Текст книги "Вайзер Давидек"

Шимек ушел очень довольный, а моя мать, которая слышала часть разговора, сказала, что пять злотых на билет в цирк даст мне очень охотно и нет нужды – так и сказала – пользоваться великодушием пана Коротека.

На следующий день с утра время тянулось невыносимо – представление, на которое у нас были билеты, начиналось в шестнадцать часов. Рано утром я вышел из дому, чтобы посмотреть на афиши, налепленные на бетонном кругляке. Тумба выглядела восхитительно: от самой земли и доверху по всей окружности на ней красовались одинаковые львиные пасти и одинаковые женщины в купальниках. Привыкший к серости тумбы, на которой вот уже несколько месяцев не появлялось ничего нового и остатки старых афиш перемежались с похабными надписями и прошлогодним указом о призыве в армию, я стоял как завороженный и думал, будет ли лев, которого я увижу в цирке, таким же грозным, как этот, на афише, с огромной разинутой пастью и двумя рядами больших сверкающих зубов. Вдруг я почувствовал легкий толчок в бок.

– Можешь уже ходить? – Это был голос Вайзера. – Не опухает нога?

– Нет, – ответил я, – не опухает и уже не болит, а что? – В этом «а что?» скрывалась, разумеется, надежда услышать что-то новенькое, ведь если Вайзер подошел ко мне сзади и задал вопрос, значит, он что-то замыслил, так я думал.

– Тогда пошли, – сказал он, – посмотришь, как я ловлю ужей.

– А зачем тебе ужи? – спросил я. – Дрессировать?

Вайзер пожал плечами.

– Не хочешь, не ходи, я просто думал, ты захочешь посмотреть, как я это делаю, – говорил он медленно, равнодушным тоном.

Мне хотелось посмотреть, как он будет ловить ужей, но хотелось также знать, для чего они ему нужны. Мы двинулись вниз по улице, и только тогда я спросил еще раз:

– Но зачем они тебе?

– Увидишь, все увидишь, – сказал он. – Это для них мешок, а палку найдем в лесу.

Мы миновали ряд маленьких почти одинаковых домов со скошенными крышами, в которых полукруглые окошки мансард выглядели как выключенные автомобильные фары. Вайзер замолчал и за всю дорогу, пока мы поднимались по тропинке между лиственницами, не сказал ни слова. Через десять минут, запыхавшиеся, мы стояли на холме, откуда с одной стороны видны были аэродром и залив, а на юге далеко внизу маячили контуры Брентова и пригорок, за которым находилось стрельбище.

– Идем туда, – сказал он, показывая рукой в южную сторону, где разгораживали садовые участки.

Теперь мы спускались в ложбину по склону почти как на лыжах – то влево, то вправо, крутыми зигзагами, чтобы не слишком разгоняться. В нос ударяли поочередно разные запахи, аромат отцветшего люпина смешивался с запахом клевера, а прохладный запах мяты – с острым ароматом дикого чабреца.

– Скажи, ты будешь их продавать? Или отнесешь М-скому? Ему что – нужно много ужей, одного мало? – зачастил я, как только мы остановились в ложбине, той самой, которая своим краем, отсюда не видным, прилегала к кладбищу и насыпи, по которой не ходили поезда. Но Вайзер не отвечал. Он отыскал метровую палку с развилкой на конце, такую же, как у змееловов в Бещадах, а потом обратился ко мне:

– Видишь вон те заросли?

Я кивнул.

– Там их больше всего, иди и пошебурши в кустах, чтобы вспугнуть их. Но легонько, не слишком сильно, – добавил он, – чтобы не побежали все сразу, понял?

Задание было нетрудным. Я медленно шел вдоль полосы зарослей и палкой шевелил высокую траву, крапиву, низкорослую малину, черный дрок и папоротник. Ужи поначалу медленно, потом все быстрее выскальзывали из-под моих ног и неслись в сторону Вайзера, а он ловко останавливал их своей палкой, затем осторожно брал двумя пальцами и опускал в холщовый мешок.

– Еще разок, – сказал он, когда я закончил. – Никогда ведь не вспугнуть всех разом!

Я повторил все точно так же, и, к моему удивлению, убегающих ужей было не намного меньше, чем в предыдущий раз. Вайзер завязал мешок большим крепким узлом.

– Отлично, – сказал он, – теперь пройдем через эти чертовы участки и отнесем их на другую сторону. – «Чертовы участки» – так и сказал, я помню очень хорошо, потому что Вайзер никогда не говорил слишком много и все можно было запомнить до единого слова. – Чертовы участки, – повторил он еще раз, когда мы проходили мимо работающих там людей, которые с завидным упорством вскапывали сухую, как в пустыне, землю и с еще большим упорством сколачивали из досок и дырявой фанеры свои будки, называемые домиками, на которых неизвестно для чего сразу же рисовали улыбающихся гномов, заплутавших косуль или маргаритки с девичьими личиками, что выглядело отвратительно и даже непристойно.

– Что несете, мальцы? – окликнул нас вспотевший толстяк, поднимая голову от мотыги. – Чего здесь ищете?

– Да ничего, – ответил я первым, – траву для кроликов рвем, здесь самая высокая.

Вайзер чуть замедлил шаг, но не остановился и даже не посмотрел на толстяка, и я двинулся за ним, глядя на мешок, который покачивался в такт его мерным шагам.

– В другой раз, – крикнул вслед толстяк, – ищите траву подальше отсюда, и чтоб я вас здесь больше не видел, понятно? Это теперь не ничейная земля. – Толстяк кричал еще что-то, но мы были уже далеко и тропкой спустились к насыпи.

– Неплохо придумал, – сказал Вайзер, – на тебя можно положиться.

Я чуть не лопнул от гордости и не успел оглянуться, как мы были уже на кладбище, в его верхней части, где Вайзер остановил меня движением руки.

– Выпустим их здесь, – сказал он, развязывая мешок. – Тут им уже ничего не угрожает.

Я увидел, как из открытого мешка выползают ужи, одни быстро, другие, наверно, более перепуганные, слишком медленно, так что Вайзер вынужден был подталкивать их рукой. Ужи расползлись между надгробиями. Серо-бурые зигзаги проворно шмыгнули в густые заросли крапивы и лебеды, и через минуту в поле нашего зрения не было ни одного ужа. «Ни одного» – написал я, хотя это неправда. Я вдруг увидел на надгробной плите длинное тельце ужа в солнечных бликах, проникающих сюда сквозь буковые кроны, как сквозь зеленые стеклышки витража в нашем костеле во время обедни. Уж был метр с лишним длиной, почти не шевелился и как бы в поисках света поднимал только голову, через минуту опуская ее обратно на каменную плиту. Как только солнечный луч попадал на плиту, симметричные желтые пятна на мордочке светлели. «Смотри, – шепнул я Вайзеру, – он совсем нас не боится». И действительно, когда я протянул руку к ужу и коснулся его холодной приплюснутой головы, – ощущение было такое, словно я дотронулся до собачьего носа, – уж не убежал, а лишь отступил немного. Только через минуту он отвернул от нас свою мордочку и исчез в ближайших зарослях папоротника, чуть заколыхавшихся от движения его тела.

– Тут что-то написано, – обратился я к Вайзеру. – Можешь прочитать?

Он склонился над плитой и прочел:

– Hier ruht in Gott Horst Meiler. 8.VI.1925 – 15.1.1936, – и дальше по слогам: – Warst unser lieb zu aller Zeit und bleibst es auch in Ewigkeit. Я не знаю немецкого, – объяснил он, – но первое означает, что тут покоится в бозе Хорст Меллер, а второе – это какие-то стихи – смотри, рифмуется. – Он коснулся пальцем вырубленной в камне надписи из готических букв: – Zeit, а вот тут Ewigkeit. Айт – айт, то есть наверняка стихи.

– Одиннадцати лет помер, – сказал я, – в нашем возрасте.

– Нет, он родился не в двадцать пятом, а в двадцать девятом. – Вайзер приблизил лицо к надписи. – Посмотри, это не пятерка, а девятка.

– Ты так говоришь, как будто знал его. – Первый раз я спорил с Вайзером. – Никакая не девятка, а пятерка, значит, он родился в двадцать пятом, и, когда умер, ему было одиннадцать!

– Все равно мы не знаем, кто это был, – отрезал Вайзер, а когда мы возвращались домой, сказал еще, что люди с участков ужей убивают – не могут отличить ужа от змеи и, как только заметят что-то ползущее, сразу сбегаются и колотят ужа мотыгами и граблями, поэтому надо их перенести на старое кладбище или на поляну, туда, где валуны, тогда, может, часть из них уцелеет.

Да, Вайзер был прав, уже в следующем году, когда участки заняли всю ложбину за кладбищем, по другую сторону насыпи, и когда вместо высокой травы там появились первые грядки моркови, гороха и цветной капусты, ужа можно было встретить чрезвычайно редко, чаще в виде гниющих останков, вокруг которых деловито суетились муравьи. А через три или четыре года их уже не осталось нигде – ни на участках, ни около старого кладбища, ни на поляне, называемой карьером, куда переносил их в холщовом мешке Вайзер. Я так и не понял до конца, зачем он это делал. Наверняка это не было увлечение исследователя типа М-ского, но и его собственные объяснения поныне не кажутся мне убедительными. Также никогда я не узнал, кем был похороненный в 1936 году Хорст Меллер, на чьем надгробии уж позволил мне до себя дотронуться. Уверен я только в том, что Вайзер при эвакуации ужей ни разу не воспользовался помощью Шимека или Петра, а тогда, в тот день, когда мы должны были идти в цирк, взял меня с собой скорее всего случайно, вероятно под влиянием минутного порыва. А может, он считал, что ужи – это занятие не для всякого?

М-ский вышел из кабинета, стал в открытых дверях, посмотрел сначала на меня, потом на Шимека и Петра, наконец на стенные часы и сказал: «Хватит!» Он смотрел на наши лица, словно надеясь прочитать на них собственные мысли.

– Хватит! – повторил он после длинной паузы. – Хватит глупостей! У вас есть последний шанс, и, если вы им не воспользуетесь, вами займется прокурор и милиция! Поняли?

Ответа не было.

– Королевский! – прозвучала фамилия Шимека. – Ты первый!

Я мысленно повторял детали, касающиеся мнимых похорон, но, когда за Шимеком захлопнулась дверь, не был уверен, все ли я запомнил как следует. Всерьез ли угрожал М-ский? Сомневаюсь в этом даже сегодня, но если даже так, тогда мы вовсе не испугались. Ибо что еще нас могло испугать? Часы показывали половину двенадцатого, за окнами в темноте капли барабанили по жестяному карнизу, а те, в кабинете, кажется, тоже были уже сыты по горло. Сколько можно выпытывать одно и то же?

Представление в цирке началось прекрасно. Оркестр из нескольких духовых инструментов и огромного барабана заиграл туш, и в ту же минуту на арену выбежал конферансье в зеленом фраке и белой рубашке, украшенной на груди и на рукавах чем-то пышным и кружевным. Он объявил первый номер, однако, прежде чем он закончил, к нему сзади подошел сморщенный карлик в шапочке гнома и потянул его за полу фрака. Из-под фрака выпорхнул голубь, а конферансье, не оборачиваясь, лягнул карлика, как лошадь, и тот, скорчившись и что-то выкрикивая, умчался за кулисы, на ходу выделывая кульбиты. Ураган аплодисментов и лавина смеха провожали его, а на арену уже выбежали акробаты. Сначала они прошли по кругу, демонстрируя свои мускулы, огромные, как тыквы. Потом выстроились шеренгой по росту и стали запрыгивать один на другого, пока не получилась многоэтажная пирамида. Самый маленький, на самом верху, вытворял разные штуки: стоял на руках, на одной ноге, подпрыгивал в воздух и, сделав сальто, снова приземлялся на голову своего партнера.

– Это оберман, – шепнул Вайзер Эльке, но так, чтобы мы тоже слышали.

– Что? – не понял Шимек.

– Оберман, – повторила Элька. – Этот, в самом низу, называется унтерман, в серединке – миттельман, а тот, что сейчас прыгает, это и есть оберман – самый высший и самый главный!

– Не самый высший, а самый верхний, – шепнул Петр, но на дальнейшие споры времени не было, так как оберман, сделав последнее, двойное, сальто, спрыгнул на песок рядом с унтерманом, миттельман спрыгнул сразу же вслед за ним, и теперь вся троица кланялась на все стороны.

Мужчина в зеленом фраке снова вышел на арену и объявил парад лошадей и выступление наездницы. У выхода за кулисы его ждал карлик с натянутым тросом – это была ловушка, приготовленная для конферансье, но вместо него, споткнувшись о трос, перевернулся лилипут – и тут же поскакал лягушкой за уходящим конферансье.

После конских султанов, пестрых лент на ногах у лошадей, падений, взлетов и прыжков, а также после выступления пары акробатов в обтягивающих трико «зеленый фрак» объявил иллюзиониста, и все стали искать взглядом смешного карлика, любопытствуя, что он придумает на этот раз. Вдруг конферансье схватился за живот, ужасно скривил физиономию, и тромбон в оркестре издал звук, похожий на громкое пуканье. Тогда из-под оттопыренной – чего никто раньше не заметил – полы фрака выпал под барабанную дробь свернувшийся клубком гном. Все корчились от смеха, когда же конферансье вызвал клоунов для уборки и те, затыкая носы, стали пинать этот клубок, словно попавший под ноги мяч, зрительный зал уже выл и безумствовал, тем более что конферансье уходил раскорячившись, будто наложил полные штаны. Только Вайзер не смеялся, словно его это совершенно не забавляло.

Шимек, сидевший до сих пор неподвижно, достал из-за пазухи бинокль. «Смотри внимательно, – напомнил Петр, – особенно на руки и рукава». Фокусник был, как и конферансье, во фраке, только в черном, на голове у него был, разумеется, цилиндр, на ногах – блестящие как зеркало черные лаковые туфли, и все свои фокусы он проделывал в белых перчатках. Вначале ассистентка подала ему зонтик. В мгновение ока зонтик превратился в длинную удочку с самой настоящей катушкой, леской и крючком на конце. Фокусник приложил палец к губам и потребовал полной тишины – известно, рыба не любит шума. Потом наклонился, словно бы над водой, подсек, и на крючке затрепыхалась, сверкая чешуей, живая рыбка, к тому же золотая. Петр не выдержал: «Ну, видишь что-нибудь, заметил, как он это сделал? – тряс он Шимека за плечо. – Дай посмотреть разок!» Но Шимек нервно крутил колесико и не отзывался. Рыбка отправилась в аквариум, установленный ассистенткой на столике. Видно было, что она живая и плавает, как любая рыбка в нормальном аквариуме. Фокусник сделал несколько подсечек, и всякий раз происходило одно и то же: неизвестно откуда, словно из воздуха, на крючке появлялась очередная рыбка, такая же живая и так же бойко плавающая в аквариуме.

Фокусник отложил удочку и снял цилиндр. «Вот, – лихорадочно прошептал Петр, – теперь следи!» Фокусник вытащил из цилиндра длинную, в несколько метров, связку цветных платочков, потом встряхнул их – они превратились в один большой платок – и быстрым движением накрыл им аквариум с золотыми рыбками. Удочку он двумя движениями превратил в короткую волшебную палочку и коснулся ею накрытого аквариума. Под аккомпанемент барабана и тарелок женщина подняла платок. Вместо рыбок и стеклянного ящика с водой на столике сидел белый кролик, растерянно стригущий ушами, явно перепуганный бурей аплодисментов. «Ничего не понимаю, – сказал Шимек, перекрикивая шум, – ничего не удается заметить!»

Я посмотрел на Вайзера, но тот, похоже, вовсе не разделял ажиотажа Шимека и Петра. Он сидел выпрямившись, устремив взгляд в неопределенную точку арены, как будто все это представление немного наскучило ему и сидел он тут больше из вежливости, а не потому, что ему было интересно. В антракте Элька с Петром пошли в буфет за лимонадом, а я сидел рядом с ним и не осмеливался о чем-либо спросить, хотя цирковое ремесло было ему известно во всех деталях. Оркестр вдохновенно играл без перерыва марши и вальсы, люди проходили между рядами, обмениваясь поклонами или краткими «простите», а на арене резвились два клоуна, пиная один другого в зад, награждая друг друга оплеухами и обливая из ведра водой. Я подумал тогда, что Вайзер хотел бы, наверно, оказаться там, на арене, в каком-нибудь сногсшибательном костюме, показывать эффектные номера и кланяться публике, срывая, как эти клоуны, аплодисменты. Так я подумал, глядя на его сосредоточенное, торжественно-отстраненное лицо, на котором явно отпечаталось сознание: «я бы это сделал лучше» – сознание, знакомое всем непризнанным художникам. Так я думал тогда и еще долго после, но сегодня – когда дошел до этого момента в его истории, – сегодня я вынужден признать, что ошибался, в частности, из-за происшествия, которое случилось во второй части представления. Речь, естественно, идет о том, что произошло во время выступления дрессировщика львов, а также о том, как Вайзер тогда себя повел. Ибо после антракта во время каждого номера я внимательно наблюдал за ним, видел его лицо, руки и пальцы, которые сегодня говорят мне нечто иное, чем тогда, когда Шимек, Петр, а может, и Элька верили, что он хочет стать цирковым артистом. Вайзер смотрел на арену очень спокойно, аплодировал вяло, без энтузиазма, и уж меньше всего его увлекали примитивные трюки карлика и «зеленого фрака» в перерывах между номерами. Так же было во время выступления слонов, пожирателя огня, акробатов с обручами, собак, игравших в баскетбол, гимнастов на трапеции и даже во время второго выступления фокусника, который наколдовал из воздуха кучу всякой всячины: бутылку с молоком, пищащий шарик, огромный букет цветов, парочку голубей, кролика, а из цилиндра извлек бутылку шампанского и два бокала, чтобы в завершение эффектно выстрелить пробкой и угостить пенящимся напитком ассистентку на глазах у восхищенной публики, наблюдающей, как пробка в полете неожиданно превращается в голубя. Вайзер ни разу не пошевелился, в то время как все вытягивали шеи, подскакивали от восторга и громко комментировали номера. Когда в финале представления «зеленый фрак» объявил гвоздь программы – дрессированных зверей, Вайзер только еще больше напрягся и сплел пальцы обеих рук на колене в нетерпеливом ожидании.

По зарешеченному туннелю в клетку, обрамляющую арену, вбежали два льва, львица и черная пантера, такая же, какую мы видели в оливском зоопарке. За ними появился укротитель в высоких сапогах и белой рубашке со стоячим воротником. В руках он держал хлыст, чуть покороче, чем для лошадей. Его жена, как сообщил «зеленый фрак», и ассистентка в одном лице была в обтягивающем костюме с нашитыми блестками и тоже в высоких сапогах, но белых и с бахромой на голенищах. Звери жмурили глаза, кружа по середине арены будто бы в нерешительности.

– Герман! Брут! – крикнул дрессировщик. – На место! – И львы, не торопясь, вскочили на круглые табуреты. – Хельга! – это относилось к львице. – На место! – И львица ловко вспрыгнула на свое сиденье. Теперь пришла очередь черной пантеры. – Сильвия! На место! – И пантера так же, как львы, одним прыжком очутилась на обозначенном табурете. Мужчина обвел зверей пристальным взглядом. – Герман! Брут! Стойка! – И львы поднялись на задних лапах, показывая грудь. – Хельга! Сильвия! Стойка! – Обе огромные кошки одновременно выполнили приказ, и вся четверка стояла теперь на задних лапах, опираясь на зады, совсем как собака в ожидании куска колбасы. Дрессировщик поклонился публике, и в ответ загремели аплодисменты, а звери вернулись в прежнюю позицию. Укротитель приблизился к ним, слегка щелкнул хлыстом и, когда ассистентка приготовила еще одно пустое сиденье, крикнул: – Герман, хоп! – И Герман прыгнул со своего табурета на этот второй, свободный. – Брут, хоп! – прозвучала следующая команда. И Брут, как и его предшественник, проделал то же самое, заняв освободившийся табурет Германа. – Хельга, хоп! – крикнул дрессировщик, но неизвестно почему Хельга медлила и явно не желала прыгать. – Хельга, хоп! – прозвучало повторно, но только после третьего приказа, подкрепленного звучным щелканьем хлыста, Хельга подчинилась. Пантера же, не дожидаясь команды, перескочила сама, как только освободился табурет, занятый минуту назад львицей. Аплодисменты загремели еще до поклона дрессировщика, а тот подошел к Сильвии и погладил по морде свободно свисающим концом хлыста. – Хорошая Сильвия, – сказал он громко, – послушная Сильвия, – повторял он, поглаживая ее пышные усы. Пантера в ответ приподняла голову и хрипло замурлыкала, это тоже понравилось зрителям, и нежная ласка была награждена новым всплеском аплодисментов.

Женщина приготовила большой кожаный мяч. «Герман, хоп!» – и Герман вспрыгнул на мяч, прокатил его несколько метров, перебирая лапами, после чего вернулся на свое место, смешно потряхивая головой, будто кивая. То же самое сделал Брут и потом Хельга, а пантера, снова без принуждения, завершила номер, оставив мяч на противоположном краю арены. Аплодисменты были еще сильнее, однако когда я посмотрел на Вайзера, то увидел, что он не хлопает в ладоши, а только барабанит пальцами по колену. Ассистентка между тем принесла обруч, обклеенный чем-то похожим на бумагу, и подожгла, чиркнув спичкой. По скамьям прокатился возбужденный гул.

– Герман, хоп! – крикнул укротитель и щелкнул в воздухе хлыстом. Лев произвел великолепный прыжок через пылающий обруч и остался на другой стороне арены, вдали от своего табурета. – Брут, хоп! – Снова щелкнул хлыст, и великолепный прыжок, выполненный огромным котом, привел зрителей в восторг. – Хельга, хоп! Сильвия, хоп! – И обе самки оказались рядом со львами. Номер был повторен в обратную сторону – звери прыгали в середину огненного круга и опускались теперь на свои табуреты, а женщина, на костюме которой сверкали и вспыхивали огоньками блестки, соответственно перемещала обруч. Снова вся четверка сидела на табуретах, укротитель поклонился и был награжден очередной порцией аплодисментов.

И тогда случилось то, чего никто не мог даже предположить. Ассистентка, резко взмахнув обручем, погасила пламя и, повернувшись спиной к зверям, направилась за следующим реквизитом – это были качели из доски, ожидающие своей очереди у прутьев клетки. Женщина сделала два, может, три шага и оступилась на песке, попав ногой в ямку. Пантера будто только этого и ждала: молниеносный прыжок в сторону ассистентки, и на арену упали почти одновременно – сначала жена укротителя, а за ней, ударив ее передней лапой по голове, черная кошка. Раздались жуткие звуки: двойное шлеп-шлеп и короткий горловой возглас женщины, и затем – абсолютная тишина. Никто из публики даже не шелохнулся, все замерли в безмолвном тупом ожидании.

– Сильвия! – Укротитель сделал шаг к ней. – Сильвия, на место!

Но пантера, вместо того чтобы отступить к табурету, рванула тело женщины где-то на уровне лопаток, словно шантажировала укротителя, говоря: не тронь, это мое! Львы беспокойно зашевелились на своих табуретах. Брут переступил с ноги на ногу, а Хельга издала протяжный глубокий рык. Из-за кулис вышли два помощника с огнетушителем, но укротитель остановил их жестом, так как в эту минуту женщина шевельнулась, и тогда Сильвия, гневно зашипев, ударила свою повелительницу по пояснице, сдирая костюм когтями. На песок посыпались сверкающие блестки, а из обнаженной ягодицы красными струйками потекла кровь. Кто-то на верхних скамьях зарыдал, но его сразу же утихомирили.

Вайзер сидел выпрямившись, неподвижно застыв, и только пальцы все так же барабанили по колену. Господи, думал я, пусть он туда сойдет, пусть покажет, что он может, ведь он может, пусть посмотрит ей в глаза так же, как тогда, в зоопарке, пусть ее укротит, заставит подчиниться, подавит ее бунт, пусть покорит, как ту, в клетке, превратит в испуганную собаку, маленькую крысоловку, пусть сделает это, пока не поздно.

Герман спрыгнул с табурета и задрал морду, почуяв возбуждающий запах крови. Укротитель дал знак оркестру. Музыканты негромко заиграли уход с арены. Львы беспокойно зашевелились. «Герман! Брут! Хельга! Сюда! Сюда! – повторял дрессировщик. – Сюда! Сюда! – Львы, хотя и неохотно, направились к туннелю. – Сюда! Сюда!» И медленно, словно сонные, они проходили в арку, и наконец помощник опустил за ними заслонку.

Теперь укротитель остался один на один с пантерой, передние лапы которой покоились на неподвижном теле женщины, а хвост беспокойно хлестал по песку.

– Сильвия, – заговорил укротитель тихо, – хорошая Сильвия, на место, Сильвия! – Но пантера, сознавая свое преимущество, предостерегающе заворчала. Ее глаза следили за каждым движением мужчины. – Сильвия! – Он сделал шаг вперед. – На место!

Сильвия, однако, не желала отказываться от добычи, она издала глубокое рычание и угрожающе подняла лапу. Пальцы Вайзера продолжали барабанить по колену, а я впервые разозлился на него и, если бы не ужас происходящего, заорал бы и набросился на него с кулаками. Почему он не сдвинулся с места, почему не сбежал вниз, почему не показал свои способности сейчас, когда красная лужа на песке становилась все больше, почему сидел спокойно, как во время выступления наездницы или дурацких клоунов? Господи, думал я, сделай что-нибудь, чтобы он пошевелился, только подтолкни его, остальное он сделает сам, он умеет это прекрасно, только заставь его, заставь, но Вайзер сидел неподвижно, с головой каменного изваяния, с лицом изваяния, с ногами изваяния, и только его пальцы бесконечно долго выбивали один и тот же ритм на три четверти.

Укротитель выглядел беспомощным. Он не мог шагнуть ни вперед, ни назад, стоял как загипнотизированный и все тише повторял одно и то же: «На место! Хорошая Сильвия, на место!» И было это еще страшнее, чем возможный прыжок пантеры. Один из помощников медленно, чтобы не привлекать к себе внимание, обходил клетку с наружной стороны барьера с огнетушителем под мышкой, другой вышел из-за кулис с духовым ружьем, готовый выстрелить, и оба крадучись приближались к пантере. Я не знал тогда, что в огнетушителе одурманивающая пена, а ружье стреляет капсулами с наркотиком. Помощники выглядели как мальчишки, наступающие с деревянным мечом и пращой на африканского буйвола, – смешно и нелепо. Пантера тронула женщину, хотя не очень решительно. Мужчина с огнетушителем, опустившись на одно колено, изогнулся как для выстрела и пустил мощную струю прямо в морду зверя. Пантера подпрыгнула. Струя отбросила ее голову назад, но лапы, толстые лапы еще секунду оставались на месте, и, наверное, поэтому, прежде чем бросить свою добычу, она проволокла ее с метр или два по песку и только потом, рыча и сокрушая лапой невидимого противника, забилась под барьер. Выпущенная из ружья капсула настигла ее: пантера упала на арену, подергавшись еще с минуту в эпилептическом танце. Укротитель уже подбежал к жене, схватил ее на руки и унес за кулисы. Три помощника втащили пантеру на брезентовое полотнище и поволокли к другому выходу.

И это был конец представления. Я плакал. Мне жаль было красивую женщину и ее прелестный костюм с блестками, но еще больше меня раздосадовал Вайзер. Потому что я понял: или он не всесилен, или не захотел помочь. Похоже было, однако, что не захотел помочь, и это было ужасно. Он не побежал вниз, не протиснулся через узкий проход и не стал лицом к лицу с черной пантерой. Ошеломленная публика не обезумела от ужаса, а потом от радости, оттого что мальчик подходит на расстояние вытянутой руки к хищнику и укрощает его взглядом, более сильным, чем все ружья и пенные струи, вместе взятые. Нет, ничего подобного не случилось, так как Вайзер посчитал, что не стоит этого делать ради жены укротителя, одетой в обтягивающий костюм, обшитый блестками. А ради кого он это сделал бы? Может, ради Эльки, думал я, – а ради кого-нибудь из нас? Если бы он сделал то, что должен был сделать, его самого – не говоря уж о спасении ассистентки – ждала бы щедрая награда: слава, признание, а может, даже немедленный прием в цирк, а потом путешествия, выступления и еще большая слава – уже за пределами нашего города и даже нашей страны. Вена и Париж, Берлин и Москва – все города у ног одиннадцатилетнего покорителя диких зверей, который обходится без хлыста и дрессировки. Крупные заголовки в газетах и огромные толпы в зале. А он отверг все это и лишь барабанил пальцами по колену: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Сегодня я знаю, что был не прав: ведь Вайзер никогда не хотел стать цирковым артистом. Тот, кто левитирует и стреляет в канцлера Третьего рейха, не может выступать в цирке. Нет, эта фраза нелогична. Если я не вычеркиваю ее, то лишь потому, что все в этой истории кажется нелогичным. Так что пусть остается.

На следующий день, естественно, мы поехали к цирковому шатру разузнать, жива ли жена укротителя. Нас также очень интересовало, что с пантерой. Но мы услыхали только, что женщина в больнице, а номер с дрессированными хищниками будет показываться без участия черной пантеры. Еще неизвестно, сказала кассирша, что с ней сделают, может, через несколько дней начнет выступать снова, а может, цирк продаст ее в зоологический сад. Потом мы два часа болтались по Старому городу, но за неимением денег и каких-либо развлечений поплелись обратно домой. Проходя мимо афишной тумбы на нашей улице, мы увидели Вайзера, идущего нам навстречу с холщовым мешком под мышкой. Он возвращался из леса – наверняка снова ловил ужей и переносил их к кладбищу или на карьер. Эльки поблизости не было. «Что делаем сегодня? – спросил у него Шимек. – Есть какие-нибудь планы?» – «Сегодня мне некогда. – Вайзер, похоже, был застигнут врасплох. – Приходите завтра в ложбину за стрельбищем, будет взрыв». Мы пошли не домой, а прямо к прусским казармам, но на лужайке в облаках едкой пыли человек двадцать армейских гоняли мяч, и нам там нечего было делать. После обеда мы отправились на кладбище через Буковую горку, чтобы заглянуть в склеп и, может быть, поиграть в войну, хотя это предложение ни у кого не вызвало энтузиазма. Вайзер – как я узнал теперь от Петра, – пока я сидел дома с распухшей ногой, два раза отказывался одолжить им для игры обшарпанный парабеллум, а о «шмайсере» даже говорить не хотел. Бегать с палкой и кричать «та-та-та-тах» – это уже совсем не то, если ты хоть разок держал в руках настоящее оружие. Но с ним невозможно было спорить, если он отказал, это уже бесповоротно. Шимек пинал сосновые шишки, которых на дороге было навалом, а я мял во рту длинную травинку с пушистой кисточкой на конце. Позади уже осталось взгорье, и из-за поворота плавно спускающейся дороги виден был край кладбища. С той стороны все надгробия были разбиты, а ржавые кресты, заросшие пыреем, травой и крапивой, напоминали мачты затонувших кораблей. Когда мы миновали надгробие Хорста Меллера и спускались дальше вниз, уже по кладбищу, неожиданно загудели колокола.

– Желтокрылый! – крикнули мы почти одновременно, а Шимек, самый прыткий, бросил, словно приказ:

– В склеп, снова за ним будет погоня!

Это была не лучшая идея, так как, даже взобравшись на склеп, нельзя было увидеть, что происходит возле колокольни. Но мы мчались, будто гонятся за нами, а не за безумцем, который убежал от санитаров и прятался где-то поблизости. Минуты три эхо колоколов отражалось от стены леса, потом наступила тишина. «Там уже кто-то есть, – прошептал Петр, – наверно, за ним гонятся!» И действительно, через минуту среди трескуче раздвигаемых и ломающихся веток мы увидели Желтокрылого, бегущего в нашу сторону. Он запомнил склеп, однако, приблизившись на расстояние нескольких шагов и увидев три пары уставившихся на него глаз, драпанул в сторону насыпи, где кончалось кладбище и начиналась ложбина с первыми садовыми участками. Должно быть, он не узнал нас, поглощенный бегством от преследователей, а может, перепугался, во всяком случае, вместо того чтобы нырнуть вглубь склепа, где его не нашел бы даже отряд милиции или санитаров, побежал дальше, преследуемый хромым причетником и еще каким-то мужчиной, который не был ксендзом и которого никогда прежде мы не видели. Фонтаны песка летели из-под ног Желтокрылого. Трава склоняла перед ним свои стебельки, а кусты раздвигались сами, чтобы облегчить ему бегство.