Текст книги "Странник"

Глава 32

Гриф опустил взгляд в столешницу, давая понять, что разговор окончен.

Посетителя Вагин выпроводил быстро и умело.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – встретил помощника вопросом Гриф, как только тот появился в дверях кабинета.

– Я уже подумал.

– И каковы выводы?

– Данилов организовал похищение Головиной.

– Цели?

– Влияние. Сейчас, когда идет передел Трубы и всего, Что с нею связано...

– Мы же не газетчики, – бесцеремонно перебил помощника Гриф, – чтобы обсуждать сплетни.

– Данилов самый подготовленный человек для проведения этой акции.

Во-первых, служил в «девятке».

– Предположительно. Как, по-твоему, он попал в Гвардейскую бухту?

– Красномордый отставник прав: скорее всего, проштрафился. Вернее... Его начальство решило использовать Данилова по другому профилю.

– Похоже, – кивнул Гриф. – Помнишь его статьи? Это не анализ, а синтез.

Оттуда камешек, отсюда хрусталик – и он собрал полную мозаику, переливчатую, как море. И если ошибся, то лишь в мелких деталях.

– Вы считаете, он аналитик?

– Именно. Тем более и характер, и темперамент Данилова – совсем не для охранника. Возможно, он прошел первую систему тестов, его начали готовить, и тут выяснилось, что для «девятки» он подходит как сеттер – для сидения на цепи.

Вот и переиграли. Ну а учитывая вспыльчивый и неуступчивый характер Данилова, – он ведь мог действительно полаяться с каким начальственным нуворишем в погонах, при Меченом их много сползлось в спецслужбы, – его и понизили до диверсанта и отослали, скажем, в банановую Анголу или Мозамбик охранять кого-нибудь из алмазно-урановых королей и лучших друзей советского народа – Хосе Эдуардо душ Сантуша, Самору Машела – да и мало ли их в джунглях и сельвах суверенной Африки? Гвардейская бухта специализировалась на подготовке спецов как раз для тех палестин. – Гриф задумался на секунду. – А уже там его могла задействовать или сама «девятка», или Первое главное. Ввести, скажем, в ближнюю охрану какого африканского вождя, понятно, инструктором для тамошних. И качал наш герой информацию, и сливал черным братьям необходимую дезу... Карусель ведь там крутилась нешуточная. – Гриф замолчал, кивнул сам себе. – Я бы так и сделал.

Что потом?

– С конца восьмидесятых до середины девяностых он снова в Москве. Кроме работы в фирме «Анкор» и еще в одной, успел закончить два факультета Московского университета.

– Какие?

– Экономический и журналистики. Одновременно. Эту информацию нам дали в редакции, мы проверили, все подтвердилось. С осени девяносто третьего снова пропал и объявился уже в девяносто седьмом.

– Чем занимался?

– Достоверно выяснить не удалось.

– А недостоверно?

– Сотрудничал в печатных изданиях и, возможно, составлял аналитические прогнозы и разработки. Короче – по заказам.

– В Княжинск он тоже попал «по заказу»?

– Ему действительно осталась в наследство квартира. Возможно, приехал, решил пожить, осмотреться.

– Что делал в последние годы?

– Три года назад развелся с женой или – она с ним, похоронил мать. Вскоре снова пропал. Объявился ближе к лету, чем занимался – неизвестно. Написал несколько статей для столичных таблоидов, под псевдонимом, но не аналитика, скорее – эссе. В конце минувшего года объявился у нас.

Гриф нахмурился:

– Объявился. И осмотрелся. Оказался в хорошем месте в самое горячее времечко... Ну что ж, Вагин. У нас достаточно предположений, чтобы отгородиться ими от гнева Головина. Но вовсе недостаточно фактов, чтобы от этого гнева уберечься и выжить. И уж совсем мало, чтобы увидеть хоть какую-то связную картинку.

– Я полагаю, Данилов продолжает работать на какую-то из российских спецслужб.

– Ты шустрый мальчуган, Вагин. Кидаешь версию, которая ничего не объясняет, но все оправдывает. Мы же с тобой не парламентские пустобрехи, нам нужно знать наверняка, прежде чем принять хоть какое-то решение. – Гриф помолчал, массируя подбородок. – Ты выяснил, кто взял дело о вчерашней драке в питейном заведении? И кто – тот капитан рукастый, что всем заправлял?

– Дело взяло местное РОВД, следователь Селезнев. Капитан оттуда же, опер.

Рощин его фамилия.

– Так. Протокол – дополнительный крючок на Данилова, вот и сработали топорно. При запутке с Дашей Головиной этот крючок может и вовсе не понадобиться: некого цеплять станет.

Вагин смотрел поверх головы босса и отрешенно лупал веками в белесых ресницах. Гриф молчал, напряженно размышляя.

– А знаешь, что меня больше удивляет? Чего это Дарья Александровна, «принцесса», как ее называют, болталась сама по себе, будто гулящая кошка?

– Дочь Головина, несмотря на молодость, отличалась, по всем отзывам, независимым и строптивым характером. В папу.

– Отличается, Вагин.

– Виноват?

– Отличается. Или ты записал ее в покойницы?

– Я просто неудачно выразился.

– Оговорочка?

– Просто вырвалось.

– Живодер ты, Сан Саныч. Помнишь анекдот фрейдистский? Сидит пациент у психоаналитика. Доктор говорит: «Знаете, порой случаются такие оговорочки, которые позволяют узнать подсознательную мотивацию тех или иных наших поступков. С вами такое бывало?» – "Ну как же, доктор! Вот вчера: хотел попросить жену: «Милая, подай мне бутерброд с сыром», а вместо этого ляпнул:

«Стерва, ты мне всю жизнь поломала».

Вагин развел губы в вежливой полуулыбке.

– А вот улыбаешься ты зря, Вагин. Ты эти слова про поломанную жизнь вспомнишь, если девка не будет найдена. И Головин поломает ее вовсе не фигурально – с хрустом, хребтом о бетон... Ну да все это лирика. А почему все-таки девица-красавица шаталась бесконвойно? При папиных миллиардах?

– По нашим сведениям, у нее была охрана, но это же не президентская служба... Девушку, судя по всему, опека сильно тяготила в последнее время, она стремилась от охраны избавиться. Говоря попросту – сбежать.

– Гормоны взыграли?

Вагин пожал плечами:

– Возможно. Она и сбежала.

– Или – ей позволили сбежать?

– Или так.

– Ты выяснил, как она познакомилась с Даниловым?

– Нет.

– Почему?

– Времени прошло всего ничего.

– Время – категория относительная только в философии! В жизни оно конкретно! И все, что ты не успеешь сделать сейчас, потом не сделаешь никогда!

Не будет у тебя этого «потом»!

Глава 33

Вспышка Грифа была неожиданной для него самого. Сергей Оттович подошел к шкафу, вытащил бутылку коньяку, налил треть стакана, выпил, постоял с полминуты, стараясь успокоиться. А мир вокруг словно сгустился, сделался серым и непрозрачным, и в этой серой маете остался он один, один на всей земле – беспомощный, как недельный младенец... Острая боль иглой уколола в самое сердце, дыхание перехватило, и только одна паническая мысль заметалась в душе, оцепеневшей тоске одиночества: «Я умер».

Но вот рука с бокалом выступила из мглы, словно на опущенной в проявитель фотопластинке, потом показались очертания кабинета, по-прежнему залитого неярким светом, и только холодная испарина указывала на только что пережитый страх.

По-видимому, прошло не более полуминуты; Вагин ничего не заметил. Стоя все так же, спиной, Гриф чуть подрагивающей рукой вставил между губами сигарету, зажег, затянулся, повернулся к помощнику.

Вагин дисциплинированно таращился на Грифа, и в лице помощника тот заметил нечто похожее на натужное озарение.

– Сергей Оттович, а что мешало Данилову договориться с Головиным? Головин – инсценировал похищение дочери, а Данилов...

– Зачем? – резко перебил Гриф.

– Теперь олигарх получил возможность «наехать» на всех! Предлог более чем подходящий. Или – разыграть «давление» с некоей стороны, чтобы прошел какой-то из его проектов? Прошел мягко, без конфронтации и с руководством страны, и с другими персонами из «золотой десятки»?

– Тебе бы романы писать. При чем здесь Данилов?

– Он играет роль «болвана», подсадки, но не является им. Знает что делает и куда уводить обширную погоню.

– Знает... – раздумчиво произнес Гриф. – Или догадывается? Хорошо бы потолковать с этим молодцем.

– Мы найдем его, Сергей Оттович.

– Но прежде нас найдет Александр Петрович Головин. И – открутит головы.

Строптивая, говоришь, у него дочка? Так сам папа – куда резче! – Гриф пристально посмотрел на помощника, добавил:

– Он еще не проявил себя?

– Нет.

– Почему?

– По нашим сведениям, его нет ни в городе, ни в стране.

– Значит, есть запас времени. – Гриф вздохнул. – Милиция уже работает на месте?

– Да. Опрашивают соседей, по нашей просьбе. Ведь заявлений пока ни от кого не поступало. А может быть, она просто пошутила?

– Кто? – не сразу понял Гриф.

– Дарья Головина. Поругалась с отцом, отомстила ему, удрав от охраны, и, весело проведя время с Даниловым, теперь сладко спит где-нибудь у очередного дружка или подружки. И видит сладкие сны. Возможно, наркотического свойства.

– Возможно. Все возможно. И похищение бандитами ради выкупа, и ссора с родителем, и самоинсценировка. Куражится принцесса, с королевскими детьми это случается. – Гриф устало откинулся в кресле, закрыл глаза, помассировал веки. – Четвертый час утра. И у меня от наших искрометных предположений уже голова кругом. А что там по дорожно-транспортному кострищу?

– Все спокойно. Спишут на несчастный случай. Водитель не справился с управлением. Тем более так оно и было.

– Твои люди изъяли остатки оружия, что было в машине?

– Нет. Но гаишники «не заметили». В протоколе все чисто, а к утру все будет чисто и на месте происшествия.

– Журналистов никаких не крутилось?

– Слава богу, нет. Ночь все-таки. И место совсем непроезжее: дорога частично заброшена. Раньше, когда заводы работали, по ней из карьера песок возили.

Гриф вздохнул, откинулся на спинку кресла:

– Знаешь, что не дает мне покоя, Вагин? Все очень сложно. Будто в детективном романе. Действительность всегда проще и конструктивнее. Как формулировали еще древние: «Кому выгодно?»

Вагин выдержал паузу, произнес:

– Поэтому я и настаиваю на версии причастности к игре спецслужб. Они любят сложные многоходовые комбинации.

– Может быть, может быть... Но в игре всегда побеждает тот, кто напрочь лишен азарта. И – воображения. А воображение – это и есть азарт, ставший привычкой. – Гриф устало закрыл глаза. – Знаешь, что меня более всего бесит, Вагин? Мы словно бежим по вычерченному кем-то кругу. Запаленно, самоотверженно, самоотрешенно... И непонятно, то ли мы кого гоним, то ли гонят нас.

Вагин смотрел на Грифа глазами сытой коровы: ни азарта, ни беспокойства, ни мечты. Гриф вздохнул: как жаль... Жизнь, его жизнь, проходит в этих коридорах и – так и пройдет... Не оставив по себе памяти. Он долго глядел за окно, в темное, занавешенное дождем ночное пространство, потом произнес, не обращаясь ни к Вагину, ни даже к самому себе – просто констатируя факт:

– В беге по кругу есть свои фавориты, но не бывает победителей.

Гриф откинулся в кресле, прикрыв веки и погрузившись в раздумья. И тут настала тьма. Кромешная. Раздался то ли вскрик, то ли всхлип, дверь распахнулась... Гриф выхватил из яшика стола пистолет, но его мигом ослепили наведенные прямо в лицо узкие лучи фонариков, закрепленных на стволах бесшумных автоматов. В полумраке угадывались фигуры облаченных в черное бойцов.

– Оружие – на стол! – скомандовал повелительный голос.

Гриф выполнил приказание, спокойно замер в кресле, уложив руки ладонями на столешницу. Игра есть игра: везет в ней не всем, не всегда и не во всем. Грифа выволокли из начальственного кресла и погрузили в глубокое гостевое: встать из него было не так просто. По бокам застыли двое крепких парней; каждый сторожил взглядом любое движение Грифа. Впрочем, двигаться Сергей Оттович не собирался.

Он ждал продолжения.

Свет зажегся весь разом, и не тот приглушенный свет скрытых ламп, – зажглись все плафоны-панели на потолке, утопив комнату в белом сиянии. Гриф прищурился. Вагин сидел на стуле в неудобной позе, скованные руки заведены за спину; лицо его было бледным и откровенно испуганным.

Крупный, высокий седовласый мужчина вошел стремительно, развернул свободный стул, сел на него верхом прямо напротив Грифа, нависая над ним всей своей громадной фигурой. Жесткое лицо его словно было высечено из единого куска дикого гранита не очень искусным резчиком; на лице выделялись лишь складки у тонких невыразительных губ, сложенных жестко и властно, крепкий подбородок и быстрые, ясные, как сентябрьское небо, глаза. Сейчас в них тлел холодный огонь ярости.

– Вот что, Гриф. Бизнес есть бизнес. Ты делаешь свой, я – свой. Тебе известно, что человек я не очень мягкий?

– Да, Александр Петрович, – ровно ответил Гриф.

– Тебе известно, что никогда не нарушаю обещаний и не меняю принятых решений?

– Да.

– Мне все равно, чем руководствовались те, кто принимал скверное решение.

Я играл по правилам. Правила дерьмовые, но других не было. Теперь не стало никаких.

Одним движением Александр Петрович Головин вынул из блокнота тонкий листочек, где загодя были написаны несколько строчек и перечислено несколько фамилий. Гриф прочел побледнел, как полотно, но не от страха, скорее от полного осознания перспектив... И еще оттого, что теперь... Головин намеренно выдал ему информацию, обладание которой слишком многих исключает из мира живых. Возможно, и его самого тоже.

Головин чиркнул кремнем зажигалки, подержал листочек над пламенем, перетер в руках пепел и вытер руки о дорогую обивку стула.

– Ты понял? Я вижу, ты умный, понял. Видит бог, я совершенно не желаю в этом участвовать, но бизнес есть бизнес. – Головин криво улыбнулся. – Кого-ток увяз – всей птичке пропасть. – Он опустил голову, тряхнул, справляясь с избытком ярости. – Я спрошу тебя, но спрошу один раз.

Гриф кивнул. Головин выговорил еле слышно:

– Я хочу, чтобы ты понял. Ни твоя верность, ни твое мужество тебя не спасут. Не останется ничего, кроме пустоты. – Головин замолчал, прикрыл веки, закрыл верхнюю часть лица рукой. – Где Даша?

Гриф закрыл глаза и почувствовал свою полную беспомощность. Эта беспомощность была гадливой и липкой, от нее утробно урчало в пустом желудке, и вибрирующие нервные паутинки готовы были оборваться на высоком, паническом звуке... Так Гриф чувствовал себя, наверное, второй раз в жизни. А первый...

Тот бой в аравийской пустыне, когда израильские «Миражи» сожгли караван дотла, и он лежал под шквалом огня, стиснув до хруста зубы, и ждал, когда его тело разорвет свинец, свергнувшийся с выгоревшего добела неба.

Что бы Гриф ни сказал сейчас Головину, это будет выглядеть ложью. А потому... Когда смотришь в бездну, жизнь видится прозрачной, как вода в пустыне, и делается такой же призрачной. Пока не останется ничего, кроме пустоты.

Глава 34

Сначала Даша не чувствовала ничего. Голова была тупой и вялой, словно обложенной со всех сторон влажной ватой; чуть-чуть ныло сердце, чуть-чуть першило в горле. Она помнила только, как села в машину, успела тронуть, а потом чья-то рука возникла перед лицом, прижала какую-то пряно пахнущую тряпку, и девушка погрузилась в удушливое марево.

Потом она почувствовала, что едет в большом автомобиле, на заднем сиденье.

Сколько прошло времени, она не знала. Потом автомобиль остановился; ее выволокли наружу, подвели к какому-то допотопному фургончику, зеленому, но с красным крестом на боку. Один из парней сказал кому-то внутри:

– Гнутый, не спать! Барышня во всем блеске. Принимай.

– Как обычно? – спросил тот.

– Нет. Это особый случай.

– Типа тихушницы?

– Во-во. Типа.

– Марат, ты чего, опупел, в таком прикиде ее везти? – спросил Гнутый – долговязый сутулый детина, запахнутый в несвежий белый халат. Он вывалился из фургона, согнувшись в три погибели, и не потому, что был очень уж высок – просто нескладен, костляв, и руки болтались вдоль узкого туловища словно кривые жердины.

– Да, прикид не левый. – Марат оглянулся на товарища в салоне автомобиля:

– Чего-то мы недодумали, а, Матрос?

– Не наше дело – думать, – меланхолично отозвался тот. – Думают те, у кого деньги. А нам только платят.

Гнутый покопался в машине, выудил откуда-то джинсы и свитер, кроссовки, подал Марату:

– На. Пусть в это переоденется.

– Что за тряпки?

– А, валялись тут. Похожий случай. Девка одного бычары начала артачиться, то-се, ну мы шмотки с нее содрали вместе с бельишком – как шелковая стала. – Гнутый лакомо почмокал губами.

– Эта как пугало в них будет.

– А нам что, лучше надо? Клиентка в самый раз.

– Ты слышала? – Марат дернул Дашу за рукав. – Снимай жакет, платье.

Наденешь вот это.

– Зачем? – спросила Даша. Марево в ее голове сделалось хрупким, и все окружающее теперь словно дробилось тысячами крохотных льдинок, не позволявших понять смысл происходящего. Но Даша не особенно и хотела. Воздух был теплым, он обволакивал со всех сторон, как мягкое верблюжье одеяло, и девушке даже показалось, что она может опереться на упругие воздушные струи и медленно поплыть над землей... Она повторила, скорее по инерции, не очень-то понимая смысл Своего вопроса и не ожидая никакого ответа:

– Зачем?

– Так надо. Поняла?

Даша кивнула.

Мир для нее оставался медленным, тягучим, вялым, словно она оказалась вдруг даже не в воде, а в густой, плотной патоке. Ей ничто не казалось странным; воля ее дремала. Мысль о том, что ее траванули каким-то снадобьем, возникла и уплыла, как сложенный бумажный кораблик по талой воде, не вызвав ни тревоги, ни даже интереса. «Так надо...» Девушка сняла жакет, расстегнула и сбросила платье, а в голове медленно, будто в штилевом море, покачивалась все та же фраза: «Так надо... так надо... так надо...»

– Хороша! Что за бикса? – спросил Гнутый.

– Твое какое дело? – окрысился Марат.

– Тоже, тайна мадридского двора. Ладно, молчу.

– Доктор Вик готов?

– Викентий-то? А чего ему? Его дело свинячье... – Парень гоготнул.

– Ты не лыбься, Гнутый. И передай вашему целиле, что девка – «вне конкурса», понял? Не ширять и не ломать!

– Да понял, чего тут не понять. Но построже-то с ней можно? Не всегда ведь она в полубредовом своем сне пребывать будет, а ну как проклюнется и права качать начнет, шум подымет?

– Шума не нужно. Зашугайте, конечно, но без рукоприкладства. Чтобы волос с головы не упал, усек?

– Угу, – кивнул Гнутый, оглянулся на Дашу. Та уже переоделась и стояла отрешенно и тихо, будто ее все происходящее совершенно не касалось, и вряд ли понимала, о чем шла речь.

– Не косись, – заметил его взгляд Марат. – В полном ауте девка. Ни на что не реагирует.

– Центровая цыпа? – спросил Гнутый.

– Знаешь поговорку, Гнутый? Меньше знаешь – легче спишь. А шибко любознательные давно в черноземе догнивают. Как и сильно умные.

– Да я чего? Ничего.

– Не, я хочу, чтобы ты понял. И до Викентия донес, не расплескал. К девке относиться как к фарфоровой вазе.

– Ладно придираться. Сколько уже работаем...

– Работенка у тебя не пыльная – с пацанок трусы стягивать.

– Кто на что учился, – гоготнул Гнутый.

– Короче, я предупредил. Гонорар за нее – тройной.

– Нужно бы набавить, хе-хе, за сохранность материала.

– Это ты Боре Барбарису скажешь, он добавит. Так, что больше не запросишь.

– Что, пошутить нельзя?

– Хреновые у тебя шутки. Матрос с тобой поедет.

– Зачем это?

– Посмотрит, чтоб все путем было.

– Ты че, Марат, запалить нас всех хочешь?!

– Не мети пургу, Гнутый. Завтра воскресенье, никаких докторов, кроме Викентия, не будет, так что посидит там Матрос, никто и внимания не обратит.

– Там санитарка еще.

– Кто дежурит?

– Короленко.

– Эта пьянь? Возьмешь литр водяры, и вопрос будет снят.

– Глашке литра мало.

– Значит – два. А парниша мой как-нибудь сутки в вашей дурке перебедует.

А, Матрос? – Марат обернулся к напарнику в машине.

– А то, – кивнул Матрос. – Только ты помнишь, чего Барбарис базарил?

– Ну?

– Надо, чтобы все было... – Матрос наморщил лоб, вспоминая неподатливое словцо:

– во, адекватно. Короче, чтобы все как обычно шло, своим чередом.

– Мудрит Барбарис.

– Мудрит, не мудрит, а только... Если деваху искать кто станет, а там – я маячу, такой «незаметный»...

– А если непонятка какая, тогда что? – сварливо возразил Марат.

– С непоняткой Гнутый как-нибудь сам разберется.

– Это чтобы Гнутый с кем-нибудь разобрался?

– Да ты не гони, Марат. Если разборка какая серьезная, что от Гнутого, что от меня пользы особой не будет. Лучше я с пацанами на стреме где неподалеку побуду. В машине стану, Гнутый при каком напряге шлангом прикинется, это он могет, и на мобильник мне брякнет. Так оно надежнее.

Марат подумал, заключил:

– Лады. Но до дверей ты ее самолично проводишь. И Викентию сдашь.

– Под расписку?

– Не умничай.