Текст книги "Белое золото"

глава 7

Вернувшись к реке они, не обращая внимания на моросивший дождь и забыв про сон и рыбалку, отправились опять к пещере, к наскальным рисункам.

– Смотри, Миша, среди этих рисунков есть петроглиф, изображающий падающего вниз головой человечка. Может быть, эти знаки рассказывают и предупреждают о том, что на этой скале есть опасное место?

– Может быть, может быть…. Но вполне возможно, что эти древние сами соорудили эту ловушку. Ведь не только под тяжестью человека может наклониться плита, но и под зверем. Вот вам и мясо, вот вам и пища.

– Да, но тогда возникает вопрос: как охотники забирали пойманную добычу? Не поднимали же обратно на верх верёвкой, как мы Сенцова. Плиту кантовать каждый раз – работа не из лёгких. Да и чем поднимать? Альпинистских верёвок тогдашняя промышленность не выпускала. Напрашивается вывод: должен быть ещё один вход в эту ловушку. Его надо искать.

Но, сколько не искали – ничего не нашли, только время потратили.

– Вполне возможно, что вход этот замыло, занесло песком. Да, собственно, зачем он нам нужен? Не будем же мы ловить зверей в эту западню, – сказал Алексей.

– Это так, но интересно…. И ещё: почему мы не нашли эту ловушку, когда студентами были здесь с Борисом Сапуновым? Нам повезло или ей? И встаёт ещё одна проблема – что делать с этой «пастью»? Оставить всё так, как есть – опасно. И в дальнейшем люди могут в неё попадать. Закрыть, замуровать – жалко такой «памятник» уничтожать, – рассуждал Михаил.

– Выход очень прост – поставим предупреждающий знак.

– Алексей, в тебе сразу виден мили… полицейский. Дорожный знак здесь не помешал бы. Но! Из чего его соорудить?

– Тогда надо просто укрепить плиту, чтобы она не качалась.

– Вот это – разумно!

Так и сделали. Подсунули под плиту ещё несколько больших камней, и она перестала наклоняться.

– Давай, Алексей, зайдём в пещеру да заберём вещи Сенцова к себе в палатку.

– Имущество прирастает.

– К чему это ты?

– К тому, что тащить отсюда всё придётся на себе. Воздаётся нам за ниши же страдания.

Установилась хорошая погода, жизнь в лагере после приключений наладилась, но она пошла совсем не так, как мечталось. Ранним утром друзья снимали улов на реке, затем шли на озеро ловить карасей, а потом…. Потом Алексей занимался хозяйственными делами – варил еду, заготавливал топливо, ходил собирать грибы, соорудил коптильню и коптил рыбу, мыл посуду…. А Михаил, словно маньяк «прикипел» к тетрадке в дерматиновом переплёте.

– Понимаешь, Алексей, текст написан русским языком, слова русские, но их надо выделять – «отрубать» от основной массы букв, но смысл уловить не могу. В тексте нет никаких знаков: ни запятых, ни точек. Даже буквы все одного размера, и не понять: где кончается предложение и где начинается новое. Нет никаких ориентиров в тексте. Вот, послушай с чего начинается сия писанина. Её придётся расшифровывать, как наскальные петроглифы. Слушай, а лучше смотри:

…ПАСТЬЧЁРТОВАОНОНАЗЫВАЕТСЯИРИСУНКЕНАУКАЗАЛЯМЕСТОНАШЛИЕГОЧТОСЛЫШНОБЫЛОНЕСООБЩЕНИЙНОЛЕТМНОГОПРОШЛОНАДОИСКАТЬНОТАМПОРДОСИХЗОЛОТОЧТОТОЧНОСКАЗАТЬМОГУНЕЯТЕПЕРЬ

– Погоди, Михаил …. Сенцов что-то говорил…. Да, «читать надо назад». Попробуй перевернуть текст. Попытайся читать так, как читаются японские газеты – справа налево. Тут ещё надо понимать, что человек, писавший это, специально зашифровывал смысл. Не для каждого это.

– Ты меня извини, Алексей, что тебе не помогаю по хозяйству, но тетрадь мне покоя не даёт. Если её прочитал Сенцов, значит, и мы расшифруем. Пока её не осилю – жить спокойно не смогу. Вообще-то я любитель кроссвордов.

– Ничего. Отдых должен приносить удовольствие…. Переможем. Конечно, я не могу приготовить такую уху, как скажем, когда-то Костя. Тут уж – не обессудь. Будешь есть то, что позволяют сварганить мои поварские способности. Не кулинар я.

В четвёртый день, на который намечен был «выход в люди», Михаил Георгиевич ходил с тетрадкой в руках весёлый и задумчивый.

– Ты что, деревянную железку нашёл – то ходишь и улыбаешься, то о камни спотыкаешься…

– Нашёл, Лёша, нашёл… я её одолел… осталось только немного отредактировать, и, можно сказать, что печальное повествование Степана Онуфриевича Верхотурова станет доступным для читателя. Остался последний штрих, и картина будет готова. Если ты не против, то останемся ещё на один день, и я тебе прочту рассказ о приключениях казаков в далёком тысяча девятьсот двадцатом году.

– Чего не сделаешь ради удовлетворения любопытства? Остаёмся! – согласился Алексей Викторович. – Но за одну ходку нам всех вещей не унести. Придётся возвращаться ещё раз. Одной рыбы по рюкзаку будет. Осилим?

– Мы постараемся….

На вечернюю зорьку ловить озёрного карася Алексей, впрочем, как и все последние дни, пошёл один. Клёв был не азартный…. То ли рыба чувствовала перемену погоды, то ли переела в светлое время, но вечернюю гладь озера всплески нарушали редко. Переменив не одно место забросов, перепробовав все имеющиеся наживки, удовольствия от такого вялого клёва рыбак не получил. Он собрал с берега снасти свои и Михаила и решительно направился к палатке, где должен наносить «последний штрих» на рукопись Верхотурова его друг Михаил.

Должен-то должен…. Но его ни в палатке, ни на берегу реки не было. «Куда-то смотался…. Опять рассматривает и срисовывает наскальные рисунки? Но для этого время уже ушло. Какие рисунки в темноте? Может, подался в лес за хворостом для костра? Так запаса дров хватит ещё на добрую неделю…. Странно».

За противоположным берегом угасала заря. Над рекой и озером пролетали стаи диких уток – вестников приближающейся осени. Естественного света оставалось минут на двадцать-тридцать. Тускнел закат, день уходил, унося с собой суету и звуки.

Какая-то смута стала одолевать Алексея Викторовича. Вроде бы мужик он взрослый и серьёзный, вроде бы и насмотрелся на всякие дела, служа в органах, а тут… начал разводить большой сигнальный костёр….

Когда шёл от озера к палатке, мечтал о чашке горячей ухи…. Сейчас же аппетит пропал напрочь. Подстелив под себя оба спальных мешка: свой и Михаила, чтобы тот по приходу залез в мешок, согретый теплом друга. Приготовился ко сну…. Но сон не шёл. «Чертовщина…. Здесь что-то нечисто». Хорошо надсмехаться над суевериями днём при солнышке, а сейчас вместе со светом исчезают и смешки. Охватившее беспокойство не давало сидеть на одном месте. Взял фонарик и пошёл к скале с петроглифами. Никого. Вернулся к костру и подбросил дров….

Коротка августовская ночь, но, сколько мыслей: умных и глупых могут за это время посетить голову обеспокоенного человека?! Только утром, когда палатка начала накаливаться под лучами солнца, Алексей утонул в вязком сне. И, как показалось, сразу же услышал со стороны реки тяжёлые шаркающие шаги. Схватив лежащий – на всякий случай – туристический топорик, выскочил из палатки и оторопел.

Перед ним стоял настоящий леший или, скорее, водяной, облепленный натуральными болотными водорослями, Одна нога босая, а на другой порванный резиновый сапог, в руках суковатый посох. Алексей сначала растерялся, а потом упал и долго катался по земле в сопровождении истерического хохота.

– Что ржёшь и по земле катаешься, словно не выложенный жеребец? Лучше обсуши и обогрей. А я тебе потом за это весёлую сказку расскажу.

Алексей помог Михаилу отмыться, переодеться в сухое и накормить подогретой вчерашней ухой.

– А теперь, мой друг, скажи да всю правду доложи, – шутовски начал свой допрос Алексей. – Дорогие господа, долго ездили? куда? Ладно ль за морем иль худо? И какое в свете чудо? Ладно, о чуде можешь не говорить – сам его только что видел, – и опять, словно малое дитя, закатился весёлым смехом. Спадало нервное напряжение.

– А, Вы, Алексей Викторович, зря смеётесь. Как известно, наука требует жертв. Свой облик серьёзного учителя этой ночью я принёс в жертву одного – возможно одного – открытия. Если Вас это интересует, то могу поделиться необычайно интересными фактами сего происшествия.

Алексей, всеми силами пытаясь подавить приступы смеха, сотворив на лице маску серьёзности и внимания, подсел к очагу.

– Вчера, Алёша, когда ты ушёл на озеро, напротив нашего лагеря к берегу пристал караван из резиновых, обтянутых брезентом лодок, обильно наполненных колоритными особами. Я вышел их встретить. Указал родник, из которого мы берём чистую воду. Потом поинтересовался; кто, откуда и куда. Оказались туристами, сплавляющимися от устья Гилюя до Большереченска. Но! Главное в том, что среди них оказался старый геолог, который знает эти места, как свои пять пальцев. Меня тогда удивило: местность знает, а где пополнить запасы чистой воды – нет. И об этом я его спросил.

– Знаете, мил человек, – ответил он – Я здесь бывал ещё в молодые годы, и за прошедшее время многое изменилось. Всё течёт, всё меняется. Река на данном участке протекает меж скал большого мраморного месторождения. Сейчас мы с вами зрим только верхушки, «айсберги» крупнейших отрогов. Всё пространство меж ними заполнено наносным грунтом, который за энное время превратился в болота, зарос кустарниками. Периодически река большой водой очищает эти мраморы от наносника. Почти после каждого наводнения, встречаясь с горными массивами, река в этом месте меняет своё русло, меняют свои места и мелкие источники воды. По каменным останцам невооружённым взглядом можно определить направление расположения того или иного хребта. Придёт время – надеюсь, что скоро – и здесь будут кипеть работы по добыче прекрасного отделочного мрамора. Им будут украшать дворцы и места общественного присутствия.

Если Вас заинтересовало прошлое этих мест, то мы можем отвезти Вас километров на пять отсюда ниже по течению, и Вы через некоторое время без карты и компаса безошибочно, ориентируясь только по выступам верхушек «утонувших» скал, вернётесь на это место, где мы сейчас стоим.

– Ну, как, Алексей Георгиевич, заинтересовал тебя рассказ старого геолога?

– В общем-то интересно, но как-то не связывается со сказочным лешим.

– А меня тот рассказ дюже заинтересовал, и я согласился на предложенный эксперимент. Но не учёл время и не рассчитал сил своих. Как видишь, одолел я тернии и воды, прыгал аки горный козёл через лужи, переплывал через болотинки, понёс утерю одного сапога и шляпы, но вышел! Вышел, ориентируясь только на торчащие из воды и земли камни! И смог это сделать ночью! Теперь эта скала стала мне ещё дороже!

– Ты извини меня, Михаил, но это радость малого дитяти, который при помощи шеста перепрыгнул ручей….

– Э, нет, брат, не скажи…. Не всё ты слушал внимательно. Вспомни ещё раз сказанное геологом о том, что река при наводнениях меняет русло и очищает местность от мусора и торфяников. Теперь понимаешь?

– И сейчас «не дотягиваю».

– Если вода перемещает тонны, сотни тонн грунта, то наверняка нижний вход в «Чёртову пасть» замыт песками.

– Вот, вот теперь я «въехал». Теперь понимаю, как древние брали добычу из ловушки. Стоп!!! Ты не сказал ещё об одном открытии!

– Каком, Лёша?

– Сколько было наводнений на этой реке с двадцатого года по нынешний? Там, на дне «Чёртовой пасти» лежит золото Семёнова! Никто и никак не мог достать его, потому что вход – он был! – замыт наносным грунтом. Всё-таки я ранее высказывал правильную мысль. Не зря этот Сенцов притащил сюда столько альпинистской верёвки. Не зря…. Догадался этот ряженный казачишка, где сало лежит. А ты, Миша, заставил меня поволноваться. Ушёл, и хоть трава не расти.

– Я же оставил тебе записку на куске картона. Загляни под свой спальный мешок.

– Не смотрел я туда – темно было.

Весь оставшийся день Михаил Георгиевич посвятил санитарной обработке своей одежды, в перерывах между стирками присаживался к столу, к тетрадке в дерматиновом переплёте.

Алексей, как заправский управляющий домашним хозяйством, укладывал, увязывал, упаковывал вещи, но при этом иногда «застывал» и долго глядел в одну точку.

Перед вечером Михаил Георгиевич торжественно заявил, что рукопись Степана Онуфриевича Верхотурова расшифрована полностью и приведена в удобочитаемое произведение. Если уважаемый Алексей Викторович горит желанием ознакомиться с ней, то милости просим. Только просим извинения у автора за то, что убраны из повествования некоторые бытовые мелочи и повторы в описании. И ещё просим читателя учесть, что с рукописью работал не литератор-профессионал, а любитель-самоучка.

– Будешь читать, Алексей?

– Конечно, буду, но не сейчас, – ответил тот. – Сейчас пойдём на озеро на последнюю зорьку ловить карасей. Надо свежих доставить Василию Фёдоровичу – порадовать старика. Завтра спозаранку сворачиваем лагерь и – в путь. Две ходки придётся делать…. А вашу литературу я буду изучать в дороге, расслабившись. Чтение тоже должно приносить удовольствие – я так понимаю.

глава 8

«Это было в начале второй недели сентября двадцатого года…. Мне шёл девятнадцатый год. Наш казачий полк стоял на окраине Читы. Меня разыскал адъютант Командующего Дальневосточной армией – моего дяденьки Григория Михайловича Семёнова и сказал, чтобы я срочно явился в штаб армии, где меня ждут. Кто ждёт, зачем ждёт – не сказал.

В штабе меня ждал дядюшка. Он обнял меня, расцеловал и после общих вопросов о житье-бытье, о моём здоровье и здоровье родственников, усадил рядом с собой на диван, сказал:

– Есть, Стёпа, дорогой мой племянничек, очень срочное, очень важное и очень секретное поручение. Кому-то другому я это доверить не могу. Только тебе…. Как родственнику и самому близкому мне человеку. Но! Об этом никто не должен знать! Даже мой адъютант не знает. Время уходит с каждым днём…. Надо спешить. Надо доставить очень ценный груз в надёжное место. Груз этот – золото. Около шести пудов. В сопровождение выбери себе пару-тройку надёжных казаков. Одного могу порекомендовать – Сысой Иванович Смолокуров. Надёжный, крепкий и толковый, из бывших контрабандистов и ссыльных. В тайге вырос, тайгу знает, как свой дом, а из винтовки стреляет, что снайпер. За него ручаюсь, а остальных подбери сам. Учти одно: эти люди не должны быть слишком болтливыми, чтобы умели держать язык за зубами. В путь надо выходить не позднее третьего дня. От службы тебя освобождаю. Теперь твоя служба будет проходить далеко от расположения иот лишних глаз. Собирайся в поход.

Конечной целью моего похода определен китайский город Харбин. На мой вопрос о том, как я буду общаться с местным народом, Григорий Михайлович усмехнулся и ответил, что там больше половины населения – русские.

Предстояло выбрать путь, которым следовало попасть в этот Харбин. Дядюшка категорически запретил идти вдоль Амура и новой дальневосточной железной дороги, потому что там можно попасть в руки отрядов Сергея Лазо. А путь через Маньчжурию по КВЖД был опасен из-за войск железного барона генерала из есаулов Унгерна – бывшего сослуживца и товарища дядюшки, этого «бога войны», который к тому времени с дяденькой был в ссоре и бесчинствовал в маньчжурских степях и сопках. Кстати, монголы должны быть признательны этому «самодержцу пустыни», «Чингисхану ХХ века» за то, что он освободил их от китайцев.

Вдвоём: дяденька и Сысой Иванович составляли будущий маршрут нашей экспедиции. Григорий Михайлович смотрел по карте, а Сысой по памяти называл речки и пади, через которые нам предстояло пройти. Насколько важно и опасно было задуманное предприятие, говорило то, что спор меж ними иногда доходил до крика, но немного поостыв, они находили согласие и выбирали подходящее решение.

– Может статься, что нас захватят красные, на этот случай надо придумать легенду, – сказал Сысой.

– Ничего придумывать не надо. Скажите, что бежите от лиходея Семёнова. Не желаете ему служить и пробираетесь к красным. Но твёрдо помните одно: груз в чужие руки попасть ни в коем случае не должен! – приказал дядюшка. – И ещё: если всё получится хорошо, в Харбине ждите вестей от меня. Сколько бы времени не прошло!

Перед самым выступлением дядюшка выдал мне на все расходы крупную сумму денег, но не «голубками»“ и „воробьями»*, а керенками.

В сопровождение я взял ещё двух казаков – моих приятелей: Куприяна Ланкина и Мирона Огаря – казаков возрастом около тридцати лет. Их я знал хорошо – с восемнадцатого года воевали вместе. Но, чтобы между нами не было никаких недомолвок, я вынужден был им сказать: что за груз будут охранять. Куприян Ланкин и Огарь определены были сопровождающими только до Большереченска, а потом им надо вернуться назад в Читу. В Большереченске я должен был на железнодорожной станции разыскать знакомого дядюшки инженера Кондратьева, который, по словам Григория Михайловича, обязан атаману жизнью и может переправить нас в Харбин. В Харбине мы с Сысоем Смолокуровым должны осесть основательно и ждать следующего распоряжения Семёнова – я так понял задание.

Два дня ушло на сборы. Золото, как и говорил дяденька, было хорошо упаковано и разложено в две кожаные перемётные сумы.

Перед трудной и опасной дорогой – так мы понимали – наш малый отряд благословил полковой батюшка Игнат, напутствовал молитвой и добрыми словами.

Десятого сентября ночью мы вышли из Читы. Четыре человека и шесть коней.

В пути наш караван двигался скрытно, обходя стороной все поселения, караулы и даже охотничьи зимовьюшки. Сысой Иванович, словно дикий осторожный зверь, уверенно вёл группу вперёд. Иногда он приказывал нам затаиться в укромном месте, а сам уходил на разведку. Мы беспрекословно ему подчинялись, хотя старшим экспедиции назначен был я. Не знаю: какие указания ему дал дядюшка, но на всём пути он оберегал меня от трудностей, словно малого дитя.

«Голубки» и «воробьи» – денежные знаки, выпущенные в 1920 году Читинским отделением Госбанка по указанию Г.М Семёнова. Прозваны так за цвет бумаги.

О Сысое Ивановиче надо сказать отдельно. Это был казак небольшого роста лет сорока. Очень добрый и весёлый, но шрам, шедший от виска к уголку рта, портил его лицо. Откуда был родом – не известно. Ни о себе, ни о своей семье говорить не любил. Его способность жить в тайге, ориентироваться в незнакомых местах поражала нас. Он часто отлучался от группы, а возвращался либо с гураном, либо с другой добычей, чем разнообразил наше пропитание. В походе он довольствовался самым малым, но в тороках вёз козий тулуп и, когда тропа шла по ровным местам, накидывал его на плечи. В это время он становился похож на большую серую птицу, восседающую на коне. Этот тулуп из шкуры гурана доставлял нам мелкие неприятности – шерсть его была ломкой и приставала кодежде, рукам и даже оказывалась в котле с едой. Но Сысой в тулупе нуждался – говорил, что это единственное спасение от болей в спине и пояснице.

Тогда я не знал: где мы шли, какой маршрут избрали Сысой Иванович и дядюшка? Все мы полностью полагались на опытного Сысоя. Сейчас, по прошествии многих лет, я в мыслях проделываю тот же путь.

Из Читы мы пошли на северо-восток. Вдоль хребта Черского, по Олёкминскому становику, через реку Олёкму, потом через Большой Становик и вдоль реки Гилюй спустились до Таёжной.

При переправе через Олёкму, на речном перекате конь Мирона Огаря поскользнулся на камнях, запутался в поводьях и упал, придавив седока. Мирон сильно повредил голову и спину. Он не мог не только идти, но и сидеть. Пришлось соорудить из жердей и ремней что-то подобное детской люльке, уложить его и приторочить к седлу лошади. Мы попеременно шли рядом и придерживали эту «люльку», чтобы она не перевернулась. Понятно, что скорость нашего передвижения замедлилась. Мирону становилось всё хуже и хуже…. То ли от постоянной тряски, то ли ушиб головы был очень серьёзным, он начал впадать в беспамятство, бредить и на третью ночь умер.

Похоронили мы его утром в тихом распадке, отметив могилу небольшим крестом.

Погода портилась – начались дожди. В горах было ветрено и холодно. Каменистая, местами уже обледеневшая тропа изматывала, и нам приходилось часто отдыхать. Сысой Иванович торопил. Он боялся, что мы не успеем одолеть горную часть пути и выйти на равнину до больших заморозков. Боялся полного обледенения каменной тропы.

Но! Обледенение не самое опасное, что ожидало нас впереди.

– Выйдем в долину реки Таёжной, – говорил Сысой, – там есть место, где можно остановиться дня на два-три, чтобы коням дать отдохнуть и хорошенько покормиться. Да и у нас будет возможность обсушиться, починить сбрую и одежду и как следует отоспаться. Правда, об этом месте ходят дурные слухи, и называется оно жутковато – Чёртова пасть. Говорят, что там злые духи воруют и пожирают людей. Так что будьте осторожны.

– Кто говорит, что это место дурное? – спросили мы Сысоя Ивановича.

Он улыбался в бороду, хитро на нас посмотрел и сказал:

– Люди….

– Не гоже казаку чертяки бояться, – сказал Куприян, засмеялся и весело присвистнул.

Мы с Куприяном, конечно, не верили в сказки Сысоя. Думали, что это он специально запугивает нас, но, на всякий случай, скрытно накладывали на себя крестное знамение.

Когда же наконец мы добрались до этого места, то несказанно обрадовались. После почти недельного беспрерывного полоскания дождь прекратился. Выглянуло солнышко, немножко – по-осеннему пригрело, и наше настроение улучшилось. Наступил ясный и ласковый день.

Первое, что мы сделали – это расседлали и разгрузили коней, стреножили и отпустили их пастись. Потом с удовольствием разделись сами, кинулись в реку и, не смотря на низкую температуру воды, с наслаждением смывали с себя накопленный за весь путь дёготь, с помощью которого мы спасались от комарья и гнуса.

К вечеру Сысой Иванович пошёл на охоту, чтобы, как он сказал, отметить хорошую погоду хорошим ужином со свежениной. Он долго не возвращался.

– Пойду, поищу его…. Вдруг ему помочь надо? – Сказал Куприян и пошёл на розыски товарища.

Расслабившись от хорошей погоды, от купания и предвкушения отдыха, мы совсем забыли о предупреждениях Сысоя.

Сысой Иванович уже по темну вернулся с добычей, а Куприяна Ланкина мы больше не видели. Ночью не раз выходили из пещеры и стреляли в воздух, надеясь на то, что Куприян услышит выстрелы и, если заблудился, придёт на них. Сысой на следующий день ходил искать следы пропавшего, но безрезультатно. Ждали его ещё два дня, но….

– Подтвердилось… проклятое место….

– Что подтвердилось, Сысой Иванович?

– Подтвердилось, Степан, что люди не напрасно называют это место Чёртовой пастью. Говорили же, что здесь люди пропадают! Виноват я! Виноват! Знал и допустил….

Так мы потеряли второго участника нашей экспедиции.

– Надо уходить! Уходить с этого проклятого места…. Я говорил…. Завтра чуть свет встаём и – в путь! – Сысой Иванович в расстроенных чувствах взад-вперёд ходил по пещере, в которой мы расположились.

Но и этому не суждено было сбыться. Злой рок преследовал нас.

Утром мы укладывали груз, когда раздалось тревожное конское ржание.

– Коней воруют! – крикнул Сысой и, схватив винтовку, побежал на луг, где паслись кони.

За ним поспешил и я, но… остановился, вспомнив, что отвечаю за груз.

Раздался выстрел, и я увидел, как падает Сысой Иванович.

Я бросился к нему. Он успел только сказать:

– Хунхузы… китайцы… золото…, – и умер на моих руках.

Я не видел: кто стрелял и откуда. Но не успел дотащить тело до пещеры, как прозвучал ещё один выстрел, и у меня подкосились ноги…. Одно колено было прострелено насквозь.

Сколько дней я потом прожил в пещере – этого не знаю. Забывался, терял сознание и вновь приходил в чувства…. Сысоя Ивановича я смог похоронить недалеко от пещеры. Простреленная нога, несмотря на то, что я дважды в день промывал её спиртом, воспалилась и опухла. Ослаб я, силы покидали меня, совсем потерялся…. Уповал только на Господа Бога.

Хунхузы угнали трёх коней, оставшиеся три, подходили к пещере, как бы приглашая в дальнейший путь, но я не мог…. Я не мог подняться и не мог двигаться. Я понимал, что дальнейший путь мне заказан. Что делать с золотом? Хорошо, что хунхузы угнали только коней, а что если они вернутся или явятся другие и поинтересуются содержимым сумок? Спасая груз, я спасу себя…. Превозмогая боль, порой теряя сознание, я подыскал подходящее место и надёжно спрятал сумки с опасным грузом. Я был… и сейчас уверен в том, что в этот уголок никто и никогда не догадается заглянуть.

В один из дней в пещеру забежали две собаки и начали лаять на меня, потом в проёме показался человек верхом на олене. Это был якут или эвенк. Увидев меня, он спешился, отогнал собак и начал то ли молиться, то ли читать какие-то заклинания, кланяясь на все четыре стороны и взмахивая руками. Потом вошёл в пещеру и что-то долго говорил на своём языке. Из потока слов я понял только два: «драстуй» и «Амур». Осмотрев мою ногу, он долго качал головой, а потом ушёл.

Возвратился он с молодым соплеменником, который говорил по-нашему. Этот молодой назвался Осипом. Он сказал, что идут они от Амура, где промышляли рыбу. Сейчас возвращаются к своему стойбищу, к своим оленям на свои исконные места в северную тайгу у подножий Станового. Они всегда обходили стороной это гиблое место, но сегодня его отец пошёл искать пропавших оленей и на лай собак заглянул в пещеру.

– Со эру дуннэ, – сказал старик.

– Совсем плохое место, – перевёл молодой.

Старик что-то сердито проговорил в сторону молодого, и тот бегом кинулся из пещеры. Вернулся с двумя свежесрезанными палками.

– Марнимамат уйкэд*, – распорядился старший.

Они ремнями привязали к ноге две палки, чтобы меньше её беспокоить. Коней словили и на одного усадили меня, других поставили в цуг. Таким образом я двигался со всей многочисленной семьёй эвенков до мест их зимовки.

Общаться приходилось только с Осипом, а ухаживала за мной и лечила мою рану старушка. Она же, судя по её распоряжениям, была главой этого клана. Через Осипа она пыталась узнать у меня и понять: зачем лючи положили по земле железные нитки, по которым туда-сюда бегают большие железные червяки? Олешки пугаются грохота этих червяков и не хотят переходить через «нитки». Теперь на Амур, где растут большие и вкусные травы, где в реке гуляют большие косяки рыб, эвенки не гоняют стада оленей, а ходят за рыбой небольшими группами. Это плохо – люди долго не видят друг друга. Дети скучают по родителям, а жёны по мужьям. Раньше было хорошо – всем стойбищем кочевали. Лючи за оленину давали хорошие ружья и много патронов к ним, а в этом году не удалось выменять ни одного ружья.

Ответить на все её вопросы я, конечно же, не мог.

Я пытался вести счёт уходящим дням, но потом сбился и жил сам по себе. Моя «докторша» постоянно жевала какие-то травы и прикладывала к моей ране. Примерно через месяц, когда уже лежал снег, я смог вставать на ногу, но она не сгибалась в колене, что наблюдается и то сих пор.

– Алганми могачин оран,**– говорила старуха.

Через Осипа я просил старушку, чтобы она помогла, если может, добраться мне до Читы. Она позвала сына и сказала:

– Манегпридула нэнэктэкэл. Нунартын бэлэденатын.***

Тот вышел из чума и пропал на несколько дней. Вернулся с двумя всадниками на конях, вооружёнными винтовками.

– Это – манегры, – сказал Осип. В Читу никто идти не хочет – там война. Кругом война…. Удалось уговорить вот этих. Они согласны проводить тебя до Читы, но за это ты отдашь им коня.

– Господи, да пусть забирают хоть всех трёх, лишь бы до Читы добраться.

На том и порешали. Манегры забрали двух моих коней и обещали вернуться дней через пять. Мне велели собираться в дорогу.

Одевали меня всем стойбищем. Кто-то дал добротную доху – шубу из волчьих шкур, кто-то шапку из оленьих лап, а моя «докторша» за два дня сшила штаны подходящего размера из выделанной оленьей кожи.

Я, по своей молодости и глупости, хотел рассчитаться сэвенками за оказанный мне приют и уход керенками, но они рассмеялись и сказали, что этой бумагой они могут только разводить костёр, используя как бересту, а платить им не нужно – каждый человек в тайге должен помогать другому. Деньги в их жизни не нужны.

До сих пор вспоминаю этот вольный, добрый и трудолюбивый народ с большой благодарностью. Судьба этого народа в течение многих веков была связана только с тайгой, оленями и промыслом. Культура же умудрялась быть неподвижной, не смотря на буйные мировые движения и катаклизмы. Народ чистой воды.

Манегры, как и обещали, вернулись на пятый день, и я отправился с ними в Читу.

О манеграх могу сказать одно: это замечательные люди, в большинстве знающие русский язык, но очень молчаливые. Могли ехать целый день, не обмолвившись и словом. Даже подсаживая меня на коня, – по причине моей негнущейся ноги – я не мог самостоятельно сесть – никто из них ни разу не сказал и слова. Они называли себя «конными людьми». Вообще, это другая «ветвь» эвенков. Есть «оленные» эвенки и есть «конные» – манегры. Да сохранятся в памяти народной добрые воспоминания об этих людях. Тяжела их судьба…. Храни их Господь.

В пути я старался найти знакомые места, по которым мы шли с Сысоем Ивановичем, но таких не повстречалось – сейчас шли другой тропой и довольно быстро добрались до Читы.

Вечером с вершины сопки, старший из манегров указал рукоятью плети на лежащий внизу город.

– Это Чита. Тебе сюда, нам – в другую сторону.

Я отдал им коня и винтовку, поскольку чувствовал, что они мне не пригодятся, да и наездник из меня никакой.

Почти каждый день, после нападения хунхузов, а порой и по нескольку раз в день, обливаясь жарким потом, я рисовал себе картину: как я буду оправдываться перед дядюшкой за невыполненное задание. У меня раскалывалась голова от мыслей и шевелились волосы от страха. Такого горя я ещё не переживал.

*Привязывай крепче. (Эвенк).

** Нога деревянной стала. (Эвенк).

*** Сходи к манеграм. Они помогут. (Эвенк).