Текст книги "Сестры"

Сидя возле бассейна отеля «Бель-Эйр», Ивэн Кестлер мрачно разглядывал имена в блокноте, лежащем перед ним. Ему следовало позвонить им всем за время своего пребывания в Лос-Анджелесе: крупнейшим коллекционерам – Арманду Хаммеру, Эли Броаду, Анненбергам, Аарону Спеллингу; политикам ранга Брэдли и Ваксмана, наиболее известным деятелям киноиндустрии вроде Гриффина, Вейнтрауба и Вассермана. Но сейчас его просто с души воротило от самой мысли о необходимых звонках. Он был измотан, издерган и находился на опасной грани маниакального помешательства. Парень с одержимыми глазами покинул его, даже не попрощавшись. Это не было дешевым уличным знакомством, и недаром оно так перевернуло ему душу. Билли Бингэм был художником, однако, познакомившись с Ивэном Кестлером, он не придал этому никакого значения. Это противоречило естественному порядку вещей и потому нарушило размеренный ход жизни Ивэна.

Дело было не только в физическом влечении. По какой-то непонятной самому Ивэну причине у него было непреодолимое желание уцепиться за хвост кометы Билли, магнетическая решимость погрузиться самому в устремления Билли, овладеть частью того смысла, которым, как казалось, он так исчерпывающе владел. Ивэн знал, что сам по себе он значил успех. Его клиентами были люди, которые не могли не покупать, у которых домов было больше, чем времени посетить их все, чей список движимости и недвижимости был длиннее, чем хватило бы сил дочитать его до конца, и у которых любовниц было больше, чем времени, которое они могли бы им уделить. Призванием Ивэна было помогать им, когда приходило время; он сыпал гладко отшлифованными словами, освобождая их от тяжкого бремени состояния, разменивая их деньги на странно раскрашенные картины, диковатых форм скульптуры, заставляя сгорать от зависти конкурентов, прикидывающихся их близкими друзьями.

Но он видел не только честолюбие, но и свет, исходивший из глаз Билли Бингэма, и по сравнению с этим светом вся его собственная карьера была так же бесполезна, как мужской сосок.

Он нетерпеливо откусил кончик похожей на торпеду гаванской сигары «Монтекристо № 2» и поискал глазами красивого длинноволосого парня, присматривающего за бассейном отеля.

– Роберт, принеси-ка мне выпить, только налей побольше лимонного соку и пару капель «Табаско» и не задерживайся.

– Сейчас вернусь, мистер Кестлер. Одна нога тут, другая там. – В «Бель-Эйр» имена клиентов знали назубок.

Полуденное солнце становилось все жарче, но это было чудесно. Аристотель Онассис был прав. Когда его спрашивали, что нужно прежде всего, если хочешь сколотить побольше денег, он неизменно отвечал: «Всегда быть загорелым». Отлично, Ивэн неплохо загорел – и при этом не совершил обычной голливудской ошибки: загорать только лицом к солнцу. Спина его тоже была коричневой, и ягодицы заодно. Ивэн удовлетворенно вздохнул. Это было одно из немногих местечек в Лос-Анджелесе, где можно по-настоящему расслабиться. Здесь, конечно, тоже не все делается быстро, но уж зато выпивка и еда – чудесные. Он оглядел откосы каньона, высокие пальмы, достающие до самых небес, потом вновь опустил глаза вниз, к бассейну, к столику, уставленному фруктами, бутылочками и баночками с маслом для загара, предоставляемыми отелем своим гостям. Да, прекрасное, цивилизованное место. Здесь могло бы понравиться жить Билли Бингэму…

В его голове крутилась одна мысль, пока он наблюдал, как приближается официант с напитками – стильной формы пластиковый стаканчик на подносе, обернутом цветным платком, чтобы не расплескалось.

– Принеси мне телефон, будь любезен.

У него не было ее телефона, но при его связях узнать ничего не стоило. Во сколько они там обедают, в пустыне? Почти наверняка еще не обедали, хотя они и здесь ведут себя эксцентрично. Ну, как бы там ни было, а с Джули Беннет следует потолковать. И почему это он еще ни разу не удосужился послать ей какую-нибудь картинку из своей коллекции? Впрочем, возможно, что-то для нее он покупал. Но на уме у Ивэна было совсем не искусство.

Джули Беннет уныло бродила в своем заставленном скульптурами саду. Обычно ей нравилось это место; семидесятифутовая зеленая марка на вершине горы, впечатляющая контрастом своего цветения с вылизанным солнцем скалистым предгорьем, возвышавшимся над нею. Но под стать ее душе была именно гора – одинокая, необитаемая громада, неуступчивая перед лицом терзающих мир внизу напастей. Казалось, гора насмехается над плодородным оазисом у своего подножия, над тысячами галлонов пресной воды, выкачанных из недр из-за прихоти богатой женщины. Она глумилась с высоты своего вековечного превосходства, словно говоря: «Я, может быть, и плебейка, но я высока, тверда и терпелива, и однажды я – истинная аристократка в этой долине – приду в ночи и еще раз овладею тобой».

Странная надежда была в бесконечной борьбе пустыни, в трудности этой борьбы, в ее чудовищном, враждебном обаянии, в бесконечном стоицизме, с каким она переносила свои мучения. Она растворилась в скудной пустыне, похоронила себя в той пугающей необъятности и, хотя цивилизация пришла в долину, пустыня томилась под поверхностным слоем, держа природу под контролем. Только здесь Джули и могла жить – в месте, которое не могло даровать жизни, но все понимало про жизнь, про оцепенение смерти и про то, как не оставить ни одного следа некогда здесь обитавших. Поэтому самая сущность Джули сочеталась с духом пустыни. То было, пожалуй, единственное на свете место для женщины, лишенной матки.

В Коачелла-Вэлли она смогла забыть о своей цветущей зеленой родине и о бьющей через край жизни на росистых лужайках Беверли-Хиллз, откуда каждую неделю наезжали киноподонки и ухаживали за ней. Джули Беннет, писательница с немыслимым счетом в банке, на деньги от продажи книг которой можно было скупить все киносеансы, от которых зависели все эти заклады, любовницы и классные автомобили.

Полуденное солнце припекало ей плечи. Бездушные собаки и англичанки. Но тот, кто написал это, не знал о Палм-Спрингс, где температура может подняться до ста двадцати градусов в это время суток, там растопляющая мозги жара не причина безумия, но лекарство от него. Какая боль сможет выстоять, когда солнце обращает тонкий платок в пепел? И впрямь, какая боль?

Джули протянула палец, чтобы коснуться пальцем приятно округлого контура скульптуры Генри Мура. Она сделала это с огромной осторожностью. Задержать руку хоть ненадолго значило обжечь кожу. Раскаленный металл успокоил ее пламенеющую голову, приятное ощущение своей остротой охладило ее пыл, и она снова подумала о Билли Бингэме.

Билли уехал всего каких-нибудь четыре-пять коротких часов назад. Вот она и потеряла его. Других невозможно было потерять, но с Билли было совсем другое. Хотя она и пыталась уверить его, что он существует всего лишь для удовлетворения ее прихотей, живая игрушка, движущаяся мишень для ее хлесткого языка, он так и не уверовал в это, и в глубине сердца не верила и она сама. Вновь и вновь она твердила себе, что он ничтожество, пустое место, как и все его предшественники, но сама невольно стала жертвой его внутренней силы, его веры в себя, осознания своей цели. Джули Беннет хотела, чтобы он вернулся. И она должна осуществить свое желание. Это была часть клятвы, которую она дала себе много лет назад. Жизнь всегда тяжела, но в конце концов она заставляет ее идти по-своему.

Голос дворецкого проклюнулся через жаркий воздух:

– Телефонный звонок, мисс Беннет. Некто мистер Ивэн Кестлер. – В руке он держал радиотелефон. Ему нравилось, как он выговорил это: «Кестлер». – Доложить, что вас нет?

Джули Беннет не желала разговаривать ни с Ивэном Кестлером, ни с кем бы то ни было. Но она была удивлена. Спустя годы знаменитости добивались встречи друг с другом. Именно это больше, чем что-либо другое, разрушало иллюзию славы. Но она никогда раньше не встречала Кестлера, хотя знала о нем все. Всякий, кто тратил на искусство столько денег, сколько Джули, не мог не слышать о малыше Кестлере.

Она взяла телефон:

– Говорит Джули Беннет.

– Ах, Джули Беннет. Это Ивэн Кестлер. Надеюсь, вы не рассердитесь на меня, что я звоню вам таким образом. Я достал телефонный номер у Аллана Карра, который уверил меня, что вы не обидитесь. Кстати, он просил засвидетельствовать свою любовь.

– Да, все в порядке, мистер Кестлер. Меня удивляет только то, что наши пути не пересеклись раньше – у нас, должно быть, сотни общих друзей. Чем могу служить?

– Ну, на самом деле я пытаюсь обнаружить молодого человека по имени Билли Бингэм. Мы встретились с ним вчера вечером в Лос-Анджелесе на открытии галереи, но я по глупости не спросил у него номер телефона. Он сказал мне, что живет в вашем доме.

Сердце Джули заколотилось. Ивэн Кестлер, крупнейший дилер от искусства во всем мире. И Билли, художник. Кошмарные картины, сваленные в студии. Билли, который покинул ее сегодня утром. Она решила, что это из-за Джейн. Он как будто тоже на это намекал. Но не подцепил ли он на крючок более серьезную рыбку? Большую рыбу с миниатюрными пропорциями коротышки Ивэна Кестлера.

Она теперь продвигалась медленно, на ощупь. Ее изощренный ум был наготове.

– Его сейчас нет здесь.

– Видите ли, мне очень нужно встретиться с ним. У нас был крайне интересный разговор, мне он показался любопытным молодым человеком, и потому мне совершенно не терпится посмотреть его картины. Из нашего общения мне показалось, что они просто великолепны.

Джули Беннет, романистка, отлично разбиравшаяся в человеческих характерах, умело читала между строк, она без труда расшифровала скрытый смысл слов Кестлера. Ивэн хотел Билли; однако юноша был уже покорен, и не им. Все теперь ясно.

Если Кестлер решится на сексуальное соперничество, то он может оказаться могущественнее, ведь он способен принести Билли признание как художнику. Но Ивэн не знал, где сейчас Билли, как не знала она сама. Значило ли это, что Билли отправился к Джейн? Желчь подступила к самому горлу Джули. Она быстро приняла решение. Ивэн может стать союзником против Джейн, и только это было важно.

Решившись, она перешла в наступление:

– Послушайте, мистер Кестлер. Я сейчас немного занята, но собиралась приехать в Лос-Анджелес сегодня после полудня. Мы не смогли бы встретиться и где-нибудь посидеть? Мне ужасно хочется с вами познакомиться, я столько слышала о вас, и, может быть, мне придется воспользоваться и попросить у вас совета насчет некоторых моих покупок. Тогда мы поговорим и о Билли.

– Это было бы потрясающе. Не предоставите ли вы мне честь пригласить вас отужинать? Как вам нравится «Спаго»? Я от него в полном восторге.

– Звучит заманчиво. Думаю, так мы и поступим. Я остановлюсь в «Бель-Эйр».

– Ну, это просто отлично. Я тоже здесь остановился. Не могу ли я перезвонить вам в ваши апартаменты примерно в восемь вечера?

– Значит, в восемь я жду.

Ивэн Кестлер был делец. Но Джули Беннет тоже знала толк в делах. Вдвоем они сумеют обмозговать, как им поступить с Билли Бингэмом. А Билли не посмеет и пикнуть.

14

В самом баре, да и вокруг зарезервированных столиков в «Спаго» царила атмосфера едва скрываемой паники. Это начиналось уже с парковочной стоянки, где красивые «Роллс-Ройсы», «Мерседесы» и изысканных очертаний итальянские автомобили, воинственные, как крейсера, выбрасывали из своих недр красивых людей, немедленно становившихся мишенью свободных фотографов, хищно столпившихся возле входа в самый шикарный и труднодоступный ресторан мира.

Паника была лишь отчасти связана с тем, чтобы занять столик. Важно было – какой столик, и еще важнее – когда. В баре стояли посетители – безымянные, безликие, безнадежные – те, кто, невзирая на заказанные столики, был вынужден дожидаться час, два, а то и больше. Нет, они ничего не имели против, почти ничего, но при попытке прорваться к вожделенному столику в форме улитки с разбегу натыкались на женственную длинноволосую фигуру метрдотеля с загадочными глазами на надменном лице. Чтобы примирить их с неизбежным унижением, посетителям предлагалось выпить, но в промежутке между бокалами, поодиночке или вместе, они бросались к могущественному посреднику, равнодушному к их мольбам, в чьи обязанности входило подбадривать их, пока они не упивались вконец или не были окончательно запуганы.

Была там и вторая группа, отчаянно пытавшаяся отделить себя от несчастливцев из бара. Группа Б. Это были люди, которых не могли не принимать во внимание распределители столиков – и которых ждали столики, даже «хорошие» столики, но просто они «пока еще» не были готовы. Эти посетители липли к деревянной конторке метрдотеля, чтобы, Боже упаси, не слиться с анонимной гонимой массой, напивающейся в баре. В основном они были знакомы друг с другом или, по крайней мере, знали друг о друге, поэтому мило болтали между собой, делая вид, что вполне сносно проводят время, хотя глаза нервно обегали раз за разом зал ресторана в поисках столика, который мог бы стать «их». Группа Б усиленно старалась оставаться дружественно настроенной к распорядителям; бороться было уделом несчастных из бара, чья воинственность возрастала с каждым глотком алкоголя. Остаться без столика в «Спаго» означало не временную неудачу, нет, это было затяжным процессом – в городе, построенном на зыбучих песках моды, на поверхности из кирпича и цемента.

Нервное напряжение этой плотно сбившейся группы росло оттого, что их незавидное положение было очевидно каждому, кто сидел за столиками в забитом ресторане. Они словно бы оказались на сцене под светом прожекторов со спущенными штанами. Обычно в Лос-Анджелесе каждый стремился оказаться в центре внимания, на сцене, но этот случай был исключением. Весь Лос-Анджелес мог сейчас видеть, как вы топчетесь в ожидании и как долго вы топчетесь. Они видели и столик – предмет ваших вожделений. Это было слишком наглядно, чтобы не суметь вычислить, как идут ваши дела в кино, каков ваш чистый доход и есть ли у вас шанс завоевать «Оскара» в какой-нибудь номинации.

Третья группа не допускала и самой мысли о том, что ее можно считать группой. Это были настоящие звезды, которые без усилий обставляли всех прочих. Им не нужно было дожидаться, пока столик освободится. Если бы им предложили подождать, они немедленно развернулись бы и покинули это заведение совсем, навсегда. Но если из-за какой-то организационной неувязки «их» столик оказался бы занятым, тогда немедленно был бы сервирован другой – он буквально возник бы из воздуха, равно как и стулья вокруг него. Эти гости всегда усаживались напротив окна и окидывали взглядом рекламные щиты на противоположной стороне Сансет-Стрип. Только если компания была больше четырех человек, они садились за один стол под углом к окну. Это было простое и незыблемое правило.

Свифти Лейзар – полноценный член группы А, чей невероятный успех на последней церемонии вручения «Оскара» хорошо помнили в «Спаго», словно ящерица, проскользнул между ожидающими группы Б к своему свободному столику, а те из них, кто считал себя его приятелем, пытались коснуться его блестящего, переливающегося, как чешуя, рукава. Но глаза его были устремлены вперед.

Аллан Карр, круглолицый, улыбчивый, как корабль на всех парусах, величественно проплыл среди обломков кораблекрушения к своей пицце с утиным соусом.

Ивэн Кестлер под руку с Джули Беннет, словно реактивный снаряд, вспугнул ожидающих, как стайку голубей, и, приветствуя справа Син Пенна, а слева Сильвестра Сталлоне, устремился к столику у окна, который, как он знал, был «его».

Усевшись, он кивнул длинноногой пышногрудой красотке за соседним столиком. Кристина Феррар – королева телеэфира в утреннее время, бывшая миссис Джон Де-Лорен, а теперь жена толстяка греческого происхождения, сидевшего рядом с ней и случайно оказавшегося главой маленькой компании под названием «Юнайтед артистс», – помахала ему в ответ.

– Ну, нет слов. Это грандиозно. На афише у входа – реклама твоей последней книги. Только не говори, что ты это устроила специально, чтобы произвести на меня впечатление, – хотя тебе это удалось.

Джули рассмеялась:

– Да я понятия не имела. – Но она была довольна. Всего лишь приятное совпадение, но ей было видно, что многие в зале отметили его и теперь рассказывают своим друзьям. Рекламные щиты Сансета не имели отношения к продаже книг, это был просто подарок автору от издателя. Они говорили: «Мы тебя хотим. Ты нам нужна. Мы считаем тебя великолепной». А именно эти слова жаждал услышать каждый в Лос-Анджелесе.

– Итак, Джули Беннет, как же получилось, что ты собрала одну из замечательных и, конечно же, наиболее интересных коллекций в Америке и сумела избежать знакомства со мной? Вряд ли это получилось случайно.

И опять похвала закамуфлирована добродушным подтруниванием. В этом Ивэн очень и очень преуспел. Он точно знал, как нужно льстить, а в жизни вряд ли было что-либо более существенное, особенно когда имеешь дело с богатыми и знаменитыми, которые давно забыли о «правде», какой бы она ни была, а заботятся лишь о качестве и количестве комплиментов.

– Твои цены, Ивэн, мне не вынести.

– Ах, не «вынести». Какое неопределенное слово. Мне очень многое казалось невыносимым, а потом выяснялось, что это вполне можно вынести.

И опять Джули не могла не засмеяться. Мог ли ей понравиться этот человек? Мог ли ей вообще кто-то понравиться? Действительно, сумела ли бы она вынести?

– Ты не присоединишься ко мне? Я хочу выпить шампанского, пока выполняют наш заказ.

Джули кивнула. Он держал все в своих руках или пытался держать. Мужчины часто допускали в общении с ней эту ошибку. И обычно им приходилось жалеть об этом.

– Итак, ты хочешь разыскать Билли Бингэма, да, Ивэн?

Он ответил не сразу, спрятав голову за картой вин, как будто глубоко задумавшись над выбором. Но два красных пятна, выступивших у него на скулах, свидетельствовали о том, что он слышал ее.

– Да, бутылочку «Пол Роджер розе». Приятное и холодное. – Такие бутылки во всем мире существовали лишь для Джули Беннет и Ивэна Кестлера, какими бы ни были их имена. Они должны выпить по бокалу, может быть, по полтора бокала шампанского, прежде чем переходить к кларету.

– Прости, Джули, ты сказала…

– Я сказала «Билли Бингэм».

– Билли Бингэм. Ах да, Билли Бингэм.

Ивэн Кестлер произнес это имя так, как будто упражнялся в его произнесении, как будто ему нужно было время, чтобы оно стало привычным для языка. Он-то надеялся, что вопрос о Билли будет обсуждаться по его собственной инициативе. Да, Джули Беннет голыми руками не возьмешь.

– Он что, твой любовник?

Джули изобразила на лице удивление. Слишком прямолинейно для такого дипломата, как Кестлер. Ничего, она умеет брать трудные подачи.

– А ты хочешь, чтобы он стал твоим?

Удар пришелся Ивэну прямо между глаз. Нет, ей он не хотел бы продавать картины. Она, вероятно, брала бы их по настоящей цене… или еще ниже.

– Мягче, Джули Беннет.

Глаза Джули вспыхнули. Это становилось забавным. Ивэн был достойным противником, а Джули не каждый день доводилось принимать участие в подобном поединке.

Симпатичный юный официант почтительно наполнил бокалы шампанским, инстинктивно чувствуя, что его манеры безработного актера не требуются за этим столиком. Ярко-розовое, нежное, словно и впрямь из лепестков, любимое шампанское Черчилля и слабость всех англичан и англичанок, которые разбираются в таких винах. Знал ли об этом Кестлер?

Вновь настала ее очередь:

– Оставим пока вопрос о том, что же такое Билли – кем он был, есть и мог бы стать для нас обоих. Дело сейчас в том, что он исчез.

Ивэн склонил голову набок с видом, показывавшим, что он в этом не вполне убежден.

– Он уехал сегодня утром и заявил, что не собирается возвращаться. Мне любопытно, не повлияла ли ваша встреча с ним на его решение?

Теперь карты были на столе – рядом с ласкающей взгляд и услаждающей язык пиццей, последним достижением кулинарной экзотики Вольфганга Пука, которым он сегодня радовал гостей.

Выслушав Джули, Ивэн понял, что начался прямой разговор. Если вы пользуетесь ароматным мылом, то легко узнаете запах карболки.

– Не думаю, чтобы на него повлияла наша с ним встреча, хотя, возможно, тут что-то связано с голубоглазой красавицей по имени Джейн. Мы с ребятами отправились вчера в какой-то удивительный клуб, и вот там они встретились – похоже, случайно.

Ледяные пальцы сдавили горло Джули.

– Они ушли вместе?

– Нет, ушел он один. – Ивэн внимательно вгляделся в Джули и заметил, как кровь прилила к ее щекам. Здесь было что-то такое, чего он не знал, но он знал, чего хотел. Он хотел снова увидеть этого парня с печальными глазами.

Билли был ни с Ивэном, ни с Джули, ни с Джейн. Его поглотили улицы Лос-Анджелеса. Паника охватила Беннет. Его необходимо найти, может, тут сумеет помочь Ивэн. И она продолжала думать вслух:

– Картины все еще у меня в доме. Все его картины. Он сказал, что вернется за ними. И он вернется.

Глаза Ивэна вспыхнули и засияли. Он старался говорить небрежно:

– А как они выглядят… картины?

– Ах, ты знаешь… – Джули только рукой махнула. – Большие, яркие, довольно неуклюжие… что-то яростное, так бы я сказала…

– Яростные… как Билли. – Внезапно Ивэн Кестлер замолчал, продолжая мысленно говорить с самим собой. Когда он снова заговорил, голос его звучал страшно озабоченно. – Мне бы очень хотелось посмотреть на них, Джули. Можно мне посмотреть на них?

Да. Так оно и есть. Этот мечтатель, этот любитель молодых мальчиков нафантазировал что-то о Билли. Что он великий художник – нераскрытый, неизвестный, только и ждущий ока знатока, который оценил бы его гений. Столкнувшись с грубой реальностью холстов, эта мечта взлетит на воздух. Ивэн Кестлер будет горько разочарован, и его одержимость лопнет как воздушный шарик. Он удалится прочь в страшном смущении. Он больше не будет представлять угрозы. И когда Билли заявится за своими картинами, она будет торжествовать свой триумф. Великий Кестлер видел его картины и признал, что они – хуже некуда, а это настоящий приговор в устах такого знатока. Вера Билли не выдержит такого удара, и она купит его снова, лишенного своих амбиций, с обращенной в руины гордостью, а его великая цель окажется лишь пустым воспоминанием.

И она поспешила дать Ивэну то, чего он хотел. Через несколько коротких часов ему уже не будет этого хотеться.

– Разумеется, Ивэн. Поедем вместе с мной в пустыню завтра утром. Пообедаешь. Посмотришь картины Билли. Посмотришь также и мои и скажешь, есть ли среди них подделки! А после обеда шофер отвезет тебя обратно. С удовольствием предвкушаю это, – и Джули улыбнулась.

* * *

Это были самые лучшие дни во всей жизни Джейн. Большей частью они проходили в Мелроузе. Странный, пугающий, шикарный, элегантный, причудливый, сверкающий Мелроуз, улица, символизирующая новый Лос-Анджелес. На нем делались покупки. Обтягивающие соблазнительные брючки и кожаные мотоциклетные жакеты – скроенные по моде ранних шестидесятых – «пусть будет рок», – теперь они насмехались над модой прошедших десятилетий, формируя стиль современного ретро. Сногсшибательные дамские вечерние туалеты из полиэстра с люрексом в «Нео-80» и «Брюс Гальперин». Одежда в духе «послеядерного выживания» в «Ворбэбиз» и фальшивые жемчуга, плетеные ремни, поддельные бриллианты и китч в духе Дикого Запада повсюду. Там были модные безделушки, шикарные, нарядные и просто широко разрекламированные, от Лос-Анджелеса «Айвокс«, солнцезащитные очки. Среди поразительных, многогранных форм попадались странные милые вещицы от Оливии Ньютон Джонс, Коала Блю и Фреда Сегала. А после магазинов были долгие праздные обеды, под белое вино, с парминьяни в «Кьюсайна», «секс-мекс» в следующем своей дорогой «Бодер Гриле» с суши в ведущем свою историю от смутных дней сентября 82-го года «Томми Танг». Вечерними сумерками они оказывались в каком-нибудь излюбленном притоне молодежи – «Ай лав Джуси», например, где брали видеокассеты в «Ароне» или рассматривали журнал в «Центрфолд ньюз» в Фэйрфаксе. И все время на них смотрели, они всегда оказывались в центре внимания.

Вечером они бежали смотреть кино в Вествуде, и их быстрые ноги преодолевали жаркие, нагретые за день тротуары и мостовые, когда они бесшабашно перебегали на ту или другую сторону за мороженым или пирожным, не обращая внимания на движение, предупредительные знаки, газоны. А ближе к ночи, совершенно обалдевшие и взвинченные, они садились в желтый «Баг» и ехали вниз по Сансету к морю, чтобы побродить и посмеяться на песочке, попивая калифорнийские прохладительные напитки на тротуарах в Венеции, с восторгом замедлив шаг под индустриально-мощным творением Боба Грэхэма – рестораном Дадли Мура, шикарным заведением на 72-й Маркет-стрит. Так проходили часы, и ранним утром они оказывались у Томми в Вест-Беверли, рассеянно глядели «Тауэр рекордс» в «Стрипе», прежде чем начиналось их сонное путешествие домой, где, в маленькой квартирке, они валились с ног в полном изнеможении.

По утрам они работали. Томные длинноногие девицы собирались на ранней заре, и студия начинала гудеть от деятельности, когда начинали суетиться фотомодели, жаждущие убить время и набить сундуки, пока им не предложат кинороль и еще один кусочек мечты не попадет на свое законное место в голливудской головоломке. Они демонстрировали свои тела, тиражируемые на пленке с добродушным смирением и не без доли черного юмора, пока парикмахеры и острые на язык гримеры роились вокруг них, рассказывая им байки о прошлом таких шикарных звезд, как Мадонна, Дженет Джексон или Бэнглз. Для Джейн это был удивительный мир голой кожи и ярких цветов фотобумаги, вспышек прожекторов и подглядывающих розовых, смущенных юнцов – за теми, кто прыгал и извивался, чтобы подарить Америке те острые ощущения, которых она жаждала. Посреди этого веселого хаоса стояла Люси, дирижируя имитацией страсти, ее большая грудь выпирала из майки с надписью «секс-ярость», по мановению ее пальца все немедленно исполнялось, а ее профессиональный взгляд жадно пожирал обнаженную плоть.

Конечно, для Джейн было некоторым шоком увидеть своими глазами, чем занимается Люси Мастерсон, но с этим Джейн могла мириться. Помогало отношение к этому самой Люси. Ее ни капли не смущала ее профессия, и она, относясь к этому легко, заражала своей легкостью остальных.

– Послушай, солнышко, девочкам нужны деньги. Журналам нужны пикантные снимки. Соплякам тоже хочется удовольствий. Ты что же, не веришь в свободу?

А Джейн была слишком занята, чтобы подумать над тем, что происходит вокруг нее. Там много нужно было выучить, столько успеть сделать: считывать показания, настраивать прожекторы, подносить стаканы с холодным кисловатым напитком изнемогшим парикмахерам, заниматься постоянно психотерапией с чересчур нервными фотомоделями. Позже все они рассядутся вместе, едва прикрытые подобием одежды, и будут нескончаемо болтать о своих мечтах и о своих планах, и рассказывать жуткие истории о том, как ими пользовались и оскорбляли их, о том, как их ловили на лжи и преувеличениях, на возбужденных фантазиях и близких к психозу галлюцинациях, о том, как они барахтались в темных водах моря притязаний и обещаний, в мелких волнах политики и взлетели на волне страсти, о жердочке между простынями и сточной канавой.

Вздох удовлетворения исторгся из самой глубины Люси. Шла воскресная ночь, жизнь была прекрасна. А поскольку было лучшее из лучших воскресенье, это значило, что была сокрушающая суббота, совершенно неистовая пятница, и невероятный, сказочный четверг. Так близко, и все же так далеко рядом с ней на софе сидела воплощенная в плоти и крови причина ее счастья. Джейн Каммин.

Именно это и называется, наверное, «страстно желать», «быть влюбленным без памяти»«, «неистово хотеть». И все же чувство было и каким-то новым. Она и раньше хотела – с той или иной, – но сейчас это было не просто голодом. Это терзало ей внутренности. Джейн все вокруг делала восхитительным, и все происходящее лучилось и переливалось от полноты жизни, радости и надежды.

Она повернулась к Джейн, потягиваясь, как сонная кошечка.

– Сегодня вечером ты выглядишь просто неотразимо прекрасно. Следовало бы принять закон против таких людей, как ты.

– Ну и спасибо, мэм. Ты знаешь, как польстить даме. – Джейн подражала южному акценту Люси и легкомысленно улыбалась.

Люси была настойчива. И так было все предыдущие несколько дней. Но не было ничего такого, чего не вынесла бы Джейн. Однако насчет одного Билли Бингэм был определенно прав. И где его только носит? Исчез без следа, несмотря на свои самые серьезные обещания вернуться за ней и жуткие предостережения, касающиеся преступного, калечащего и мишурно-обманчивого города. Слава Богу, она не положилась доверчиво на его слова, не бросила работу и койку в доме Люси ради того, чтобы сидеть в полном неведении в «Мармонте» в ожидании Годо, который так и не появился. Она была слишком занята, слишком много развлекалась, чтобы задумываться о нем. Может быть, он позвонил в «Мармонт» и потерял к ней интерес оттого, что она там не объявилась. Возможно, он хотел лишь руководить ею; а может, он был лишь растаявшей снежинкой, невзирая на его страстные глаза, сильное тело и твердую, как сталь, идею. Да и вообще, Билли знал, где ее разыскать.

А пока что Джейн наслаждалась Лос-Анджелесом, была молода, прекрасна, и карусель крутилась, пока играла музыка. Все остальное было несущественным.

Люси вся извертелась на софе, чтобы снова и снова видеть Джейн, ощущая от этого нежнейшую, великолепнейшую боль. В Калифорнии быстро привыкают к красоте – особенно когда это твое занятие. Но, находясь рядом с Джейн, Люси едва могла дышать. Все в притягивающем ее существе было прекрасно, как картинка: стройное, крепкое, нежное тело, соблазнительные губы и прелестные ноги, распахнутые глаза, гладкая кожа. Люси готова была вывернуться наизнанку, чтобы соблазнить ее, но все напрасно. Джейн отражала все попытки, как будто вокруг ее сердца была защитная система, как в «Звездных войнах».

Люси громко расхохоталась от своего предположения, этакого холодящего восторга от приставленного к груди дула. Потом вскочила:

– Пойдем, милая моя, завалимся в «Баг» и покатаемся немножко. Может быть, пощиплем пиццу где-нибудь, пригубим «Вальполичеллы», возьмем пару кассет, так вечер и проведем. Я так утомилась за эти последние несколько вечеров, а мне утром надо предстать свежей и бодрой в «Хастлере». Ну как, звучит?

– Звучит отлично, дорогая босс.

Джейн поднялась. Плечи ее были обнажены, прозрачный бюстгальтер, видимо от Гесса, прятал грудь, а его белоснежные лямки соблазнительно контрастировали с обласканной солнцем кожей. Плотная джинсовая юбка доходила до колен, а белые короткие носки были подвернуты и лежали поверх мягких из коричневой кожи ковбойских полуботинок.