Текст книги "Позови меня, Ветлуга"

Познакомился Лёвка с Мариной необычно – подобрала она его избитого после драки.

Вообще-то он был заурядным пай-мальчиком, к тому же косым. Во дворе, да и в школе его так и звали – Лёвка Косой. Папа его был главным конструктором авиационного завода, но он умер, когда Бородич учился в пятом классе. Мама его была учительницей. В детстве у них в доме была прислуга – деревенская девушка Люся, которая убиралась, мыла полы, вытрясала половики и ходила на базар. Летом его маленького возили на дачу в Киселиху – эдакую местную Касриловку: молоко, земляника, грибы, купание в речке Линде. Учился музыке – недолго, в школе рисовал стенгазету, потом ходил в секцию гребли на каноэ, но тоже недолго. Всё как у всех.

Он уже учился в институте, когда ему сделали операцию по удалению аппендицита в «пятой больнице». Оказался нехороший перитонит: кишки вынули в какой-то тазик, промывали, было больно, делали дополнительные уколы анестезии. Выписали через пять дней с дренажной трубкой в животе.

Шел Лёвка домой из больницы через Ковалихинский скверик, что рядом с вытрезвителем, когда его окликнул незнакомый десятилетний мальчишка:

– Эй ты, дай закурить.

– Я не курю, – откликнулся Лёвка, хотя уже покуривал. Но после больницы в карманах было пусто, да и просьба такого сопляка – просто не дал бы.

– Дай, я сказал, – и мальчишка схватил Бородича за рукав пиджака двумя пальцами.

Лёвка отмахнулся и не торопясь пошёл по тропинке, а мальчишка как-то неловко подпрыгнув и присев на корточки, заорал благим матом.

– Димка, а он дерётся.

Бородич увидел, как быстрым шагом, почти бегом, к нему навстречу идёт крепкий паренёк, почти ровесник, идет, нагло и криво улыбаясь. В тот же миг он не услышал, а скорее почувствовал, что сзади тоже кто-то есть. Лёвка не успел обернуться, только приподнял левую руку и плечо, держась правой за заклеенный пластырем живот с торчащей трубкой. Сзади ударили в ухо. И в тот же момент получил сильнейший удар ногой в живот от бежавшего навстречу Димки. Он не почувствовал ни боли, ни страха, почувствовал только, как расползается под рубашкой шов, и его кишки выползают наружу. Мелькнула мысль: только не упасть – запинают.

– Димка, Мартынов, что же ты, зараза, делаешь! – послышался уверенный, девчоночий, но почти начальственный голос. В двух шагах от дерущихся стояла миниатюрная куколка в распахнутом демисезонном пальто, с толстой косой и плюшкой волос, почти закрывающий один глаз.

– А, Мариночка! Так это твой еврейчик? – Тот, которого звали Димкой, раскинув руки в стороны и покачиваясь из стороны в сторону, повернулся в сторону миниатюрной девчушки.

Лёвка тем временем вытащил рубашку из брюк и обнажил окровавленный живот.

– А-а! Что вы наделали? – заверещала теперь уже совсем противным голосом Марина.

Димка и его трое дружков обернулись на Лёвку. Бородич убрал руку от расползшегося на животе шва и зло произнёс:

– А за нож вы у меня все ответите!

– Ты что говоришь? Не было никакого ножа.

– А это ты кому-нибудь потом будешь рассказывать. Здесь свидетелей трое.

– Маринка, у меня нет ножа. У меня и не было никогда ножа. Ты же знаешь.

– Значит, у твоих друзей.

– Пацаны, как это вышло? Говорите! – Было видно, как Димка боится. По его щекам от самых висков полз пот. Но трое его друзей уже сиганули в разные стороны, оставив Димку один на один с нахмурившей брови Маринкой.

– Это же Димка Мартынов, мой одноклассник, – обратилась она к Лёвке, показывая при этом пальцем на совершенно очумевшего драчуна. – У него ещё и брат есть Борька, такая же шпана. Ты, Мартынов, иди домой и сиди там. Куда сбежишь – хуже будет, ты меня знаешь. А мы с тобой быстро в поликлинику, тут за мясокомбинатом, у меня там сейчас мама дежурит.

Лёвку уже начало покачивать, и в коленях появился непонятный тремор. Он не мог сориентироваться: пора признаваться в прорванном операционном шве или надо ещё поиграть в пресловутый ножик.

– Марина, давай вместе поможем. А то он, может, и не дойдёт, – пытался неуклюже подлизываться Мартынов.

– Не дойдёт – донесу! А ты делай, что я сказала.

Димка как-то понуро и неуверенно поплёлся в сторону площади Свободы, а Марина взяла Лёвку под руку и заботливо, нахмурив брови, повела его в поликлинику.

– Тебя как зовут?

– Лёва.

– И как же это тебя угораздило-то?

– Я из больницы иду после аппендицита. Мне пять дней назад вырезали. А он меня пнул прямо в шов. Он и расползся.

– Да я увидела, что шов. Хорошо, что ты сразу рубашку опустил, – Димка ничего не разглядел. Только кровь на руке и рубашке. Пускай теперь подрожит маленько. Ты как – голова не кружится, дойдешь?

– И голова кружится, и слабость, и дойду.

Мама Марины оказалась дежурным хирургом. У неё была очень выразительная внешность: дама килограммов под сто с выпученными глазами и тремя огромными подбородками. Она курила прямо в кабинете папиросы и говорила чуть ли не басом. Звали её Циля Григорьевна, она быстро и уверенно обработала рану, наложила два новых шва и заклеила пластырем.

– Где тебя? – спросила она Лёвку, уже с папиросой во рту и моя руки.

– Упал неудачно, – соврал Бородич.

– Так я и поверила! И ухом тоже упал?

Тут только Лёвка почувствовал, как горит распухшее величиной с ладонь ухо, по которому ему врезал дружок Димки Мартынова. Да и в голове-то гудело, вернее всего, от этого удара. Наверное, не просто кулаком – что-то было зажато в кулаке-то.

Марина проводила Лёвку до самого дома, до Ошарской площади.

– Завтра позвони мне, – строго сказала она Бородичу. – Не позвонишь – сама приду, стыдно будет. Телефон запомнить сможешь?

– Уж что-что, а цифры запоминать я умею. А скажи мне, Марина, где ты научилась так по-начальственному разговаривать?

– Я – комсоргом в школе была. Вот и испортилась.

Что бывает в восемнадцать лет с мальчиками и девочками, впервые понявшими, что они разные, знают все, кто правильно прошел этот возраст. Гуляние по Откосу и вечера танцев, коньки на «Динамо» и лыжи на Щелковском хуторе, кино и концерты, и бесконечное стояние, стояние до изнеможения в многочисленных чужих подъездах.

Им было очень легко друг с другом, даже радостно, даже не верилось иногда, что так легко и радостно может быть вдвоём.

У Лёвки вообще не было никакого опыта общения с женщинами или девушками. И не потому, что он был каким-то инфантильным, а просто он на примере своих друзей видел, что это занимает слишком много времени и эмоций. В этом просматривался его рациональный расчёт. Нет, однажды он оказался в постели со своей однокурсницей, довольно интересной девушкой Зосей. Это случилось в каком-то глухом пригороде, где они институтской компанией отмечали Новый год и откуда добраться ночью домой не было никакой возможности. Его просто чуть-чуть пьяненького и одетого уложили в постель к этой Зосе. Та сразу же повернулась к нему спиной и свернулась калачиком, давая понять, что будет спать. И Лёвка улёгся калачиком. Но уже через минуту его руки обнимали девушку и, легко проникнув под кофточку, разыскали двух пышных живых и горячих зверьков, которые сразу успокоились. Зося сжала локти, и они крепко уснули, чтобы утром радостно улыбнуться друг другу.

Маринина мама умерла через два года. Умерла легко, у себя в кабинете, от разрыва сердца. Врач умирает в своей больнице – оказывается, это не редкость. Сослуживцы обнаружили её, когда было уже поздно.

– Это всё папка виноват! – как-то отрешенно, с сухими глазами заявила Марина.

– А при чём тут Борис Маркович? – спросил Лёвка. Он уже был знаком с папой Марины, Борисом Марковичем Воробейчиком, директором книжного магазина.

– А у папки есть женщина, вторая жена, молодая продавщица Катя. И мама это знала. А он, пакостник, не мог скрыть это. Я всё понимаю: он – здоровый красивый мужчина, и ему – надо! Но ведь можно же было как-то это обставить, скрыть. Вот ты – культурный человек, и твои родители – культурные люди. И своих родителей я считала культурными людьми. А культурный человек это тот, кто умеет владеть своими чувствами, эмоциями, страстями. Культурный человек должен уметь пользоваться благами современной цивилизации ни в коем случае не в ущерб другим людям. А как, по-твоему: что такое культура?

– Не знаю, не думал! Ну, наверное, культура – это в первую очередь привычка. Ведь есть ещё такие понятия, как культура общения или культура труда. А что это значит? Это значит, что если бабушка или мама научила тебя здороваться со старшими, то ты это будешь делать. Если папа научил меня ножовку в руках держать, то я перепилю дюймовую трубу, а если нет, то я сломаю пять полотен сначала. Ведь это папа должен сыну показать, каким концом гвоздь забивается. А отсюда же и национальные культуры: тебя научили попку бумажкой вытирать, цыганка свою дочку – лопушком, а таджичка – камешком. Поэтому, конечно, культурный человек тот, кому родители и бабушки с дедушками передали какие-то общепринятые правила общежития. Если родители детей не учат, трудно тем будет стать культурными людьми. Так что в первую очередь культура – это преемственность. Ну, а кроме того, культура ещё понятие и национальное. Хотя есть и европейская культура, и православная культура. Но эти понятия тоже несут преемственный характер.

– Нет, я не это имела в виду. Ведь вот есть люди, которые читают книги, а есть такие, кто не читает.

– Ах, ты это. Это – просто образованщина. Культура – это совсем другое. Это если не на генетическом уровне и не на уровне инстинкта, то уж на уровне рефлекса – точно! Ведь в основе каждой культуры лежит ещё и язык. А вообще-то об этом надо подумать.

– Подумать, подумать! Я всё про папку думаю.

– А что папка? Он же тебя любит и ни на кого не променяет. Неужели ты думаешь, что он тебя бросит и уйдёт к этой Кате? Никогда! И в дом к себе, я думаю, он её тоже не приведёт. Катя – это просто физиология. Но твой папа за эту физиологию дорого заплатил.

Это было точно – Катя в Марининой квартире не была никогда. Да и Бородича Марина не больно-то пускала в свою квартиру. Так – Лёвка зайдёт, в прихожей постоит, подождёт, пока Марина соберётся, и на улицу.

То, что должно случиться, случилось через три года. Засиделись они уже далеко за полночь на кухне у Марины. Борис Маркович был в отпуске, уехал в Сочи. И Левка как-то неловко намекнул:

– Марин, а если я у тебя останусь? А родителям позвоню.

– Лёва, мой папа сказал, что если ты будешь оставаться у меня ночевать, то и ты, и твои родители будут считать меня просто-напросто шалашовкой. Или шлюхой. Как хочешь понимай. Наверное, он прав.

Когда она закрывала за Лёвкой дверь, то успела в дверь прошептать, но очень громко:

– Подожди немного, Лёва.

Ждал Лёвка действительно недолго. Дня через два Марина сказала ему:

– Приходи ко мне завтра с утра.

Она его ждала. Что это был за день – описывать не стоит. За целый день были выпиты и бутылка сухого вина, и съедена миска плова, и было всё-всё-всё, что можно было пожелать. Под вечер Лёвка сидел за столом, попивая чай, и наблюдал, как его Мариночка убирает с дивана смятые влажные простыни. Марина обернулась на него с улыбкой.

– Что ты так смотришь, Лёвушка? Это наши первые брачные простыни, и ни кровиночки.

Лёвка действительно сидел, открыв рот, и его глаз уплывал куда-то вверх.

– А почему?

– Так ты уже давно мне всё там расковырял своими шаловливыми пальчиками в подъездах да на скамеечках. Потому так и хорошо нам было.

Свадьбу сыграли осенью. Точнее, две свадьбы. Борис Маркович со своей Катей тоже расписался и переехал жить к ней, оставив молодым свою квартиру. Свидетелем у Бородича был его закадычный друг Андрей Ворошилов, у Марины – двоюродная сестра Аля. Ворошилов и второй друг Бородича, Боря Иванов, подарили на свадьбу две огромных индийских вазы.

– Эти две вазы должны всегда стоять в углах вашей квартиры, чтобы вы помнили про нас, – заявил безапелляционно Ворошилов.

– Ну, это ты слишком, – решил смягчить и дополнить товарища Боря. – По всем древним традициям – китайским, индийским, древнегреческим – вазы ставились у входа в дом, чтобы в одну из них собирались все дурные помыслы входящих, а в другую – все болезни. Так что эти вазы для того, чтобы в вашем доме никто не болел и чтобы в вашем доме зарождались прекрасные идеи.

– Одна прекрасная идея с меня уже родилась, – заявил Ворошилов. – Через три дня мы вчетвером едем на Ветлугу. Она зовет нас. Мы с Ивановым будем вам прислуживать: ловить рыбу, варить уху, поддерживать костёр и исполнять любые ваши прихоти. Естественно – у вас будет большая четырёхместная польская палатка, а у нас с Борей – двухместная пионерская. Мы её поставим в пятидесяти метрах от вас. Ну и вообще, мы постараемся вам не мозолить глаза. Идёт?

– Идёт, – ответила Марина. Она любила друзей Лёвы.

– Посмотрим, – сказал Лёва.

– А ведь они большие хитрецы, Борис, – заговорщически осмотрел всех Ворошилов. – Знаешь, зачем они поженились? У них скоро распределение. Так их послали бы в разные концы: Маринку, с её строительным, – коровники в области строить, а Лёвку – на закрытую военную базу, с его красным-то дипломом. Теперь хрен кто их разлучит.

Осеннюю Ветлугу можно и не любить – она в этом не нуждается. Настолько она хороша, заманчива и загадочна. Спавшая за лето вода обнажила длинные песчаные косы, которые обрамляли и ласково направляли её течение. Эти золотистые пляжи сменяются обрывистыми берегами, с тысячами гнёзд ласточек-береговушек и со столетними дубовыми борами, нависшими над водой. И вся она живёт: в листьях прибрежных кувшинок гуляли окуни, разгоняя мелюзгу, под корягами упавших огромных деревьев ворочаются щуки, поблёскивая на солнце оловянными боками, а на перекатах бьют хвостами свою добычу судаки и жереха.

Бородич и Боря Иванов шли по распределению первыми номерами, и получилось у них попасть в один НИИ, в котором занимались радиоастрономией, правда, в разные отделы. Бородич попал в группу Вениамина Лазаревича Рохлина, который хорошо знал Лёвкиного папу: учились они вместе ещё до войны. Рохлин показал Лёвке его стол и, усевшись на краешек стула, дал ему первые напутствия:

– Лёва, у тебя есть дома хорошая настольная лампа?

– Есть, – ответил Лёвка.

– А любимая чашка, из которой ты чай пьёшь?

– Тоже есть.

– А логарифмическая линейка?

– Есть. Мне папа свою подарил, немецкую, которую с войны привёз.

– Так вот, принеси их сюда, чтобы они были у тебя на работе. Чтобы тебе здесь уютно было. Ведь на работе теперь ты будешь проводить ежедневно девять-десять часов, а дома от силы два-три. И ещё один важный для мужчины принцип, если ты, конечно, хочешь, чтобы тебя уважали как мужчину. Задание, которое тебе поручили, надо стараться выполнить во что бы то ни стало. Человек, который не хочет, – найдёт причину, который хочет – найдёт способ.

– Это я уже где-то слышал.

– Ну и хорошо. Повторить это не вредно.

Напутствие это оказалось жизненным. Уже через месяц Бородича ещё с двумя инженерами отправили в командировку в Киев за новым прибором. Ехать надо было с пересадкой в Москве. Свой поезд Лёвка проспал – будильник не сработал. Вскочил в такси и, подъезжая к вокзалу, увидел, как состав отходит от платформы. Он, не раздумывая, велел таксисту ехать в аэропорт. Лёвка встречал своих сослуживцев на Курском вокзале со словами: «Надо было встретиться здесь, в Москве, с приятелем, вот и уехал ночным». Никто никогда так не узнал от Лёвки этих подробностей его первой командировки.

А уже через полгода Бородича перевели в аналитический отдел, чтобы работать на только что установленной в институте мощнейшей в городе счётно-вычислительной машине БЭСМ-6. Пригодились ему и знание машинных языков «бейсик» и «фортран», и желание быть незаменимым. А ещё он сам неожиданно обнаружил у себя редкое качество – чувство ошибки. Он очень быстро научился находить косяки в программах, составленных в сторонних организациях неизвестными людьми. С просьбой «помочь» к нему приходили теперь почти ежедневно.

Летом руководство решило сделать Бородичу с его молодой супругой Мариной подарок: отправить его в командировку-экспедицию в Крым на Кара-Даг, где находилась радиоастрономическая база института. Благо, Марину оставили на кафедре в институте, где она училась, и отпуск у неё приходился на лето.

База находилась в Крымском Приморье, довольно высоко в горах, и обслуживали её постоянно от десяти до пятнадцати человек. Это были инженеры, лаборанты, техники. Но регулярно приезжали и крупные учёные, чтобы заняться первичной обработкой данных, а в основном – покупаться.

Мало того – повезло молодым Бородичам ещё и в том, что на этот же период в командировке на их радиоастрономическом полигоне, на Кара-Даге оказался и Боря Иванов. А это уже – компания!

Несколько вагончиков и армейских палаток стояли на большой скальной площадке, расположенной прямо над курортным посёлком. Электричество вырабатывали собственные генераторы, воду привозили на микроавтобусе-рафике, на пляж спускались по тропинке, струящейся по склону между каменными завалами этого, остывшего много тысяч лет назад, вулкана.

Место для будущей базы выбирал профессор Статкевич вместе с институтским водителем, старым татарином, Ренатом Ахматовым. Ренат и показал профессору эту площадку в горах, которая когда-то была цветущим оазисом. Раньше, до войны, окружённая кустами кизила и кипарисами, она выполняла определённую сакральную функцию для местных татар, населявших Крым. В центре площадки даже можно было угадать остатки небольшого бассейна, который наполнялся из подземного родника. Когда началась депортация татар из Крыма, многие родники были засыпаны или завалены камнями, и только старики ещё помнят, где они били.

Каждую ночь с двенадцати до шести Бородич сидел в маленьком тесном фанерном курятнике на вершине горы и карандашом отмечал время на широкой ленте, ползущей из самописца. Остальное время он был свободен, и они с Мариной взахлёб наслаждались подарком судьбы: крымское лето и Чёрное море – это было для них впервые.

Феодосия с галереей Айвазовского, и Ялта с Никитским ботаническим садом, и Судак с Генуэзской крепостью – как это было легко: поднял на дороге руку: «мы – студенты» – и тебя везут. Но все же основное время они проводили на море или на биостанции, которая находилась на другом склоне Кара-Дага, где тоже работали учёные из родного университета. Там Лёвка плавал с аквалангом, собирали мидий, жарили рапанов на костре, предварительно выковыряв из рапановой ноги пузырёк с соляной кислотой – по неопытности, не зная этой особенности, можно было сжечь себе весь рот.

Люди на родной базе тоже оказались колоритные и неординарные. Вовка Синяков, сторож из местных, целыми днями мог ходить по пляжу с доской в руках, штакетиной от забора с торчащим гвоздём, и похлопывать ею по задам заснувших интересных дам со словами: «Сгоришь, дура, проснись!» Витька Ворохов каждый вечер отправлялся на охоту на местную танцплощадку – для него это был спорт. Вовка Кутузов, которого Бородич помнил ещё по институту, тот учился на пару лет постарше, увлекался сухим вином. Вино продавали прямо на берегу из бочки – двадцать шесть копеек кружка. Вовка пил его столько, что Соня, которая продавала вино, доверяла ему самому и без очереди наливать себе кружку. Однако всё это кончалось тем, что Кутузов ложился на бетонный парапет и просил втирать вино ему в кожу. Но самой колоритной фигурой был огромный механик Миша Черный – он чуть ли не через день заключал дикие пари на бутылку водки и в присутствии восторженной публики проглатывал большого рыжего жука, или живую ящерицу, или выловленную из моря медузу величиной с тарелку.

Через неделю после приезда Лёвки с Мариной на базу появился здесь новый гость, молодой учёный-астрофизик из Москвы, Коля Барташов. Профессор Статкевич называл его академиком, хотя тот был в свои сорок лет всего лишь членкором. Статкевич любил приглашать к себе в гости на эту крымскую базу самых видных учёных страны. Дружеские семинары, которые ежевечерне проводились здесь, на открытой кухне под тентом или у костра, с палочкой шашлыка в руках, двигали науку вперёд куда результативнее, чем сидение в кабинетах.

Коля Барташов оказался маленьким, худеньким, очень молодым, очень живым, внешне он на солидного ученого никак не тянул. А вот странные завиральные идеи из него так и фонтанировали. Лёвка, а вместе с ним и Марина, буквально влюбились в него с первого дня и не отставали от него ни на шаг.

Коля называл эти вечерние посиделки – «клокоти». Мысль клокочет и бурлит, а идея варится – объяснял он свой термин. Темы для этих клокотей он задавал заранее, чтобы все могли подготовиться, и они всегда были довольно неожиданными. Нужна ли цензура в творчестве, как научном, так и художественном? При социализме или капитализме удобнее работать физику-теоретику? Является ли нравственность самым полезным для общества качеством? Возможна ли связь с внеземной цивилизацией?

В обсуждении последней темы принял участие ещё один астрофизик из Ленинграда Рашид Слюняев. Лет на десять помоложе Коли Барташова, он был также доктором наук, но выглядел более солидно. Он приехал на недельку покупаться и отдохнуть вместе со своей красавицей женой Лейлой. Лейла была так хороша, что на неё даже не заглядывались – ей прислуживали, в ней было что-то царственное, одновременно наивное и величественное. Рашид же, наполненный вселенской иронией, был медлителен и крупен. Он любил, чтобы было уютно, и постоянно что-то грыз: семечки, ржаные сухари, солёную рыбу.

Беседа о возможности связи с внеземной цивилизацией переросла из философской во вполне научную. Бородич набрался в тот вечер наглости и попросил слова первым. Хотя вводную, всегда парадоксальную, давал Барташов.

– Во-первых, предложенная тема требует уточнения терминов, – начал Лёвка. – Если цивилизацией называть некое сообщество, активно использующее окружающую среду для своего развития, то группа кристаллов, растущая на Урале, это тоже цивилизация. Значит – мы ищем сообщество на углеводородном цикле, а не на кремниевом или каком-то другом. Потом – мы техническая цивилизация, и основной характеристикой развития нашего сообщества является потребление энергии. Ведь есть гуманитарный, что ли, путь развития – йога. Телепортация, телепатия, телекинез им по силам. Известны десятки личностей, постигших раджа-йогу, высшую ступень, позволяющую мгновенно преодолевать пространство и время. Ромен Роллан встречался с такими: Рамакришна, Вивекананда, Махатма Ганди – и написал про них. Но это не наш путь. Для развития современного человеческого сообщества требуется ежедневное, ежемоментное увеличение потребления энергии. Если роста не будет, мы превращаемся в мёртвый табурет. Просто небольшие расчеты, которые я произвёл в уме днём, учитывающие рост населения Земли за последние две тысячи лет и рост потребностей каждого человека в энергозатратах, приводят к кривой зависимости – «е-икс» в степени три вторых. Слава богу, технический прогресс идёт всегда немного впереди человеческих потребностей. Мы не успели сжечь в кострах и печках весь лес. Мы уже начали отказываться от каменного угля, через пятьдесят лет мы осуществим термоядерный синтез, и нефть нам тоже будет не нужна как топливо. Чтобы сохранить в неприкосновенности природу Земли, мы через триста лет сожжём Луну, потом – Солнечную систему. Через пять тысяч лет наша цивилизация превратится в «чёрную дыру», засасывающую в себя вселенную.

Это не всё! Наша Земля, если её наблюдать из космоса, светится в узком дециметровом диапазоне, в котором работают все телепередатчики, в тысячи раз ярче, чем Солнце. Такой же странный всплеск в этом диапазоне наблюдается и у непонятного источника в созвездии Кассиопея-А. Можно предположить, что это ближайшие в космосе наши «братья по разуму». Но до этого источника – пять тысяч световых лет. Посылать сигналы туда сегодня бессмысленно – пока они туда дойдут, мы будем пожирать Вселенную со скоростью света. Вот, пожалуй, пока и всё.

Бородич замолчал. Слюняев задумчиво раздирал какую-то сушёную морскую рыбку, а Барташов откликнулся быстро:

– Всё очень поверхностно, спорно и недоказуемо. Во-первых, количество населения Земли будет со временем стабилизировано. Во-вторых, возможен некий симбиоз технической и твоей так называемой гуманитарной цивилизации. И, в третьих, в твоей параболе потребления энергии возможны дискретные изменения, связанные с природными катаклизмами, которые, по всей вероятности, и являются стабилизаторами развития.

– А вообще-то, – добавил Слюняев, – тебе надо всё это рассказать Колиному учителю академику Зельдовичу. Он любитель таких фантазий. Как ты думаешь, Коля?

– Да. Да – надо их познакомить.

Боря Иванов практически не участвовал в этих диспутах. У него открылся очередной период творческо-поэтической активности, и он постоянно уединялся с блокнотом или общей тетрадкой и что-то в ней загадочно фиксировал, постоянно обещая всем, что потом всё и всем прочитает.