, Кен, обычная судорога. Сейчас уже легче. Сам не сплю и тебе не даю.

– А я еще раньше проснулась, – сказала Кен. – Когда ты закричал. Очень громко. Я обняла тебя (так вот, оказывается, почему страх, когда падал с лестницы, оставил меня!), и ты успокоился. Ненадолго. Затем ты рванулся вперед, будто хотел кого-то стукнуть. А спал на краю кровати. Я не смогла тебя удержать.

– Не смогла, – грустно согласился я, – ведь у меня был сильный порыв. Хотел побить твоего кузена. Этого Тони.

И рассказал Кен все, что происходило со мной в этом неприятном сне.

– У тебя часто бывают такие сны? – спросила она.

– Нет, – я отрицательно покачал головой.

– Дело в том, – грустно сказала она, – что ты просто устал. Мы с тобой вместе, но путь к этому не был для тебя легким.

– Ничего, – бодро сказал я, – все устаканится. Главное – ты со мной.

И тут я подумал о Тони. Не имеет ли он отношение к этому моему сну? Ведь он был в нем. Немного, но все-таки был.

– Нет, Тони здесь ни причем. Когда мы вдвоем, он вряд ли на что-либо отважится, моя магия не слабее его, – уверено заявила Кен, когда я сказал ей о своей догадке. – Говорю же тебе, ты просто устал, мой стойкий оловянный солдатик. Мой воин.

В последних словах было немного иронии, порой свойственной Кен. Иронии совершенно не злой.

– Почему же я оловянный солдатик и воин? – поинтересовался я.

Догадывался, что скажет Кен. Хотел это услышать. И ее хотел, несмотря на боль, которая еще давала знать о себе. Теперь уже не Кен держала меня за руку. Нет. Я взял ее руки в свои. Какие же они красивые эти очаровательные руки… А длинные пальцы…

– Ты оловянный солдатик и воин! Именно так. Да! – широко улыбнулась Кен. – По одной простой причине. Ты любишь меня, предан мне, готов за меня биться!

– И еще я волнуюсь за тебя, Кен. Ты в последнее время часто прибегала к магии. А, значит, устала.

– Не без этого, – согласилась она. – Но устала меньше, чем ожидала. Ведь я часто колдовала ради нас двоих. Ради нашей любви. Вспомни хотя бы волшебный сад. Такое колдовство шло рука об руку со счастьем. А счастье всегда дает силы.

Мы не сразу заснули. Сначала Кен ласкала меня. Целовала грудь, едва прикасаясь губами.

Утром я первым делом вышел на лоджию: посмотреть, как там мои «Огоньки». Все шло хорошо. Подсыхали. Через два дня я определил их на почетное место в «Хранилище собрания редких книг, журналов и прочих приобретений». Поставил не во второй ряд, а так чтобы хорошо видеть их. Рядом с редкими номерами «Нового мира», изданными в конце двадцатых годов.

В электричке по пути на работу я думал о том, как вернусь домой. Как мы с Кен снова будем вместе. А еще в электричке я понял, почему Тони в моем сне появился в каске германского солдата – я насмотрелся «Огоньков» времен Первой мировой войны…

Глава 17

Всю эту неделю мы каждый день занимались сексом. Не предохранялись. У меня появилась мысль – Кен хочет родить. Ведь у нее нет детей. Первая мысль неожиданно родила вторую. Тревожную. Я еще мало знаю Кен. Вдруг я нужен ей только для этого?

Белый Конь… Кентавр… Я не мог не думать о его отношениях с Кен. Вдруг она любит его? Я не раз спрашивал себя об этом. Меня успокаивала сама жизнь. Ведь я каждый день, каждый час, каждую минуту видел глаза Кен. Видел, как она глядит на меня…

Я жил с Кен, а днем, каждым днем, рядом была Наталья. Я видел: хотела сближения, стремилась к нему. А меня (я ничего не мог поделать с собой) волновало это ее желание. Чувствовал тягу к ней. К этой яркой женщине, которая всегда понимала меня…

Но дома меня ждала Кен, поэтому я дистанцировался от Натальи. Однако она не собиралась сдаваться. Я чувствовал: она была настроена на длительную позиционную войну и в то же время готова к атаке. Выглядела она по-прежнему классно. Стала одеваться более ярко и откровенно. Еще чуть-чуть, и это выглядело бы вульгарно. Но Наталья очень хорошо чувствовала «чуть-чуть» и не переходила грань. Никто косо не посмотрел на нее. А я восхищался ей, хотя и старался справиться с этим чувством.

Но самое главное, что привлекало меня, был не стиль одежды. Наталья будто помолодела, а как блестели ее глаза! Такое бывает только у женщин, которые любят. Любят по-настоящему. Если бы не Кен… Я стремился домой. К ней. Тем не менее, мы с Натальей не только работали вместе, но и на обед, в столовую, ходили вдвоем. Раньше этого не было. Раньше она приносила еду из дома.

– Не хочу возиться с готовкой, я не очень люблю поесть, а готовить мне пока не для кого, – объяснила она.

С ней было хорошо, но настоящее счастье ждало меня дома. Счастье… К счастью привыкают быстро. Вот и я уже начал привыкать к жизни с этой удивительной женщиной из волшебного мира. О Тони вспоминал редко. Он пока не проявлял себя. И Кен не говорила о нем. Белого Коня я тоже не видел. Был, разумеется, очень рад этому.

На работе я был занят, а дома мне хотелось быть с Кен, поэтому я не сразу позвонил Глебу. А когда, наконец, позвонил, состоялся очередной раунд нашей книжной «дуэли». Каждый рассказал о своих приобретениях. Я – о своих «Огоньках». Но, к сожалению, торжествовать я не мог. Сидоренко нанес мне два чувствительных контрудара.

Оказывается, в его библиотеке появились:

А) Довольно редкое прижизненное издание Блока.

Б) «Лекции по русской истории» профессора Платонова. Причем, самое первое издание. 1899 года.

Мне захотелось стонать от зависти, когда я обо всем этом узнал. Глеб выиграл этот раунд. Со счетом 2: 1. Счетом не позорным, но все-таки…

Но еще больше я расстроился, когда узнал, откуда у него взялись две этих книги. Их подарила ему Анна. Та самая женщина-гомеопат, знакомство с которой началось с телефонного звонка с просьбой поставить, как снег сойдет, новый забор.

Именно подарила! Не продала, как было с «Травником», а подарила!

Оказывается, они много общаются. Видятся чуть ли ни каждый день. В общем, Глеб Сидоренко после довольно длительного периода вынужденной монашеской жизни обзавелся любовницей. Интеллигентной, во многом ему подходящей. В другое время я бы от всего сердца порадовался бы за него, но сейчас… Сейчас я очень хотел, чтобы он сблизился с другой женщиной. С моей женой.

А этого не произошло. Он, правда, рассказал, что позвонил ей. Даже купил торт, заехал к ней, в Реутов, попить чаю. Но не больше того. Все его мысли сейчас заняла Анна (откуда она только взялась на голову мою и на голову моей все еще жены!).

Я был удручен после разговора с Глебом. Но почти сразу плохую погоду сменила хорошая. Нежданно-негаданно позвонил вернувшийся с древнего уральского завода аудитор, у которого я уже давно собирался купить «Травник» издания 1911 года. Кстати, теперь аудитор был больше заинтересован во мне, чем я в нем. Сразу после командировки руководство «обрадовало»: скоро сократят.

– А другую работу я не найду, – жаловался мне аудитор. – Везде одна молодежь. А мне же 58!

В общем, он решил ускорить распродажу части своих книг. Со мной хотел встретиться прямо завтра. Разве я мог ему отказать?

Встречу назначили на вечер. Аудитор жил на Красной Пресне. Встретиться мы решили возле нового (работы любимого прежним мэром Москвы скульптора Зураба Церетели) входа в зоопарк.

Я сразу решил: обязательно попрошу Кен поехать со мной. Мы ведь еще ни разу не гуляли вдвоем по городу. А если пройтись от Красной Пресни к Маяковке, как часто называют станцию метро «Маяковская», переулками, по местам, в которых я вырос и которые отлично знаю, то прогулка может получиться очень хорошей. Одни Патриаршие пруды чего стоят…

Кен сразу согласилась пройтись по московским переулкам. Оказывается, она знала эти места. Я удивился этому лишь в первый момент, но потом быстро сообразил: Спасский не мог не показать единственной дочери старую Москву. Любимую им лишь чуточку меньше, чем Питер – город, в котором он родился, пошел в школу.

Предваряя прогулку, я рассказал Кен одну любопытную городскую быль, связанную с этим московским районом. Когда-то, в начале пятидесятых, во Вспольном переулке (это совсем рядом с Кудринской площадью) жила хорошая знакомая моей бабушки. Так вот, их, можно сказать, соседом был Лаврентий Павлович Берия. Тот самый Берия – соратник Сталина. Они (это родители знакомой, она сама и ее маленькая сестра) жили в двух полуподвальных комнатах. А Берия в особняке (особняк до сих пор сохранился!) на углу Вспольного и Малой Никитской.

Так вот, Лаврентий Павлович имел привычку (и это бывало нередко) по вечерам прогуливаться по Вспольному переулку. Без какой-либо охраны (во всяком случае, так утверждала знакомая бабушки). Ее семейство, разумеется, немного боялось грозного соседа по переулку. Однажды в воскресенье они, как обычно, полдничали в своем почти подвале, окна которого выходили на Вспольный. Чай, варенье, ватрушки. Вот и все, что могли позволить себе жители послевоенной Москвы.

Знакомая бабушки не помнила, кто первый взглянул в сторону окна. Но спустя мгновения все семейство смотрело именно в эту сторону. На улицу и… на Лаврентия Павловича.

Оказывается, во время своего променада он остановился возле их окошка, нагнулся и, наверное, какое-то время тихо наблюдал за чаепитием. Когда же все в полуизумлении и в полуиспуге выпялились на него, решил, видимо, не смущать людей. Улыбнулся, кивнул, а затем шутя (семейство бабушкиной знакомой – от мала до велика – сразу это поняло) погрозил пальцем. Затем слегка наклонил голову (можно сказать, раскланялся) и продолжил свою прогулку. А они, преодолев шок, продолжили чаепитие.

Кен была вся внимание, пока я рассказывал.

– Напишу об этом. Обязательно напишу, – решительно сказала потом. – Я видела этот особняк, когда гуляли с папой, но он не сказал мне ни слова о том, что там жил Берия.

– У твоего папы, Кен, такие взгляды, что он, очевидно, решил умолчать об этом, – заметил я.

– Да, – согласилась она, – он не любит говорить о советских лидерах. Очень не любит.

На следующий вечер мы встретились с Кен в метро и скоро были около зоопарка. Аудитора ждать не пришлось. Пришел даже раньше, чем мы условились.

Мы зашли в кафе, где я посмотрел «Травник» (Кен тоже не сводила глаз с книги). «Травник» был в относительно хорошем состоянии. Я уже собрался достать бумажник, когда Кен неожиданно спросила у аудитора:

– И сколько вы просите за эту книгу?

Аудитор сказал (о цене мы уже давно договорились).

– О нет! – воскликнула Кен, – не пойдет, слишком дорого.

Я удивился, но внутренний голос сказал: чуть-чуть помолчи, что я и сделал. А Кен стала по пунктам (первое, второе, третье и т.д.) перечислять изъяны, которые усмотрела в «Травнике». Пятно на задней странице обложки… Несколько порванных страниц… Переплет в плохом (это она уже перебрала!) состоянии…

В эти минуты она выглядела, как прокурор. Свою короткую речь закончила решительно:

– За книгу в таком состоянии, мы столько никогда не заплатим!

– И сколько же вы дадите? – спросил аудитор.

Я понимал: ему сейчас не до торговли. Нужны деньги, а покупателя на «Травник» найти не очень легко. В итоге Кен сбила оговоренную (прямо скажем, довольно высокую, ведь я азартный в книжной «охоте») цену почти на треть.

– Ты просто молодец, – сказал я, когда мы («Травник» обрел уютное место в моем портфеле) вышли из кафе. – И как это тебе пришло в голову начать торговаться?

– Ты забыл, Серджио, – улыбнулась она, – что я – дочь коллекционера. Папа часто брал меня с собой. Тогда и научилась чуть-чуть торговаться. К тому же, я не так фанатично люблю книги, как ты. Не готова отдать за них все на свете.

Я обругал себя за несообразительность. Ведь знал же, что Аарон Михайлович никогда не переплачивает, собирая свои коллекции. И дочь этому научил.

Удивительно, но я почти тут же забыл о «Травнике». Ведь нас ждала первая общая московская прогулка. Мы перешли через Садовое кольцо и оказались на Малой Никитской.

Особенность больших европейских городов… Стоит недалеко, совсем чуточку отойти от больших улиц, сразу становится мало народу. Перед тобой открывается совсем другой город. Тихий, уютный… Так было и на этот раз.

И погода… Как раз для прогулки. Небольшой снег, почти не было ветра.

В сумерках было почти не видно Москвы новой, той ее части, которая была привнесена в город в последние годы, и которую я не очень люблю. Она будто скрылась, будто спряталась в этих сумерках. А, может, дело было вовсе не в них. Просто я не хотел видеть эту Москву и смог настроить себя так, чтобы не замечать ее. Раньше не получалось. Но ведь теперь рядом со мной была необычная женщина. Я впитал частицу ее, изменился. Самую малость? Наверное…

Короче говоря, я просто наслаждался прогулкой. Наслаждался городом, который сегодня смог увидеть почти таким, как много лет тому назад, наслаждался близостью Кен. И еще, конечно, мне было приятно, что я нес домой «Травник», который так долго не мог купить.

Мы миновали окруженный стеной особняк, где когда-то жил Берия. Затем немного прогулялись по Малой Никитской в сторону центра. Потом по ней же вернулись и вскоре свернули на Вспольный переулок. Когда-то здесь были поля, прилегающие к крохотному старому городу. Теперь, уже столетия, это частица центра Москвы. Здесь есть и дореволюционные разлапистые особнячки и дома советского времени. Когда-то, давным-давно я ходил по этому переулку в школу. Мне было приятно снова встретиться с ним. А он, всегда очень немноголюдный, сегодня был, можно сказать, пустынным. Только я и Кен. И еще несколько людей в другом конце Вспольного.

*****

Мы медленно шли по переулку, я рассказывал что-то Кен об истории этого уголка Москвы, а одна из этих фигур (для меня она была, естественно на втором плане) двигалась нам навстречу.

Не знаю, что заставило меня отвлечься от Вспольного переулка, от разговора с Кен, но я сделал это. Как следует, рассмотрел медленно приближавшегося к нам незнакомца.

Он был еще довольно далеко. Поэтому я немного увидел. Господин среднего роста. Наверное, крепко сложенный. Я не мог определить этого точно, потому что он был в довольно длинном пальто. И еще – в широкополой шляпе. Лица этого человека мне пока не было видно. Но мне почему-то очень захотелось увидеть его.

Мое любопытство было удовлетворено не сразу. Сначала был шок.

Он наступил, когда этот человек прошел сквозь – именно сквозь! – длинную машину, хозяин которой перегородил ей почти всю мостовую.

Призрак! Определенно, так может вести себя только призрак. Я никогда их не видел, поэтому был поражен. Но не испугался. В последние недели я столько всего насмотрелся. Разве сравнимо это с обычным московским призраком? К тому же рядом со мной шла волшебница.

– Кен, погляди туда, – я показал глазами в сторону незнакомца, который продолжал медленно двигаться в нашу сторону. – Это призрак, я видел, как он прошел сквозь машину!

– Эка невидаль. У нас, в Англии, их полно, – Кен пожала плечами. Судя по всему, она была почти не удивлена. – Только в бабушкином доме трое живут. Один, – он, насколько знаю, был страшным пьянчугой при жизни, – обожает молоко. Все время выпивает почти половину бидона, когда приносим с рынка. Второй живет в колодце. Очень любит по ночам охать и ахать. Бабушка рассказывала, что это благочестивый католик, его утопили там англикане в семнадцатом веке. Есть еще третий. Очень старый. Чуть ли ни с времен Римской империи! Живет в саду. Вроде как один из первых садовников нашего города. Он самый вредный! Любит бросаться яблоками. Кидает их, представь себе, очень сильно. Была девочкой, очень боялась его.