Текст книги "Сестры"

Ивэн, не отводя глаз, с отчаянием смотрел на аукциониста. Предстоял длиннейший из самых длинных торгов, но это был единственный шанс. Была установлена резервная цена: восемьдесят тысяч долларов. Он будет скупать их по этой цене, в разных местах зала находилось еще пять-шесть подобранных им человек, чтобы создать иллюзию жарких торгов. Бисестер также будет делать вид, что принимает ставки из других углов зала, пока цена не достигнет зарезервированного уровня. Такова была обычная практика в торговом зале. Однако дело заключалось в том, что это был Нью-Йорк, где все друг друга отлично знали. Любой, способный отличить коллаж от натуры, мгновенно сообразит, что ставки из зала выкрикивают подставные лица и весь спектакль срежиссирован Ивэном. Если другие крупные дилеры – музеи и частные коллекционеры, действующие через известных посредников, – не поднимут руки, то мир поймет, что рынка для Билли Бингэма не существует, а цена столь же реальна, как скачки на лошадях в космосе.

Рокочущий шум достиг своего высшего уровня. Казалось, что никто не говорит, но каждый что-то бормочет, как в сценической массовке. «Какое слово они произносят, – подумал Ивэн. – Сэр? Абракадабра? Бутылка содовой воды?»

– Могу ли я попросить тишины в зале, пожалуйста, – рявкнул с трибуны граф Бисестер, и благодаря английскому акценту и высокомерно-презрительным интонациям ему мгновенно подчинились. Он посмотрел в лежавшую перед ним книгу.

– Начальная цена пятьдесят тысяч. Пятьдесят пять? Пятьдесят пять. В конце зала. Шестьдесят тысяч. Итак, сэр, против вашей ставки. Шестьдесят пять тысяч.

Его голова качнулась вверх, вниз, затем из стороны в сторону в смешной и удивительной манере, присущей аукционистам. Подобно почерку, у каждого из них была своя манера вести торги, но вовсе не манерной ведения определялся ход аукциона.

Ивэн посмотрел вокруг. Делая вид, будто впервые вступает в игру, он помахал своим каталогом тем жестом, который в мире искусства равносилен выстрелу из стартового пистолета. Бисестер мгновенно заметил это скромное движение.

– Впереди семьдесят тысяч, принято. Так, семьдесят пять, восемьдесят, восемьдесят пять.

Ивэн остановился. Господи всемогущий, где же все остальные? Он торговался один, сам с собой, за картины, которые вскоре окажутся никчемным мусором. Остановиться? В слезах броситься прочь из зала? Это значит обречь себя на ссылку в тосканскую деревню и доживать там до печального конца, коротая дни за хорошим вином и приличной едой в компании итальянского деревенского мальчишки. Он посмотрел на Билли, сидевшего как на иголках с правой стороны зала.

– Ваша ставка, сэр. Восемьдесят пять, принято.

Бисестер опустил глаза в книгу. Он превысил зарезервированную цену. В зале шли торги.

– Сто тысяч, – заявил Ивэн. Вновь зал ответил молчанием. Ивэн Кестлер продолжал торговаться вопреки всем превратностям. Никто из посторонних не включился в игру. Он торговался сам с собой.

– Против вас, в конце зала. Против вас, сэр, я принимаю сто тысяч. Есть еще предложения? Сто тысяч долларов.

Бисестер взмахнул в воздухе небольшим молотком и со стуком опустил его на кафедру из красного дерева.

– Продано Кестлеру. Сто тысяч долларов.

Называть имена дилеров было обычаем.

– А теперь лот номер триста тринадцать. Начальная цена за него пятьдесят тысяч. Предлагайте, кто предлагает пятьдесят пять? Пятьдесят пять?

Одетый в зеленую униформу служащий указал на висевшую на стене картину Бингэма, чтобы каждый из присутствовавших мог видеть, что выставлялось на торг. Небольшие картины вносили в зал и показывали под кафедрой, а картины таких размеров, как у Билли, были развешаны по стенам зала.

Словно ребенок, завороженный покачиванием приближающейся кобры, Ивэн Кестлер посмотрел через зал на Джули Беннет. Она выигрывала, высасывая из него жизнетворную кровь, а он сам оплачивал ей это удовольствие. Только что он заплатил ей сто тысяч долларов, минус комиссионный сбор за привилегию удавить его репутацию. Выходя на аукцион, он ставил все свое состояние на то, что остальные представители мира искусств примут в нем участие, но, судя по всему, проиграл.

Билли запаниковал. Он чувствовал, что план проваливается. Картины – его прекрасные картины, те самые, из-за которых буквально несколько недель назад народ давился, – теперь походили на прокаженных в бассейне.

Джули повернулась на своем месте и окинула взором аукционный зал. Выражение ее лица, казалось, говорило: «Спасибо вам. Спасибо всем вам за то, что сделали меня такой счастливой, а моих недругов такими грустными. Какие вы все замечательные, что поддержали меня».

– Пятьдесят пять. Шестьдесят пять, семьдесят… и пять… и восемьдесят и пять… и девяносто… и пять. Сто тысяч долларов. Кто-нибудь предложит больше? Итак, сто тысяч долларов.

Ивэн возвел свои молитвы к небу. Картина была продана за сто тысяч долларов. Молоток поднялся в воздух, и Бисестер уже мысленно произнес: «Продано Кестлеру». Но затем, совершенно неожиданно, аристократическая голова вскинулась вверх.

– И десять. Сто десять тысяч в конце зала.

Джули Беннет, Ивэн Кестлер, Билли Бингэм и весь художественный мир Нью-Йорка обернулись, чтобы увидеть нового участника торгов. Кто сделал заявку? Кто же это, черт подери? Кестлер был ни при чем.

Ивэн почти поднялся со своего места и дикими глазами рассматривал последние ряды в зале.

Слова Бисестера привели его в чувство:

– Сто десять тысяч. Против вашей ставки из переднего ряда, сэр.

Ивэн судорожно махнул рукой из-за спины. Глаза его не отрывались от конца зала, внимательно разглядывая море лиц, стараясь определить заявителя.

– Сто двадцать.

Боже милостивый, пусть он продолжит.

Да! Он его увидел. Голова немного наклонена к левому плечу. Сердце Ивэна замерло. Нет. Нет! Да. Это был Дон Маррон из Музея современного искусства (МОМА), поставивший сто двадцать тысяч долларов за Билли Бингэма.

Ивэн повернулся лицом к сцене. В момент гениального озарения он держал паузу.

– Сто сорок слева от меня. Против вашей ставки, сэр, сзади.

Ивэн успел разглядеть и этого участника торгов. Кристофер Мэтлоу, сидящий радом с С.-З. Уитмором и покупающий для него. Уитмор, вероятно самый богатый из серьезных коллекционеров в мире, не считая Гетти и их музея, вступил в игру. Против МОМА.

– Сто пятьдесят справа.

Пейс Гэлери вступила в торги.

– И шестьдесят, и семьдесят, и восемьдесят…

То были Кноэдлер, Ирвинг Блюм, вновь Уитмор.

Солнце взошло в душе Билли Бингэма и одновременно село в душе Джули Беннет. Он выжил, и более того, пока он сидел на неудобном стуле с прямыми спинками, которые один из крупнейших аукционных центров навязал своим клиентам, его спасение постепенно начало перерастать в триумф.

– Двести двадцать… и тридцать… кто еще… в конце зала… кто еще?

Бум!

– Продано Музею современного искусства. Двести тридцать тысяч долларов!

В течение одной-двух секунд висела абсолютная тишина, пока информация западала в три сотни черепов. Еще тридцать восемь лотов. МОМА только что выложил двести тридцать тысяч долларов, перехватил картину у Уитмора, Пейс участвовал в игре на сотни тысяч.

Основное ядро художественного рынка присутствовало на аукционе. Но снаружи, на Парк– и Мэдисон-авеню, оставались сотни их коллег – людей, которые по той или иной причине не захотели присутствовать на торгах. Теперь они пожалеют, а сидящие внутри наверняка позаботятся об этом, потому что они упустили возможность, выпадающую раз в жизни. Те, кто имел возможность покупать, стучались в окно фортуны за счет своих отсутствующих друзей и их менее могущественных соседей, присутствовавших в зале, но не получивших от своих боссов или партнеров разрешения на расходование крупных сумм, а также за счет тех, кто своевременно не привел в порядок свои банковские счета. Люди типа Уитмора, не думающие о деньгах, вычистят все картины до единой в полной уверенности, что ценность каждого полотна, нашедшего свой путь в их коллекцию, будет удостоверена самим фактом престижного присутствия здесь. И он всегда мог побудить некоторых из своих друзей, таких, как Саатчис или Руперт Мердок, попытаться приобщиться к сонму состоятельных коллекционеров.

Джули Беннет оторопела. Она посмотрела на Билли, потом на Ивэна, потом на блестевший от пота раздвоенный подбородок Генри Бисестера. Еще немного, и она заработает целое состояние, но душа ее терпела такие муки, словно наступил конец света. Непредвиденный ход событий спутал ее планы; замышлявшаяся экзекуция превратилась в коронацию. Билли Бингэм и Ивэн Кестлер воспарят на облаках славы еще выше, чем до этого, и будут поливать ее грязью. Джули попыталась встать: нужно было уйти. Но казалось, в кресло был вделан мощный магнит. Она вновь уселась и напряглась, когда объявили следующий лот.

Предложения сыпались, как из пулемета, быстро и яростно, цены на картины Бингэма расцветали на волне оптимизма, возбуждения и удивления.

Фактически, не успев начаться, все завершилось. За тридцать самых невероятных минут в истории живописи сорок картин Билли Бингэма разошлись за баснословную сумму – в восемь миллионов долларов. Джули Беннет заработала четыре миллиона долларов чистыми и наблюдала, как бывший любовник оказывается по правую руку от Отца нашего Господа Всемогущего. По всему залу «Кристи» вокруг нее звучали аплодисменты. Прежде подобного здесь не случалось.

Единая толпа разделилась надвое: одна вокруг Билли Бингэма, другая окружала Ивэна Кестлера. Вокруг Джули не было никого. Хотя она и заработала кучу денег, ее считали проигравшей. Она пыталась уничтожить этих двоих, которые сейчас стали звездами первой величины в художественном мире, и в то время, когда непостоянные законодатели моды стремились примкнуть к новому художественному направлению, доказавшему свою перспективность, первое, что они сделали, презрительно отпихнули ногой женщину, стремившуюся их уничтожить. Разумеется, все могло обернуться иначе, но не обернулось, а это единственное, что имело значение.

Билли Бингэм почти физически ощущал, как мощь и слава струятся через него. Он даже представить себе не мог, насколько замечательны эти ощущения. Они лучше оргазма, лучше дикой радости творения. Пальцы, хватавшие его за рукава, голоса, выражавшие свой восторг, были подтверждением реальности происходящего. Лицо его сияло от сознания, что именно он являлся объектом поклонения, что именно его фигура, как стрела, вибрировала в самом центре мишени. Теперь ему никто не нужен. Даже Ивэн, сделавший возможным это чудо. В особенности Ивэн. Прощальный поцелуй на глазах у всех этих людей убедительно докажет, что он наконец добрался туда, куда мечтал.

Ивэн пробирался сквозь толпу. Он вернулся обратно в этот мир, он стал больше, гораздо значимее, чем раньше, и все присутствовавшие в зале понимали это. Ивэн продемонстрировал храбрость, веру и целенаправленность, о существовании которых артистический мир и не догадывался, и на победителе явственно проступали пятна победы. Но у Ивэна была и другая цель, другой приз. Билли Бингэм, самый известный художник в мире в настоящую минуту, сегодняшнюю ночь проведет с ним.

Он подошел к Билли сзади и вытянул руку, чтобы похлопать его по плечу и востребовать обещанное, получить сполна по мефистофелевскому договору.

Билли Бингэм резко повернулся и презрительно сбросил с плеча руку Ивэна.

– Убери от меня свои грязные руки! Слышишь? И никогда впредь ко мне не прикасайся! – прокричал Билли.

Ивэн отпрянул назад, а в толпе раздались удивленные возгласы. Это уж чересчур. У них и так было полно скандальной информации, а теперь еще и это.

Кестлер был публично унижен художником, чью репутацию он только что спас, и подобное поведение вызывало к жизни самые невероятные домыслы.

Оставив оторопевшего Кестлера приходить в чувство, Билли стал продираться сквозь возбужденную толпу к Джули Беннет.

Лицом к лицу они встали друг перед другом.

– Спасибо тебе, Джули. Спасибо от всего сердца.

Голос Билли дрожал от ненависти.

– Ты продемонстрировала миру мою гениальность. Теперь я хочу, чтобы ты узнала еще вот что. Каждый день, каждую минуту, всю оставшуюся жизнь я буду искать способы причинить тебе вред. И в один прекрасный день – я обещаю – я уничтожу тебя, как ты пыталась, но не смогла уничтожить меня.

Он пошел прочь, не обращая внимания на море зрителей, на толпу свидетелей этой сцены. Не обращая внимания также и на белые пятна, покрывшие обычно круглое и румяное лицо Джули Беннет.

Однако последнее слово осталось все-таки за ней.

– Ты просто глупый маленький мальчик, Билли Бингэм, – прошептала она. – Глупый мальчишка.

И когда он уходил, прокричала вдогонку:

– Ты уничтожишь меня? Только через мой труп!

25

Леонард Файэрстоун угодил в песчаную западню. Боб Хоуп прилип к пальме, а президент Форд промахнулся, подрезав мяч, и не попал на ударную площадку перед соседней лункой. Даниэль Гэлвин Третий семью простыми ударами послал шар в середину пятого зеленого поля на площадке для гольфа в «Альбатросе».

Образно говоря, события на площадке напоминали жизнь, прожитую Даниэлем Гэлвином до настоящего времени: нацеленность на достижение цели, видимая легкость и поступь победителя. В деловой Америке Даниэль Гэлвин относился к разряду мегазвезд, да и в других сферах тоже: член правления Лос-Анджелесского художественного музея, постоянный член элитарного и влиятельного Общественного комитета Лос-Анджелеса, член правления Художественного совета Музыкального центра, член совета директоров компании «Кока-Кола», Банка Америки, Генеральной телефонной компании Калифорнии.

Он уверенно направлялся к шару, повернулся к нему, как к собранию правления, с выражением апломба и либеральной помпезности. Взмахнул клюшкой. Замах получился несколько торопливым, кистевой удар пришелся под шар. Вращаясь, как детский волчок, шар взмыл высоко в бледно-голубое небо и, подхваченный ветром, долетев до семидесятипятифутовой отметки, видимо, устав от полета, камнем рухнул в безупречный песок бункера.

Удар был метафоричным для предсказания судьбы Даниэля Гэлвина, потому что сегодня он испытывал беспокойство.

Деньги давно не интересовали его. Их у него было более чем достаточно, и они доставляли немало хлопот: множество проблем по распоряжению ими, проблемы с налогами, слишком много домов, бесконечная вереница слуг, ожидающих указаний. Но власть – совершенно другое дело. От нее нельзя было устать, и он пока не встречал ни одного человека, которому ее хватало бы. Как приятно волнующее ощущение собственной значимости, уверенности в том, что твою команду «прыгай» выполнят, даже важные персоны подпрыгнут вместе со своими подчиненными.

В компании Эй-би-эс он обладал практически не ограниченной властью как председатель совета директоров и как крупнейший держатель акций. Поскольку это была телесеть, то его политическое влияние было огромным. Одно дело торговать шампунем в розницу, и совсем другое – давать вечерние информационные новости. Здесь много чего можно закрутить так же, как на поле для гольфа. Несомненно, вы даете факты. Но какие факты вы изберете для демонстрации, а о каких умолчите? Разумеется, деятельность в Эй-би-эс не занимала всего его времени. На то имелся заместитель. Но этот заместитель, подобно точно настроенному телепатическому приемнику, был выбран исключительно в силу его преданности Гэлвину Третьему. Поэтому он величественно вытягивался в струнку перед дверью Гэлвина, который не потерпел бы иного поведения.

Но сейчас его уютному миру грозила опасность. Эй-би-эс тащилась в хвосте за другими компаниями по рейтингу и количеству призов «Эмми». Ничего необычного в этом не было, такое периодически случалось с телекомпаниями. В будущем году, когда начнут поступать доходы от «Ночей в Беверли-Хиллз», дела пойдут лучше при условии, что для него следующий год наступит. Даниэль Гэлвин никогда не был сторонником оппортунизма в делах. Постоянный прогресс, подобный величавому шествию патрициев, был его идеалом. Он не одобрял действий своего оппонента, который предпочитал тактику наскоков, и теперь, пользуясь влиятельной поддержкой, стремился захватить руководство компанией в свои руки. Сначала деловое сообщество посмеивалось над попытками Давида свалить могущественного Голиафа, однако атака была организована мастерски, и в результате благоразумных приобретений на открытом рынке и своевременно опубликованных пресс-релизов капиталы Эй-би-эс, сократившиеся было до минимального уровня, теперь резко увеличились. Крупные держатели акций – страховые компании, пенсионные фонды и трастовые организации – уже не торопились выказывать лояльность своим духовным братьям – нынешнему совету директоров, возглавляемому Даниэлем Гэлвином.

Ситуация складывалась таким образом, что возможность проиграть сражение была совершенно реальной для Даниэля Гэлвина. Он испробовал все стандартные приемы защиты: увеличил выплаты по долевым ставкам, взял на себя дополнительный долг, чтобы стать менее «съедобным для хищников», – так называемая ядовитая пилюля, – и несколько других. Но все напрасно. Теперь изощренный ум Гэлвина видел лишь один путь. Эй-би-эс должна увеличить свои доходы, и сделать это необходимо как можно скорее. Но как? Путь был известен каждому, но никто не знал, чего хотела публика.

На поле для гольфа прозвучала ироническая шутка:

– Послушай, Дан, мои люди говорят, что тебе рано уходить на покой. Подумай, ты смог бы играть в гольф, даже выиграть, получить пару ударов форы.

Президент Форд мог позволить себе пошутить над ним подобным образом. Но так шутить могли очень немногие.

Облако мелкого песка взметнулось в воздух, когда Даниэль Гэлвин нанес удар девятой битой. Все вокруг пришло в движение, кроме шара. Тот остался на месте, насмехаясь над ним.

– Тебе, Гэлвин, сейчас, как никогда, нужно хорошее известие относительно рейтинга твоей компании, – заметил Леонард Файэрстоун. – С успехом невозможно спорить.

– Да, – прорычал Гэлвин.

Файэрстоун, вероятно, занялся недвижимостью. Он привел Джерри Форда в «Альбатрос», оба друга жили по соседству на Тринадцатой улице, разместив сотрудников службы безопасности президента на ночлег в доме, принадлежащем матери Джинджера Роджера. Теперь друзья были партнерами в предприятии с капиталом в сто пятьдесят миллионов долларов.

– Мне нравятся эти мини-сериалы, но, понимаешь, они слишком быстро заканчиваются. Хорошо бы запустить более длинный, который шел бы пару недель, каждый день часа по два. Тогда можно было бы посмотреть все, посопереживать и не прилипать к телевизору навечно, как с этими сериалами. Что-то вроде миди– или даже макси-сериала.

Джерри Форд принадлежал к типу людей, которые не скрывали, что смотрят телевизор, более того, смотрят с удовольствием.

Даниэль Гэлвин медленно повернулся и посмотрел на экс-президента. Замечательная идея. Американский народ допустил самую большую ошибку в своей общественной жизни, избрав вместо него Джимми Картера – человека, изгнавшего призраков Уотергейта и придавшего твердость американской внешней политике. Мощные миди-сериалы. Самые крупные кинозвезды, лучшая книга, затратить состояние на пресс-релизы, миллионы на съемку. Да, сериал может стать успешным. Он станет победителем, если все устроить как положено.

– Дэну следует приобрести права на последнюю книгу Джули Беннет. Джули как раз здесь, неподалеку в горах, пишет целыми днями. Ты с ней знаком, не правда ли, Дэн? Она крупный жертвователь в Музей Пустыни, на культурные мероприятия Боба, на обездоленных детей Барбары Синатры. Она немного странная, но в целом ничего, ребятня млеет от ее романов. Бетти тоже.

Боб Хоуп добавил:

– Слышал, что она заключила удивительную сделку. Купила права на использование всех персонажей романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Пишет продолжение. Называется «Завтра будет другой день». Наверное, будет стоить несколько долларов в магазине. Первая книга была неплохой.

И рассмеялся знаменитым смехом Боба Хоупа.

Однако Даниэлю Гэлвину Третьему было совсем не до смеха.

Скарлетт О'Хара вновь появляется в крупнейшей в истории кинопостановке. Эй-би-эс никогда не придется впредь затевать ничего подобного. Доходы подскочат до небес.

Как скоро сможет он благопристойно отвертеться от этой партии в гольф?

Для Джули Беннет, объятой ненавистью, словно коконом, любое отвлечение было приятным. Джейн была повсюду, в каждой клетке организма Америки. Она смотрела с обложек журналов, сияла с экранов телевизоров, ее шелковистый голос звучал на радиоволнах. Джули Беннет, полагавшая, что массовая информация – синоним посредственности, тем не менее смотрела, читала и слушала все подряд. Потрясающий успех Джейн был для нее самой горькой из пилюль. Слава – это одно, но деньги способны купить силу, независимость и безопасность. Вот что более всего жгло ей душу. Джейн Каммин – мечта рекламодателей, доход которой превысил доходы самой Джули. Порой ей приходилось заставлять себя читать эту рекламу, глаза застили боль и ярость. Джейн Каммин, таинственная английская девушка с восхитительно загадочным прошлым. Пресса раздула вокруг этого настоящий ажиотаж. Кто она и что собой представляет? Подразумевалось, что она некое сказочное создание, залетевшее из далекой планетной системы, чтобы явить свою красоту на полях Америки. Неясное прошлое открывало широкий простор для полета фантазии. Не будучи более англичанкой, она принадлежала всему миру. Джейн Каммин воплощала в себе идею, и это подталкивало Джули Беннет на грань сумасшествия.

Все ее темные замыслы были сорваны. Сорваны Билли Бингэмом – прежним мальчиком на побегушках, а ныне художником, супергероем своего поколения. Сорваны Ивэном Кестлером, который украл его у нее и спас, когда тот висел над пропастью, а затем был наказан за свою веру и выброшен, как пустая банка из-под пива на пляже. Но больше всех, разумеется, виновата ее маленькая сестра, ребенок ее отца, символ его предательства. Дочь ненавистной матери, уничтожившей его, доведшей его до разочарования и отчаянной смерти.

Приглашение Даниэля сыграть в теннис, по крайней мере, дало иную пищу ее разуму. Это приглашение и сделка с «Унесенными ветром». Джули Беннет воспрянула при этой мысли. Поиск сюжета для будущей книги всегда волнует авторов. Где взять идею? Откуда она вообще возьмется? Что, если воображение в какое-то момент откажется работать? Как-то раз она взяла в руки книгу и прочитала первую и последнюю страницы – две самые важные в любом романе. Последнее предложение на последней странице бросилось ей в глаза.

Завтра будет новый день. И сразу поняла, чем будет занята в следующем году. Переговоры с правопреемниками Маргарет Митчелл затягивались, однако солидная сумма значительно их ускорила. Три с половиной миллиона за право рассказать миру о том, как развивалась дальнейшая жизнь Скарлетт О'Хара и Ретта Батлера. Цена была невысокой. Как только высохли чернила на контракте, она принялась за работу и через сорок дней набросала развернутый сценарий книги в двадцать пять тысяч слов. Теперь она шлифовала его, прежде чем выложить перед Мортоном Янклоу, нью-йоркским агентом, который обратит рукопись в книги с твердой и мягкой обложкой, а те, в свою очередь, вызовут слезы зависти в глазах писателей всей страны.

Даниэль Гэлвин? Даниэль Гэлвин Третий, не так ли? Интересное дело: все эти первые, вторые, третьи – до чего нравится Америке такая игра. Через несколько сотен лет, возможно, будет жить на свете Даниэль Гэлвин Десятый. Ну и хорошо. Каждый должен с чего-то начинать, и три четверти титулов в Англии были пожалованы после 1900-го. Тот период назвали эрой пива, поскольку пивоварение и внесение вкладов в казну консервативной партии являлись излюбленными способами приобретения титулов.

Что ей известно о нем? Немного. Семья Фордов недавно приглашала его на ленч, но у нее не было времени поговорить с ним. Она знала, что он фактически единолично руководит компанией Эй-би-эс. Знала, что с недавнего времени Эй-би-эс сделалась объектом чьих-то стремлений. Некто, чье имя она никак не могла вспомнить, поднял ставки и ухудшил и без того не блестящие доходы Гэлвина, а держатели акций пускали слюнки, узнав о прибыли, полученной этим дельцом. В то же время нынешние Гэлвины не отказываются от своего куска пирога без борьбы, и кусок, которым располагал Гэлвин, был совсем неплох. Его дом в Зандерберд Кове, согласно утверждению «Архитектурного обозрения», был шедевром Стива Чейза. Неплохо бы заглянуть внутрь.

Джули отдыхала на обитом дорогой кожей заднем сиденье «Роллс-Ройса». По обе стороны дороги ей вслед смотрели самодовольные кантри-клубы, отдаленно напоминающие замки, разбросанные по средневековой Европе. Плутократы Америки скрывались от насилия, наркомании и преступности в этих непроницаемых крепостях, где они спокойно могли вести свой утонченный образ жизни. Для чего еще закрываться в этих сделанных руками человека островках исключительности? Мысль об этом заставила ее кровь похолодеть. Один опрометчивый вечер в баре с высказыванием сокровенных мыслей под влиянием мартини, и вы можете умереть в этой шикарной тюрьме, в которой надеялись прожить остаток своей жизни. Если вас застигнут при попытке смошенничать во время игры в гольф; если ваш муж окажется излишне любезным с официанткой; если вы неплотно задернете занавески в спальне, чтобы скрыть ничтожную извращенность, поскольку лишь с ее помощью можно вызвать у него эрекцию, – то на следующее же утро вы совершенно спокойно можете звонить гробовщику. У каждого из клубов есть свои особенности: «Альбатрос» и «Винтадже» – чертовски аристократичны; кантри-клубы «Морнингсайд» и «Ранчо Мираж» – для нуворишей; «Ла Кинта» – лучший для гольфа и тенниса; клуб «Айронвуд» – лучшее здание.

Джули Беннет подогнула мощные ноги и уставилась на них без особого энтузиазма. Игра с женщинами в теннис не помогла ей сбросить лишний вес. Плиссированная юбка смотрелась как лишний аксессуар на массивных ногах, вся фигура казалась приземистой, и определение «квадратная» было у всех на устах. Тем не менее это тело было весьма функциональным и неплохо демонстрировало свои возможности на теннисном корте. Хосе Хигуэрас, занимающий седьмое место в списке теннисной ассоциации профессионалов и работавший на полставки тренером в «Ла Кинта», заботился об этом. Два или три раза в неделю он заезжал после захода солнца и выводил Джули на залитый светом прожекторов северный или южный корт. В результате ее свинг был мягким, стойка безукоризненной, и, самое главное, глаза никогда не теряли мяча. Поэтому Даниэлю Гэлвину Третьему следовало быть настороже.

Она миновала ворота Зандерберда, задержавшись лишь для традиционного ритуала безопасности, эквивалентного поклону алтарю перед тем, как сесть на церковную скамью.

Затем ритуал повторился, и она прошла в обширный двор дома Гэлвина.

Архитектура Стива Чейза произвела на нее впечатление. Внутрь двора он привнес пустыню: высокие кактусы торчали как тотемные столбы бок о бок с королевскими пальмами. Прямоугольная геометрия зданий прекрасно увязывалась с ландшафтом, естественный цвет камня гармонировал с цветовой гаммой растительности холма, нависшего над домом. Они прошли мимо бассейна, кафельные плиты которого имели цвет голубого неба, по сторонам стояли массивные резные каменные столы и стулья, сочетая полезность и красоту формы.

Даниэль Гэлвин поднялся из-за стола.

– Джули Беннет, – пробасил он. – Как хорошо, что вы приехали.

Его рукопожатие было профессионально сердечным.

– Мне нравится ваш дом.

– Спасибо. Нам тоже он по душе.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Большое удовольствие встретить вас. Ваш ленч был поистине замечательным, к сожалению, у нас не было возможности побеседовать.

«Интересно, – подумала Джули, – где другие гости?»

Гэлвин словно прочел ее мысли:

– Откровенно говоря, Джули, я пригласил вас сюда, поскольку хотел обсудить с вами один вопрос. Мне известно, что вы любите играть в теннис, я – тоже. Поэтому, если вы не возражаете, мы могли бы сыграть один или два сета, а потом перейти к делу. Кроме вас, боюсь, никого нет. Никогда не был большим любителем одновременно решать несколько дел.

– Что ж, неплохо.

Джули оглядела его с головы до ног. Она действительно сказала то, что думала. Начало было неплохим. Одно дело играть партии с профессионалом, и совсем другое – размяться для здоровья. Гэлвин выглядел как игрок, от которого не следует ожидать неожиданностей; крупный, неторопливый мужчина, не любящий рисковать. Подходящий для нее противник, поскольку она всегда играла в полную силу и любила рисковать. Что он хотел обсудить с ней? Такой прямой деловой разговор в обход Мортона, который представлял ее деловые интересы, был для нее неожиданным.

Водитель принес из машины ее ракетки.

– Что ж, давайте сыграем. Солнце уже не такое жаркое. Из трех партий?

– Отлично.

Он повел ее в направлении корта.

– В какое время мы играете наиболее успешно?

– О, обычно я жду, когда солнце полностью уйдет за горизонт. Но и сейчас, думаю, все будет отлично.

– Вы сейчас работаете над очередной книгой? Молодежи нравятся ваши романы. Я, к сожалению, читаю только балансовые отчеты и деловые записки. Не помню, когда в последний раз читал книгу.

Складывалось впечатление, что он этим гордится.

– Да, я постоянно над чем-нибудь работаю.

Джули говорила уклончиво. То был старый трюк дилеров. Она собрала кое-какую информацию, прежде чем ехать на встречу. Наверное, будет еще несколько поездок, несколько партий в теннис, прежде чем настороженность пройдет. К концу первого сета она надеялась получить смутное представление о его намерениях.

– Что-нибудь определенное?

– Не совсем.

Попробовав обходной боковой маневр, он наткнулся на каменную стену ее защиты. Недаром говорили, что Джули Беннет – крепкий орешек. Да, молва не ошибалась.

Вскоре они оказались на безупречном теннисном корте; линии были обозначены белым цветом, а поверхность темно-красного цвета, характерного для теннисных площадок в пустыне.

– Жесткие или мягкие? – спросил Гэлвин, пробуя ракетки.

– Жесткие.

– Хорошо.

Розыгрыш подачи был серьезным. Оба игрока привыкли бороться за победу всегда и во всем, в повседневной жизни. Выискивая слабые места, скрывая свои сильные стороны, они посылали мяч прямо перед собой по центру площадки. Когда стало ясно, что таким образом не раскрыть никаких важных секретов, оба согласились начать игру.

– Готова в любой момент, – сказала Джули.

– Отлично.

Джули взяла мяч в левую руку – прямую и ненапряженную – и подбросила его над левым плечом. Мяч завис над бедром. Размахнувшись прямой рукой и вложив в удар вес тела, она мощно направила его на половину Гэлвина. При подаче она применила все свое мастерство, чтобы выиграть, целясь в дальний правый угол площадки. Мяч лег точно в цель. Мощная подача просвистела над сеткой так, что Гэлвин не успел дотянуться до мяча ракеткой.