Текст книги "Кронштадтский детектив"

Барсуков почему-то опасливо оглянулся на окно. Оно было не только закрыто, но и старательно законопачено. Клаус Францевич почему-то считал, что легкие заморозки по весне куда опаснее для здоровья, чем январские холода. Весеннее солнышко, конечно, обманчивое, вроде и греет, а простудиться можно запросто, но если бы я всегда слушал советы доктора, то по весне бы в трех тулупах ходил.

– Он, – прошептал Барсуков, определенно имея в виду оборотня. – С самого утра за мной ходил. Раньше-то он только вечерами появлялся, а тут и днём пожаловал. Вот я и подумал: торопит он меня. Поторопился…

Купец развел руками, показывая всю бездну своего сожаления о своей же поспешности. Я кивнул и оглянулся на доктора.

– Формально, нет никакой запрет на оборотень днём, – уверенно сказал Клаус Францевич. – Многий сказка рассказывать оборотень, который быть животный днём и человек ночью. Бывать и наоборот, или не быть вообще никакой расписание. Человек совершать специальный ритуал и становиться оборотень.

– Спасибо, Клаус Францевич, всё понятно, – я тактично пресек наметившуюся было лекцию о свойствах оборотней. – Значит, нет ничего странного в том, что оборотень приходит днём.

При условии, конечно, что мы не считаем странным само существование оборотней.

– Найн, – сказал Клаус Францевич по-немецки и тотчас поправился: – Нет. Для оборотень это типичный образ жизни. Но я вам сказать, что это… – доктор ткнул пальцем в свои записи. – Не есть оборотень!

– Очень интересно, – протянул я.

Вот теперь я был готов слушать его очень внимательно. На лице Барсукова отобразилась та же степень заинтересованности. Доктор, заполучив благодарную аудиторию в лице сразу двух человек, с удовольствием пустился в подробные объяснения.

Как оказалось, существует бесчисленное множество всяких разновидностей оборотней: и по тому, в кого именно они обращаются, и как они это делают, и даже по числу душ в одном отдельно взятом теле. Как раз последний случай вполне подходил к нашему делу. Сами по себе оборотни были живыми существами, и когда они умирали, то они действительно умирали. Тело – если его не сжигала распоясавшаяся общественность – гнило в земле, а душа воспаряла на небеса.

Исключение в общей схеме составлял так называемый двоедушник, у которого на каждый облик была отдельная душа. Та, что человеческая, после смерти отправлялась куда положено, а вот вторую душу с одного трупа в небесной канцелярии уже не принимали. У них там с учётом всё строго. И вот эта вторая душа, оставшись наедине с мертвым телом, могла начать чудить.

– А почему она могла это? – спросил Барсуков. – Чудить, в смысле.

– Скучно, наверное, стало, – с легкой улыбкой заметил я.

– Да, это есть так, – неожиданно подтвердил Клаус Францевич. – Поэтому в гроб с таким покойник класть разный дорогой для него вещь. Это чтобы он мог с этой вещь развлекаться.

На лице купца отразилось понимание, но вовсе не удивление.

– Ну, допустим, не положили? – проворчал он. – Что тогда?

– Тогда этот покойник мог стать упырь, – сказал Клаус Францевич.

Барсуков с размахом перекрестился. Я нахмурился. Что мне откровенно не нравилось в излагаемой доктором версии, так это то, как логично она вписывалась в картину преступления.

– А что теперь с этим упырем сделать можно, господин доктор? – тотчас вопросил Барсуков, загребая воздух обеими руками. – Как его загнать обратно под землю?

– Обычно помогать забить в сердце осиновый кол.

– Это можно, – тотчас согласился Барсуков.

– Во-первых, чтобы разрыть могилу, надо получить разрешение, – сказал я.

– Организуем, – пообещал Барсуков.

– А во-вторых, этого упыря вначале надо поймать, – добавил я.

Барсуков заметно погрустнел.

– Думаете, он сейчас не там? – спросил купец. – Он же вроде получил себе игрушку.

Тут Барсуков с надеждой посмотрел на доктора. Клаус Францевич с сожалением признал, что этого он «пока не знать». Вообще-то, классическому упырю полагалось пить человеческую кровь, а не в игрушки играть. На слове «кровь» Барсуков вздрогнул и еще раз перекрестился.

– Сомневаюсь, – сказал я. – Земля за зиму промерзла, она сейчас как камень. Так просто даже с лопатой не прокопаешь.

– Упырь иметь свой особый путь, – возразил Клаус Францевич. – Поэтому люди не ограничиваться осмотр могила, они выкапывать тело.

– А если откопать не получится? – спросил я, вспомнив слова кладбищенского сторожа о том, что не стоит этого делать.

Клаус Францевич на пару секунд задумался.

– Мы можем немного ждать, – сказал он. – Если оборотень больше не приходить, значит, он иметь свой игрушка, его сердце быть спокоен и он спокойно лежать свой могила.

– Так я хотел бы часы назад получить, ежели что, – напомнил Барсуков. – И кошелек с деньгами.

– Тогда продолжим следствие, – сказал я.

– Да уж извольте, – тихо проворчал Барсуков.

Я сверился со своими записями, и вернул разговор в более реалистичное русло.

– Итак, – сказал я. – Ваша супруга болеет и находится на квартире. А почему ваш приказчик не составил вам компанию?

– Он на сегодня выходной испросил, – ответил Барсуков.

– Ясно. Позднее мне потребуется переговорить с ними обоими.

– Это еще зачем? – удивился Барсуков.

– Простая формальность, – ответил я. – Но не совсем бесполезная. Вдруг они что-нибудь видели или слышали.

Барсуков махнул обеими руками и заверил меня, что этот разговор будет напрасной тратой времени.

– Скорее всего, – не стал спорить я. – Но так работает наша система, и она, знаете ли, приносит результаты.

На результаты Барсуков нехотя согласился.

– Ну что ж, – сказал я. – Пока к вам вопросов больше нет. Клаус Францевич, чем-нибудь еще порадуете?

– Я не знать, радовать вас это или нет, но уверенно предполагать орудие нападения, – ответил доктор.

– Тяжелая собачья лапа? – спросил я.

– Нет. Это был камень или пуля. Думаю, размер такой, – Клаус Францевич показал мне свой мизинец и добавил: – Примерно. Судя по характер рана и волосы, удар был немного вскользь, но очень сильно. Не убивать, но оглушать. Я полагать, преступник не бить мой пациент, а стрелять в него.

– Я никакого выстрела не слышал, – уверенно сказал Барсуков.

– Я не полагать, чтобы это быть ружье или пистолет, – ответил доктор. – Нет. Это быть метательное орудие. Например… – он на пару секунд задумался, вспоминая, как это будет по-русски, и продолжил, напутав с ударением: – Это мог быть праща.

– Или рогатка, – тихо произнес я.

– Что это есть? – тотчас спросил доктор, приготовившись записывать ответ на отдельном листе бумаги.

Так он поступал со всеми новыми словами. Записав, как звучит слово, русскими и латинскими буквами, он добавлял к нему перевод на немецкий с комментариями, потом вешал листок на стену и не снимал, пока не заучивал. Я быстренько описал ему принцип действия нашего народного «метательного орудия» и получил ответ, что это, скорее всего, оно и есть.

– Очень интересно, – сказал я. – Похоже, у нас есть первая зацепка. Я бы даже сказал, очень важная зацепка, и ее срочно надо проверить. Кирилл Игнатьевич, вы подождёте меня здесь?

Барсуков озадаченно взглянул на меня.

– Я лучше к себе пойду, – сказал он. – Отдохну малость.

Встав на ноги, купец поморщился и сказал, что он, пожалуй, лучше вообще поедет на извозчике. Я предложил ему одолжить на извозчика, но Барсуков помотал головой.

– Спасибо, у меня есть.

Он вытащил из кармана горсть мелочи. Навскидку там было рубля два.

– О, так грабитель забрал не всё?

– Получается, нет, – ответил Барсуков. – Не нашел, наверное. Я обычно держу в кармане немного на мелкие расходы, чтобы кошелек лишний раз не доставать.

– Разумно, – заметил я.

– Он-то об этом не знал, – добавил Барсуков. – Я при нем всегда из кошелька платил, чтобы показать, какой я состоятельный человек. А то повадился меня при супружнице голодранцем звать.

Купец вздохнул, махнул рукой и вышел в прихожую. Она у доктора была совсем крошечная – вдвоем и не развернешься, – так что мне пришлось ненадолго задержаться, пока Барсуков, ворча себе под нос, одевал шубу и галоши.

– Это быть очень интересный случай! – взволнованно прошептал мне Клаус Францевич. – Возможно, мы иметь дело самый настоящий оборотень. Я просить вас, Ефим, потом рассказать мне всё.

И этот туда же!

– Обязательно расскажу, Клаус Францевич, – пообещал я. – Но, сдается мне, всё окажется куда как прозаичнее.

Как минимум двух отличных стрелков из рогатки у нас в Кронштадте я знал, и оба, насколько мне известно, оборотнями не были. Первым, вне всякого сомнения, был я сам. Вторым – Мишка Алтынин.

МИШКА СПОКОЙНО ДРЫХНУЛ в камере. Я поднялся наверх и доложил Вениамину Степановичу свои соображения. Тот равнодушно кивнул. Мол, дело ваше, Ефим, вам его и вести, как сочтете нужным. Можно было бы воспринять это как индульгенцию и радоваться, но я не первый день знал инспектора и, соответственно, радоваться не спешил.

Обычно такая «отстраненность» означала, что я упустил нечто важное. Нечто такое, на что он сам обратил бы внимание в первую очередь. Однако расследование вел я, и потому инспектор просто молчал. И ладно бы просто молчал! Он ведь там молча сочинял грандиозный отчет под названием «оценка эффективности кронштадтской сыскной полиции», и каждый наш промах эту самую оценку занижал. Если Вениамин Степанович, не выходя из кабинета, раскрывал дело намного раньше меня, это считалось очень серьезным промахом.

Судя по скучающему взгляду инспектора, я пока здорово отставал, а потому задерживаться у него не стал. Едва выйдя в коридор, я нос к носу столкнулся с Матвеевым.

– Там Марьяна за Мишкой пришла, – на ходу сообщил он мне.

– Не так быстро, – притормозил я. – К нему еще вопросы имеются.

– Думаешь, он сейчас в состоянии на них ответить? – Матвеев хмыкнул и в сомнении покачал головой. – А что за вопросы, если не секрет?

Я кратко поведал ему о том, что рассказал мне Клаус Францевич. Матвеев нахмурился.

– Ну, за исключением того, что номер один по рогаткам всё-таки Мишка, остальное да, стоит прояснить, – сказал он.

– То, что номер один – это я, можно просто запомнить, – отозвался я.

Матвеев усмехнулся, словно бы я нисколько его не убедил, и мы направились на встречу с Марьяной.

Мишкина мать ждала у конторки Семёна. Тот уже заполнял бумаги. Марьяна нетерпеливо постукивала пальчиками по стойке. Это была высокая, сильная и красивая женщина. Даже в свои почти сорок лет, при желании, она легко оставляла за флагом молодых конкуренток.

Мишка на нее совсем не похож. Михаилом-то его вообще словно бы в насмешку назвали. Маленький и щуплый, он больше всего походил на облезлую белку по весне. Единственное, что, пожалуй, их объединяло – это волосы. У обоих они были черные, как смоль.

– Здравствуйте, Марьяна, – начал я. – Вы как раз вовремя.

– Здравствуй, Ефим, – отозвалась та, подарив мне ослепительную улыбку. – Вот, пришла за своим оболтусом.

Семён на секунду оторвался от своих бумаг и взглянул на нас поверх конторки. Матвеев незаметно сделал ему знак, мол, не спеши. Семён бросил взгляд на Марьяну и как бы невзначай отложил перо.

– Извините, Марьяна, но так просто мы вам Мишку не отдадим, – сказал я. – У нас к нему есть вопросы.

– С кабатчиком я все вопросы уже решила, – заверила меня Марьяна. – Вот письмо, он к нам без претензий.

Наклонившись вперед, она легко забрала со столика Семёна бумагу и протянула ее мне. Наш дежурный разом стал вдвое суровее. Семён ненавидел, когда кто-то без спроса лез в его епархию. Я спокойно просмотрел письмо. Это оказался составленный по всем правилам документ – чего уж там, не впервой! – где значилось, что убыток, причиненный кабатчику сего числа Михаилом Алтыниным, полностью покрыт и никаких более претензий кабатчик не имеет.

– Все бы дела решались так просто, – тихо проворчал я.

– Так обращайтесь, – Марьяна снова улыбнулась.

– Может, и обращусь, – сказал я. – А сейчас скажите мне, Марьяна, Мишка в последнее время новых хвостатых друзей не заводил? Собак, например.

Марьяна нахмурила лоб, припоминая, потом пожала плечами. С животными Мишка ладил куда лучше, чем с людьми. Даже в цирк хотел дрессировщиком пойти, но кто ж его с его пьянками-то возьмет?

– Да они всегда вокруг него вьются, – медленно, всё еще соображая, произнесла Марьяна. – Ты, Ефим, поконкретнее.

– Дворняга, – сказал я. – На вид старая, седой масти.

Семён сделал удивленное лицо.

– Такую не припомню, – уверенно ответила Марьяна. – Но если бы ему такая попалась, не бросил бы на улице. А что с ней?

– С ней много всего странного, – сказал я. – Точнее, всё-таки, наверное, с ним. Это вроде как пёс. Конечно, если мы примем первоначальную версию.

– Это смотря как в эту версию вписывается мой Мишка, – сразу сказала Марьяна.

– Хорошо вписывается, – ответил я.

– И что он натворил? – спросила Марьяна, твердо глядя мне в глаза.

Мишка под таким ее взглядом сразу ей всё выкладывал. Я – не Мишка, но тоже почувствовал себя неуютно.

– Пока мы это выясняем, – сказал я.

– То есть вам толком нечего ему предъявить, – мгновенно уловила суть дела Марьяна.

Тут она была права. Ни умение стрелять из рогатки, ни пьяную болтовню о собаках-оборотнях к делу не подошьешь. Впрочем, я вообще не так уж и стремился засадить приятеля за решетку, но он был моей единственной реалистичной зацепкой, и я уж точно не собирался упускать ее за здорово живешь.

– К нему есть вопросы, – сказал я. – Я переговорю с ним, а вы пока подождите здесь. Семён вам чаю сделает.

– Может быть, лучше мы переговорим с ним? – предложила Марьяна, четко выделив голосом это «мы». – Ты же знаешь, какой он бывает упёртый, особенно когда пьяный. А мне Михаил врать не посмеет.

Тут она тоже была права. Вытянуть из Мишки правду зачастую было настолько муторным делом, что проще найти общий язык с Марьяной. Инспектор этого бы, конечно, не одобрил – тайна следствия и всё такое, – но, с другой стороны, он сам только что выдал мне картбланш.

– Хорошо, – согласился я. – Но имей в виду, если он всё-таки виновен…

– Содействие следствию ему зачтется в полной мере, – закончила фразу за меня Марьяна.

Матвеев криво усмехнулся. Я заверил, что обязательно зачтется, если только Мишка действительно станет с нами сотрудничать.

– Содействовать следствию буду я, – твердо сказала Марьяна.

– Отлично, – ответил я. – Тогда идём. Семён, захвати ключи.

– Ага, – как-то неуверенно отозвался тот.

Матвеев вызвался проводить Марьяну. Где у нас камеры, она хорошо знала, но приличной даме не пристало демонстрировать подобное знание. Я вернул Семёну расписку кабатчика. Тот шустро припрятал ее в свою учетную книгу, но не успел я и шага шагнуть, как он поймал меня за рукав. Я обернулся.

– Слушай, Ефим, – громко прошептал Семён. – Пока тебя тут не было, я за окном видел седую дворнягу. Я еще подумал, а вдруг это тот самый оборотень?! Сидел там под столбом и всё на наши окна глазел.

Он еще не договорил, а я уже метнулся к окну. На улице никого не было. Ни собак, ни прохожих. Марьяна с Матвеевым оглянулись на меня.

– Показалось, – пробормотал я.

Пока мы спускались по лестнице, Марьяна то и дело бросала на меня вопросительные взгляды, но вслух ничего так и не сказала. Матвеев всю дорогу над чем-то ломал голову. Работа мысли отчетливо отражалась на его лице.

Пока Семён отпирал камеру, Матвеев шагнул ко мне и шепотом спросил:

– Слушай, а чего он к нам припёрся, если часы уже у него? Чего ему еще надо?

Я пожал плечами. Семён открыл камеру. Мы зашли. Марьяна хмуро взглянула на спящего сына. Словно почувствовал на себе ее взгляд, Мишка беспокойно заворочался.

– Подъем, дебошир! – скомандовал Матвеев, тряхнув его за плечо.

– А? Что? – проворчал тот, не открывая глаз.

– Подъем, говорю, – повторил Матвеев. – Вставай.

Громко и невнятно ворча, Мишка принял сидячее положение. Глаза его всё еще были закрыты. Потом он открыл их, увидел мать у двери и так вздрогнул, что весь хмель с него слетел разом. Если бы Марьяна так на всех пьяниц действовала, а не только на Мишку, она могла бы сделать неплохую карьеру вытрезвителя.

– Привет, Мишка, – сказал я.

В камере было две лавки, но я не рискнул присесть ни на одну из них. Там, небось, всякие насекомые стадами бегали. Какие оборванцы тут только не ночевали! Мишка медленно обвел камеру недоумевающим взором, и наконец в этом взоре проступило понимание.

– Ага, – ответил я на невысказанный вопрос. – Ты в участке, а значит, опять набедокурил по пьянке.

– Они первые начали, – проворчал Мишка.

– Как всегда, – бросил в ответ Матвеев, добавив в два слова столько недоверия, что хватило бы на целое обвинительное заключение.

Мишка было ощетинился, но взглянул на мать и тотчас сдулся.

– Ну а чего они обзываются-то? – только и осмелился прошептать он.

– А чего ты сразу в драку лезешь? – спросил я. – Или, к примеру, приличных людей на кладбище грабишь?

– Каких людей? – переспросил Мишка. – Никого я не грабил.

Он старательно замотал головой. Марьяна строго взглянула на меня и тихо сказала:

– Ты, Ефим, лучше говори прямо. Запутать он всё и сам запутает. И вообще, с каких это пор оборотни считаются приличными людьми?

На слове «оборотни» Мишка заметно вздрогнул.

– Оборотни не считаются, – сказал я. – А вот заезжие купцы считаются. Сегодня одного на немецком кладбище грабанули.

– Уверена, мой Мишка тут ни при чём, – тотчас заявила Марьяна.

Тот согласно закивал.

– Хотелось бы в это верить, – с сомнением протянул я.

– А что мешает? – спросила Марьяна.

– То, что в ограблении участвовал очень хороший стрелок из рогатки, – сказал я.

Марьяна слегка нахмурила брови.

– Ну, самый лучший стрелок из рогатки, которого я знаю, это ты, Ефим, – сказала она.

Тут Мишка вскинулся и чуть было впервые в жизни не поспорил с матерью. Не решился. Я незаметно подтолкнул Матвеева локтем. Мол, слышал? Матвеев лишь дернул уголком рта. Выглядело так, будто бы он и Марьяне не поверил.

– У тебя есть алиби, Ефим? – с улыбкой спросила она.

– Есть, – сказал я. – А вот есть ли оно у Михаила, нам как раз и предстоит выяснить. И на какие шиши он гулял, тоже надо выяснить.

– Про последнее я тебе и так скажу, – пообещала Марьяна. – Я ему рубль дала. Подозревала, что напьется, паршивец, но праздник же.

Мишка горестно вздохнул, старательно изображая полное раскаяние.

– Кто бы сомневался, – проворчал Матвеев.

– Ну да, – согласился я. – Семён, а что мы у Мишки нашли?

На «что мы нашли» у Мишки дернулись руки. Как если бы первая мысль была: «А вдруг нашли?», а вторая: «Ну не при них же проверять!» Семён с готовностью развернул учетную книгу и громко, проводя пальцем по строчкам, зачитал:

– Так, посмотрим… Вот, Алтынин… Принято на хранение сорок копеек мелкими монетами…

Остальное с рубля, он, стало быть, прогулял. Много Мишке не надо. Две-три рюмки чего покрепче, и он уже готов на подвиги.

– Портсигар металлический, пустой, – продолжил Семён. – Всё.

– Рогатки нет, – заметила Марьяна.

– Она может быть у сообщника, – сказал я.

– А кто у нас сообщник? – с легкой улыбкой спросила Марьяна. – Седой пёс дворовой породы?

Она это подавала как шутку, но Мишка дернулся, будто бы уже словил оплеуху. Стало быть, Марьяна случайно попала в цель. А может, и не случайно.

– Ну, это, скорее, главарь банды, – в тон ей ответил я.

– В это я могу поверить, – огласилась Марьяна, и улыбка на ее лице получилась очень грустной. – Но поверит ли суд?

– Под суд его пока никто не отдаёт, – успокоил я ее.

По крайней мере, в глазах Марьяны промелькнуло очень отчетливое облегчение. Мишка тоже воспрял духом. Это он зря.

– Но это во многом зависит от того, что мы еще найдем у него, – добавил я. – Сейчас как следует обыщем, тогда и решать будем.

Мишка тотчас вскинулся:

– А правов таких не имеете!

– Имеем, – спокойно сказал Матвеев, шагнув к нашему дебоширу.

– Что искать будете? – спокойно спросила Марьяна.

– Часы, кошелек и денег на полсотни рублей, – пояснил я.

Марьяна спокойно кивнула. Я прекрасно понимал ход ее мыслей: выглядит достаточно мелко, чтобы в крайнем случае просто откупиться от пострадавшего. Мишка потом получит на орехи, но всё это не впервой. В принципе, меня бы такой вариант тоже очень устроил.

– Мишка, – коротко велела Марьяна. – Сдавай добычу.

– Да нет у меня ничего, – заканючил тот.

– Что?

Вроде и голос не повышала, а такая угроза в этом «что?» обозначилась, что я сам чуть карманы не вывернул. Мишка поник. Я мысленно вздохнул. Это ж мечта любого полицейского! Подозреваемый дает показания, а рядом стоит такая Марьяна, и как только он начинает лгать, она сразу: «Что?» Сказка ведь, а не работа.

С кислой физиономией Мишка отогнул подкладку и, пошарив там, достал свернутые в трубочку деньги. Он отдал их Матвееву. Тот развернул. Там оказалось ровно пятьдесят рублей – пять червонцев выпуска 1905 года, но такие затертые и замятые, будто бы их выпустили еще в прошлом веке.

Всё выглядело так, словно интуиция меня не обманула. По крайней мере, выглядело, пока не встал вопрос о часах купца.

– Какие часы? – переспросил Мишка.

В его мутном взгляде промелькнула хитринка. Ёшкин кот, теперь точно будет строить из себя великого загадочника! Впрочем, именно на этот случай у нас и была Марьяна.

– Часы в золоченом корпусе, – строгим тоном, каким обычно говорят «нам всё известно», сказал я. – С изображением собаки.

– Не видел таких, – заявил Мишка.

А на лице прямо написано: «а вот угадай, видел или нет?» Как будто заняться мне больше нечем.

– А сколько они стоили-то? – спросила Марьяна. – Может, просто компенсировать ущерб и закрыть дело?

– Дороговато вам это встанет, – сказал я. – Часы пять тысяч стоят.

– Сколько?! – Мишка аж поперхнулся.

– Пять тысяч, – четко и внятно повторил я. – Так что сам понимаешь, нам они очень нужны.

– Ну правда, первый раз слышу, – жалобным тоном протянул Мишка.

Прозвучало это действительно похоже на правду.

– И на кладбище сегодня не был? – спросил я.

Мишка опасливо глянул на мать, потом на меня.

– Не-а, – заявил он.

Вот тут у меня с ходу возникло ощущение, что он опять врёт. Судя по тому, как нахмурился Матвеев, не у меня одного. Собственно, и в глазах Марьяны я прочел неприкрытое сомнение. Мишка вскочил на ноги, перекрестился и заявил, обращаясь к матери:

– Богом клянусь, мам, никого я сегодня не грабил!

Семён недоверчиво хмыкнул. Я нахмурился. Любому другому я бы в такой ситуации ни за что не поверил, но чтобы Мишка вот так прямо, с клятвой, соврал матери, да он лучше в тюрьму сядет!

– А деньги тогда откуда? – озвучил Матвеев общую мысль.

– Знакомый дал, – тотчас ответил Мишка.

– Хорошие у тебя знакомые, – сказал я. – Аж завидно. Будь другом, познакомь нас.

– Ага, друг, – проворчал Мишка. – А кто меня чуть что, за шкиряк и в кутузку?

– Это всё он, – сказал я, указав на Матвеева.

Городовой фыркнул. Марьяна усмехнулась, но взгляд ее оставался строгим.

– Да я сам его не знаю, – нехотя признал Мишка.

– И он дал тебе полсотни?!

– Ну не за просто так, конечно, – еще более нехотя признал Мишка.

Взгляд его при этом такие вензеля по полу выписывал, что если б он след оставлял – сложнейший бы узор получился. Хоть выпиливай потом кусок пола и на выставку.

– Уже лучше, – сказал я. – И за что он тебе заплатил?

– А это моё дело!

– Уже нет, – ответил я. – У купца стянули точно такую же сумму, так что ты, приятель, под подозрением.

– Да говорю тебе, не грабил я никого! – заявил Мишка. – И не крал. Вот в кои-то веки честно заработал, а мне никто не верит!

– Поверю, когда расскажешь: как? – пообещал я.

Мишка взглянул на мать, вздохнул и ответил:

– Да попросил он, чтоб я за его псом присмотрел. Ну а что? Для меня дело привычное. Опять же, деньги хорошие.

– Даже слишком хорошие, – сказал я.

– Ну а что? – спросил Мишка. – Некоторые своё зверьё повыше людей ценят.

Я согласился с тем, что такое бывает. Ну а как спорить, когда один такой прямо передо мной стоял? Точнее, раскачивался, как осинка на ветру.

– Хотя сумма уж больно приличная, – заметил я.

– Так и господин приличный, – ответил Мишка.

Вот тут он попался. Раз уж помнил, что господин приличный, то должен помнить, как тот выглядел! Мишка извивался, как уж на сковородке, но описание «приличного господина» я получил: высокий, худощавый, возраст Мишка на глаз определить не брался, но заметил седину в волосах. На купца Барсукова он походил мало.

Мы с Матвеевым переглянулись. Марьяна мгновенно уловила наши сомнения.

– Не ваш клиент, да? – спросила она.

– Пока не знаю, – ответил я. – Мишка, а этот пёс каким был? Седой дворнягой?

Получив утвердительный ответ, мы пошли на второй круг совсем неувлекательной игры «вытяни из Мишки честный ответ».

Имени «приличного господина» Мишка не знал. Тот просил называть его просто Гвоздь. Нам с Матвеевым это прозвище ничего не говорило. Марьяне – тоже. По словам Мишки, Гвоздь был приезжий, а может, и вовсе иностранец. Акцент у него был легкий, но заметный.

– Немец, может, – неуверенно сказал по этому поводу Мишка.

Познакомились они еще осенью, на немецком кладбище. Тут мы с Матвеевым переглянулись. Гвоздь там, по его словам, искал убежавшего пса. Мишка тут же вызвался в помощники, но пса они тогда так и не нашли. Впрочем, Гвоздь не сильно о нём беспокоился. Мол, нагуляется – сам придет. Тем не менее во время их последней встречи Гвоздь попросил Мишку присматривать за лохматым другом.

– Ну, как присматривать? – рассказывал он. – Подкармливать иногда, смотреть, чтоб не обижал кто. А так он сам по себе тут бегал. Ну а мне что, трудно, что ли? Да и заплатил он.

– Погоди, погоди, – прервал его Матвеев. – А ты одновременно хозяина и собаку видел?

– Не-а, – Мишка так уверенно мотнул головой, что плюхнулся обратно на лавку, где, почесав затылок, и продолжил: – Так а оно мне надо? Он же мне ее во всех подробностях описал. Да и по морде, по поведению сразу видно. Собака когда долго с одним человеком, она многое от него перенимает.

– Ясно, – сказал я. – А когда он тебя попросил?

Мишка нехотя ответил.

Получалось – за день до приезда купца Барсукова. После этого Мишка видел только пса, которого каждый день подкармливал из своих карманных денег. Тут Марьяна тихо вздохнула. Последний раз Мишка видел пса на немецком кладбище, где скормил ему два пирожка с заячьей требухой. Потом они малость погуляли, и в ходе их прогулки пёс тоже никого не грабил. В этом Мишка тоже честно поклялся. Выглядело убедительно, хотя червячок сомнения во мне всё же шевельнулся.

– Хм… – я ненадолго задумался, потом сказал: – В общем, так, Мишка. Рассказываешь ты вроде складно, но всё это надо еще проверить. А для этого нам нужен и этот пёс, и его хозяин. Желательно оба сразу.

Мишка замялся.

– Ефим, – позвала Марьяна. – Можно мне с тобой переговорить?

Я кивнул, и мы вышли в коридор.

– Скажи, Ефим, что это еще за история с оборотнем? – тихо спросила она. – Это тот пёс, за которым мой оболтус присматривать вызвался?

– Ну… как тебе сказать?

– Скажи прямо.

– Если прямо, то пёс его знает, – сказал я. – Купец утверждает, будто бы его грабанул оборотень. Точнее, раз он уже умер, то упырь.

– Боже ты мой! – прошептала Марьяна. – Думаешь, это правда?

– Нет, – покачал головой я. – Я вообще не верю ни в оборотней, ни в упырей. Матвеев верит.

– Значит, правда, – прошептала Марьяна. – Он всегда был из вас самый рассудительный.

Я мысленно помянул ёшкиного кота, а взгляд Марьяны стал более пристальным.

– Ефим, – сказала она. – Ты ведь не собираешься ловить этого упыря на моего Мишку как на живца?

– Вообще-то, это тайна следствия, – сказал я.

– Вообще-то, это мой сын, – в тон ответила Марьяна. – И твой друг.

– Хорошо бы он еще помнил это перед тем, как нарушать закон!

Марьяна вздохнула.

– Твоя правда, Ефим. Такая же бестолочь, как его папаша, царствие ему небесное. Но так и проку вам с него будет, как с козла молока. Давай так. Отпусти ты моего оболтуса, а я найду тебе этого Гвоздя, кем бы он ни был. Из Мишки всё вытрясу, с людьми разными поговорю. Что скажешь?

Я задумался. Выспрашивать она действительно умела, да и задерживать Мишку, по большому счету, оснований у нас не было. Наличие пятидесяти рублей он объяснил, хотя наверняка и приврал порядком, но, опять же, пусть лучше с его враньем Марьяна разбирается. У нее это получается лучше. Опять же, Вениамин Степанович категорически не одобрял, когда люди попусту казенное место занимали. У нас тут, видите ли, не ночлежка.

– Хорошее предложение, – огласился я. – В первую очередь нам нужны часы и тот, кого мы пока условно именуем оборотнем. Седой пёс с ним точно связан. Мишка этого пса кормит и может его для нас поймать.

– Это если он – пёс, – уточнила Марьяна.

– Уверен, что так и есть, – сказал я. – Но для всеобщего спокойствия нужно задержать этого Гвоздя. Если он отдельно, а пёс – отдельно, то собака – это просто собака, и Мишка может спокойно ее ловить.

– А если они не отдельно, а единое целое?

– Тогда, когда мы возьмем этого феномена, ловить собаку уже не потребуется.

– Складно излагаешь, – сказала Марьяна. – Договорились.

С этим мы вернулись в камеру.

– Вставай, Мишка, – приказал я. – Мы тебя отпускаем, но из города без моего ведома – ни ногой. Понял?

Мишка с готовностью кивнул. Пока он натягивал пальтишко, я огласил остальные условия нашего договора. Мишке не понравилось, но его никто не спрашивал. Я разрешил Семёну отдать всё ранее изъятое у него Марьяне. Дежурный вначале заставил ее расписаться за каждую позицию и только потом вручил ей мелочь и портсигар. Пятьдесят рублей остались у нас до выяснения дела, в чем я написал Марьяне расписку. Мишка проводил червонцы печальным взглядом.

– Только ты это, – тихо сказал ему Матвеев, когда тот выходил из камеры. – Будешь ловить этого пёсика, делай это днем. На всякий случай.

Мишка издал такой тяжелый вздох, будто бы ловить должны были его.

– Ночью я его за порог не выпущу, – пообещала Марьяна. – И того не впущу. Чеснок вроде в доме есть. Осинку тоже найдем. Идём, горе моё луковое.

Последнее уже относилось персонально к Михаилу. Марьяна на ходу пообещала бедняге все десять казней египетских за один вечер, и они ушли. Я еще тогда подумал, что лучше бы ему было остаться в камере.

ДОХОДНЫЙ ДОМ КУПЦА Никитина стоял на Николаевском проспекте. Место было престижное, прямо как Невский проспект в Петербурге, и снимать жильё там стоило соответственно. Хотя, конечно, пять тысяч – серьезная потеря даже для того, кто мог себе это позволить.

Я справился внизу, где именно проживает купец Барсуков, и поднялся на нужный этаж. Дверь мне открыл молодой человек в жилете поверх белой рубашки навыпуск и штанах, заправленных в сапоги. Не хватало только фуражки с подписью: «Приказчик».

– Кто и к кому будете? – деловито осведомился молодой человек.