Текст книги "#Малоизвестная актриса и #Простостихи"

Путешествие

Начну с извинений. Я могу, мне кажется, представить, как я задолбала всех рассказами о Венеции. Сколько раз я писала про это дело? Много. Прямо неприлично так делать, мне кажется. «Друзья, это лучшее место планеты, хотя я не во всех остальных еще была!» «Ах, бакланы, оркестры, сеньоры, в тяжелых серьгах и прошутто крудо!» «Ах, цвета, ах, запахи, ах, вкусы!» Если бы я, не дай бог, читала саму себя, то однозначно назвала бы такую писаку однообразной, истерично-восторженной и, пожалуй, даже зацикленной. Ни ума, ни фантазии, как говорится. Хорошо, что я сама себя не читаю. А всем, по какой-то странной причине читающим, я приношу свои извинения: сейчас вы узнаете, «как я провел этим летом». Ответ на вопрос: «Где я провел этим летом?», наверное, очевиден…

Я сидела на кухне со своей неизменной бандой над картой Италии. Русые и рыжие головы сталкивались, три девицы под окном размахивали руками в поддержку своих аргументов, и планирование в стиле «Чапай и картофель» было в самом разгаре. «Давайте, – говорю я вкрадчиво, – не будем себе голову морочить, усложнять и удорожать проект? Давайте тихонько на 23 дня засядем в Венеции, а?» Мои партнеры по крайму – бабы проницательные, резкие и очень давно меня знают. Так что попытка, конечно, была обречена на провал: «Кого ты пытаешься нае…ть? Тебе бы только сидеть в своих болотах искусства, древних, как г… мамонта, и глядеть на каналы, пуская слюну из просекко. Если ты уж, который год, не согласна на другую страну, то уж хоть другие города мы у тебя точно отвоюем!» – «А смысл, – спрашиваю, заискивающе глядя верным подругам в глаза, – смысл в других городах какой, если этот – самый лучший? Давайте просто тихонько, на 23 дня…» – «Если ты не завалишь свою шарманку, то будешь связана, как тяжело зависимая от запрещенных в нашей стране препаратов. И поедем вообще не в Италию, поняла?» Ну, когда двое на одного, конечно, шансы ничтожны. Но попробовать стоило. Я на все согласная, лишь бы туда. Потом-то мы же приедем в Мой Город. А я без него задыхаюсь и сохну. Поэтому, подруженьки бесчеловечные и высшие силы справедливые, готова на все, согласна и не возникаю. Подруженьки сурово кивнули и занялись бронированием билетов, а вот высшие силы, ухмыльнувшись, начали игру под названием «А так ли уж сильно тебе туда надо?».

Что нужно знать человеку, чтобы сделать свое путешествие не скучным? Человеку, прекрасно чувствующему себя в хаосе и беспорядке, теряющему волю при словах «организованность», «логика» и «планирование»? Ну, например, то, что при подаче документов на визу стоит все тщательно продумать, подготовить, разложить по папочкам. Маленькие папочки сложить в большую. Лучше желтую, чтобы точно не потерять. И что еще стоит сделать? Да, правильно, в последний момент, сдавши все триста сорок восемь страшно нужных бумажек на шестерых туристов, услышать от вежливой сотрудницы визового центра Италии: «Извините, может быть, у меня просто конец рабочего дня и я чего-то не понимаю, но что у вас с билетами?» Все хорошо у нас с билетами. «Да, но билет туда на 29-е, а обратный на 20-е». Ну все нормально, да, мы запланировали долгое путешествие по стране, которую я очень люблю, в чем проблема? «Да проблема в том, что, по билетам, туда вы летите 29 августа, а обратно 20 августа. Я думаю, что проблема не во мне, а в вас…» Занавес. Понятное дело, дальше сдача и перепокупка билетов, куча мата, смеха и радость от того, что будет повод еще раз посетить визовый центр. В жару. Вшестером. С желтой папкой. Это же до какой степени надо хотеть туда поехать? Да вот до такой самой. До «ВЖаруВшестеромЖелтоПапочной» степени.

Высшие силы на то и высшие, чтобы решать, какие испытания кому посылать. А ведь часть путешествия запланирована на машинах, не так ли? Да, именно так, уважаемые высшие силы. А давай тогда осознаем, что машину в Европе дадут только счастливому обладателю международного водительского удостоверения? У тебя такое есть? Нет. Ну, не знаем, не знаем тогда… Так ли уж сильно тебе туда надо, чтобы преодолеть социофобию, регистрационасайтегосуслугифобию, оплатуналоговспенифобию и природное везение дохлой собаки? Да, я все смогу, я все сумею. Так вот сильно мне туда надо.

Ну, наконец все подготовительные трудности позади, думаете вы? И вот до вожделенных звуков, запахов и видов всего три часа лета, пройдены все паспортные и таможенные контроли, и в чемодане, как в прошлый раз, даже не обнаружился ржавый круг от циркулярной пилы, неизвестно как туда попавший… Все в норме. Да как бы не так! Это у тех, у кого нет тяжелейшей формы аэрофобии, все в норме. И не нужно, пожалуйста, утешающей статистики, разговоров о том, что самолет – самый безопасный транспорт на свете, что нам рассказывают только про те, что упали, а в небо каждую секунду взлетают тысячи… Не тратьте время и слова. К херам отправляются также гениальные предложения выпить перед взлетом алкоголь, снотворное, смешать одно с другим и не взбалтывать… Как (плохое слово), по-вашему, я могу выпить снотворное и отключиться, если я веду этот самолет?! Если я усну хоть на секунду, как все пассажиры доберутся до места назначения, вы в своем уме? Я чувствую все воздушные ямы, контролирую облет облаков и очень много молюсь. И вы хотите усыпить такой ценный кадр? Вы с ума сошли.

Ну а дальше были Рим и Флоренция, и озеро Комо, и много горных дорог и крошечных безымянных городков, в которых стоило бы прожить жизнь, если бы была еще одна, запасная. Но ведь рассказывать про это все бесполезно. Ну, ведь бесполезно. Как это будет звучать? Вы знаете, когда смотришь с чердака дома, вбитого в скалу, на озеро Комо, то понимаешь, что нет смерти, нет ничего конечного и все, что ты видишь, – прямое тому доказательство? Что царапать ноги об острые камни, входя в пресную воду, окруженную горами и облаками, – счастье? Что в сумерках ехать по серпантину, щурясь от света фар встречных автомобилей, пытающихся спихнуть тебя в пропасть, – кошмар даже для такого аса руля, как я, а доехать до цели живым и невредимым – опять счастье? Что липкие лужицы от арбуза на скатерти, гигантский паук на террасе, смех и возня детей в полночь вместо положенного сна, разговоры с самыми близкими, на которые дома как-то все не находится времени, литры вина и моя любимая баккала (треска, сваренная в молоке), которую, кроме меня, никто не может жрать, и бесконечно длинные дни, и полное отупение, и трепыхающаяся на ветру стайка полных песка купальников, и нереальные молнии с громом в горах, и куча бесполезных сувениров, угрожающих чемодану перевесом на таможне, и нерасчесываемые от ветра и соленой воды волосы – это то, ради чего стоит жить? Ну, это же и так каждому понятно. А мне на журфаке внушили, что чем писать банальности, так лучше вообще не писать. Ну и как тут быть? Остановите меня.

Еще был вид на купол Дуомо во Флоренции с террасы. Он был такой огромный и так близко, что казалось, его можно потрогать рукой. И метла из «Гарри Поттера» в магазинчике за углом в натуральный размер, и эти круассаны, невероятные настолько, что пошла она к чертям, эта диета, дома разберемся. И еще мне зачем-то срочно понадобилась статуэтка Венеры Милосской. Не нашли нужного размера, цвета и цены. Но это же очень смешно, когда твои адекватные друзья кричат через всю площадь: «Ну что, нашла ты свою Безрукую?» – и уплетают на скорость капающее на платья и сандалии лучшее в мире итальянское мороженое.

И вот наконец-то мы доехали до главного. До главной. До лучшей в мире. Извинения за сопли восторга я уже принесла, но, наверное, стоит еще раз. Давайте впрок? Тысяча извинений. Тут, слава богу, все на своих местах. Все там, где я оставила это в прошлом году, ничего не изменилось, и это так важно и прекрасно. Я опять тут не гость, и у меня есть карточка на корабли вапоретто на пять лет, и не раздражают ни жара, ни локти любимых мною китайских туристов, ни тот божественный запах каналов, который несчастные, попавшие сюда только на один день, называют вонью. Это не вонь, и ничего тут не гниет! Присмотритесь, тут плавают рыба и медузы, а это просто запах соленой воды. И все сразу стало так правильно, что даже не хотелось делать фотографий. И время остановилось, и я не знала, какой сегодня день недели, какие дома остались дела, и снова сработала схема «муха в янтаре». Когда ты тут не гость, когда ты тут все знаешь и понимаешь, то этот город фиксирует тебя в точке пространства, обездвиживает, обезмысливает и не дает шевелиться. То есть, конечно, ты куда-то идешь, что-то видишь, живешь, но как звено в пищевой цепочке, носитель ну хоть какого-то интеллекта и полезный член общества – ты полный ноль. И ничто не сможет сдвинуть тебя, муху. Ну разве что обратный билет.

Одна полезная, как мне кажется, мысль все же прорвалась сквозь толщу окутывающего города в мой вялый мозг. Я подумала, что готова написать путеводитель по Венеции. Вот прямо простой и понятный, с картинками и тайными тропами, с подробным объяснением важных тонкостей, готовыми решениями технических проблем путешественника и точными указаниями обязательных к посещению мест. Чтобы никому не показалось, что Венеция – это площадь Сан-Марко в пекло, часа в два дня, полная орущих туристов, стеклянного барахла за бешеные деньги и орнитозных голубей. Мне очень хочется рассказать тем, кому интересно, как оно есть на самом деле. Ну, чтобы я не одна была под этим наркотиком. Не знаю, накроется ли эта идея медным тазом, как это происходит в 90 процентах случаев с моими идеями, но пока мысль жива. Осталось только найти того, кто захочет это издать, и склонить к сотрудничеству Андрея Бильжо.

Следующий абзац я писала и стирала трижды. Я наивно пыталась рассказать, чем поделился с нами Город в этот раз. Попыталась описать глуховатую синьору Марию с ее домашними десертами, написать историю про забытый пляжный коврик, рассказать про новую убийственную систему вывоза мусора из города, ночную крысу, которую мы напугали больше, чем она нас, тихие разговоры возле Арсенале и сурового офицера полиции, который вышел внимательно посмотреть на нас с пистолетом, а то вдруг мы вандалы, угрожающие каменным львам, вывезенным из Египта когда-то там до нашей эры. И про низкорослого владельца кафе, ужасно похожего на Карлсона, которого мы прозвали «усталый крестный отец». Когда он, не глядя на тебя, громко обрушивает на стол тарелку с ризотто, ты остро чувствуешь, как Дон Корлеоне, даже молча, транслирует мысль: «Быстрее жрите и уходите. А лучше – сдохните». И все это никак не упихивалось ни в абзац, ни в складную историю, поэтому пришлось все стирать и просто вот так, через запятую…

Впрочем, про одну встречу я расскажу. Изнывая на пляже от солнца, под которым я сгораю за три секунды, и скуки, которая еще хуже солнца на пляже днем, я гоняла чертей в телефоне. Это все, впрочем, не мешало мне осознавать, что завтра уже надо лететь домой, а я тут по-прежнему не «набылась», не всюду сходила, не купила керамическую плитку со львом и никак не смогу запихать ни в один чемодан все, что мне просто необходимо забрать отсюда домой. Не влезут туда каналы ночью, непередаваемый рыжевато-плесневелый цвет кирпичных домов, синьора Мария тоже не поместится, запас Беллини на год опять же нет… И думалось мне, как быстро промелькнуло тут время…

«Вы не подскажете, сколько сейчас времени?» Совершенно итальянская физиономия, невыразимо правильный британский английский, какого от итальянца не услышишь, зуб через один, но поло фирмы «Lacoste». Обязательные темные очки и очень дорогая обувь. От несоответствия фактов я даже не сообразила ответить, а просто показала экран телефона, на котором было написано «14:37». «Спасибо. Вообще, я, знаете ли, презираю время и даже не пользуюсь телефоном. Иногда, когда мне очень нужно знать, который час, я спрашиваю у людей. Вы не возражаете?» Я не возражала. «Почему вы презираете время?» – «Да очень просто. Время делает людей рабами, you know. Все по часам: и спать, и любить, и молиться… А если не думать о времени, то становишься совершенно свободным, я знаю, о чем говорю…» Беседа вышла длинной. Его зовут Андреа, он коренной венецианец, а безупречный английский – результат побега из любимого города в Лондон в 1984 году. Мы обсудили финансы, политику, отсутствие реальных границ между нациями, расами и различными социальными слоями. Выяснили, что лучше всего тут, у них, было жить до 1797 года, пока не пришел поганый Наполеон и не испортил всю малину. Поговорили о самой венецианской еде, обсудили мистический остров Повелью, на котором он, кстати, в отличие от меня не был, поржали над сложными моментами мировой истории и утвердили правильный маршрут при посещении Лондона. Напоследок он снял свои темные очки, за которыми, оказывается, прятались совершенно мальчишеские ярко-голубые глаза, улыбнулся во все отсутствующие зубы и сказал: «Ты, главное, помни, что времени не существует. Увидимся… Увидимся позже. Знаешь, как это будет по-итальянски?» Знаю. Ci vediamo dopo. Я поняла, спасибо. Со мной говорил Город. Беззубый, голубоглазый, лучший Город из тех, что я знаю. Запомнила: времени нет. Ci vediamo dopo.

Пенсия

Один мой друг, старый клоун… Один мой старый друг клоун… Один мой друг, клоун, еще совсем не старый… Нет, не так.

У меня есть друг клоун. Клоунов в России на самом деле очень мало. Они все друг друга знают, круг клоунады гораздо уже круга даже театрального или киношного, скажем. Итак, все представители этой редкой профессии знакомы, следят за перемещениями друг друга по странам и программам, знают наизусть номера друг друга, и им всегда есть о чем поговорить. Но поговорить им удается очень редко. Один работает программу в Цирке на Цветном, другой – в шапито под Краснодаром, третий катается по миру со «Снежным шоу» Славы Полунина, а четвертый, скажем, делает свой собственный проект в жанре уличного театра. Ну и как им встретиться? Недавно повод случился. Ежегодный международный фестиваль клоунады в парке Сокольники. Если коротко, то это когда по одну сторону рампы собирается толпа зрителей, а по другую – толпа клоунов. Ну и вторые развлекают первых. А судьи все это дело наблюдают и решают, кто лучший, кому, как говорится, грамота и почет. И хороший это фестиваль. Добрый, уникальный, единственный в Москве. И он, бедняга, загибается без спонсоров и поддержки, и это ужасно печально, но мы все верим в какое-то абстрактное лучшее…

Ну так я не про то. Больше всего в этом фестивале, да и, наверное, во всем искусстве вообще, я обожаю закулисье. Как по мне, так туда надо продавать билеты за большие деньги. Там же все самое интересное. Грим, разговоры, запах пыльных костюмов, объятия и «о-о-о, кого я вижу!», и снова разговоры, и руки, и глаза, и «сейчас, схожу на сцену и дообсудим», и весь этот прекрасный комок творчества, безумия, счастья, разной степени успеха – все это за кулисами. Больше такого нигде не дают. И вот за кулисами я столкнулась со своим другом клоуном. «Ты сегодня работаешь?» – спрашиваю. Он улыбается через круглые стекла своих волшебных ретроочков совершенно по-детски и отвечает: «Не работаю. Я ж вообще теперь на пенсии». – «Не поняла, – говорю, – какая пенсия, о чем речь?» – «Да вот, – и он гордо показывает мне корочку, – это пенсионное. Я теперь официально на пенсии. Мне очень нравится». – «Что тебе нравится, – никак не могу я взять в толк, – что там, на этой пенсии, хорошего?» – «А не скажи. Я теперь могу бесплатно ездить на трамвае. Стараюсь раза три-четыре в день проехать, не меньше. Это ж за счет государства. Им ничего, а мне, блин, приятно!» – «Нет, – категорически отказываюсь я ловить шутку, – во‐первых, ты не старый еще. А во‐вторых, у клоунов пенсии не бывает!» Он снова улыбается своими лучистыми синими детскими глазами, пожимает плечами и идет обнимать кого-то еще из старых знакомых клоунов. И в руке у него пакет, на котором нарисован зеленый Эйнштейн. И зеленый Эйнштейн с пакета показывает мне язык. Какая, к черту, пенсия, ну скажи ты мне, дорогой друг?!

Он ушел, а меня крепко забрало. Я стала думать про пенсию в нашем ремесле. Актеры, поэты, музыканты, артисты цирка и артисты балета, клоуны – вот эти вот все мы, асоциальные элементы, не вписывающиеся в систему, тратящие жизнь на сцену с разным успехом, делающие свое дело вопреки здравому смыслу… Мы же тоже должны будем когда-то уйти на пенсию? Холодный пот, ребята, честно. Я понимаю, что цирковой не может вечно эксплуатировать свои коленные суставы, что красивая актриса когда-нибудь все же станет старухой, что есть, наверное, какой-то лимит осознанного выхода и невыхода на сцену… Но подождите же! Подождите же, господа присяжные! Господин судья, и вы подождите! Вы просто не понимаете… Когда и если отнять у нас возможность и необходимость выхода на сцену – мы умрем. Физически, правда. И не так страшно думать, что за спиной будут смеяться молодые, будут обсуждать твои морщины зрители, и твое тело, твой единственный аппарат, не будет послушным тебе. Не так страшно думать, что идеи не будут бить ключом, твои друзья артисты будут стариться у тебя на глазах, и, отражаясь в них, ты будешь видеть, что с тобой самим происходит то же самое… Гораздо страшнее думать, что тебе в какой-то момент будет ТУДА не надо. Туда, где в свете софитов летают пылинки, если глядеть из-за кулис, туда, где все страшно заняты в темноте, где аплодисменты и свист осуждения, где силы приходят даже к болящему, где останавливается и растягивается по своему собственному желанию время, где точка истины, мать ее, туда, ради чего всё… Так, знаете ли, господа, страшно представить, что тебе туда не надо, потому что у тебя пенсия и вот этот небольшой картонный прямоугольничек, по которому ты можешь бесплатно ездить на трамвае четыре раза в день. Не приговаривайте нас, пожалуйста, к этому. Умоляю. Это же смерть, господа!

Пенсия и смерть – такая вот слитная ассоциация прочно уселась в голове. Добро бы еще только в моей, так ведь нет. Сама формулировка «возраст дожития» вам как? Мне – как преступление против человечества, как чудовищная несправедливость, как то, что даже нельзя обсуждать, если ты считаешь себя человеком. Я не хочу про повышение пенсионного возраста, про ту сумму, в которую оценивает тебя государство, когда ты перестаешь быть ему полезен, про заштопанные на локтях кофты, на которых спереди приколоты ордена «За защиту Сталинграда». Про это все мне совсем нельзя ни говорить, ни думать, потому что тушь у меня не водостойкая, а нервная система, говорят, совсем на пределе. Я про восприятие вопроса, значение слова, что ли… Я не хочу «доживать», ведь когда-нибудь и у меня настанет Пенсия. Я хочу жить, жить до последнего вздоха по-настоящему, видеть и удивляться, постигать и узнавать, находить моменты острого и нежного счастья в любом, сука, возрасте! Не смейте отмерять мое время, не смейте трогать бегунки на эквалайзере моей жизни! Не надо делать тише только потому, что я, как вам кажется, уже «свое пожила». Собрать бы в кучу всех создателей этих чудесных формулировок, посмотреть им в глаза и единовременно отправить на пенсию, независимо от возраста, вероисповедания и социального положения. Бог решит, когда ВСЕ, а уж никак не вы, ребята. Вы, слава Богу, не Бог, и он вам судья.

В моем воспаленном клоунском мире было бы совсем по-другому, клянусь. Ведь человеку, вплотную придвинувшемуся к пенсии, и так очень трудно. Ему страшно, мне кажется. Другие данности, другая жизнь, другие возможности или их отсутствие. Так помогите ему. Не убивайте его, старательно, всеми доступными способами объясняя ему, что он вне игры. Жизнь с возрастом только лишает и отбирает, так дайте же что-нибудь на контрасте. В моем клоунском мире развеселым бабкам от души бы завидовали молодые красотки. С утра бы мои пенсионерки, хлебнув чашку хорошего кофе с булочкой, чесали бы по магазинам. Выкатывались бы из бутика, обвешанные пакетами с брендовыми надписями, обедали бы в хорошем ресторане, перлись бы – по желанию, конечно, – навестить внуков с подарками и пучком интересных историй, ближе к вечеру собирались бы, хохоча и дурачась, на специальную пенсионную вечеринку, куда фейс-контроль не допускал бы никого моложе шестидесяти лет, кокетничали бы с дедами, хорошо одетыми и довольными жизнью дедами с юмором, завершали бы вечер бутылочкой хорошего вина в собственном уютном домике… И никакого запаха отчаяния, перелицованных юбок и остановившегося времени в глазах. Вот так бы оно было. Я буду очень стараться делать не хуже, когда настанет момент. Нету у клоунов пенсии, господа. А если уж очень хотите разрешить мне бесплатно покататься на трамвае – ладно, так уж и быть, я приму этот бесценный дар.