Текст книги "Кронштадтский детектив"

– Агент сыскной полиции Кошин, – представился я. – Купец Барсуков здесь проживает?

– Ага, – молодой человек кивнул и отступил в сторону. – Проходите. Он предупреждал, что полиция придёт. Вытирайте ноги, пожалуйста.

Пока я их вытирал, молодой человек выглянул на лестницу. Там никого не было. Молодой человек старательно запер дверь и проводил меня в гостиную. Купец в домашнем халате полулежал на диване. Рядом в кресле куталась в пуховой платок уже не молодая, но всё еще миловидная женщина. Взгляд ее был печален.

Барсуков на правах хозяина представил мне остальных. Женщина была его супругой. Звали ее Зинаида Генриховна. Молодой человек и впрямь оказался приказчиком.

– Степан Васильев, – представил его Барсуков.

На отчество он не расщедрился. Зинаида Генриховна предложила мне чаю. Я отказался. Настаивать она не стала. Мне предложили, стул и, окончательно покончив таким образом с формальностями, мы сразу перешли к делу.

– Позвольте спросить, как там ваше расследование? – с ходу поинтересовался Барсуков.

– Движется, – заверил я его. – У нас уже есть первый подозреваемый.

– Так чего ему не быть-то? – негромко проворчал Барсуков. – Я вам сам его назвал, ежели что.

– Покойный Карл Фаддей Нагель, – сказал я.

– Он самый, – отозвался Барсуков.

– С ним, знаете ли, у меня сомнение вышло, – вздохнул я. – Допустим, он действительно восстал из мертвых и задумал вас ограбить. Допустим также, что основной его целью были эти часы.

– Так оно и было, – уверенно заявил Барсуков. – Вам и доктор говорил, что тот с часами играться в гробу будет.

– Это верно, – я кивнул. – Но скажите, зачем ему в гробу еще и кошелек?

Этим вопросом я озадачил вообще всех. Зинаида Генриховна нахмурилась. Приказчик озадаченно хмыкнул, а когда я взглянул на него, пробормотал:

– Так, это… Не знаю, может, просто деньги нужны?

– Дурак ты, – без обиняков сказал ему Барсуков. – Зачем мертвому деньги?

– Вот и я всё думаю: зачем? – произнес я. – Разве что расплатиться с живым подельником.

– Подельником? – переспросил Барсуков. – Их что, двое было?

– Вполне возможно, – ответил я. – Скажите, прозвище Гвоздь вам ни о чем не говорит?

Барсуков помотал головой, а супруга его прошептала:

– Фамилия дедушки была Нагель.

– При чём тут это? – несколько раздраженно бросил ей Барсуков, широко всплеснув руками.

– Нагель по-немецки – гвоздь, – чуть громче спокойно ответила Зинаида Генриховна.

– Ёшкин кот, – прошептал я и уже громче спросил: – А как он выглядел при жизни?

К сожалению, Зинаида Генриховна оказалась не мастером словесного портрета. Тогда я описал им Мишкиного знакомого в человеческом обличии. Приказчик нахмурился, но когда я прямо взглянул на него, он мотнул головой и сказал:

– Не, не припомню такого. Может, и встречал кого похожего, но назвать не берусь.

– Ясно, – я повернулся к чете Барсуковых. – А вы что скажете?

– Он это, – прошептала Зинаида Генриховна. – Точно он.

Под «ним» она очевидно понимала своего покойного деда, но, прежде чем я успел это уточнить, вмешался Барсуков. Изобразив щелканье пальцами сразу на обеих руках – на обеих щелкнуть не получилось – он громко заявил:

– Да что ты несешь?! Это курьер почтовый, Тимофеев. Наш земляк. Вместе же с ним из Петербурга на санях ехали.

– Вы уверены? – спросил я.

Барсуков заверил меня, что точно он, и тотчас спросил:

– Это что ж, он меня обобрал?

– Не будем спешить с выводами, – сказал я. – Пока что подозрения на него только косвенные.

– Это как? – не понял Барсуков.

– Сейчас объясню, – сказал я. – У вас в кошельке было пятьдесят рублей. Этот Гвоздь нанял местного любителя животных присматривать за псом, который очень похож по описанию на вашего оборотня, и заплатил ему, представьте себе, аккурат пятьдесят рублей. Пять червонцев. Правда, без кошелька.

Я вытащил из кармана свернутые в трубочку червонцы.

– Не, это не моё, – открестился Барсуков и руками изобразил всю бездну своего сожаления по этому поводу.

– Вы ведь даже не посмотрели толком, – сказал я.

– Так а на что смотреть? – отозвался он. – Вы же сказали: пять червонцев, а у меня ни одного червонца не было. У меня было так, – он сложил ладони вместе и развел их в стороны, как бы открывая книжку. – Одна банкнота в двадцать пять рублей. Она лежала в отдельном кармашке. Степан старинный сервиз присмотрел, который отдают за эту сумму, я собирался завтра пойти его смотреть. Кроме него у меня было четыре банкноты по пять рублей и остальное по одному рублю. Вот так у меня было.

– Интересно, – протянул я, одновременно убирая деньги обратно.

Такого поворота я не ожидал. Даже поверив Мишке, я до последнего считал, что деньги-то – те самые. А если нет, то действительно, зачем понадобились пятьдесят рублей мертвецу?

– Хорошо, давайте пока вернемся к часам, – предложил я.

– Ага, они так-то поценнее будут, – тотчас поддержал меня приказчик.

– Это был бабушкин подарок деду, – тихо сказала Зинаида Генриховна. – Он очень им дорожил и просил положить с ним в гроб, но вот супруг мой заартачился.

Последнее слово прозвучало с такой долей осуждения, что если бы это Марьяна говорила Мишке, тот бы уже на полу без чувств лежал.

– Живым нужнее, – хмуро бросил в ответ Барсуков.

– Как будто, дорогой мой, у тебя своих часов не было, – недовольным тоном произнесла Зинаида Генриховна. – Всё жадность твоя. Как же, антиквариат за пять тысяч в землю зарыть!

– Только не начинай снова, – попросил Барсуков, из чего я сделал вывод, что подобные разговоры им не впервой.

А еще – что у Зинаиды Генриховны был свой интерес отобрать у мужа часы. Я громко откашлялся, привлекая их внимание, и сказал:

– Будет лучше, если вы действительно отложите этот разговор до другого раза. Что сделано – то сделано. Давайте лучше сосредоточимся на дне сегодняшнем.

– Да уж, – сразу согласился со мной Барсуков. – Если он действительно стал упырём, как доктор говорил, нам всем будет спокойнее, если вы поймаете его до темноты.

Зинаида Генриховна бросила на него укоряющий взгляд. Приказчик выглянул в окно и спокойно сообщил, что вообще-то уже темнеет.

– Думаю, на этот счет вы можете быть совершенно спокойны, – заверил я его. – Этот оборотень, кем бы он ни был, уже получил, что хотел, и вряд ли вас побеспокоит снова. По крайней мере, пока мы не найдем его и не отберем у него часы.

– А потом он опять придёт, – громко прошептал себе под нос приказчик.

– А, может быть, лучше оставить всё как есть? – предложила Зинаида Генриховна. – Что вы на это скажете, господин полицейский?

Прежде чем я успел хоть что-то на это сказать, Барсуков заявил, что он это точно так не оставит. И другим не даст. Под другими, вероятно, следовало понимать меня.

– Увы, Зинаида Генриховна, – снова вздохнул я. – Но это невозможно. Совершено преступление, и виновные должны быть привлечены к ответу.

– Какое же это преступление, если дедушка забрал своё? – парировала Зинаида Генриховна.

– Пока мы не знаем, действительно ли это был он, – ответил я. – А кроме того, он ведь и кошелек вашего мужа прихватил. Вряд ли там были принадлежащие ему деньги.

Зинаида Генриховна со вздохом кивнула. Приказчик снова что-то тихо проворчал, но когда я взглянул на него, он тотчас изобразил лицом вежливое внимание.

– И, кстати, об этих деньгах, – сказал я. – Кирилл Игнатьевич, а где именно у вас лежал кошелек?

– В кармане, – ответил Барсуков, руками изобразив внутренний карман пиджака.

– А часы? – спросил я.

– Да как обычно, в специальном кармашке на жилете.

– Тогда скажите мне, когда вас нашел городовой, ваши шуба и пиджак были застегнуты на пуговицы?

– Конечно, – Барсуков уверенно кивнул. – Чай, у вас тут не май-месяц.

– То есть, получается, что обобрав вас, оборотень застегнул пуговицы обратно, – сказал я.

– Получается, так, – уже менее уверенно признал Барсуков.

– Может, позаботился, чтобы хозяин не замерз? – предположил приказчик. – Всё-таки не чужой человек.

Зинаида Генриховна согласно кивнула и добавила, что при жизни покойный действительно был человеком добрым и заботливым.

– Похоже на то, – пробормотал я. – Что ж, с покойным вроде всё ясно, давайте-ка вернемся к живым. Прошу прощения, но я должен спросить, где вы, Зинаида Генриховна, и вы, Степан, находились сегодня во второй половине дня.

– Видишь? – бросил Барсуков супруге. – Теперь он нас подозревает.

– Спокойно, Кирилл Игнатьевич, – твердым голосом объявил я. – Как я уже говорил вам, это стандартная полицейская процедура. Мы опрашиваем всех, кто так или иначе причастен к делу, и, замечу, иногда получаем полезные результаты. Вот вы, например, не сказали нам, что господин Нагель был владельцем часов и желал оставаться им после смерти.

– Я думал, это и так понятно, – проворчал Барсуков, нарисовав в воздухе руками нечто, что, при желании, вполне можно было трактовать как пантомиму «ну ты, служивый, совсем тупой».

– Понятно, что он желал ими владеть, – сказал я. – Но то, что часы принадлежали господину Нагелю, вы не уточнили.

– А это важно? – спросил Барсуков.

– Это мотив, – заверил я. – Опять же, если он считал себя владельцем часов, ему было легче решиться на преступление.

– Ах, вот оно как, – отозвался Барсуков. – Ну тогда ладно.

Он махнул рукой. Я решил считать этот жест одобрением дальнейших расспросов, к чему немедленно и приступил.

– Начнем с вас, – я указал на приказчика. – Где вы были сегодня после обеда?

– У портных, – тотчас с готовностью ответил приказчик. – Даже и не после обеда, а с самого полудня. Минута в минуту. Пока примерили, пока всё подогнали, вот только что освободился. На пять минут вперед вас пришел.

– А, позвольте спросить, зачем вам так спешно новый костюм понадобился? – поинтересовался я.

– Так какое спешно? – вроде как искренне удивился приказчик. – Я еще в понедельник с ними сговорился, так ведь у мастера очередь. Сомневаетесь, так могу костюм предъявить.

– Будьте любезны, – сказал я.

Приказчик вышел в коридор. Я тем временем тактично осведомился у Зинаиды Гениховны, где она провела день.

– Здесь, – ответила та. – Точнее, больше частью в нашей спальне, – она указала на дверь позади себя. – Мне последние дни что-то нездоровится.

– Понимаю, – кивнул я. – Надеюсь, это кто-то может подтвердить.

Зинаида Генриховна вздохнула и помотала головой.

– Прислуга у нас приходящая, – пояснил Барсуков. – Так дешевле, ежели что.

– Но вы же не подозреваете меня? – мягким тоном осведомилась Зинаида Генриховна.

– Нет, – заверил я. – Если, конечно, вы не докажете, что можете превращаться в собаку.

Зинаида Генриховна улыбнулась и снова покачала головой.

– Нет, этого я не могу, – сказала она. – По семейному преданию, это умение передается только мужчинам.

– Хм… – протянул я. – А ваш приказчик? Он ведь тоже какой-то ваш родственник?

– Да, – ответила Зинаида Генриховна. – Но я ни разу за ним не замечала, чтобы он обращался в собаку. Да и кошек он всегда любил.

Я кивнул. Последнее, конечно, аргумент так себе, но ведь и обвинение, прямо скажем, того же уровня. Дверь открылась, и в гостиную вернулся приказчик. В руках он держал серый сверток.

– Пожалуйте, – сказал приказчик и взглянул на купца.

Барсуков махнул рукой. Приказчик развернул сверток прямо на столе, и я впервые увидел пошитый на заказ костюм немецкого матроса торгового флота. Навидался я их в Кронштадте.

– Вот, извольте видеть, – похвастался приказчик, проводя рукой по рукаву обновки. – По каталогу выбирал. В нашей-то Самаре разве пошьют как в Европах? Куда там. Провинция-с. А здесь мне пошили как в Парижу.

«Да уж, провинция-с», – я мысленно усмехнулся, а вслух спросил:

– И где именно шили?

– У Шнейдерсонов. Так, кажется, их фамилия.

Я кивнул. Этих портных я знал – в декабре расследовал у них большую кражу материала. Там целая семья пошивом занималась. Брали умеренно, и действительно могли за день целый костюм пошить.

– Да еще и совсем не дорого, – продолжал хвастаться приказчик.

– Недорого? – переспросил Барсуков. – Потом покажешь, где это.

– Так непременно, – с готовностью отозвался приказчик.

Я поблагодарил их всех за уделенное мне время и откланялся. Приказчик проводил меня до входной двери и там попросил обойтись с оборотистым предком помягче. Мол, он, может, и разбойник, а всё-таки при жизни был человек достойный, и нынешним своим состоянием, Барсуковы, между прочим, ему обязаны.

– Это как так? – негромко, чтоб в гостиной не услышали, спросил я.

– Так он, который Нагель-то, часики эти в ломбарде заложил, – так же тихо пояснил приказчик. – На те деньги и раскрутился, а потом их обратно выкупил. С его смертью всё его предприятие к хозяину перешло, а поначалу он, как я сейчас, в приказчиках бегал. Одно только, часы эти Нагель хотел с собой забрать, а хозяин по-другому рассудил. Зинаида Генриховна до сих пор за то на мужа серчает. Только я вам этого не говорил.

Я подтвердил, что да, я этого от него не слышал, и ушёл.

НА УЛИЦЕ УЖЕ стемнело. С неба падал не то дождь, не то снег. Редкие прохожие бодро перебегали от двери до двери и торопливо ныряли внутрь. Я быстро шагал по тротуару, мысленно раскладывая по полочкам детали дела.

Первоначальная версия с оборотнем разваливалась на глазах. Зачем мертвецу деньги? Версия, где Мишка, сам того не зная, помогает оборотню, или кто он там на самом деле, грабить купца отправилась следом за первой. Деньги не те! Этот кошелек, точно распоясавшийся дровосек, крошил все мои догадки в мелкую щепку. Казалось бы, мелочь – ну ладно, мелочь на фоне часов за пять тысяч рублей! – ан на тебе!

А ведь, как не раз говорил инспектор с подачи того самого Шерлока Холмса: чем меньше какая-то деталь вписывается в общую картину, тем она важнее. Кошелек в картину с оборотнем не вписывался вообще никак.

– Совсем никак, – сказал я сам себе.

Шедший навстречу мужчина в длинном пальто удивленно глянул на меня и прибавил шагу. Я свернул в проход между домами и, пройдя дворами, вышел к домику портных. Быстрым шагом я добрался минут за семь, но если, не зная проходов, идти по улице да не так спешить, могли выйти и все пятнадцать. Стало быть, приказчик должен был уйти отсюда минут двадцать – двадцать пять назад.

Я постучал в дверь. На стук вышел высокий мужчина во всем черном. Шнейдерсон-старший.

– Вообще-то мы уже закрылись, – усталым голосом произнес он, но, разглядев меня, добавил: – Но для полиции у нас завсегда открыто. Заходите, Ефим Родионович. Никак надумали костюм пошить? Я вам имею сказать, что вы останетесь довольны.

– В другой раз, – сказал я.

– Вы так говорили в прошлый раз, – напомнил Шнейдерсон, аккуратно прикрывая за мной дверь. – И два позапрошлых раза тоже. А посмотрите в зеркало, Ефим Родионович, в чём вы до сих пор ходите? – Шнейдерсон сокрушенно покачал головой. – Ох, ладно, рассказывайте, с чем пожаловали? Только не говорите мне, что вы пришли просто поговорить за жизнь. Вы для этого еще слишком молоды.

– Да, я пришел поговорить о деле, – сказал я. – Расследую очередную кражу, и надо проверить алиби одного подозреваемого. Он говорит, что сегодня был у вас.

– И как зовут этого злодея? – спросил Шнейдерсон. – И кстати, он украл только по вашему делу, или мне лучше проверить имущество?

– Можете и проверить, – фыркнул я. – Но потом. Сейчас скажите, пожалуйста, был ли у вас сегодня Степан Васильев?

– Ох, как чувствовал, – Шнейдерсон вздохнул. – Как чувствовал, что он неприличный человек.

– То есть он у вас сегодня был?

Шнейдерсон дважды кивнул.

– И в котором часу он у вас был? – уточнил я, доставая блокнот.

– Пришёл приблизительно в двенадцать, – ответил Шнейдерсон, опасливо покосившись на блокнот. – Я на часы не глядел, но назначено ему было к двенадцати, и я вам скажу, что ровно к двенадцати у нас всё было готово. У нас всё всегда готово к сроку. Это говорю вам я, а что говорит он?

– Он сказал, что задержался у вас и ушел не более получаса назад, – быстренько вставил я, когда Шнейдерсон сделал паузу вдохнуть воздуха.

– Если он так говорит, то это правда, но я вам скажу, почему так получилось. Мы костюм за час подогнать можем, но это же какое-то несчастье, а не клиент. Всё не так! А что не так, где не так, я его спрашиваю, а он сказать не может. То карман ему передвинь, то пуговицы поменяй, то широко ему, то обратно узко. У меня офицеры костюмы шьют, никто никогда столько не капризничал. Граф Рощин пальто шил. Строго сказал, что надо, мы всё сделали, и он ушел довольный. А этот пять рублей сверху заплатил, а нервов на полста вымотал. Разве это приличный человек?

– Не похож, – согласился я. – Значит, он действительно ушел от вас не более чем полчаса назад?

– Минут двадцать будет вернее, Ефим Родионович, – поправил меня Шнейдерсон. – Я едва-едва за стол сел. И я вам имею сказать, что ушел он всё-таки довольный.

– Ну да, – согласился я. – Он, похоже, очень гордится этим матросским костюмом.

– Так а что вы хотите, Ефим Родионович? – Шнейдерсон развел руками. – Он хотел костюм как в Европе, а платить как в Самаре. Такое бывает только в Одессе, но где мы, и где Одесса? И что мне оставалось делать? Я предложил ему все варианты, но ему всё дорого! Тогда я показал ему каталог с морской формой. На всякий случай держу, мало ли какой моряк задумает обновить гардероб. Но скажите, где я его обманул? Разве немцы – не Европа?

Я с трудом заверил портного, что Германия – не просто Европа, а самый что ни на есть ее центр, и поспешил откланяться. Правда, пришлось пообещать, что над пошивом костюма я всё-таки подумаю.

От Шнейдерсонов я направился прямиком к Алтыниным. Если опять же прямиком, то не так и далеко. Впрочем, это Кронштадт. Тут всё рядом, если знать, как пройти. Марьяна держала ломбард на самой окраине города. Он достался ей в наследство от мужа. По нашим агентурным данным, Марьяна унаследовала не только ломбард, но и налаженное предприятие по скупке краденного, однако за руку ее ни разу не ловили.

Когда Марьяна меня впустила, мне в ноздри сразу ударил запах чеснока. Целые гирлянды обрамляли дверной косяк и оба окна.

– Так вы отпугнете не только упыря, – заметил я.

– Так я буду спать спокойно, – ответила Марьяна. – Ты по делу или просто проведать нас заскочил?

– И то, и другое, – сказал я.

– Ну, у нас всё хорошо. Упырь не приходил, но я на всякий случай подготовилась. Михаил спит. А что по делу?

– По делу я вам деньги принес, – сказал я.

– Первая приятная новость, – Марьяна улыбнулась. – А за что?

– Мишка никого не грабил. У купца его полсотни были в других купюрах.

Я вынул из кармана червонцы и выложил на прилавок. Мой взгляд скользнул по столешнице. Среди мелких безделушек лежал кол. Не знаю, осиновый или нет, но заточен он был остро и лежал так, чтобы оказаться под рукой у того, кто стоял за прилавком. Марьяна действительно подготовилась.

– Вот теперь я точно буду спать спокойно, – сказала она, забирая деньги и разворачивая их.

Все пять червонцев были на месте.

– Спасибо, Ефим, – сказала Марьяна. – Вот, держи.

Она протянула мне мою расписку, а потом предложила чаю. Тут я отказываться не стал. Чай заваривать она умела. В ее исполнении это не было таким священнодействием, как у Вениамина Степановича, у нее всё по-простому, но чай получался душистый и вкусный.

Мы пили его с сушками, и между делом Марьяна поделилась кое-какими находками:

– Про Гвоздя твоего у нас кое-кто слышал. Кто – не скажу. Прозвище известное, но тот ли, этот – не знаю. Про того Гвоздя говорят, будто бы он ловкий вор и очень принципиален.

– То есть раздел добычи в пять тысяч одному и пятьдесят рублей другому он бы не одобрил? – спросил я.

– Нет, это по другому работает, – пояснила Марьяна. – Если так сговорились, что одному часы, а другому деньги – так тому и быть. Мишка у меня умеет продешевить. Но ведь ты сам сказал, что эти деньги ему заплатили не из краденных.

– Да, это так. А Мишка что-нибудь интересное рассказал?

Марьяна мотнула головой.

– Я его малость порасспрашивала, но лучше приходи завтра, когда проспится. Вместе будем следствие учинять. Темнит он что-то.

Я кивнул. Темнить Мишка любил почти так же, как водку и животных, так что тут, как говорится, ничего нового не было. Мы еще немного посидели. Марьяна пожаловалась на Мишку, мол, парень-то он неплохой, но как дорвется до водки, пиши пропало. Всё это я не раз слышал да и сам отлично знал, поэтому только сидел и кивал.

Когда я уходил, Марьяна предложила мне взять кол. У нее, мол, еще два заготовлены.

– Спасибо, у меня револьвер с собой, – ответил я.

– А пули серебряные? – спросила Марьяна.

Она и вправду глубоко вопрос проработала.

– Нет, свинцовые, – ответил я. – На серебро у нас фондов не хватает.

– Ты и оборотню про фонды рассказывать будешь?

– Придумаю что-нибудь, – сказал я.

Марьяна покачала головой и открыла мне дверь. Пока мы пили чай, стало еще темнее, а ветер – еще сильнее. Подняв воротник, я быстро зашагал по улице. Возвращаться в отделение особого смысла не было, и я решил идти прямиком домой. Проклятый кошелек, как заноза, засел в мозгу и никак не хотел занять свое законное место в общей картине преступления. В основном потому, что я никак не мог понять, где это самое место.

Темная туча медленно и нехотя, как одеяло поутру, сползло с лунного лика, и на улице стало чуть светлее. Очень вовремя. В темноте я чуть было не налетел на собаку. Это был здоровенный лохматый пёс. Шкура у него была светлой или, скорее, седой. Но главное, что сразу приковало мое внимание, это его глаза. Взгляд у пса был умный, внимательный, прямо-таки человеческий.

– Э-э, привет… – начал я.

Пёс тихо гавкнул в ответ, словно бы поздоровался. Я как бы ненароком сунул руку в карман за револьвером. Пёс тотчас метнулся прочь. Я выхватил револьвер, но пёс уже растаял в темноте. Какое-то время я стоял, прижавшись спиной к стене и глядя по сторонам. Всё было тихо. Я медленно выдохнул, убрал оружие и, оглядываясь на ходу, направился дальше.

До дома я добрался благополучно и очень быстро.

ВЫСПАТЬСЯ ТОЙ НОЧЬЮ мне не удалось. До самого позднего вечера я сидел, пытаясь пристроить на место этот проклятущий кошелек. Излишне умные глаза старого пса тоже покоя не давали. В оборотней я по-прежнему не верил, но как-то уже менее сильно.

Осознав, что моя мысль пошла по кругу, причем далеко не по первому, я решил, что утро вечера мудренее, и лёг спать. Сон не шел. Полночи я ворочался, а когда всё-таки заснул, мне приснилось немецкое кладбище.

По кладбищу бегал Мишка с рогаткой и стрелял по веткам. Верхом мастерства считалось так попасть, чтобы саму ветку не переломить, но стряхнуть с нее весь снег на голову зазевавшемуся прохожему. Прохожих зимой на кладбище было мало, и их роль исполнял лохматый пёс с человеческими глазами и пепельно-серой шкурой. Он подбегал под ветку и замирал. Мишка стрелял. Снег падал. Пёс выныривал из сугроба и, отряхиваясь на ходу, с веселым лаем мчался дальше.

Затем в поле зрения появился Барсуков. Я его видел со спины, но узнал сразу. Мишка метко запулил свинцовую пульку ему в затылок. Барсуков рухнул в снег. К нему подбежал пёс. Приподняв левой передней лапой Барсукова, он правой расстегнул ему пуговицы на шубе. Проделав ту же процедуру с пиджаком, оборотень ловко вытащил из карманов купца часы и кошелек. Куда он их спрятал, я не заметил. Оборотень аккуратно застегнул пуговицы обратно и вопросительно посмотрел на меня своими человечьими глазами: мол, ты это серьезно?

– Да нет, ерунда какая-то, – сказал я и проснулся.

За окном едва-едва забрезжил рассвет. Кто-то настойчиво барабанил в дверь. Судя по тому, что никто из соседей не возмущался вслух ранней побудкой, это мог быть только Матвеев. Я открыл дверь.

– Мишку убили, – прямо с порога сообщил Матвеев.

– Ёшкин же кот, – отозвался я.

Пока мы катили на извозчике к месту преступления, Матвеев ввел меня в курс дела. Мишку нашли на углу Наличной и Бочарной улиц. Далековато от немецкого кладбища. Можно сказать, почти на другом конце города. Труп обнаружил дворник. Точнее говоря – и это меня почему-то нисколько не удивило, – вначале дворник заметил скулящего пса. По описанию дворника в изложении Матвеева, псина была серой и лохматой.

– Похоже, наша, – сказал городовой.

Я кивнул. Затем в изложении Матвеева дворник подошел ближе. Пёс тотчас дал дёру, а на снегу остался труп. Увидев такое дело, дворник метнулся за Матвеевым – городовой жил в соседнем дворе, – а тот уже поднял всех по тревоге.

– Как его убили? – спросил я.

– Закололи.

– Надеюсь, не осиновым колом, – проворчал я.

– Этого не знаю, – ответил Матвеев. – Но вообще похоже. Кол я так, кстати, один нашел. Прибрал на всякий случай. Крови на нём нет.

– Что ж они, на колах с убийцей бились?

– Да кто их знает, – Матвеев пожал плечами. – Я там за доктором послал и Семёна вызвал с его аппаратом. Должны быть уже на месте.

На месте собралась уже целая толпа. Подавляющее большинство, понятное дело, были просто случайные зеваки. Одни подходили, другие отходили – утро понедельника не самое праздное время, – но в целом к телу нам пришлось проталкиваться. Точнее, проталкивался Матвеев, а я шел за ним, как корабль за ледоколом.

Место преступления охраняли двое городовых. Одним оказался Егорыч, второго я не знал. Еще один прикрывал Семёна, чтобы напирающая толпа не свернула фотоаппарат.

– А ну отступи, – коротко бросил Матвеев.

Зеваки неохотно подались назад. Спорить с Матвеевым, когда он не в духе, себе дороже. Я обошел его и увидел Мишку.

Тот лежал спиной в сугробе, а ноги покоились на тротуаре. Его полушубок был расстегнут. Изначально белая рубашка на животе была темно-красной. Снег под телом основательно пропитался кровью. То, что не впиталось в снег, кровавой лужей растеклось по тротуару.

Над телом склонился доктор. Когда я подошел ближе, он поднял голову.

– Что скажете, Клаус Францевич? – спросил я.

– Он был убит, Ефим, – констатировал доктор. – Это быть совсем недавно. Не больше час назад. Меньше. Я думать, немного больше получас.

– То есть примерно когда его и нашли, – тихо отметил за моей спиной Матвеев.

– Тогда очень жаль, – сказал доктор. – Найти его раньше, и мы, наверное, мочь спасти бедный мальчик. Я думать, он умирать не совсем сразу. Эти рана делать не профессионал. Он делать шесть удар в живот, и ни один рана не есть гарантия убить. Такая рана причинять боль и выводить человек из строй, но не сразу убивать. Так сражаться солдат, так человек бить, если он впал в гнев, но профессионал не оставлять жертва такой шанс.

– Понятно, – сказал я. – А чем его убили?

– Короткий острый предмет, – уверенно ответил доктор. – Не шпага, найн. Не пробивать тело. Я думать, это нож.

– А это мог быть кол? – спросил я.

Матвеев протянул мне сверток. Предполагаемое орудие преступления было завернуто в кусок старой парусины. Должно быть, из того, что первое под руку попалось. Вениамин Степанович как-то поднимал вопрос, чтобы снабдить нас специальными сумками для хранения улик – он видел такое где-то в Европе и подумывал внедрить у нас, – но всё, как водится, упёрлось в финансирование.

Я развернул сверток и показал кол доктору. Зеваки дружно подались вперед. Я буквально почувствовал, как градус интереса мгновенно подскочил от «что случилось?» до «ничего себе!».

Доктор посмотрел на кол, потом на тело и уверенно помотал головой.

– Нет, – сказал он. – Я думать, рана нанесена металлический предмет. Дерево пробивать тело, а не прорезать. И еще я вам сказать, Ефим, что оружие иметь… как это сказать? – доктор на секунду задумался, вспоминая нужное слово. – О, профиль. Оружие иметь треугольный профиль.

Клаус Францевич пальцем начертил в воздухе треугольник. Зевака, на которого случайно указал палец доктора, дважды перекрестился и со словами: «Чур меня!» быстренько исчез в толпе. Семён сделал снимок, запечатлев тело Мишки и доктора с поднятым пальцем.

– Треугольный, – повторил я. – Может быть, это кортик?

– Возможно, – согласился Клаус Францевич. – Я делать вскрытие и сказать больше потом.

Я поблагодарил доктора и осмотрелся. Рядом с телом в сугробе отпечаталась собачья лапа, но теперь я был твердо уверен, что искать надо человека.

– Кто скажет Марьяне? – шепотом спросил у меня Матвеев.

– Моё дело, мне и идти, – со вздохом отозвался я. – Но вначале надо одну мысль проверить. Уже и так получается не по горячим следам. Вчера не сообразил, а надо бы.

– Давай, – сказал Матвеев. – Тогда я к Марьяне схожу. Нехорошо, если она от посторонних узнает.

– Спасибо.

– Да чего уж там.

Тело Михаила погрузили на телегу и увезли. Зеваки начали расходиться, на ходу обсуждая увиденное. Матвеев ушел пешком. Перед таким разговором надо подобрать слова, а ему, как и мне, лучше думается на ногах. Сам же я поймал извозчика и велел гнать к Мартыну.

У МАРТЫНА БЫЛО уже открыто. Сам Мартын называл свое детище «аглицким клубом». Его заведение даже обрело некоторую популярность у иностранных офицеров. У тех считалось чем-то вроде традиции выпить тут чашечку крепкого кофе перед уходом в море. Однако на чашечках кофе – тем более таких маленьких, какие было принято подавать европейцам – далеко не уйдешь. В результате заведение всё больше превращалось в ресторан, хотя совсем от клуба Мартын так и не отказался.

Когда я прошел в зал, там уже сидели два приличных на вид господина. Рядом со мной словно из-под земли вырос официант и предложил свободный столик. Я мотнул головой.

– Мне нужен Мартын, – объявил я.

– Хозяин занят важными делами, – ответил официант. – Обождёте?

– Нет, – отрезал я. – Он у себя?

– Нет. Говорю вам, он занят. Если вы зайдете попозже…

Попозже мне было некогда. Мне еще упыря с кортиком ловить. Пришлось применить на официанте особое полицейское заклинание: «Бегом, ёшкин кот, в Сибири сгною!» Злоупотреблять им ни в коем случае нельзя, волшебная сила быстро растрачивается, но если пользоваться с умом и только по крайней надобности, то работает безотказно. Правда, только на людей.

Официант оказался человеком. Он мгновенно исчез и через пару минут появился вновь из дверей кухни. Следом, опираясь на костыль, вышел Мартын. С момента нашей последней встречи у него поседели виски, а так он оставался всё тем же отставным моряком, что так напоминал мне Джона Сильвера.

– Здоров будь, Ефим Родионович, – сказал Мартын. – Говорят, грозен ты и не в духе сегодня.

– Извините, – ответил я. – Очень надо поговорить.

– Отчего бы и не поговорить? Только давай присядем, – он сделал свободной рукой приглашающий жест. – В ногах правды нет. Особенно в моих.

Мы с ним разместились в «кабинете». У стены на небольшом возвышении стоял столик, и с двух сторон его скрывали тонкие деревянные стенки. Со стороны зала «кабинет» был прикрыт невысоким барьером с проходом посередине, так что гостям было обеспечено максимум «приватности», но при этом официант всегда видел, как обстоят дела на столе и не нужно ли чего-нибудь посетителям. Обычно тут играли в карты или шахматы, но по правилам клуба игроки всё равно должны были что-нибудь заказать.