Текст книги "Лев Толстой"

Толстой этой книги еще не читал – она выйдет в 1863 году. В 1902-м «Жизнь Иисуса» будет издана в России на русском языке, через год после того, как за похожие мысли Толстого отлучат от Церкви, а все его писания по этим вопросам будут запрещены цензурой. Что позволено французу – нельзя русскому.

В Россию он, конечно, вернулся. И, несмотря на смерть брата, второе заграничное путешествие оказалось куда плодотворнее первого. Он провел за границей девять с половиной месяцев, посетил Францию, Германию, Бельгию и Англию, изучая опыт преподавания в школах в разных странах, потому что в России хотел вернуться к педагогической деятельности. В феврале 1861 года в Лондоне он познакомился с Александром Ивановичем Герценом и Николаем Платоновичем Огаревым и часто бывал в их доме. Он всерьез увлекался музыкой и театром. В апреле, перед тем как покинуть Европу, он писал тетушке Ёргольской: «Я везу с собой столько впечатлений и столько знаний, что мне придется долго работать, чтобы уместить всё это в порядке в голове».

Запись в дневнике: «Граница. Здоров, весел».

Часть третья
Семейное счастье
(1862–1877)

Подколесин

Двадцать третьего сентября 1862 года в кремлевской церкви Рождества Богородицы на Сенях Лев Толстой обвенчался с Софьей Берс, дочерью московского врача-немца Андрея Евстафьевича Берса и его супруги Любови Александровны (в девичестве Иславиной). Толстому к тому времени было 34 года, его жене только что исполнилось 18.

Присутствовавший на венчании народ ахал: «Какая молоденькая! За старика идет! Видать, богатый!»

Этому событию предшествовал целый ряд попыток Толстого жениться. В отличие от братьев – закоренелого холостяка Николая, Сергея, жившего гражданским браком с цыганкой, и Мити, скончавшегося на руках выкупленной из публичного дома проститутки; в отличие от сестры Марии, чье замужество потерпело фиаско, Лев подошел к проблеме брака основательно. Он хотел нарушить традицию семейных неудач своих братьев и сестры.

Как-то он признался, что мечтал о женитьбе с пятнадцатилетнего возраста. Он был убежден, что семейное счастье – его стезя. Он много размышлял об этом. В письме к Ёргольской, отправленном в 1852 году с Кавказа, за десять с лишним лет до женитьбы, он в подробностях описал свою будущую семейную жизнь: «Я женат – моя жена кроткая, добрая, любящая, и она Вас любит так же, как и я. Наши дети Вас зовут “бабушкой”; Вы живете в большом доме, наверху, в той комнате, где когда-то жила бабушка; всё в доме по-прежнему, в том порядке, который был при жизни папа, и мы продолжаем ту же жизнь, только переменив роли; Вы берете роль бабушки, но Вы еще добрее ее, я – роль папа, но я не надеюсь когда-нибудь ее заслужить; моя жена – мама…»

Из этой «семейной программы» можно понять, что 24-летний Толстой представлял себе свою семейную жизнь как точную копию той, что была в Ясной Поляне при жизни его отца и матери. Ёргольской он отводит роль, прежде исполнявшуюся бабушкой Пелагеей Николаевной. Себе – роль отца, Николая Ильича. Жене – роль матери, Марии Николаевны. А дети? «…наши дети – наши роли», – пишет он Ёргольской. То есть его дети – это его братья, сестра и он сам в детстве, но… при живых родителях. Таким образом, «семейная программа» Толстого предполагала не только копирование прошлого, но и его, если можно так выразиться, исправление. Всё то же, но без постигшего семью несчастья, которое оставило детей Толстых сиротами. Толстой как бы хочет исправить ошибку Бога.

Отсюда становится понятным, почему при разделе наследства он мечтал получить Ясную Поляну, самое недоходное из имений. Он поставил себе целью восстановить семейный рай. И конечно, это могло случиться только в родовом гнезде, в Ясной!

Но жизнь вносила коррективы в осуществление «генерального» плана молодого Толстого. Кавказ, Крымская война, литературные занятия, две поездки за границу… Однако он не отказывался от плана, а лишь откладывал его реализацию. И тому были не только внешние, но и внутренние причины.

Во-первых, он считал себя некрасивым: большие оттопыренные уши, утиный нос, близко и глубоко посаженные глаза, слишком высокий рост… Он робел в присутствии женщин, даже не обязательно светских. В «Казаках» князь Оленин робеет наедине с казачкой Марьяной, хотя цель их свидания понятна обоим и вполне вписывается в этику казачьей станицы. Но Оленин чувствует, что не нравится женщинам. И проницательный дед Ерошка не случайно говорит ему на прощание: «Нелюбимый ты какой-то!» По кавказскому дневнику Толстого мы знаем, что у Марьяны был реальный прототип, ее звали Соломонида, и у Толстого были с ней те же проблемы, что у Оленина с Марьяной. Так он и убедил себя, что он какой-то нелюбимый.

И то, что в Казани, по пути на Кавказ, он не признался в любви Зинаиде Молоствовой, тоже не случайно. Она вспоминала о их свидании в Архиерейском саду: «С ним было интересно, но трудно».

С ним было трудно не только молодым девицам. Когда Толстой был в Швейцарии, он едва не влюбился в двоюродную тетушку Alexandrine – Александру Андреевну Толстую. Между ними возникла глубокая духовная близость. При этом они постоянно спорили о вере, о Церкви. Затем это вылилось в многолетнюю переписку, которую Толстой однажды назвал своей «духовной биографией». Увы, Alexandrine была старше его на целых 11 лет. Да и ее жизнь при дворе, где она была фрейлиной и воспитывала великих княжон, была не по душе Толстому. После успеха «Севастопольских рассказов», первый из которых царь распорядился перевести на французский язык и издать во Франции, у молодого писателя появились возможности быть обласканным царской фамилией. Вместо этого Толстой сторонился двора и называл его Трубой. Понятно, что и Alexandrine с ним было трудно.

В 1856 году у него возникла мысль жениться на Валерии Арсеньевой. Имение Арсеньевых Судаково находилось в десяти верстах от Ясной Поляны, и Толстые поддерживали с ним добрососедские отношения. После смерти Владимира Михайловича Арсеньева и его жены Евгении Львовны четверо их детей остались сиротами, и Лев Толстой взял опекунство над ними. Валерии Арсеньевой было 20 лет, когда в дневнике Толстого стали появляться первые нежные записи о ней. Друг детства, тульский помещик Дмитрий Алексеевич Дьяков, убеждал его жениться на Валерии и готов был выступить «свахой».

Вместо этого Толстой затеял с девушкой какую-то странную и, как потом оказалось, жестокую игру. Он придумал «семейный роман», где действовали два героя, Храповицкий и Дембицкая. Они «любят друг друга» и собираются пожениться, но являются людьми «с противуположными наклонностями». В переписке с Валерией, которая длилась целый год, он играл с ней в этот воображаемый «роман», где описывал будущий образ жизни Храповицкого и Дембицкой во всех подробностях, вплоть до расположения комнат в их доме. Одновременно он «воспитывал» девушку, отмечая все ее слабости, все недостатки, даже в интимных элементах одежды. Что должна была при этом думать Валерия? Кажется, ясно! Дело идет к браку! Просто жених старше ее на восемь лет и хочет подготовить ее к семейной жизни.

В начале 1857 года, перед первым отъездом за границу, Толстой написал Арсеньевой письмо:

«Что я виноват перед собою и перед Вами ужасно виноват – это несомненно. Но что же делать?.. Прощайте, милая Валерия Владимировна. Христос с Вами; перед Вами так же, как и передо мной, своя большая, прекрасная дорога, и дай Бог Вам по ней прийти к счастию, которого Вы 1000 раз заслуживаете…

Ваш гр. Л. Толстой».

Трудно сказать, чего больше было в этом «романе» – жестокости или нелепости. Но очевидно, что в какой-то момент Толстой понял, что Арсеньева не может быть его женой. Ей будет трудно с ним. И он ставит точку в отношениях с Валерией.

Судьба ее не была несчастной. Она дважды выходила замуж, сперва за орловского чиновника, затем за петербургского. Скончалась в 73 года в Базеле, где и была похоронена…

«Тютчева, Свербеева, Щербатова, Чичерина, Олсуфьева, – я во всех был влюблен, – пишет Толстой в дневнике через год после бегства от Арсеньевой. И еще в круг его любовных интересов входят сестры Львовы, Менгден, Трубецкая, Дондукова-Корсакова… Со стороны может показаться, что Толстой стал светским ловеласом. Но это не так. Он поставил себе твердой целью жениться, продолжить дело отца и деда, продлить толстовский род. Именно поэтому он крайне разборчив в выборе невесты. А жених он, при всей своей некрасивой внешности, конечно, был завидный! Граф, потомок многих древних родов – Толстых, Волконских, Горчаковых, Трубецких… всех и не перечислишь. Боевой офицер, герой Севастополя. Небедный помещик. И, наконец, знаменитый писатель.

Поэтому он медлит. Ближе всего он был к женитьбе на Екатерине Тютчевой, дочери поэта Федора Ивановича Тютчева. Толстой боготворил его. Вместе с Пушкиным это был его любимый поэт. Возможно, поэтому и к дочери его он присматривался.

Она часто упоминается в его дневнике 1857–1858 годов: «…очень мила»; «…захватывает меня серьезно и всего»; «…занимает меня неотступно»; «…шел с готовой любовью к Тютчевой» и т. п. И в то же время: «Тютчева, вздор!»; «…это не любовь, не имеет ее прелести»; «…ни то, ни сё»; «Вообще она плоха». Его раздражает ее набожность: «К. Т. любит людей только потому, что ей Бог приказал».

Тем не менее в сентябре 1858 года он идет к Тютчевой с намерением сделать предложение. Но почему-то именно в этот день девушка приняла его холодно. И Толстой отказался от этой идеи.

Екатерина Тютчева (Кити, как называли ее близкие) была миловидная и образованная девушка, выпускница Смольного института. К моменту знакомства с Толстым ей исполнилось 22 года. Она писала в журналы, перевела на английский язык проповеди митрополита Филарета (Дроздова). В доме ее тетушки Дарьи Сушковой она была звездой литературного салона. Ей посвятил стихотворение «Вечер» Петр Андреевич Вяземский. «Она была девушкой замечательного ума и образования, – писал о ней ее современник, – у нее была приятная наружность, живые черные глаза; при твердом уме она была сдержанного характера, но не обладала тою женскою грацией, которая служит притягательною силою для мужчин. А так как требования ее естественно были высоки, то ей трудно было найти себе пару. Она пережила стариков и умерла, не выйдя замуж».

Тютчева стала фрейлиной императрицы Марии Александровны. В конце жизни, а прожила она 47 лет, занималась благотворительностью, построила ветеринарную лечебницу, открывала народные школы, писала учебники для крестьянских детей.

Что же не устроило Толстого в Кити Тютчевой? Позже он писал тетушке А. А. Толстой: «Прекрасная девушка К. – слишком оранжерейное растение, слишком воспитана на “безобязательном наслаждении”, чтобы не только разделять, но и сочувствовать моим трудам. Она привыкла печь моральные конфетки, а я вожусь с землей, с навозом… Ей это грубо и чуждо, как для меня чужды и ничтожны стали моральные конфетки…»

Еще в письме, отправленном Ёргольской с Кавказа, где он распределял роли всем в будущем семейном раю, Толстой писал, что его жена будет «хлопотать». А в рассказе «Утро помещика» он видел свою жену идущей в простом платье по грязи к бабам и мужикам. Они смотрят на нее, «как на какого-то ангела, как на провидение». Вернувшись домой, она скрывает от мужа, что ходила к простолюдинам оказывать помощь, но он всё понимает и нежно целует «ее прелестные глаза, стыдливо краснеющие щеки и улыбающиеся румяные губы».

Что-то подсказывает, что Екатерина Тютчева никак не подходила для этой роли.

С другой стороны, может быть, не случайно в «Анне Карениной» невесту, а затем жену Константина Левина зовут Кити.

Мария Николаевна пыталась принять участие в сердечных делах брата. Уж очень ей хотелось его женить! «Хоть бы кто-нибудь из нашего семейства был счастлив!» – писала она ему во время их общей заграничной поездки.

В это время в Брюсселе Толстой познакомился с Екатериной Дондуковой-Корсаковой, племянницей вице-президента Академии наук, о котором Пушкин однажды написал злую и несправедливую эпиграмму:

 
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж… есть.
 

Княжна понравилась Толстому, о чем он сообщил сестре, находившейся тогда в Гиере. И Мария Николаевна решила во что бы то ни стало женить брата на Екатерине.

«Ради Бога, не беги от своего счастья, – пишет она, – лучше девушки по себе ты не встретишь; и семейная жизнь окончательно привяжет тебя к Ясной Поляне и к твоему делу».

Но она хорошо знала брата. Знала о его слишком «умственном» отношении к браку. О его нерешительности, о том, что он бесконечно взвешивает в голове все «за» и «против», как Подколесин в комедии Гоголя «Женитьба».

«Но я именно боюсь в тебе подколесинскую закваску, – пишет Мария. – Если это устроится, вдруг тебе покажется, зачем я это всё делаю. К. А., если не влюблена в тебя, чего я не думаю, то, вероятно, полюбит, сделавшись твоей женой, и в ее лета, конечно, можно наверное сказать, не разлюбит и имеет все данные, чтоб быть хорошей, понимающей женой и помощницей и хорошей матерью… Ради Бога, – не анализируй слишком, потому что ты, если начнешь анализировать, непременно во всяком обыкновенном вопросе найдешь камень преткновения и, не зная, как сам отвечать на что и почему, обратишься в бегство…»

Мария Николаевна оказалась права.

Толстой сбежал и от Екатерины Корсаковой.

Дьявол

На пути к семейному счастью было и еще одно препятствие.

Укоренилось мнение, что Толстой и после женитьбы, и уж конечно до нее вел какой-то невозможно порочный образ жизни. Это даже вошло в фольклор – анекдоты, песенки и забавные стишки о якобы разгульной жизни Толстого в Ясной Поляне. Понятное дело – кругом же деревенские девки! Как тут устоять?

Поставим в этом вопросе жирную точку.

Женившись на Софье Андреевне Берс и прожив в браке 48 лет, Толстой ни разу не изменял жене. Софья Андреевна была очень ревнива, но и она написала в поздних мемуарах «Моя жизнь», что всегда была уверена в непорочности мужа. Ибо благородство по отношению к женщине, пишет она, «в породе Толстых».

К этому вопросу можно больше не возвращаться. Но вот что касается жизни Толстого до брака… Здесь всё куда сложнее.

В раннем дневнике Толстого вопрос о похоти занимает большое и важное место. По-видимому, это чувство, которое он выразительно называет «чувством оленя», было в нем сильно развито, но едва ли превышало чувство всякого молодого и здорового мужчины. А вот степень вины и жгучего стыда, которые он испытывал каждый раз, когда похоти уступал, превосходила разумные пределы. Толстой с такой тщательностью отмечал в дневнике любое «грехопадение», что действительно возникает ощущение какой-то крайней моральной нечистоплотности и неразборчивости в половых связях. Но вспомним, зачем Толстой начал вести свой дневник еще в Казани и почему часть дневника называл «франклиновским».

Крестьянки, горничные в гостиницах и, наконец, проститутки были к его услугам. Но почему-то связь с ними не доставляла ничего, кроме досады и муки. Похоть, был уверен Толстой, в буквальном смысле «мешала жить». Не давала развиваться в том направлении, о котором он мечтал и которое поставил своей целью. А мечтал он о внутренней свободе и независимости от внешних обстоятельств. Но похоть не была внешним обстоятельством. Бороться с похотью было куда труднее, чем с тщеславием и желанием подражать, как он считал, более успешным и талантливым людям. С похотью было невозможно бороться разумом. Это внеразумный, животный инстинкт – «чувство оленя». Можно заставить себя не обращать внимания на мнение окружающих. Трудно, но можно. Можно с иронией относиться к своему желанию прославиться. Можно презирать деньги. Но заставить себя не желать женщину физически невозможно. Понимая это, Толстой вступает в сложную игру с этим сильнейшим из искушений. По сути, в игру с дьяволом. Повесть «Дьявол» – самое сильное произведение Толстого, посвященное этой теме.

«Девки сбили меня с толку», «девки мешают», «из-за девок… убиваю лучшие годы своей жизни» – постоянный мотив раннего дневника. Это дневник внутреннего «монаха». Он не видит в половой страсти ни единого светлого момента. Но от нее некуда бежать, как бежал он от светских развлечений и карточной игры. Она настигает его везде – в Ясной Поляне, в Москве, в Петербурге, на Кавказе, за границей… Возможно, его почти счастливое состояние в осажденном Севастополе под бомбами и картечью объясняется еще и тем, что бомбы и картечь лучше всего иного позволяли забыть о похоти. Страх смерти оказался острее «чувства оленя».

Заграничный дневник 1857 года создает впечатление, что Толстой был просто-таки эротоманом. Париж, Женева, Кларан, Берн… Почему-то о красотах и достопримечательностях этих мест он пишет скупо, но зато постоянно обращает внимание на «хорошеньких». «Бойкая госпожа, замер от конфуза»; «кокетничал с англичанкой»; «прелестная, голубоглазая швейцарка»; «служанка тревожит меня»; «красавицы везде с белой грудью»; «красавица с веснушками». «Женщину хочу ужасно». «Красавица на гулянье – толстенькая». «Девочки. Две девочки из Штанца заигрывали, и у одной чудные глаза». «Славная церковь с органом, полная хорошеньких». «Пропасть общительных и полухорошеньких…» «Встреча с молодым красивым немцем у старого дома на перекрестке, где две хорошеньких…» «Встретил маленькую, но убежал от нее».

И в это время из Парижа Тургенев пишет П. В. Анненкову о молодом Толстом: «…странный он человек, я таких не встречал и не совсем его понимаю. Смесь поэта, кальвиниста, фанатика, барича – что-то, напоминающее Руссо, но честнее Руссо – высоконравственное и в то же время несимпатическое существо».

Почему «несимпатическое»? Потому что из него всё торчит. Нет цельности, гармонии. Почему «высоконравственное»? Тургенев, который позже будет спасать Толстого в Бадене, проигравшегося, задолжавшего кучу денег и вдобавок заболевшего неприличной болезнью, прекрасно понимал, что тот – не образец морали. Но Тургенев был глубоким психологом. Он видел внутренний стержень этого странного молодого человека. Порочные страсти – не его стезя.

«Хорошенькие», «полненькие», «с белой грудью» – это от дьявола, которому Толстой часто уступает, но не прощает себе ни одного поражения. Всё записывает в дневник! Потом, в старости, перечитывая записки своей молодости, он думал уничтожить их. Он понимал, какое впечатление они произведут на неподготовленного читателя. Однако – оставил. Зачем? А для того, чтобы люди знали, что даже такого грязного, порочного и отвратительного молодого человека, каким он себя считал, не оставил Бог. Ведь в результате получилось же из него нечто. Всего-то – Лев Толстой, мировая величина. Значит, он выиграл сражение с дьяволом?

Нет, всё не так просто. Повесть с названием «Дьявол» Толстой написал в ноябре 1889 года за десять дней. И 20 лет прятал рукопись в обшивке стула, так и не напечатав. Объяснения, что он просто боялся показать эту повесть жене, тут явно недостаточно. Дело в том, что эта повесть была свидетельством самого главного поражения Толстого в игре с дьяволом.

«Софья Андреевна сегодня охвачена злом, – пишет доктор Толстого Душан Маковицкий 13 мая 1909 года, – гневно, злобно упрекала Л. Н. за повесть, которую нашла в его столе и которую он и не помнил, что и когда написал».

Как же не помнил? 19 февраля того же года Толстой написал в дневнике: «Просмотрел “Дьявола”. Тяжело, неприятно».

В повести рассказывалось о связи Толстого с замужней крестьянкой Аксиньей Базыкиной, его самом продолжительном и мучительном романе до женитьбы. Результатом этой связи был внебрачный сын.

Двадцать шестого апреля 1909 года зять Толстого Михаил Сергеевич Сухотин пишет в дневнике:

«Ездил со Л. Н. к Чертковым. По дороге заехали к одной бабе, у которой умер ночью неизвестный странник. Покойный лежал на полу, на соломе, лицо было прикрыто какой-то тряпкой. Л. Н. приказал открыть лицо и долго вглядывался в него. Лицо было благообразное, покойное. Тут же сидело несколько мужиков. Л. Н. обратился к одному из них:

– Ты кто такой?

– Староста, ваше сиятельство.

– Как же тебя зовут?

– Тимофей Аниканов[20]20
  Так называли в Ясной Поляне сына Аксиньи Базыкиной от Толстого.


[Закрыть].

– Ах, да, да, – произнес Л. Н. и вышел в сени. За ним последовала хозяйка.

– Какой же это Аниканов? – спросил Л. Н.

– Да Тимофей, сын Аксиньи, ваше сиятельство.

– Ах, да, да, – задумчиво произнес Л. Н.

Мы сели в пролетку.

– Да ведь у вас был другой староста, Шукаев, – произнес Л. Н., обращаясь к кучеру Ивану.

– Отставили, ваше сиятельство.

– За что же отставили?

– Очень слабо стал себя вести, ваше сиятельство. Пил уж очень.

– А этот не пьет?

– Тоже пьет, ваше сиятельство.

Я всё время наблюдал за Л. Н. и никакого смущения в нем не заметил. Дело в том, что этот Тимофей – незаконный сын Л. Н., поразительно на него похожий, только более рослый и красивый. Тимофей – прекрасный кучер, живший по очереди у своих трех законных братьев, но нигде не уживавшийся из-за пристрастия к водке. Забыл ли Л. Н. свою страстную любовь к бабе Аксинье, о которой он так откровенно упоминает в своих старых дневниках, или же он счел нужным показать свое полное равнодушие к своему прошлому, решить не берусь».

Тимофей Базыкин родился в 1860 году. Толстой вступил в связь с крестьянкой Аксиньей через год после возвращения из первой поездки за границу. Это было на Троицу, в мае 1858 года. «Чудный Троицын день, – пишет Толстой в дневнике. – Вянущая черемуха в корявых руках; захлебывающийся голос Василия Давыдкина. Видел мельком Аксинью. Очень хороша. Все эти дни ждал тщетно. Нынче в большом старом лесу, сноха, я дурак. Скотина. Красный загар шеи… Я влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь. Завтра все силы».

Эта связь продолжалась два года и стала для него «исключительной». В замужней крестьянке он впервые почувствовал то, чего не находил в провинциальных и столичных барышнях, – не просто женщину, но жену. Не чужую, а свою.

И он понимает, что запутался окончательно. «Ее нигде нет – искал. Уж не чувство оленя, а мужа к жене. Странно, стараюсь возобновить бывшее чувство пресыщения и не могу».

Вернувшись из Севастополя и живя в Ясной Поляне и Москве, Толстой отмечает в себе «уже не темперамент», а «привычку разврата». «Похоть ужасная, доходящая до физической боли». «Шлялся в саду со смутной, сладострастной надеждой поймать кого-то в кусту. Ничто мне так не мешает работать. Поэтому решился, где бы то и как бы то ни было, завести на эти два месяца любовницу». «Я невыносимо гадок этим бессильным поползновением к пороку, – признается он себе. – Лучше бы был самый порок».

В «Дьяволе» помещик Евгений Иртенев – это, несомненно, он сам. Толстой даже не скрывает этого. Евгений окончил юридический факультет, Толстой пытался получить диплом юриста в Петербурге экстерном. Евгений получил наследство после раздела с братьями, точно так же было в жизни Толстого. Евгений начинал служить в Министерстве внутренних дел, там же хотел одно время служить Толстой. Евгений очень силен физически, «среднего роста, сильного сложения с развитыми гимнастикой мускулами, сангвиник с ярким румянцем во всю щеку, с яркими зубами и губами». Толстой был очень сильным мужчиной, гимнастом. С юности до старости поднимал гири, крутился на турнике.

Главное, что мучает Евгения, – похоть. «Он не был развратником, но и не был, как он сам себе говорил, монахом. А предавался этому только настолько, насколько это было необходимо для физического здоровья и умственной свободы, как он говорил…»

И тогда в жизни Евгения появляется Степанида. В конце повести Евгений говорит о ней: «Ведь она черт. Прямо черт. Ведь она против воли моей завладела мною». В другом варианте это звучит так: «Господи! Да нет никакого Бога. Есть дьявол. И это она. Он овладел мной. А я не хочу, не хочу. Дьявол, да, дьявол».

В первом варианте финала повести Евгений застрелился. Во втором – убил Степаниду. В обоих вариантах Евгения признали умалишенным. Последние фразы обоих вариантов почти идентичны. «И действительно, если Евгений Иртенев был душевнобольной, то все люди такие же душевнобольные, самые же душевнобольные – это несомненно те, которые в других людях видят признаки сумасшествия, которых в себе не видят».

После связи с Аксиньей Толстой вдруг понимает, что его ситуация универсальна. Это ловушка для всех мужчин. Возможно, испугавшись этой мысли, он в дневнике 1859 года ставит себе твердую цель: «Надо жениться в нынешнем году – или никогда».

Однако ему потребовалось еще почти три года поисков, чтобы найти себе ту девушку, которая могла бы стать его женой.