Текст книги "Стеклобой"

– Без баллов он обойдется, а мирное оцепление? Оно без тебя не обойдется, ежели ты с мероприятия самовольно свинтишь. Посты видишь, нет? – ухмыльнулся Борис и махнул рукой в сторону домов, где среди деревьев виднелись фигуры в синем. – Охраняют и помогают гражданам, всекаешь, испытывать радости труда. Взрывы вчера были, слыхал? Здесь мы, дальше соседи, потом заводские. Сначала они нас охраняют, потом наоборот.

Света и Петр Пиотрович с носилками отправились в новый рейс. Сосед был по-прежнему красен как рак, его жилетка ходила ходуном, тяжело дыша всем миллионом своих карманов. Борис подмигнул Свете, захохотал и хлопнул Романова по спине, так что тот поморщился:

– Оставайся здесь и трудись на непокоренных рубежах! Кандидат ты, Дмитсергеич, кровь с молоком, времени не теряй. А за побег с мероприятия, напомню тебе по-свойски, лишают регистрации. Без-вре-мен-но! – Борис понимающе ухмыльнулся. – Але, Петро! – переключился внезапно он. – Я тебе смену нашел! На другом участке поспокойней будет для нашего возраста! – Борис похохатывая увлек Петра Пиотровича в сторону трибуны.

Тот через плечо с сожалением посмотрел на Свету, присевшую на ящик неподалеку.

Романов, не обращая внимания на бубнеж Бориса, бережно поворачивал в руках голову ангела и вспоминал, когда впервые увидел фотографии фронтона. Что же такого в этих семи домах, что их снесли за одну ночь? Его интерес к ним?

– Отличная наглядная агитация, – услышал Романов язвительный голос Светы. – Начальство на привале. Но тут, знаете ли, все трудятся, – она кивнула на носилки, нагруженные битым кирпичом. – Или электорат должен молча ждать?

Романов мрачно посмотрел на нее.

– Беритесь за носилки и бросьте уже свою гипсовую глупость, – Света ударила по голове ангела, выбив ее из рук Романова. Голова чуть было не рухнула ему на ногу.

– Уймитесь! – Романов не мог больше сдерживаться, копившееся с утра раздражение накрыло его. Полдня потеряно, Ящер безнаказанно бродит по городу, все указывают ему, что делать.

– Вы теперь главная ударница? – зло заговорил он, осматривая голову ангела. – Для кого вы так вырядились? Для мусорной кучи?

Света вспыхнула, и Романов сразу пожалел, что сорвался.

– Уж не для вас, – Света отвернулась и стремительно зашагала к башням цветных пластиковых ведер, где сплотилась небольшая группа соседей, хихикая и передавая по кругу блестящий термос.

Романов поднялся, отнес голову ангела к кустам, и спрятал ее, присыпав песком. Что делать дальше, он не понимал. Не вкалывать же на этом бессмысленном празднике труда, хотя в юности он, помнится, даже любил субботники и легко поддавался радости коллективного дела, пахал за троих.

Около тента, вспугнув воробьев веселыми гудками и покачнувшись, остановился грузовичок. Из него выскочил Беган-Богацкий, и по площади зычно разнеслось: «Обед!»

Пора уходить, коллективный прием пищи – это, пожалуй, перебор. Он успел пересечь половину площади, когда дорогу ему преградила Света. Настроена она была решительно, общение с теплой компанией Петра Пиотровича явно придало ей сил, щеки разрумянились, а волосы растрепались. Белоснежному костюму не хватает красного пионерского галстука, подумал Романов. Юная председательница совета отряда отчитывает хулигана.

– Я хотела вам сказать, что ну и пусть, мне ничего от вас не надо! Занимайтесь своими политическими играми! – выпалила она. – Раз вам это важнее всего… – она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

Двигающиеся в сторону полевой кухни соседи уже с интересом посматривали на них.

– Какие еще игры? – растерялся Романов, переставший понимать происходящее. На всякий случай он примирительно улыбнулся и осторожно погладил ее по плечу. – Простите, если я вас обидел, Света, повысил голос, но…

– И не трогайте меня! Я в вас ошиблась, навоображала себе… Зачем вам несчастная медсестра… Все повторяется, – перебила Света и стряхнула с плеча его руку. – Идиотский город! Уже второй раз. Я просила, чтобы на всю жизнь, неужели это так сложно?! – она заговорила, обращаясь куда-то наверх. – Какая тонкая ирония, какое потрясающее чувство юмора. Дать мне сына – конечно, мужчина, конечно, на всю жизнь! Не придерешься! – она легко толкнула Романова и пошла в сторону трибуны, грозно всхлипывая.

Компотом ее, что ли, задабривать, усмехнулся Романов от бессилия. Он, вздохнув, пошел за Светой, и вдруг повторилось утреннее наваждение. Краем глаза он заметил, как Беган-Богацкий открывает блестящую дверь грузовичка. Затем дверь ловит нестерпимо яркий солнечный блик, наливается им до краев и ослепляет рабочего с ведром краски на верху трибуны. Дальнейшее Романов увидел как короткий фильм с круговой панорамой, показанный в замедленном воспроизведении.

Вот сейчас рабочий поставит ведро, чтобы прикрыть глаза. В кольцо отпущенной им веревки угодит нога плотника, шагнувшего к перилам верхнего этажа. Петля дернется, и плотник опрокинется на спину, в падении задев ящик с инструментами. На площади все оглянутся, услышав, как плотник непечатно высказывается по поводу происшествия. И, можно сказать, инцидент будет исчерпан. Но Света сделает шаг вперед, а ведро и ящик, плавно и красиво обгоняя друг друга, полетят вниз. И угодят точно под ноги рыдающей Свете. Хотя нет, не под ноги…

Романов нагнал Свету, резко дернул ее за руку, прижал к себе и накрыл голову рукой. Спустя мгновение раздался гулкий удар, а затем зазвенел ксилофон рассыпающихся по плитам инструментов.

Побелевшая Света открыла глаза в объятиях Романова, помедлила и поцеловала его в губы, мягко и долго. Вокруг закричали, как будто кто-то включил звук, и Романов понял, что на пару секунд отключился. Рядом собиралась толпа, сверху неслась отборная ругань, и лишь плотник, стоя на коленях у перил, удивленно и пристально смотрел вниз, точно пытался взглядом поднять разбившийся ящик.

Романов увел Свету к длинным лавкам полевой кухни и поставил перед ней тарелку горячего супа. В его голове легко шумело, и он словно бы увидел Свету в первый раз. Она выглядела беззащитно и трогательно, хотелось погладить ее по голове, немедленно снова обнять и уже не отпускать.

– Ну-ну-ну, – прошептал Романов все еще всхлипывающей Свете. – Вот видите, и я пригодился. Вам нужно успокоиться и подкрепиться. А так бы не узнали, что нам соорудил Степан Богданович на обед, – попытался пошутить он, но собственный голос показался ему фальшивым.

Над площадью защелкало, и зазвучала громкая дребезжащая музыка.

– Чэпэ, – раздался рядом глухой голос Бориса. В руках он держал пустой металлический бидон. – Когда успели, а?! Запасы трудовых сто грамм полностью на нуле, – Борис удивленно встряхнул бидон. – Ты понимаешь, глаз не спускал, Дмитсергеич, как успели?

– Щур куда уехала? – не слушая его причитаний, спросил Романов.

– С проверкой, в типографию, доложу ей все. Джунгли, а не рабочий коллектив! – возмущенно ответил Борис.

Романов, не оглядываясь на Свету, скрылся в тени трибуны. Если Ящер не идет к нему, он найдет Ящера сам. За площадью, в теньке деревьев, стояли рабочие стекольного завода – он узнал их по синей униформе. Романов твердым шагом двинулся на патруль, перегородивший тропинку к детской площадке. Пусть только попробуют его остановить, баллов не досчитаются. Двое парней в синем всмотрелись в его лицо, один было поднял руку, но второй толкнул его и что-то прошептал. Романов прошел мимо, даже не кивнув.

Мысли его метались, Романов старался успокоиться. До типографии пешком минут пятнадцать, прикинул он, есть время подумать.

Откуда он знал, что произойдет на площади, как успел среагировать? Ясновидение это, что ли, черт бы его взял? Все слова, приходящие на ум, чтобы описать случившееся, казались ничтожными и мелкими. Попробуй перескажи «Калевалу» в фельетоне. Судя по всему, Романов не предугадывал утренние события, а молниеносно просчитывал вероятности, пролистывал миллионы причин и следствий, и безупречно делал выбор. Это было похоже на чудо, на могущественную помощь извне, на то самое «само собой», о котором он читал, но никогда не испытывал. Это пугало, но вместе с тем отзывалось невероятной, оглушающей радостью. Некто большой обратил, наконец, на него внимание.

Он пошел коротким путем через дворы, скверы и заброшенные сады. Навстречу ему дважды попались патрули, по счастью, им не заинтересовавшиеся. В одном из скверов он заметил, что жители и патрульные в синем обосновались на детской площадке и мирно дремлют на деревянных слониках.

Ему не терпелось проверить себя, но сразу без подготовки применять новое невероятное умение к пацанам, чтобы узнать правду, представлялось ему безрассудством. Да и семь снесенных зданий, и игорный дом, и поиск заветного места тоже представлялись задачками из конца учебника. Начнем с чего-нибудь легкого, какая-нибудь изящная, никем не решенная историческая загадка, ребус, анекдот. Каково будет не корпеть в архивах, не чихать над рассыпающимися в пыль газетами, а походя вычислить решение, увидеть его – как только что со Светой? Рррраз, и вот он результат на блюдечке.

«А если не сработает?» – подумал Романов. Что если его уровень – предотвращение несчастных случаев на производстве? Он нервно рассмеялся. Спокойно, нужен ребус. Роль змеи в судьбе Вещего Олега? Сократ, скандалы, интриги, точный состав цикуты? Равна ли площадь Бермудского треугольника двум черным дырам? Смех смехом, но тайна убийства Кеннеди всегда его занимала, да и найти библиотеку Ивана Грозного тоже не помешало бы. Но нет, голова не отзывалась.

Спокойно, он сам всегда повторял, что работа над любой исторической загадкой – нудный нескончаемый перебор версий того, что могло произойти, просто всем лень возиться. Макс при любом упоминании о лени неизменно бесился и орал: «Ты, Митяй, жалкий халтурщик – убейся, возьми и перебери, пусть это будет делом твоей жизни!» Может, голове нужно хотя бы минуты три?

Романов вышел на перекресток и замер, словно налетел на стену с гвоздями. Добрый день, Романов. Неведомый механизм в его голове сработал и выдал результат. Ощущения были на редкость приятными. Просчет вероятностей закончился. Романов поразился, насколько очевидно каждое решение, и до какой степени он был глуп раньше. Восхитительные разгадки лежали сверкающей россыпью перед ним. Как будто Романов долго не мог понять фразу на иностранном языке, хотя все слова по отдельности знал, и вот ее смысл открылся.

Я похож на издателя желтых листков, улыбнулся Ро-манов – «Раскрыта тайна убийства Кеннеди!» (нелепая случайность, ошибка вместо мирового заговора) «Обнаружена Либерия Ивана Грозного!» (точнее тот факт, что ее и вовсе не существовало), – он оглянулся в поисках слушателей. Но дворничиху, метущую дорожки в парке, вряд ли интересовали пыльные новости из прошлого. Да и его самого не сильно взволновало то, что он выяснил. «Что мне Олеги, викинги и половцы», – подумал он. Они давно рассыпались в прах. Вот на Александрию Петровну бы этот механизм напустить. Сенсации – потом, а сейчас Ящер.

Но голова к насущным задачам оставалась равнодушна, и как Романов не перебирал сведения о городе, зданиях и самом Ящере, система никак не складывалась, и ответ не являлся.

Внутри здания типографии он обнаружил двух женщин неопределенного возраста в пестрых платках. Одна из них с напором, отрывисто говорила другой, будто диктуя:

– За других желай яростно, чужое желание прими как свое – что тут трудного, запомнила?

– Не понимаю я, – с отчаянием заныла вторая.

– Находишь себе подружку, и меняетесь желаниями, она за тебя просит, ты за нее, – сменив тон протараторила первая и быстро оглянулась, – вот и вся тебе святая чет-ность.

– Зачем это? Да кто за меня желать будет, а обманут если?

– Бонусы так не приходят, понимаешь, не знают они к кому прилипнуть. А обманут – так проверенную подружку выбирай, договоритесь уж как-нибудь.

– Зачем я только ввязалась-то?! – вторая закатила глаза.

Заметив Романова, обе спрятали руки в карманы.

– Где тут начальство? – спросил Романов.

– Предводительница не принимает, – сказала первая и загородила собой дверь с табличкой «Столовая».

Из-за двери послышалось невнятное гудение, а спустя мгновение грохнули аплодисменты. Тетки вздрогнули, и вторая выпалила:

– Собрание передовиков у нас тут. Поквартальное. Или, может, ты за плакатами? – с надеждой уточнила она.

– За плакатами, – послушно отозвался Романов, хотя не имел представления ни о каких плакатах. «Предводительница», – хмыкнул он. Скоро генералиссимусом себя назначит.

– Вот по коридорчику и направо, там и склад. Василиса все выдаст, чего положено, – направила его первая тетка.

Романов пошел по длинному узкому глухому коридору без окон. В мертвенном свете ламп вдоль стен выстроились высоченные и необъятные рулоны бумаги. Завернув за угол, он заметил в стене квадратный проем за ситцевой занавеской, оттуда доносились звуки аплодисментов. Видимо, ему удалось зайти на собрание передовиков с тыла, где противник не ожидался.

Романов отодвинул занавеску: его взгляду открылась кухня с алюминиевыми кастрюлями и противнями, гигантской хлеборезкой и закопченной плитой. Романов тут же уловил знакомые с детства запахи. Бледный борщ, ватная котлета и сплотившиеся в борьбе макароны. За раздаточной стойкой виднелся обеденный зал, заполненный близнецами недавно встреченных теток в разноцветных платках. Композиция из их пестрых голов напоминала лучшие работы импрессионистов. За стойкой, спиной к Романову, стояла крупная баба с квадратными плечами в бархатном балахоне. Даже со спины он узнал главную идущую сестрицу – Маргариту Ивановну. Предводительница, да не та, вздохнул Романов. Когда же закончится гонка за призрачным Ящером?!

Над залом взметнулись ладони, Маргарита тоже подняла руку, и Романов успел разглядеть массивный перстень с красным камнем на ее большом пальце.

– Да зачнется встреча сестер в святой четности, да войдет в голоса наши сила воистинного и всеобъемлющего батюшки нашего Мироедова! – она повернулась, и Романова осенила мгновенная догадка. Он зажал себе рот, чтобы не закричать, – да ведь Маргарита, предводительница идущих сестриц, – ни кто иная, как правнучка классика! Ее лицо весьма напоминало известный мироедовский портрет работы Крамского. Хотя сама она наверняка не в курсе этого факта.

Тем временем за раздаточную стойку поднялась худенькая девица. Ее лицо, аккуратно, как свежий кекс, было обернуто в белый платок. Звонким голоском она произнесла:

– Повестка дня: выборы и читка Писания.

Маргарита грозно выпрямилась.

– Сестры, грядеша событие! Выборы – шанс наш обрести власть. Веру в святую четность возвергнуть в сердца людей! Близок час, – забухтела она басом. – А мы не готовы! Где инструменты освободительные? Связи с мужскими коллективами налажены? На заводе до сих пор ни одной ячейки!

Такого сплава партсобрания и безумной всенощной Романову еще встречать не приходилось, он замер и наблюдал за представлением.

– Листовки напечатаны, агитация идет, по мужским коллективам работаем! – выкрикнули из зала. – А на завод, владычица, не пускают.

– Батюшка наш! – Маргарита неистово возопила и подняла могучие руки вверх. – Сниспошли нам сестру истинную с производства! – и добавила негромко и сосредоточенно в зал: – Новенькие пусть ищут себе пару среди заводских.

– Да там одни парни, стекловары! – обиженно отвечали из зала.

– Настоящих сестер во четности это не остановит! – зарычала Маргарита.

– Действительно, – улыбнулся Романов, – к черту подробности.

– Нам известно, что некоторые не изыскивают возможности, а участвуют в нечетных субботниках. За баллами кое-кто устремился! Каждую нарушительницу на всенощную читку отправлю! Начнем повтор пройденного материала, сестры беспарные огласите вслух нашу суть! – прохрипела Маргарита, затем подняла с груди свисток и лихо дунула в него.

В зале раздались смешки. Маргарита грозно зыркнула, и нестройные голоса затянули:

– За других желайша яростно, желание примиша чужое как свое. Мы, сестры, даруемся жизни, и сила в нас живет воистинная. Только молениями о благодати для ближнего, спасемся. И окропятся сердца наши любовью! Тако же! Окольцованные вознесем перста!

– Истинно! И все на выборы! – ни с того ни с сего закончила Маргарита. – Начинаем читку, освещающую разум наш, наставляющую на путь четности, воспоем строчки батюшки нашего Ивана Андреевича, – она скрылась из виду, и в зале воцарилась тягучая тишина.

– В одиин из прекраасныыыых весеенниих днееей… – гулко зазвучал из ниоткуда замогильный бас. Слова сливались в грозное неразборчивое нытье. Бас остервенело пропевал слова и атаковал сестриц со всех сторон своими вибрациями. В зале завизжали, кто-то упал на пол, но остальные повскакивали с мест и еще громче подхватили заунывный мотив.

Романов узнал один из ранних рассказов Мироедова, и решил, что пора покидать этот свирепый цирк. Он поглубже просунулся в проем, чтобы найти источник голоса и увидел, как за кухонной стойкой, придавив своим гигантским телом детскую табуреточку, сидела Маргарита, держа перед собой кастрюлю и раздувая губы.

Видел бы тебя сейчас твой прадедушка, с жалостью подумал он.

Постепенно приходя в себя от увиденного, Романов поплутал по типографии в надежде отыскать тайный кабинет администрации, но ничего не нашел. Уже выходя во двор, Романов услышал, как из дверей столовой с гомоном повалили «сестры». Вскоре он оказался в потоке идущих и на мгновение ощутил себя работницей ткацкого комбината, после тяжелого дня радостно возвращающейся домой. Дома ждал борщ. С голов женщин исчезли платки, красочная картина распалась.

– Кадры переманиваешь? – пробасил знакомый голос за его спиной.

Романов обернулся и не ошибся. Маргарита решительно надвигалась на него, подобрав полы балахона. Несмотря на весь свой рост, ему представилось, что он вот-вот столкнется с разъяренным бегемотом.

– Какие еще кадры? – не понял Романов. – Нарушил строгие правила святой четности? – не сдержался он и тут же пожалел. Лицо Маргариты Ивановны налилось краской.

– Подслушивал?! Голоса женщин тебе не получить, ясно? Я им как мать! – она схватила свисток и издала пронзительный звук. На свист к ней тут же засеменила сестрица в белом платке, на ходу роняя под ноги увесистые упаковки бумаги, перевязанные веревкой.

– Понимания не достигоша, – вздохнул Романов и на всякий случай сделал шаг назад. – Кстати, вы не видели здесь Щур? У меня к ней дело.

– Видела! Вот она собственной персоной, сподвижница твоя, – рявкнула Маргарита и рванула оберточную бумагу на одной из пачек.

Слоган «Новый мэр – новый мир» запестрел у него перед глазами. С предвыборного плаката сквозь дыру в оберточной бумаге на Романова презрительно смотрела Александрия Петровна.

– А это забери на память, да смотри почаще, мозги на место встанут, – она пнула к нему ногой еще одну упаковку. На листовке, приклеенной сверху, была изображена сама предводительница в белом капюшоне.

О, это будет славная охота, подумал Романов, образцово-показательный паноптикум. Он отчетливо представил предвыборную битву Ящера с серым бегемотом.

– И вот еще – с собой прихвати, – Маргарита подняла и, с остервенением разорвав бечевку, швырнула ему под ноги самую внушительную по размеру пачку. Та лопнула от удара, и вырвавшиеся на волю глянцевые плакаты покрыли землю вокруг. – И советую сжечь их сразу, чтобы не позориться!

От неожиданности Романов не сразу понял, что смотрит на свое собственное лицо. Подпись под его портретом гласила: «Романов – наш кандидат».

Я об этой встрече столько передумал, что мог бы уже роман написать… Как Иван Андреич. Что? Расскажу, конечно. Уважаемые радиослушатели, сейчас вы познакомитесь с аудиоверсией этого ненаписанного произведения, желающие могут приобрести диски в магазинах города. Только, чур, не обниматься, уважаемый медработник, это отвлекает.

Тем летом случилось страшное – деревенские объявили мне бойкот. Бойкот был как упавшая гильотина, со мной не разговаривал никто из ребят, с которыми мы только вчера гоняли на великах в Ильинское смотреть на новый страшный могильный памятник. Долго катили через поле, я помню, как пшеница хлестала по ногам. Потом задержались на речке и упустили время. Обратно сократили дорогу по темноте мимо хутора, где жил человек, которого никто никогда не видел. Это отдельная история.

Деревенские ребята мне всегда были безразличны, но в то лето моя компания разъехалась по пионерлагерям, а с деревенскими мы вроде как не испытывали антагонизма, и вот отправились в далекую совместную экспедицию.

Устали сильно, вернулись за полночь, и торжественно договорились никому не рассказывать о поездке, так далеко никого из нас, конечно, не отпускали. Бабушка встречала меня на середине нашей деревенской улицы, ночью всегда похожей на разлившуюся реку с огоньками домов, гуськом пришвартованных за заборами. Бабушка стояла так неподвижно, что я спутал ее с одним из кустов сирени. Но куст смачно огрел меня по шее полотенцем и повел ужинать, приговаривая непоследовательно: «До кондрашки меня довести собрался? Я для кого клубнику наложила?» Дед, стараясь смягчить непримиримую суровость бабушки, дружелюбно ворчал на заднем плане. Сначала бабушка ни о чем не спрашивала, а не торопясь, как бомбардировщик, кругами заходила на противника.

Она подробно расписала мне вечерние боевые действия – как с соседкой дошли аж до овощехранилища, как по темноте бегали к бетонке, да так, что у соседки убежало варенье. Зайдя на очередной вираж и сбросив на мои позиции клубнику, она стала бить в лоб всего одним вопросом: «Куда вы ездили?» Она не жалела себя, она грозила и увещевала, но я держался изо всех сил. С каждым вопросом небольшая эта тайна про кладбище распирала меня все больше и требовала выхода. Бабушка приготовилась к решающему штурму, но я проглотил клубнику с молоком, загоняя тайну поглубже, и лег на веранде. Еще долго на кухне возмущенно звенела посуда, иногда бабушка прерывалась, чтобы глухим шепотом спросить деда: «Что ж ты не поговоришь с ним?» Дед пришел, долго скрипел длинными досками пола, нарочито ругался на остов старой радиолы и, наконец, улегся на соседнюю койку. «Ну что, Митяй, куда летали?» – спросил он тихо из темноты, и тайна сама собой вынырнула из меня.

С утра бабушка выдала в мою честь такой салют обвинений в бессовестности, что дед виновато и тихо позавтракал и поспешил скрыться в направлении пригородной электрички. Я оправдывался, но выдержать этот натиск было невозможно, поэтому я сам вызвался съездить в дальний магазин за хлебом. Ноги приятно ныли после вчерашнего путешествия, и встречный ветер унес все бабушкины обвинения.

В магазине от меня как от зачумленного отшатнулся толстый пацан, который по дороге на кладбище все время отставал. Прозвучало весомое слово «бойкот», а затем и «предатель». Оказалось, мама пацана заглядывала к нам с утра за солью. Обидно это было слышать именно от него, потому что вчера он ныл и ехал последним. И вчера мне было даже немного приятно ждать его, ощущая свою силу и быстроту, а теперь вот хотелось провалиться сквозь землю.

Неделя тянулась томительно. А в выходные приехал отец, и я с тоской принялся ждать очередного разговора по-мужски. Но по-мужски отец вдруг заговорил с дедом и бабкой, плотно прикрыв дверь на веранду. Мне, разумеется, было слышно все. Там, за дверью, я был уже взрослым парнем, которого стыдно отчитывать за ерунду, и нечего растить из него рохлю и домашнего мальчика. А если он захочет сломать себе шею в темноте на незнакомой дороге – это его право. Как взрослый парень, я посмотрелся в зеркало шкафа – одиннадцать лет показались мне солидным возрастом. Но я рано радовался – с моей стороны двери я оказался для отца слюнтяем, и стыдно быть слюнтяем, и если уж решился на поступок, нельзя трепаться, о чем не надо. И если я хочу ломать себе шею, то пусть я буду ломать ее молча. Затем он обидно обозвал деда с бабушкой бестолковыми стариками и велел не слушать ничьих советов, если я точно знаю, что делаю. Было жалко и стариков, и себя.

А через два дня, за которые я так и не смог выбрать, кто же я – взрослый парень или слюнтяй, в деревню приехал новенький. Невысокий, плотный, в круглых очках, он как ни в чем не бывало подошел ко мне возле мостков и деловито спросил: «Местный? Где военная часть, знаешь?» К вечеру рядом с домом пружинщиков мы встретили деревенских. «Не дрейфь, через два дня сами будут за нами бегать», – небрежно сказал он, и мы пошли им навстречу. Деревенские крикнули что-то обидное, а этот новый парень, недолго думая, двинул главному крикуну в глаз.

Ты знаешь, Макс и потом не любил долго думать в таких случаях.