Текст книги "Своя Беда не тянет"

Он наконец-то разогнулся, но двинулся не к двери, а к пианино.

– Музицируете? – Петр Петрович открыл крышку и одним пальцем наиграл «Собачий вальс».

– Да нет, на дрова берегу.

– А вот с оружием, я слышал, вы хорошо обращаетесь!

– Раз слышали, значит, обращаюсь. Я, вообще-то, в армии служил.

– Ха-ха-ха! – заливисто рассмеялся Питров и пальцем наиграл «Марсельезу». – О вас хорошие отзывы!

– Здорово!

– Хочу узнать ваше мнение...

– О чем?

– Как вы думаете, почему выстрела никто не слышал?

– Я думаю потому, что в школе на момент убийства уже никого не было. Здание старое, стены толстые, с улицы могло быть не слышно. Ведь это случилось во время землетрясения – шум, гам, паника.

– Ну да, ну да, – он захлопнул крышку пианино. – Такое впечатление, что стихийное бедствие – главное действующее лицо в этом деле! – Он улыбнулся, натянул дешевые трикотажные перчатки и открыл дверь.

– Вы в курсе, что убийца сбежал?

– Весь город в курсе.

– И как вы тут живете? – искренне удивился он.

Я не стал отвечать. Я так понял, что разговор окончен, и он собрался уходить. Я так понял, что разговор не для протокола, и я могу не отвечать на вопросы, особенно не имеющие отношения к делу.

Не попрощавшись, Питров вышел. Не успел я расслабиться, как он снова зашел, и, выпуская клубы пара изо рта, сказал:

– А вы знаете, я думаю, это не Возлюбленный его убил.

Я не стал спрашивать, почему он так думает. Он сам сказал:

– Возлюбленный – простак, тюфяк, деревенщина. Откуда у него такое серьезное оружие? Но если бы даже оно было, почему он не стал палить там, где его избивали? И потом, если он убил, то почему не сбежал, не скрылся, не избавился от пистолета, а преспокойно сидел в сарае и дожидался ареста? Я думаю... И удрал он как-то странно. Ему кто-то помог.

– Землетрясение.

– А откуда вы знаете, что он удрал во время землетрясения? В прессе об этом молчок.

Я открыл рот, закрыл, решил, что мозгами у меня совсем беда, и если я окажусь за решеткой, то это будет закономерно и справедливо.

– Предположил, – сделал я нелепую попытку исправить положение.

– Жаль, что у вас нет заварки, я очень люблю крепкий чай! – Питров вздохнул и закрыл за собой дверь.

Как будто мне было дело до того, что он любит!

Я почувствовал, как пересохло во рту, взял бутылку с питьевой водой и поискал глазами стакан. Стакана не было. Я точно помнил, что он на столе стоял, но сейчас его не было. Наверное, у меня поехала крыша. Я напился прямо из бутылки.

Прежде чем поехать к Панасюку, я завез Рона в квартиру Ильича и накормил его. Мыть собаку было некогда, и грязная скотина оседлала диван, застеленный роскошным, дорогим покрывалом. Воспитывать его было бесполезно, поэтому я решил, что потом просто постираю накидушку: благо, на родительские «спонсорские» бытовую технику Ильич себе покупал самую навороченную, и его стиральная машина стирала все что угодно, нужно было только сухое положить и сухое достать.

* * *

Леша Гон жил на окраине. Но не в коттеджном поселке, как водится, а в новом элитном доме с двухэтажными квартирами. Кто додумался построить элитное жилье с видом на железную дорогу, я не знаю. Удивительнее то, что кто-то решился купить в этом доме за бешеные деньги квартиру. Но у богатых свои причуды.

Я был уверен: Гон каким-то образом вычислил, что Беда причастна к угону его машины и теперь она отдувается за нас двоих где-нибудь в плохо проветриваемом помещении. Она, конечно, героиня и не сдаст меня; будет маяться, молчать, пудрить мозги своим мучителям и ждать, когда я – благородный герой, приду, и, положив всех одним ударом, вынесу ее на руках из темницы. Впрочем, на руки она не дается. Говорит, что таскать девушку ростом метр восемьдесят смешно и неэстетично.

А если серьезно, то я уже задыхался от неизвестности и готов был зубами порвать этого Лешу, лишь бы узнать, где Беда и что с ней стряслось.

– У вас назначено? – спросил охранник, когда я сообщил ему, в какую квартиру иду.

– Гон будет рад меня видеть, – заверил я его.

– И все же я доложу, – схватился охранник за телефонную трубку, с неодобрением оглядев мой небогатый прикид. – Как вас представить?

Я сильно задумался. И как меня представить?

– Петр Дроздов, – воспользовался я своим вторым именем. – Который на машине катался и колесо проколол.

– Петр Дроздов, – невозмутимо повторил охранник в трубку, – который катался на машине и проколол колесо. – Проходите.

Я шагнул в лифт. В большом зеркале, призванном отражать холеных господ с лоснящимися лицами, появилась моя осунувшаяся физиономия с тяжелым взглядом исподлобья. Порепетировав приветливую улыбку и доброжелательный взгляд, я сказал себе: «Не верю!»

Дверь открыл молодой кореец, одетый во все черное. От неожиданности я забыл текст, который хотел сказать. Не то, чтобы я плохо отношусь к корейцам, но когда я их вижу, то всегда хочу хе. Я большой любитель специфической корейской кухни. Почувствовав, как рот наполнился слюной, я сказал:

– Отпустите ее. Это я угнал вашу машину.

Кореец за воротник куртки втянул меня в квартиру, и я позволил ему сделать это.

– Эй, Чен, – крикнул из комнаты голос Марлона Брандо, – тащи его сюда!

Я не стал дожидаться, когда Чен меня «потащит», и сам шагнул в огромное пространство гостиной, интерьер которой был исполнен из стекла и металла. В странном кресле с прозрачной спинкой сидел пожилой кореец с лицом, изъеденным оспой. Я некстати вспомнил о том, что в посуде, которой готовится хе, от крепости маринада облезает эмаль. Еще я подумал, глядя в это лицо, что Беде уже ничем не поможешь, а меня закатают в ковер и отвезут на ближайшую свалку.

– Это я угнал вашу машину, – сказал я пожилому корейцу, сообразив, что Леша Гон – это он.

– Странно, – сказал Леша Гон и замолчал.

Сзади меня, словно лакей, стоял Чен.

– Это получилось случайно, – как можно более смиренным тоном сказал я. – Моя «селедка» стояла в двух шагах...

– Странно не то, что ты ее угнал, а то, что рискнул в этом признаться.

Я понял, что убивать он меня будет не прямо сейчас, и быстренько выложил ему все: про «ракету», про ганджубас, про то, как я обкуренный перепутал машины и гонял по городу, отстреливаясь самсой от гайцов. Не рассказал я только про то, как вывел из ментовки Возлюбленного, Я решил, что к делу это не относится.

Честно говоря, я думал, что Гона эта история повеселит, но он ни разу не улыбнулся, и смотрел глазами-щелками куда-то мимо меня.

– Отпустите ее, – попросил я.

– Кого?

– Элку. Мою жену. Она наверняка строит из себя героиню и молчит.

– Ты не похож на учителя. – Его манера вести разговор, не обращая внимания на реплики собеседника, стала меня раздражать.

– Я служил в десантных войсках, если вы имеете в виду мой рост и телосложение.

– Вот с этого и надо было начинать. – Он крутанулся на своем странном прозрачном кресле и оказался ко мне спиной. Глядя в черный затылок Гона, я с тоской подумал о том, что корейцы в большинстве своем люди скромные, трудолюбивые, тонкие, детей своих музыке учат...

Перед Гоном зияло окно с черным небом за стеклом. Квартира была на последнем этаже, и штор в этом сумасшедшем интерьере почему-то не предполагалось. Наверное, Гон любил вечерком посидеть и полюбоваться на звезды, потому что в огромной комнате не было ничего, на чем можно было задержать взгляд – ни картин, ни фотографий, ни даже телевизора, только огромный черный квадрат окна.

– Ты не машину у меня украл, – сказал наконец Гон своим глухим, странным голосом. – Ты репутацию у меня украл.

Я почувствовал, как парень в черном за моей спиной напрягся.

– Я отстегнул немалую сумму, чтобы дело в ГАИ замяли, но знаю, они смеются у меня за спиной. У Гона угнали машину! Да ты знаешь, кто я такой?! – Он резко развернулся на своем кресле ко мне лицом. Я усиленно закивал головой и некстати подумал о том, что все стекла в этой гостиной, наверное, пуленепробиваемые, включая это странное кресло...

– Я только сегодня узнал, – торопливо поправился я, – а когда... угонял, не знал. Я не так давно в этом городе.

– Дай документы, – приказал Гон, и я протянул ему паспорт. Он поизучал с минуту его и вернул. – Похоже, ты, и правда, не местный. Прописки нет.

– Отпустите ее! – Мне надоело быть просителем и извиняющимся. В теле появился знакомый зуд, который появляется у меня перед тем, как тело независимо от мозгов начинает махать кулаками. Их тут двое. Всего двое. Этот Гон стар, худ, немощен, кажется, он инвалид и еле передвигается, поэтому ездит на кресле с колесиками, как паралитик.

– Ну что мне с тобой делать? – спросил Гон тоном Господа Бога. Похоже, ему эта роль доставалась чаще, чем мне. «Это мне что с тобой делать», подумал я про себя, а вслух сказал:

– Денег у меня нет.

Я думал Гон захохочет, ведь пошутил я! Но он даже не улыбнулся, он не умел веселиться. Или мои шутки не понимает никто?

– А я за свою репутацию деньгами и не возьму.

– А чем, натурой что ли? – снова попытался я пошутить.

– Типа того. Ты сделаешь для меня кое-что.

– Смотря что.

– Выбора у тебя нет.

– Выбор всегда есть.

– Не хорохорься, учитель. Ты провинился, и думаю, не очень хочешь перед судом отвечать как наркоман, угонщик и пр.

Он так и сказал «пр», наверное, неважно знал русский язык.

– Что нужно сделать?

– Другой разговор. Съездишь на вокзал, заберешь из камеры хранения кейс и привезешь его сюда.

– Что в кейсе?

– Ты ведешь себя глупо.

– Я сделаю все, но сначала вы ее отпустите.

– В этой игре я говорю, кто и что должен сделать сначала. Ты привезешь сюда кейс, а потом мы поговорим о твоей проблеме.

– Номер и код ячейки.

Гон назвал незатейливую комбинацию цифр. Я повторил ее в уме, ощущая себя полным ничтожеством. Самое невыносимое – быть марионеткой. Глупой, послушной, без права на выбор. У меня опять кулаки зачесались, но я вспомнил про Элку, которая, наверное, сутки не ела, и самое страшное – не курила.

– Действуй, – слегка оживился Гон. – Задача ясна? Найдешь пятьсот вторую ячейку, заберешь чемоданчик и постараешься живым и невредимым доставить его мне. Впрочем, твое здоровье меня не волнует. Главное, чтобы кейс был целый.

Значит, заполучить этот кейс много охотников, ячейку, скорее всего, пасут. Мне опять придется побегать, попрыгать, а может, и пострелять.

– У меня нет оружия, – сказал я Гону.

– Я тоже законопослушный гражданин! – поднял Гон вверх свои короткие широкие брови.

– Понял, отстал. Мне нужно два часа.

– Полтора, – отрезал Гон и опять одним движением развернулся на кресле спиной ко мне. Я повернулся и пошел к двери.

Когда я вижу корейцев, я всегда хочу хе.

До вокзала я долетел за тридцать минут. Вокзал находился почти в центре, и проспект, который вел к нему, недавно отремонтировали. Я гнал под сто двадцать – предельная скорость, на которую способна моя «селедка» – рискуя нарваться на гайцов. Был гололед – обычное для Сибири явление, и встречные машины, завидев меня, заметно сбавляли скорость и пугливо прижимались к обочине.

«Аудюху» я припарковал максимально близко к зданию, потратив десять минут на ожидание, пока огромный джипяра не освободит облюбованное мною место.

Вокзал жил своей жизнью: толпы у касс и большого справочного табло, гулкий голос диспетчера, приглашающий на посадку. Я огляделся, принюхался – особый тут запах, запах отъезда, перемен и... опасности. Я решил, что, наверное, не прочь сгонять на недельку в Марбелью и посмотреть, что за дом мне там принадлежит; я решил, что, наверное, даже не прочь сгонять туда с Элкой, пусть и она посмотрит...

В камеру хранения путь лежал через зал игровых автоматов. Двое крепких парней, увлеченных игрой, при моем появлении переглянулись. Я не стал их радовать своим маршрутом, и, отыскав в кармане горсть мелочи, тоже уселся за автомат. Парни расслабились и переключили внимание на яркие экраны, где светились не очень понятные мне комбинации. Я просидел меньше минуты и, убедившись, что никому не интересен, метнулся туда, куда шел.

Мне повезло: никто не прятал и не забирал свои чемоданы. Длинные ряды безликих ячеек навевали мысли о самоубийстве. Какой кретин придумал эту систему? Я почувствовал себя принцем-придурком, вынужденным среди тучи одинаковых голубиц опознать свою красавицу-принцессу. Я пошел между рядами, отыскивая нужный мне номер. Трехсотый, триста первый, и вдруг – шестьсот второй. Я развернулся и пошел обратно. Сотый, сто первый... В помещении было душно. Тысяча двести двадцать второй! Цифры поплыли перед глазами, и я ощутил дурноту, словно беременный. Тысяча триста сорок... Блин, на фиг, как говорят мои ученички! А мне-то какой номер нужен?.. Я ощутил, как волосы от ужаса встали дыбом под трикотажной шапчонкой. Мне-то какая ячейка нужна? Беда погибнет из-за того, что я – полный кретин и запутался в длинных рядах одинаковых, мерзких клетушек, не в состоянии вспомнить номер...

И тут я увидел одного из парней. Он стоял довольно далеко от меня, и я так понял, что стоял он около нужной мне ячейки. Я развернулся и побежал в противоположную сторону. Парень срефлексировал и помчался за мной. Это было глупо, но на это я и рассчитывал. Я дал ему себя догнать и с разворота, внезапно, ударил его корпусом и головой с силой, неожиданной для человека, который хотел удрать. Парень кулем свалился на пол, а я помчался туда, где он недавно стоял. Пятисотый, пятьсот первый, пятьсот второй! Код я, слава Богу, вспомнил мгновенно. Открыл я ячейку одновременно с тем, как парень, лежавший в проходе, вскочил на ноги и помчался ко мне. Выхватив кейс, я побежал.

Я догадывался, что второй гаврик караулит меня на выходе, я догадывался, что безнадежно запутался в этих бесконечных рядах, и понятия не имею, где выход. Еще я понял, что это не последняя неприятность этого вечера. Я бежал, и в глазах у меня рябило, словно не ячейки мелькали рядом, а бесконечно длинный товарняк мчался на полной скорости мимо меня. Тот, кто гнался за мной, почему-то отстал, скорее всего, тоже запутался в поворотах. Я сбавил ход. Двести тридцать восьмой. Если идти по убыванию номеров, то, наверное, можно дойти до двери. Так я и сделал. Около сто десятой я увидел мужика совершенно мирной наружности. В одной руке он держал решетку яиц, другой пытался открыть дверцу. Увидев меня, мужик почему-то вдруг испугался и стал убегать. Я пристроился за ним, в надежде, что он точно знает, где выход из этого ячеистого, душного ада. Я потерял его из виду на одном из поворотов, а когда увидел, то он плашмя лежал на полу – видно, не справился с управлением, поскользнулся и упал.

– Яйца-то целы? – успел поинтересоваться я, перепрыгивая через него.

– Яйца целы, голова болит, – ответил мужик, и я увидел, что это совсем другой мужик – пьяный в стельку. Мой бежал впереди, ловко удерживая на весу свои яйца. Я двинул за ним, но уже не бегом, а быстрым шагом, преследователь мой где-то потерялся. Кейс я спрятал под куртку, чтобы не мозолил глаза своим многозначительным, дорогим видом. Мужик с яйцами безошибочно вывел меня к двери, но радоваться мне не пришлось: там меня поджидали широкоплечие друзья. Тот, который гнался за мной, каким-то другим путем попал сюда раньше, чем я. Первым на выход метил гражданин с решеткой яиц. Увидев этих привратников, он передумал, метнулся назад, но напоролся на меня.

– Хульганье, – неуверенно заявил он.

– Есть маленько, – согласился я, забрал у него решетку и метнул в парней. Они не ожидали такого решения и под градом многочисленных хрупких снарядов стояли смирно, с недоуменными лицами. Их секундного замешательства мне хватило на то, чтобы протаранить дверь, корпусом разметав ротозеев. Один достал меня все же ударом ноги, и я чуть не распластался по полу, но вовремя схватился за игровой автомат, со звоном и грохотом повалив его на бок, под ноги этому прыткому уроду. Он упал, поскользнувшись на яйцах, с треском вписавшись головой в поваленный автомат. Вряд ли он снова будет меня догонять. Зато второй парень отмер и бросился за мной. Я сбавил ход и даже дал ему себя ударить. Так себе оказался ударчик, до лица он не достал, попал в дипломат под курткой. Послышался треск его сломанных пальцев, и пока он морщился, я уложил его рядом с товарищем. Времени было мало: с минуты на минуту на шум могли нагрянуть местные менты, с какой-нибудь своей операцией «Антитеррор». Нужно было быстрее уносить ноги. Я бы чинной походкой дошел до выхода из здания вокзала, но мужик, у которого я отобрал яйца, вдруг завизжал «Грабят!», и помчался за мной. Бить его мне не хотелось.

– Батя, – стал я увещевать его, – веди себя тише, и проживешь дольше.

– Убивают! – прокричал мужик гораздо громче, чем «Грабят!»

Я выгреб из кармана какие-то деньги, метнул их в него, и помчался на выход. Хорошо, что машина была припаркована у дверей.

До Гона я домчался за двадцать минут. Охранник пропустил меня в лифт без лишних вопросов. Предательское зеркало отразило мою осунувшуюся угрюмую рожу со щетиной на щеках и темными кругами под глазами.

Дверь открыл Чен и молча проводил меня в комнату. Гон сидел, как сидел, даже не поменяв позы. Я бросил кейс ему на колени. Он накинул на него свои ручки-сучочки и заскреб крючковатыми пальчиками по кожаной поверхности.

– Я знал, что получится, – глухо произнес он.

Мне захотелось проломить его маленький череп с жесткими волосами, которые почему-то не тронула седина.

– Отпусти ее.

– Кого?

Я представил, как его тонкую шейку можно ударить ребром ладони, как хрустнут хрупкие позвонки, и Гон никогда не задаст мне больше глупых вопросов.

– Элку. Мою жену. Она была тогда в твоей машине и ты ее...

– Я не знаю никакой Элки, понятия не имею, что с ней, и вообще не понимаю, чего ты приперся с повинной, ведь никто не видел, кто и как угонял мою машину. – Он засмеялся, сначала тихонько и вкрадчиво, потом набрал обороты и загоготал во всю мощь, открыв пасть. Я зачем-то отметил, что у него целы все зубы, но самое паршивое было то, что я понял – Гон не врет и Элка не у него. Ржал он долго, я наконец увидел как он смеется. Узкоглазый Чен тоже заулыбался, скорее, из сочувствия к веселью шефа.

Они не ждали от меня нападения. Интересно, почему? Я не похож на человека, над которым можно смеяться.

Я ударил Чена внезапно ребром ладони – так, как мечтал. Может, он и обладал какими-то навыками, но от удара по сонной артерии вырубаются и не такие парни, как Чен. Его хорошо тренированное тело с буграми бицепсов под черной рубашкой рухнуло на пол, почти не наделав шума. Гон, оборвав свой смех, успел достать пистолет. Похоже, он был у него всегда наготове. Гон выстрелил одновременно с тем, как я распластался по полу. Пуля зацепила мне то ли ногу, то ли бедро, но это была ерунда, меня не остановило бы, даже если она снесла мне полголовы. Я сдох бы, вцепившись в горло этому шутнику. Я успел дотянуться до кресла и, из положения лежа, со всей силой, на которую был только способен, толкнул это сооружение на колесиках в стену. Маленький легонький Гон вписался в нее сначала коленками, потом лбом – так, что зазвенели все стекла в квартире, завибрировал весь металл. Гон повис на прозрачной ручке кресла как игрушка, у которой сдохли батарейки. Пистолет отлетел к моим ногам, кейс упал на пол около кресла.

Ему не нужно было надо мной смеяться.

Ни минуты не сомневаясь, я схватил кожаный чемоданчик, подхватил «ствол», и побежал по лестнице, ведущей на второй этаж квартиры. Квартира находилась на последнем этаже, попробую уйти через крышу, пока охрана не прибежала на выстрелы. Наверху оказалась просторная спальня со вполне человеческой обстановкой – кровать, мягкие кресла, ковры. В одном из кресел сидела девушка. Почему-то я не подумал, что в квартире мог находиться кто-то еще. Девушка была юная, испуганная, с длинными, светлыми волосами, и глазами, полными слез. Она слышала выстрелы, и было бы здорово, если бы она еще не успела позвонить в милицию.

Видок у меня был еще тот: с пистолетом в руке, с окровавленной ногой, и с этим чертовым кейсом, словно я только за ним и охотился. Я не знал, зачем прихватил его с собой. Просто, раз он не поможет Элке, то останется у меня.

Девушка забилась в кресло с ногами, но не закричала.

– Как отсюда уйти? – спросил я ее.

– Туда, – прошептала губами девчонка и тоненьким пальчиком ткнула в окно. Я без труда открыл стеклопакет и выглянул на улицу. Задача оказалась проще, чем я думал. Несмотря на то, что окно находилось на последнем, восьмом этаже и думать о своем фирменном прыжке было нелепо, я увидел, что на крышу можно попасть легко. На расстоянии вытянутой руки находилась водосточная труба, и оставалось только проверить ее на прочность. Мне очень мешал кейс и я взял его в зубы, отметив, что он на удивление легкий. Зачем я его забрал? Если там деньги – развею их по ветру. Не нужно было надо мной смеяться.

Труба оказалась крепкая, и я без проблем преодолел пару метров, отделявших окно от крыши. Уже ступив на скользкую черепицу, я подумал о том, что перемудрил с акробатикой. Можно было рискнуть спокойно выйти через подъезд. Пронизывающий ветер добрался до костей. Боли в ноге я не чувствовал, только саднящее чувство где-то внутри, словно по нервам пилили пилой. Это была вторая крыша за сегодняшний день, и эти прогулки под небом меня достали. Я вспомнил про идею позвонить Беде с высоты и, достав телефон, набрал ее номер при свете луны. «Абонент отключил...»

Я без помех спустился через чердачное окно соседнего подъезда, и, подняв воротник и надвинув шапку на глаза, вышел из дома. Охранник в мою сторону даже не взглянул – в маленьком автомобильном телевизоре транслировался футбольный матч, и, судя по накалу страстей, момент был не из легких. Стараясь не бежать, я дошел до машины и сел за руль.

Что дальше? Я не знал.

Главный вопрос: «Где Элка?», остался без ответа, несмотря на бурно проведенный вечер.

* * *

Если попытаться разложить все по полочкам, то картинка получалась безрадостная.

Существует некто, кто при помощи оружия, которое я незаконно хранил, убил Грибанова, и снова подсунул это оружие мне. Знал ли этот некто о существовании Возлюбленного – неизвестно, но то, что пистолет оказался в кармане его телогрейки, очень даже созвучно истории его появления в сарае, и кидает на него несомненную тень.

«Мы ему верим?» – спросила Беда, и сама настояла: «Мы ему верим. Потому что так будет лучше для нас». Я понимал, что она имела в виду. Если принять удобную версию, что Возлюбленный нашел у меня оружие и отомстил Грибанову за избиение, то... этот некто легко отделается. И непонятно, что еще натворит. Так что Женьке я верю. Но тогда...

Кому помешал мальчик-отличник? Кто знал про мое оружие? Почему разгромили сарай? Что искали в убогом жилище? Преступник воспользовался суматохой и паникой во время землетрясения или ему случайно повезло со стихийным бедствием? Почему выстрела не слышал никто? Почему так внезапно уехала школьный цербер баба Капа? Что за мысли и подозрения витают в профессиональных мозгах следователя Питрова? Какого черта он приперся со своим неформальным допросом? Поймать меня на слове? Поймал! Что дальше?

Куда пропал мой граненый стакан?

Куда пропала Беда?

Куда они оба пропали? Я их обоих..., я к ним привык и не хочу без них обходиться.

Беда со своей сумасшедшей активностью могла начать расследование сразу, как только покинула квартиру Ильича, заявив, что не нуждается в моих услугах шофера. Вечером она привезла Женьку к себе домой и пошла гулять с собакой. Обычно, перед тем, как позвать на улицу Рона, она сидит и строчит в своей тетради. Тетрадь! Это не совсем дневник, так – что вижу о том и пою, в ней всякие мысли и поводы написать потом детектив, отправить в издательство и ждать безнадежно ответа, что выйдет наконец ее гениальная книжка с ее гениальной фамилией. Тетрадь. Может быть, она успела там что-нибудь накропать перед тем, как пропасть?

Теперь я знал, куда ехать.

* * *

– Тише, девочки спят, – прижал Женька палец к зеленым губам, открыв дверь Элкиной квартиры. Какие тут нежности, как здорово все устроились!

Отодвинув его, я прошел в темную квартиру прямо в ботинках и включил свет. Пиная тюки и баулы, я добрался до Элкиного рабочего стола. Тетрадь лежала на самом видном месте.

– Ой, кровь! – воскликнула Салима, лежавшая на полу рядом с Надирой под нашим с Элкой одеялом. Надира сделала попытку заорать, но Салима зажала ей рот.

Как сквозь туман я увидел: Салима вскочила, оказавшись в трогательной детской пижамке, забегала, засуетилась, доставая из сумок бинты, какие-то склянки и пузырьки.

Я схватил тетрадь и начал искать то место, на котором бросил читать в прошлый раз. Я ушел из реальности, пытаясь лихорадочно разобрать корявые буквы. Кто-то стащил с меня штаны, зацыкал, засокрушался, трогая рану, обтирая кровь. Запахло то ли спиртом, то ли зеленкой, небольно обожгло ногу, и как сквозь вату я услышал голос Возлюбленного:

– Огнестрел, однако! Повезло, пуля вскользь прошла. Бинтуй, Салима, а я ему сейчас обезболю.

Рот обожгла какая-то жидкость, наверное, водка. Я послушно проглотил ее, но мозги мои не могло затуманить ничто.

* * *

«Конечно, я наврала.

Я не второй раз попробовала марихуану. Не второй раз, а первый. Мои знания были чисто теоретические – и про траву и про «ракету». В силу своей работы в криминальной газете я нахваталась сведений на разные темы, но все, что я знала про коноплю – результат сеансов массажа, который делал мне сосед по площадке Серега. Он был профессиональным массажистом и работал на дому, имея постоянных клиентов. Снимая мне приступ хондроза, он каждый день по тридцать минут ездил мне по ушам о том, в какой отсталой стране мы живем. Отсталой, потому что нигде на Западе давно не преследуется употребление марихуаны. Он так поэтично поведал о полезных свойствах этого растения, что я ему почти поверила. Он даже доверительно показал мне на подоконнике несколько любовно выращенных кустиков индийской конопли, семена которой ему привезли друзья-иностранцы. Он же продемонстрировал мне принцип действия «ракеты», похваставшись тем, что сам изобрел это устройство для рационального и эффективного курения травы. Серега взахлеб рассказал о том, как ездил в Голландию, где в специальных кафе-шопах продают кексы с анашой.

– А наши бабы-дуры на ночь кексов налопались и весь приход проспали! – хохотал Серега. И добавлял:

– Все! К черту из этой страны! В Голландию! В Голландию! Там много разной анаши!

И чего только якобы эта трава не лечит – и глаукому, и артрит, и гипертонию, и онкологию. А главное – никакого привыкания. Я почти поверила, что косяк безобиднее и полезнее обычной сигареты. Правда, на его предложения затянуться косячком или «ракетой» всегда отвечала отказом. Мне это было неинтересно. Интересно мне стало только тогда, когда подобную «ракету» я обнаружила у Бизи в кармане.

Бизон купился, сдался и накурился. Строит из себя праведника, но ничего нет проще, чем поймать его на «слабо». Когда после второй затяжки моя крыша безнадежно отделилась от тела, я поняла, что Серега был не прав. Я поняла, что есть принципиальная разница между табаком и коноплей.

А, может, у голландцев крыши крепче?

Или конопля мягче?

Дрянь трава, одним словом.

Никогда в жизни мне не было так феерически весело и так невыносимо стыдно потом за последствия. Никогда так близко не светила мне скамья подсудимых. Я так думаю, что не дай бог жить там, где каждый может безнаказанно обкуриться травы, когда захочет.

На работу я сегодня не пошла. Работа в газете всегда дает шанс отмазаться от жесткого графика рабочего дня. Достаточно позвонить в редакцию и сказать: «Я на задании». Впрочем, можно и не звонить, все и так поймут, что ты на задании. Или в командировке. Мне всегда интересно, сколько нужно отсутствовать в нашей газете, чтобы тебя спохватились. Однажды я решила сменить место работы и, никого не предупредив и не написав заявления об уходе, устроилась в один глянцевый дамский журнал. Я проработала там целый месяц, с омерзительной щепетильностью боясь опоздать утром, а вечером уйти на минуту раньше. И хоть зарплаты в этом журнальчике вполне хватало на то, чтобы безбедно дотянуть до следующей, мне стало там тошно. Так тошно, что когда мне вдруг позвонили из «Криминального Сибирска» и сказали: «А чегой-то ты, Тягнибеда, до сих пор зарплату свою не забрала?», я с радостью помчалась в родную газету. И получила зарплату за месяц, который проработала в другом издании. Я без сожаления уволилась из журнала и вернулась в газету. Все равно тех денег, которые дают абсолютную свободу, журналистом не заработаешь. Так пусть за небольшие деньги я получу хотя бы возможность заниматься интересной работой. А то в журнале я чуть от скуки не сдохла, объясняя дамам, как сохранить привлекательность, если тебе стукнуло далеко за шестнадцать.

Короче, на работу сегодня я не пошла. Я приехала домой, и, не обнаружив в квартире ташкентских девушек, сварила себе кофе – такой, какой люблю: из трех сортов зерен, без сахара, но с корицей. С тех пор как Бизон сбежал через балкон, я стараюсь ловить кайф от одиночества и независимости. У меня это почти получается, только я стала замечать за собой, что вечерами жду, когда балконная дверь откроется, и Бизя шагнет с мороза в теплую квартиру, впустив клубы холодного воздуха, зажав под мышкой стопку тетрадей, которые нужно проверить к утру. Шагнет, и, не заметив меня, пройдет на кухню. И просидит весь вечер ко мне спиной, словно я мебель, которой стукнуло далеко за шестнадцать. Он сбежал без вещей, он даже не зашел за ними. Ходит в потрепанной демисезонной куртке, висевшей в сарае, в одних штанах и одной рубашке. Ему мало надо. В отличие от меня. Мне нужно все и желательно сразу. Он это знает, потому и удрал через балкон, расписавшись в своем бессилии. Нет, не бессилии, а нежелании...

В общем, на работу я не пошла. И звонить туда не стала. А зачем звонить, если и так все поймут, что я на задании. А я и есть на задании. Если порыться в этом «грибановском» деле, то можно написать сенсационный материальчик, порешав при этом свои проблемы. Напившись кофе так, что почувствовала его возле ушей, я пошла к соседу Сереге.

Он, конечно, был занят. На массажном столе возлежала клиентка лет двадцати в одних стрингах. Серега всегда уверял, что клиентка для него не женщина, а просто тело – «мясо и кости», только почему-то всегда это тело принадлежало блондинкам лет двадцати. Все как одна они боролись с целлюлитом и платили Сереге за сеанс немалые деньги. Просто представить себе не могу, чем бы зарабатывал он на жизнь, если бы человечество не придумало проблему «апельсиновой корки».