Текст книги "Брачный аферист"

Во-вторых, согласно протоколу осмотра, окно и дверь каюты были заперты изнутри. Каким же образом преступнику удалось просочиться наружу?

Расспросив команду, Дайнеко собирался получить хотя бы предположительные отгадки. И, кроме того, показать команде ключ из обширной связки, что изъяли при аресте у Ладжуна. На ключе имелась надпись: «Сделано в Венгрии». А именно в Венгрии по советскому заказу построили «Терек».

(Несколько раньше, «запеленговав» интерес Ладжуна к большим денежным сейфам, Дайнеко решил с помощью экспертов установить, нет ли среди «коллекции» ключей от сейфов. Таковых не оказалось. Ключи были мебельные и дверные, и для чего их Юрий Юрьевич использовал, понятно. А изготовленный в Венгрии походил, по мнению специалистов, на ключ от корабельной каюты. И так как «Чернышевский» тоже был родом из Венгрии, то с ним Дайнеко тогда и связал этот ключ.)

Работа на «Тереке» началась с одноместной каюты № 15 – бывшей каюты Титовой.

– Скажите, как взломали дверь в тот день?

– Каюта № 15 вскрывалась после того, как… – деревянно начал помощник капитана, покосился на оператора и умолк.

– Не обращайте внимания, пока пробуем аппаратуру, – слукавил оператор. – Рассказывайте.

– Ну, мы с капитаном спустились вниз. Попытались ключом – не поддается: замок не заперт, не замок держит, чувствуем – закрыто на задвижку. Тогда я ударил плечом, и она отлетела.

– Понятно. Задвижка восстановлена в прежнем виде?

– Да… боцман привинтил потом обратно.

Дайнеко позвякал задвижкой в раздумье: нет, при всем желании снаружи ее не запрешь.

– А в каком положении находилось окно?

– Поднято и на защелке.

(Защелка, естественно, тоже приспособлена для запирания изнутри.)

– Как у Агаты Кристи, – шепнул кто-то.

– Сейчас проверим, – отозвался Дайнеко, опуская окно. – Снимайте. Проводится следственный эксперимент.

Он застелил столик у окна газетой.

– Пожалуйста, наступайте только на газету и руками на за что не хватайтесь. Вылезайте.

Помощник капитана легко перемахнул на палубу.

– Отлично. Оттуда протяните руку, заберите газету. Так… Задерните шторки… Отлично. Теперь снаружи толкните раму вверх… Не получается? А посильнее?

Помощник двинул посильнее, рама пошла вверх, запорное устройство щелкнуло и встало на место.

– Вот вам и тайна запертой двери, – весело сказал Дайнеко. – И никакой Агаты.

Он пригласил для разговора боцмана.

– Если я вам представлю несколько ключей, вы узнаете среди них ключ с «Терека»?

– Как я свой не отличу? Конечно, отличу.

– Ну, пожалуйста, вот они разложены.

Боцман обежал взглядом рядки ключей и ткнул пальцем в тот самый.

– Наш.

– Без ошибки?

– Даже не сомневайтесь. Можно, между прочим, конкретно сказать, от какой двери. По дубликату.

Принесли дубликаты. Ключ из связки Ладжуна был безусловно того же образца, но в точности ни с одним дубликатом не совпадал.

– Вон что! Выходит, от двадцатой он, – рассудил боцман. – Тот один остался.

Ключ и в самом деле подошел к двери двадцатой каюты. А в книге регистрации выдачи ключей имелась пометка, что в интересующем нас рейсе пассажир ключа не сдал и в ход пустили запасной.

– Значит, поймали его все-таки? – спросил боцман. – Бандита, который из двадцатой?

– А какие у вас основания подозревать именно его?

– Ну, первое, что он драпанул спешно.

– Тому есть свидетели?

– Даже я сам конкретно.

– Расскажите, пожалуйста.

– Во время прихода в Ярославль – это утром рано – мы только пристали, и он хотел спрыгнуть. Я его воротил. Когда пришвартовались, он выбежал первым… Молодой человек, одет в коричневое пальто джерси, сам темный, лет 35.

– И больше вы его не видели?

– Больше не видал. К отплытию он не воротился. Впоследствии проверили, что билет у него был до конца рейса.

– А раньше он не привлекал вашего внимания? Подозрений не вызывал?

– Раньше – нет… прошу извинения, правда, перед Тутаевым он привлек внимание.

– Чем же?

– Значит, так. До захода в Ярославль мы спускались с капитаном в рубку. Смотрим, у бортика человек, на палубе. Капитан спрашивает: что ты здесь делаешь, почему не отдыхаешь? Он отвечает: душно, и мне нехорошо, сейчас пройдет.

– У бортика на какой палубе?

– На нижней.

– То есть там, куда выходит окно Титовой?

– Точно так. Но мы ничего не знали, что убийство, еще было минут двадцать пятого только.

– И стоял тот же человек?

– Да, пассажир из двадцатой.

– В пальто?

– Нет, в тот момент без пальто.

– А как он выглядел, скажите, как держался?

– Вроде немного пьяный. Потому что… вроде его мутило у бортика.

– Так.

– А еще он в Тутаеве подходил и спрашивал у штурмана, станем ли в Тутаеве. Ему ответ был, что нет.

– Понятно. Все?

– Все… Это уже впоследствии слухи пошли, что он вроде за Титовой ухлестывал, то да се…

– Ясно. Спасибо вам большое.

– Мне за что ж? Вам спасибо!

Группа возвращалась с «Терека» в приподнятом настроении.

– Ну, Михаил Петрович, теперь Ладжун в руках?

– С чего вы взяли?

– Но… ведь все совпало: что рвался на берег, и как его засекли на палубе, и ключ…

– Совпасть-то совпало, но что это доказывает? Что некто, ехавший в двадцатой каюте, решил прервать путешествие. По причине дурного известия, болезни, взбалмошного характера – мало ли.

– То есть как «некто ехавший»?

– Пока «некто», братцы.

– Да в двадцатой же ехал Ладжун!

– Кто говорит?

– Да ясно же!

– «Ясно» – не доказательство.

– Так отчего вы карточку не показали, Михаил Петрович?!

– Имея живого человека, обязан проводить опознание «в натуре».

– Ну-у, подумаешь, велика разница. Посмотрели бы сначала фото, а потом «в натуре».

– Ловко! Они тогда станут опознавать не прошлогоднего пассажира, а человека, которого видели на карточке. Доходит?

– Доходит… И когда вы его предъявите команде?

– Пока что рано. Нельзя.

– Рано?

– Конечно. Ну, опознали его, ну, он. А кто «он»? Убийца? Ничуть! Просто пассажир 20-й каюты в злополучном рейсе. Не больше. Разведет Юрий Юрьевич белыми руками и усмехнется. «Да, плыл, пардон, запамятовал. А разве путешествие в каютах № 20 – это преступление? Действительно, ухаживал за Титовой. А разве запрещено? Действительно, сошел в Ярославле. Ну и что дальше-то?»

– Тогда вообще непонятно, где брать доказательства!

– Доказательства даст Юрий Юрьевич.

Дайнеко избрал утомительную, но верную тактику. Неведение обвиняемого о том, какими материалами располагает следователь, позволяет строить допрос так, что невиновный обнаружит свою невиновность, а виновный невольно будет «поставлять» улики против себя. Дайнеко прекрасно учел и особенности личности Ладжуна, и свойственную ему манеру защиты. Первый вопрос о «Тереке», брошенный вскользь, без нажима и интереса, побудил Ладжуна сделать самое простое – отпереться. («А на «Тереке» ты не плавал?» – «По-моему, нет».) Записали в протокол, что не плавал – зафиксировали первый ошибочный шаг. И подобно тому как в шахматной партии единственная неправильно двинутая в начале игры пешка может определить все развитие борьбы и финал, так и это «по-моему, нет» потянуло за собой в дальнейших допросах цепочку врак, в которых Юрий Юрьевич постепенно увязал…

– Листал я тут дело, Юра. Надо готовить обвинительное заключение, но деталей еще много, которые нужно уточнить. Чтобы не оставалось превратных толкований.

– Ну, если нужно… Но я устал, честно говоря.

– Вот, например, ключи у тебя отобрали при задержании. Сколько их было счетом?

– Я счета не вел, может быть, сорок, может, шестьдесят.

– Неизбежно возникает вопрос: к чему так много?

– Вы, конечно, можете думать… это, ясно, ваше право… Но мне они были не нужны. Мне без ключей отдавали в руки, я по шкафам не лазил. Ни по квартирам.

– Тем не менее связка налицо. Зачем?

– Короче говоря, я люблю ключи, я собирал.

– Собрание для оседлого человека. Мне сегодня портфель руку оттянул; я их принес. Вот. Узнаешь?

– Да, это мои.

– Как ты умудрился набрать столько?

– Ну, когда я где нахожусь, то беру. Даже просто на память, клянусь честью!

– Оттуда, где живешь?

– Да.

– Если так, Юрий Юрьевич, значит, и на «Тереке» ты жил. Вот этот ключ – от 20-й каюты первого класса.

– Да?.. – Мгновенный цепкий взгляд. – Я всегда езжу первым классом…

– Мы с тобой уславливались, и не раз: ни слова лжи. И зачем-то ты снова пытаешься темнить.

– Я не помню, чтобы на «Тереке»… А впрочем, говоря, однажды плавал, я теперь вспоминаю, Михаил Петрович. У меня еще девушка была, азербайджанка. Хорошая девушка. С Баку. Конечно, у каждого свой вкус, но что красивая, то красивая. Сулико.

Что Юрий Юрьевич «вспомнит», Дайнеко предвидел. Но немедленно изобрести попутчицу и тут же для достоверности наделить ее именем, национальностью, местом жительства – это был ход с дальним прицелом. (При красивой девушке не стал бы ухаживать за Титовой, женщиной немолодой и незаметной.) Спроси сейчас, он глазом не моргнув опишет привычки мифической бакинки, род занятий, манеру одеваться (только адреса и фамилии, разумеется, не назовет). Мастер сочинять!

– Каким маршрутом ходит «Терек»?

– Он ходит Астрахань – Москва и обратно.

– Ты ехал в один конец?

– В оба.

– В оба… Что, понравились пейзажи на маршруте? (Тут может похвалить окрестности Ярославля, чтобы объяснить, почему сошел, если зайдет речь.)

– Пейзажи? А черт его знает. Я занят был, у меня же девушка.

– А познакомился ты с ней?..

– Совершенно случайно, на теплоходе уже.

– И сколько продолжалось ваше знакомство?

– Как мы туда плыли, так и назад вместе. Это месяц почти.

(Увлекся Юрий Юрьевич романом со знойной бакинкой, забылся слегка. Важно теперь не дать ему из отдельных островков лжи соорудить единую и более прочную платформу для защиты.)

– Редкое для тебя постоянство, Юра.

Михаил Петрович усмехнулся, и Ладжун усмехнулся: «поняли» друг друга двое мужчин. «Снимай, Костя, снимай!» – ткнул в спину оператора Виноградов. «Кассета кончилась, кино остановилось, – виновато проворчал оператор. – Сейчас сменю». – А в динамике продолжался диалог:

– Но в Астрахани вы все же расстались?

– Ей надо было в одну сторону, мне – в другую. Жаль, конечно, мы хорошо погуляли.

– А деньги чьи прогуливали? Ее?

– Никогда в жизни! Если мне девушка нравилась, я мог ее так угостить, что она никогда не забудет. Мог ей купить часы! И никто не скажет, что она меня угощала. Мы с ней коньяки распивали и шампанское, все.

– А говорят, ты тратил мизерное количество.

– Я – мизерное количество?!

В последний момент на самом кончике языка Юрий Юрьевич удержал вопрос «кто говорит?». Это означало бы повести разговор на обострение, а его надо было срочно уводить в сторону.

– Никогда в жизни! Я не такой по натуре человек, Михаил Петрович, поймите меня правильно! У меня деньги были, у меня даже мысли не было, чтобы за ее счет. Я последнее отдам, если я к человеку привязываюсь. Мысли даже не было!

(Нажимать не стоит, пусть немного успокоится.)

– И за целый месяц плаванья ты совсем никого не пощипал?

– Тот месяц – нет.

– А на стоянке в Москве?

– Что там на стоянке? Погулял по улицам, взял пол-литра, которые мы со штурманом выпили. Туда-сюда и обратно занял каюту. Кого я успею в Москве?

(Не забыть, что один из попутчиков, рыская по ближайшим магазинам, мельком видел Ладжуна в «Хозтоварах».)

– Столь благотворное влияние бакинки? Не похоже на твой нрав, Юрий Юрьевич.

– Иногда состояние, что хочется отдохнуть, понимаете.

– Ну-ну. А пассажиров, кстати, много было?

– Пассажиров? Мало. Конец навигации уже. Это же был последний их рейс.

(Ах, последний рейс! А Титова убита в предпоследнем. Финт не оригинальный, преступник часто «переносит» время своего присутствия на месте преступления, если факт присутствия доказан. Но – ай-ай! – как неосторожно прикидываться, будто плыл на теплоходе после убийства! Тогда нельзя заявить, что не знал о нем, ведь в следующем рейсе только о том и толковали. В деле отражено, что практически все пассажиры тоже были в курсе. А Юрий Юрьевич толков не слышал, содержания их не ведает. Тут выкрутиться трудно.)

– Да, чуть не вылетело из головы – в ноябре прошлого года в Жданове ты оставил у хозяев пальто. Помнишь, мы обсуждали ждановский эпизод?

– Помню.

– Взял ты хозяйское пальто и 100 рублей деньгами, а свое оставил. Как понимать: на обмен, что ли? Чтобы человек осенью не мерз?

– Ну… мне мое разонравилось.

– Разве плохое пальто? Вот она пишет в заявлении: «Пальто новое, почти неношеное, светло-коричневое джерси на поролоне, как раз мужнин размер». Сколько стоило?

– Двести сорок.

– Прогадал ты, Юра! Мужу она за 180 покупала.

– Мне цвет разонравился. У него было синее, я примерил, ну и, короче говоря, взял.

– А свое где приобрел?

– В Астрахани… Я такой человек, Михаил Петрович, я могу оставить. Оно мне в чемодан не влезало, я думаю: елки-палки, еще лишний чемодан, да пропади оно пропадом!

(В Астрахани купил, на «Тереке» гулял по палубе, в Ярославле сошел в нем, в Жданове счел за лучшее сменить. Ясно.)

– Так, значит, ключ от каюты ты стащил для коллекции. Или он случайно у тебя остался?

– Для коллекции.

– С «Чернышевского» тоже брал?

– Оттуда – нет.

– А почему?

– Наверное, на «Чернышевском» проверяли строже.

– Ладно, так и запишем. Кстати, «Чернышевский» и «Терек» сильно различаются?

– Нет, они одинаковые.

– Совсем одинаковые?

– Да, двухпалубные, водоизмещение одинаковое, та же отделка и тому подобное. Они венгерского производства. Я на них столько проплавал, Михаил Петрович…

– Нравятся?

– Хорошие теплоходы.

– И ты сознательно выбирал именно «Терек»?

– Мне нет разницы, хоть «Иван Франко», хоть «Чернышевский», хоть «Терек».

– Но мне есть разница, Юрий Юрьевич. Потому что на «Тереке» было совершено убийство.

Снова Ладжун застигнут врасплох, и снова – никакой ряби на поверхности.

– Тебе об этом известно?

– Ни грамма не знаю, – быстро сказал он.

– Нет? Но ты же плыл последним рейсом.

– Последним.

– А случилось в предыдущем. Должен был слышать.

– А я не прислушивался. Я же отдыхал, тем более с девушкой.

Вцепился он в девушку намертво, не подозревая, что вешает себе на шею тяжелый-претяжелый жернов.

– За месяц плавания «ни грамма» не слыхал? Быть не может, Юрий Юрьевич. При твоей-то наблюдательности?

Ладжун перехватил из руки в руку сигарету, забарабанил по столу. Момент был затруднительный.

– Пусть ты отдыхаешь. Но из каюты ты выходил. В ресторане сидел. А кругом разговоры про обстоятельства и кого подозревают.

– Если б я знал, я бы сказал, клянусь честью! Если бы мог следствию помочь и вам лично… Наверно, были разговоры, были. Но я пропускал мимо ушей, мне дела нет, я при чем?

– А когда со штурманом водку пили, неужели он ни словом?..

– Нет, он рассказывал, что судно ставят на ремонт. Он в отпуск до весны, а судно на ремонт.

– Ты, Юра, на одну мысль меня навел: раз ничего не слыхал об убийстве, то плыл ты, выходит, не тем рейсом, не последним.

– Вы думаете?

(Давай-давай, пора уж отступить на шаг, пришло время.)

– Иного объяснения не вижу.

– Может быть, и правильно, черт возьми! Если разобраться, я мог перепутать. Я могу запомнить, что было десять лет назад, но иногда книгу читал только вчера – и забыл. Бывает так.

– Бывает, бывает. Постарайся припомнить, когда плыл на «Тереке». Для порядка. В деле нужен порядок.

Вот так, не выкладывая на стол козырей, а предоставляя Ладжуну возможность отступать постепенно, одно вранье сменяя другим, осуществлял Михаил Петрович ту тактику, которую Ладжун – в силу особенностей характера – принимал довольно охотно, но которая была ему опасней всего.

И не торопился Михаил Петрович, не шел на эффектный штурм.

– Пусть дозреет, дозреет, – повторял он. – Время работает на меня. Я Юрию Юрьевичу с каждым часом нужнее. Зачем? Затем, что охота признаться. Нет, братцы, не шучу. Всегда ведь так: сопротивляется человек, отрицает, а в глубине души что-то его тянет открыться и заговорить о страшном, о потаенном… Мы уже близко подошли к самому больному. Скоро нервы сдадут, не железный.

Ладжун продержался еще два дня. За это время Михаил Петрович провел долгожданное для группы опознание. Ладжун перенес его сравнительно спокойно – видимо, предчувствовал, что оно неизбежно, и подготовился. Боцман, штурман и буфетчица по очереди указали на него как на пассажира, который ехал предпоследним рейсом, с командой держался на короткой ноге и неожиданно сошел в Ярославле.

Юрий Юрьевич все подтвердил, а по окончании процедуры, оставшись вдвоем с Дайнеко, разразился бурной и многословной речью, полной обид и претензий. Если он за давностью и обилием своих приключений что-нибудь спутал или упустил, то к лицу ли Михаилу Петровичу ловить его, устраивая «канитель и комедию»?! Разве он, Ладжун, стремится что-то скрыть? Стоило просто напомнить, как было дело, раз Михаилу Петровичу это известно. Да, только так и следовало поступить, а не ставить его в неловкое положение перед правосудием, не унижать перед людьми, которые относились к нему по-дружески. Что они теперь подумают о Юрии Юрьевиче?! Позор!

Дайнеко выслушал с серьезной миной.

– Рад, – сказал он, – что ты утвердился в желании быть до конца правдивым.

– Да, я утвердился. Я прямой человек, Михаил Петрович, пусть мне даже хуже будет, и я даже буду жалеть потом, но я расскажу все как есть. Хотите знать, почему я сошел в Ярославле? Да потому, что еще в Тутаеве хотел…

– Обожди, Юра, к этому мы придем позже.

(Отрепетированная сказка мне не к спеху.)

– Давай вернемся к вопросу, который мы уже обсуждали, но несколько в ином плане. Выяснилось, что плыл ты не последним рейсом и разговоров о происшествии действительно не слыхал. И не мог слышать, потому что сошел в Ярославле до того, как обнаружили тело. Ну, а саму-то убитую ты видел в живых? Был знаком?

– Ну… можно сказать, и знаком, и не знаком. Как всякий пассажир, если хочет прилично питаться, понимаете? За свои деньги имеет право. Но нужно знать шеф-повара или заведующую, чтобы отношение было, понимаете?

– Ладно, пишем: знаком, но не близко. Так?

– Да. Я считаю, близко – это когда… вы понимаете.

– Тут этого не было?

– Никогда в жизни!

– Ну, а как она вообще тебе казалась?

– Никак она мне не казалась, я даже не смотрел, не на что смотреть, даже если б я один ехал, никогда в жизни…

– Ты о ком?

– Да о заведующей рестораном.

– Так про убийство ты не слыхал, а кого убили – знаешь? Неясно, Юра. На опознании ее не называли, совершенно точно.

Ладжун создал короткую паузу тем, что нечаянно столкнул локтем спички и наклонился их поднять.

– Вы сами назвали, очевидно. Иначе откуда знать, Михаил Петрович, больше мне неоткуда знать, кто убитая.

(Сам-то я не называл, но шут с тобой, считай, что выкрутился, не будем застревать на мелочах.)

– Еще вопрос, который мы тоже обсуждали, но не добились полной ясности. Что ты делал на стоянке в Москве? Кроме водки, что покупал?.. Ну? Обычно ты сразу отвечаешь.

– Я думаю, чтобы было, что сказать. Врать не хочется.

– Врать не надо.

Как писали в старых романах, пока наш «герой» думает, поясним подоплеку вопроса. В каюте убитой обнаружили нож. Складной нож, валявшийся на полу. Самой Титовой он был скорее всего не нужен; в шкафчике у нее лежали два-три столовых ножа и немного посуды, все подернутое легкой пылью, так как питалась она, естественно, в ресторане. Остатки свежей фабричной смазки позволяли предположить, что нож куплен совсем недавно. Не исключено, что принес его в каюту убийца, а затем предпочел обойтись без крови; вылезая же через окно, незаметно выронил нож из кармана. В свете этих предположений визит Ладжуна в «Хозтовары» представлял определенный интерес.

– Не припоминаешь? Поближе тебя подведу. К хозяйственному магазину у речного порта. Поскольку ты сегодня сетовал на мое недоверие, то вот, пожалуйста, случай проявить искренность. Свидетельскими показаниями тебя не жму.

Юрий Юрьевич колебался: «свидетельские показания»… вдруг кто и впрямь видел его там, у прилавка?

– Она… ну, эта моя девушка… ей что-то нужно было. Она говорит: пошли до магазина, и мы пошли… Если я что покупал, то я покупал кухонные ножи и вилки. Можно было подумать, что я порядочный человек, семейный. Когда спортсмен, то я гранаты покупаю, гантели, понимаете? А что вот семейный – вот купил нож, – он заглянул Михаилу Петровичу в лицо и нашел подтверждение, что того Дайнеко и ожидал.

– Скажи мне конкретнее о цели приобретения этого ножа.

– О цели приобретения ножа… Ну, понимаете, в чем дело… Короче говоря, каждому человеку нужен нож. А я покупал кухонный нож как хозяйственный человек, что, мол, такого нет и как раз такой мне нужен. Я, по-моему, покупал за четыре рубля.

– Для благоприятного впечатления, значит? Ради бакинки?

– Да, чтобы убедить, что семейный человек. Не финку покупал, а дома нож нужен, я порядочный человек, понимаете?

– Юра, да ты же всегда играл холостяка, который собирается жениться!

– Не хотел ее обнадеживать. Хорошая девушка попалась.

– Силен ты вкручивать мозги!

Юрий Юрьевич с удовлетворением принял комплимент, сочтя, что тонкая тактика в обращении с женщинами оценена по достоинству. Дайнеко же имел в виду изобретательность, с которой тот за короткие секунды выдумывал и почти разыгрывал в лицах психологически убедительные миниатюры, призванные заменить правдивый ответ на вопрос.

– Слушай, а откуда взялись деньги распивать на «Тереке» коньяки и шампанское?

– Почему бы нет? Деньги у меня были.

– Откуда? В графе твоих доходов весь предыдущий месяц пусто. Даже почти полтора месяца пусто.

– Перед тем я во Пскове прилично взял, Михаил Петрович.

– Так то в июле, а «Терек» – сентябрь. Да еще в Астрахани пальто купил, верно?

– Верно. Думаю, еду на Волгу, хоть и тепло еще, но все равно пальто надо купить. Еще и шарф купил…

– Еще и путевку на теплоход в оба конца. Либо деньги были на исходе, либо какой-то августовский эпизод ты утаил.

– Нет, Михаил Петрович, клянусь честью! Денег, правда, немного было, но были, а я лишнего не выпью, вы знаете. Что на теплоходе, если разобраться? Плывешь и плывешь.

– Другими словами, ты сидел на мели.

– Не то чтобы на мели… немного денег было…

Все имеет конец. Наступал он и для следствия. Пришло время решительного допроса.

На экране в смонтированном виде он выглядел очень динамично. За счет убранного вступления и длиннот натиск Михаила Петровича казался стремительным. Но вместе с сокращениями ушли и некоторые краски, и смысловые оттенки, которые в литературной записи стоит, вероятно, сохранить.

С самого начала допроса в кабинете нависло напряжение. Чуя перемену, Ладжун беспокойно всматривался в Михаила Петровича, пока тот делал предварительные записи в протоколе.

– Перемудрил ты, Юрий Юрьевич, – сказал Дайнеко, откладывая ручку. – Надеялся хитрей всех быть, да не вышло… Когда-нибудь ты пробовал ставить себя на мое место? Нет? Ну, попробуй давай. Давай вместе разбираться. Сначала ты взял на себя чужое преступление. Естественно, я стал гадать: зачем? Такой ловкий, такой предусмотрительный человек не мог поступить случайно. Значит, у тебя были соображения. Ну, у меня тоже явились соображения: возвел ты напраслину на себя, чтобы создать фальшивое алиби.

Ладжун, слушавший с большим вниманием, негодующе поднял плечи:

– Что вы обо мне думаете, черт побери?

– Сейчас договорю, и ты узнаешь. Все мои сведения выложу и мысли, и будем смотреть, что получается. Так вот. В июле есть псковский эпизод, в августе и сентябре ничего нет. Где ты находился, что делал – неизвестно. Начал я копать – и раскопал «Терек». Тут тебя подвели два обстоятельства: ключ от каюты и еще пальто, что в Жданове оставил в октябре месяце. Пассажир, на которого пало подозрение, сошел с теплохода в коричневом джерсовом пальто… Погоди, не перебивай! Возражения после. А сейчас следи. Я спрашиваю: плавал на «Тереке»? Говоришь: нет. Ладно. Предъявляю доказательство, и ты вспоминаешь, что да, плыл, но последним рейсом и притом в оба конца. Я тебе снова доказательство, ты снова припоминаешь: рейс был тот, предпоследний , но с Титовой ты едва знаком. А между тем команда утверждает обратное. Утверждают, что обхаживал ты ее с самой Астрахани. Дальше. Не успели пришвартоваться, как ты в Ярославле выпрыгнул на берег. Хотя билет был «от» и «до». Но ты внезапно сошел. А по показаниям штурмана, пытался даже раньше сойти, в Тутаеве, то есть на рассвете после убийства.

– Черт побери! – не выдержал Ладжун. – Просто мне все это неприятно, понимаете. Думаю, елки-палки, я лучше сойду. Тут человека убили, еще вдруг на меня подумают, и взял сошел к чертовой матери!

– Осторожно, Юра, я предупреждал, что надо быть внимательным. Вот опять заспешил оправдываться и вредишь себе ложью. Откуда тебе знать об убийстве, когда на теплоходе еще никто не знал? Только в двух вариантах мог ты раньше всех знать. Либо был очевидцем – но не советую, потому что запутаешься. Либо…

– Я не причастен!

– Не причастен… Еще раз прошу: поставь себя на мое место. Вот если ты здесь, а я по ту сторону стола. Ты бы мне поверил?

– Я бы вам поверил. Клянусь, Михаил Петрович, я бы вам поверил! Клянусь честью!

– И как бы ты объяснил всю цепь улик? Куда бы ты их спрятал в деле, они же лезут в глаза? Да еще приплюсуй сюда нож. Если я тебе скажу, что ты оставил кое-где нож?

– Не оставлял я… – впервые мы увидели смятенного Ладжуна.

– Нож приобщен к делу, при желании могу его показать.

– Если бы я хотел кого-то убить, я бы купил нож не такой.

– А он и есть не такой, не кухонный. Складной нож. Найден в каюте Титовой.

Ладжун беззвучно выругался. Не ожидал он опасности с этой стороны, ведь ножом он не воспользовался, думать о нем забыл. А вдруг на рукоятке его отпечатки?!

– Будь ты, Юрий Юрьевич, на моем месте, ты бы сейчас непременно спросил: зачем при шапочном знакомстве приходить к женщине в каюту с ножом?

– А почему нет? Считал, немножко выпьем… и нож не для чего-нибудь… Я взял закуску порезать.

– А в ресторане нельзя было взять закуску? Он был уже закрыт, что ли?

Михаил Петрович стремился установить факт ночного визита, Ладжун – как-то оправдать нож и потому торопливо подтвердил:

– Закрыт.

– Значит, ты был у Титовой вечером. Вечером или ночью. Той, последней ночью перед Ярославлем, так?

– Никогда в жизни!

– Не спеши, Юрий Юрьевич, не спеши. Ты на «Тереке» оставил столько следов, на юридическом языке именуемых…

– Уликами, – подхватил Ладжун, осененный новой идеей. – А я и не думал, чтобы их не оставлять, понимаете? Если б я был замешан, я бы старался. Я мог бы выпрыгнуть, тем более я хорошо плаваю. И там же круги есть. За борт – и на круг, и тебя понесет на тот берег. Всегда можно выйти из положения. Но когда я ни при чем, то что мне? Если б я был при чем, я бы не оставил и нож, разве нет?

– Да ты его из кармана выронил, когда в окно вылезал. Он на полу валялся… В общем, Юрий Юрьевич, пора уже рассказать правду. Правду.

- Тысячу раз нет! – Ладжун заслонился от Михаила Петровича руками, в волнении не заметив, что, отказываясь говорить правду об убийстве, по существу уже признает его, только еще «не для протокола».

– Юра, от правды не уйдешь, такая вещь, что выплывает. Ты об этом думал?

– Я сейчас, может быть, больше думаю, чем вся тюрьма…

– Тогда твой же здравый рассудок тебе подсказывает: другого пути нет. – В голосе Михаила Петровича звучало сочувствие. Не наигранное, настоящее. – Поверь, Юра, откровенность не мне одному нужна. Тебе самому она… – Михаил Петрович провел пальцем по горлу. – Нельзя молчать!

– В камере я не хочу ни с кем говорить, – бессвязно бормотал в ответ Ладжун. – О чем мне с ними говорить, сами понимаете, не буду я с каждым… Но наедине мне жить тяжело. Все во мне сказилось, не найду места…

– Это потребность облегчить душу.

– У меня столько риска, – прошептал Ладжун. – Я вам не могу ответить «да». Или «нет». Стою я вот так, – он опустил ребро ладони на стол и покачал его вправо-влево, изображая, как шатко его состояние.

– Все понимаю, Юра.

– Она меня закошмарила… Настолько нервы работают, что… Клянусь, Михаил Петрович, я ни разу не уснул. Я каждый шорох слышу… Иногда кажется, пускай даже будут руки отсечены – рот есть, и я буду говорить!

– Говори, слушаю.

– Чтобы я вам рассказал? Никогда в жизни!

– Понимаю, трудно. Но я ведь уже знаю, Юра, знаю. Давай вместе вспоминать, как и что было в ту ночь… Вот ты вышел из своей каюты…

И застыли два профиля друг против друга, глаза в глаза. Ладжун, упершись грудью в стол, подался вперед, словно притянутый. Признание уже близко, уже на языке.

Самые напряженные минуты следствия, а в кадре почти полная неподвижность, лишь губы шевелятся!

В фильме мы решили поддержать драматический накал текста каким-то созвучным по смыслу движением на экране. Тут пригодились 30-40 метров пленки, снятые на «Тереке» «про запас»: путь Ладжуна от его каюты на верхней палубе до каюты Титовой на нижней палубе. Два раза пытался оператор с ручной камерой проделать этот путь и два раза не смог «вписаться» в крутой поворот у лестницы. На третий раз удалось. Вот эти-то операторские попытки, эти оборванные изобразительные фразы оказались и по ритму, и по настроению чрезвычайно близки мучительным попыткам Ладжуна выговорить правду.

– Ты вышел из своей каюты… – медленно произносит Дайнеко.

И одновременно мы видим на экране, как закрывается дверь с табличкой «20», отворачиваемся от нее и начинаем вместе с камерой приближаться к лестнице.

– Я … – доносится осипший голос Ладжуна. – Не будем об этом говорить, пропади оно пропадом… Изображение смазывается и исчезает.

– Нет, Юра, будем. Итак, ты вышел из своей каюты…

И снова возникает тот же отрезок пути; на сей раз мы продвигаемся чуть дальше и в конце с трудом преодолеваем две-три ступени ведущего вниз пролета… но снова картина вздрагивает и искажается, смятая голосом Ладжуна:

– Я не могу… Никогда в жизни.

На экране два профиля, глаза в глаза, и вдруг остро ощущаешь всю степень власти Михаила Петровича над Ладжуном.

– В тот вечер ты вышел из своей каюты, – мягко, но неумолимо повторяет Дайнеко. – Огляделся. В коридоре никого не было.

Камера возвращает нас на теплоход и в третий раз, словно крадучись, подбирается к роковому повороту и наконец осиливает его! И устремляется вниз по лестнице.

– В коридоре никого не было. И ты пошел к ней. Да?

Еще один поворот, перед нами длинный коридор с притушенными светильниками.

– Короче говоря, да. Да!

И под этот выкрик Ладжуна камера быстро вводит нас в коридор и замирает перед дверью с табличкой «15». Дверь открывается – пустая каюта, аккуратно заправленная койка. И тут же изображение сменяется фотографией из уголовного дела: так же отворена дверь, но на койке лежит тело Титовой.

– Она так лежала, когда ты уходил? – Дайнеко показывает эту фотографию Ладжуну.