Текст книги "Странник"

Глава 61

Ночь не наступала долго. Небо просто меняло цвета, от желто-оранжевого, багряного, малинового на западе до фиолетово-черного на востоке; земля с такой высоты казалась выгнутой полусферой, да по сути и была такой: шарик все-таки.

Море было далеко внизу и казалось бескрайним, на его глади, будто елочные игрушки, сияли огнями лайнеры и пассажирские паромы.

Философствующий попутчик покинул борт во время посадки в Толедо; попрощался он скороговоркой, возможно не вполне еще протрезвев, а скорее – чисто по-русски совестясь за недавнюю нетрезвую откровенность и чуток жалея о ней, чтобы забыть вскоре и Олега Данилова, и собственные путаные словеса... Ну что ж: бежать от себя – это даже не профессия, это стиль жизни; а сколько людей живут именно так, даже не подозревая об этом? Бог знает.

Ночь легла ровная, темная, а вскоре показались огни богатых пригородов марокканской столицы. Самолет шел на посадку. Данилов смотрел в иллюминатор и, казалось, уже ощущал цитрусовый, жаркий запах этой диковинной земли. Под плоскостями все еще медленно проплывали окруженные пальмами, утопающие в садах мавританские особняки; голубые подсвеченные бассейны сияли драгоценными камнями в вычурных оправах; Данилову даже подумалось, что если есть на свете рай – то это здесь. Или где-то рядом. После московского непогодья идиллия арабской Африки – Магриба – казалась картинкой из «Тысячи и одной ночи».

В Касабланке была пересадка. Самолетик безвестной компании «Каравелла» должен был доставить Данилова если не в сердце, то в чрево Черного континента, впрочем омываемое океаном, если верить карте.

Картам Данилов верил, но больше игральным, чем географическим. А еще больше он верил впитанным с детсадовским компотом строчкам: «Маленькие дети, ни за что на свете...» Впрочем, этот стишок на ум тогда не пришел. А пришел, вернее, пришла строка песенная:

В желтой жаркой Африке, в центральной ее части, Как-то раз, вне графика, случилося несчастье...

Суеверный Данилов морщился, пил предполетный коньяк, виски, джин, но мелодия не отвязывалась. Тогда он выпил водки из запрятанных в недрах объемистой сумки литровки, и мелодия исчезла. Вместо нее в памяти заклубились «Подмосковные вечера», и Данилов вдруг заностальгировал по родным летним просторам, и грызла бы его эта занудная бестолочь долго, если бы он не вспомнил, что теперь в Москве – февраль, и сырость, и заляпанные автомобили катятся по серым проспектам, слепо таращась незрячими фарами в туманную, блеклую непогодь... Напоследок вспомнилось пастерна-ковское: «Февраль: достать чернил и плакать...» – и Данилов, под гудение моторов, провалился в глубокий сон. Водка помогла.

К месту назначения прибыли ранним утром. Данилов вяло выхлебал жидкий кофе в аэропортовском буфете. Посмотрел на часы. До столицы Гондваны, Кидрасы, было еще два часа лета. Чартер мог прибыть через десять минут. Или через сутки.

Полеты по расписанию кончились в Касабланке. Здесь была Черная Африка.

– Сэр? – Высокий иссиня-фиолетовый негр в форме капитана гвардии президента был вежлив и предупредителен. – Рейс на Кидрасу?

– Да.

– Пойдемте, я провожу. – Его английский был безупречен: наверное, так говорили лондонские лорды полтора-два века назад.

Выход на летное поле охраняли гвардейцы, но делали это ненавязчиво: провожатый Данилова сказал несколько слов, и они получили беспрепятственный доступ к самолетам.

Летательный аппарат впечатлял. Нет, когда-то он был самолетом, где-нибудь году в шестьдесят девятом прошлого века, но с тех пор, как говорится, минуло.

Экипаж из трех человек был разномастен и разношерстен; пилот, крупный лысеющий дядько с необъемным животом, красным склеротическим лицом, слезящимися глазами, выслушал гвардейца, кивнул, приветственно махнул рукой Данилову, сказал безо всякого энтузиазма:

– Салют, камарадо!

И – разразился длиннющей виртуозной тирадой на чистейшем рязанском наречии: местные работяги, пытаясь затащить по сходням громоздкий ящик, уронили его ребром на бетон. Не удовлетворившись руганью, дядько подошел к одному, врезал крепкого пинка и разразился новой тирадой, на этот раз – на здешнем диалекте. Данилов понял не все, но фразу «грязные копченые макаки» уловил точно и даже поморщился: копченые обезьянки, особенно детеныши, были любимым здешним лакомством. Как-то лет восемь назад Данилов забрел на рынке в «обезьяньи ряды»; его замутило от приторно-сладкого запаха, да и зрелище было не из приятных: небольшие закопченные тельца уж очень были похожи на человеческие.

– Не боитесь, что примет на свой счет? – спросил Данилов по-русски, кивнув на гвардейца-капитана.

– Куда там! Он – нгоро, а эти выродки – баша. За ними глаз да глаз нужен; ящик нарочно раскурочить хотели да стащить, что плохо ляжет, – ответил он, замолчал, а сообразив, расплылся в улыбке:

– Паря, да ты наш!

– Есть такое дело!

– Водку везешь?

– И такое дело есть.

Улыбка пилота разлилась до ушей. Он подошел к Данилову, протянул широкую ладонь:

– Коля. – Не дожидаясь ответа, тут же выговорил:

– По сто пятьдесят? За знакомство?

– Ты ж за рулем.

– Гаишников-то тут нету! – торжествующе закончил Коля. – Тебя как звать-то?

– Олег.

– Ну, пошли. Не пьянки ради, а с целью профилактики. Эй! – махнул он рукой двум своим сотрудникам. – Давай сюда! Устроились за ящиками.

– "Столичная"! – Глаза пилота заблестели. Данилов снова слазил в сумку и извлек буханку запечатанного в целлофан бородинского, баночку килек и шмат сала.

– Ну, ешкин кот! Вот это – точно наш! Понимаешь ты рабочего человека! – Глянул на Данилова скоро, спросил:

– Бывал здесь?

– У соседей.

– Давно?

– Лет восемь как.

– Война у них. Как тогда началась, так и... Вялотекущая, как шизофрения.

– Где-то иначе? – бросил Данилов.

– В Союзе тоже?

– Союза нет давно.

– Не для меня. Вернее, не для нас. – Посмотрел на Данилова испытующе, спросил:

– "Следопыт кабаньих троп"? Данилов пожал плечами.

– А ныне – вольный старатель?

– Как все.

– А ты – веселый. – Пилот расплылся в улыбке, ноздри его затрепетали, уловив специфический аромат зернового спирта. – Ну, за волю, раз вольный!

Выпили. Николай разломил буханку пополам, закрыл глаза, вдохнул...

Разрезал на неровные куски, на свой положил килечку, снова понюхал, блаженно зажмурился и только потом начал закусывать – медленно, неторопливо.

– Давно из Союза?

– Да вот только что.

– Из Москвы?

– Да.

– И как там?

– Зима.

– Морозная?

– Слякотная.

Николай вздохнул мечтательно:

– Тоже хорошо. А у меня еще полтора года контракт. – Обвел руками салон:

– Видишь, на какой колымаге порхаем?

– Вещь антикварная.

– Не то слово. Был у нас родной «Ан», так пропал. То ли сбили где, то ли что. Мы покумекали, разыскали в ангаре эту груду металлолома, подлатали кое-как. Зато движок – новехонький! С пылу с жару! – Пилот похлопал по обшивке.

– Вот лошадка и получилась. Ничего, тянет. – Повернулся к штурману:

– Ну че, ас? Двинули, что ли?

– Ну, – ответил тот.

– Леха у нас немногословный, – пояснил пилот Данилову. – Зато надежный.

Могила.

Самолетик разогнался, оторвался от летного поля прыжком, с лихим креном пошел на набор высоты.

– Рисуется батя... – хмыкнул радист Гена и занял место на откидном стульчике у двери. Рядом на турели покоился пулемет Калашникова в рабочем состоянии; латунные гильзы из заправленной ленты блестели матово.

– Неспокойно?

– Пошаливают, – неопределенно ответил Гена. – Тут недалече аэродром подскока, мы договорились скинуть пару ящиков. Ты не против?

– С чего?

– Вообще-то это беспосадочный рейс.

– Буду нем, как медуза.

– Уж не подведи, земляк, – с затаенной угрозой процедил Гена, добавил мягче, сделав в пространстве движение пальцами, словно перебирал купюры:

– Жить всем надо.

Данилов только пожал плечами.

Самолет набрал высоту, пошел ровно, урча моторами и поскрипывая всеми переборками, словно престарелый троллейбус. «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, прощальный...» – плавно заклубилось в дремотном мозгу. Данилов сосредоточился, мотнул, не просыпаясь, головой и, когда услышал задушевное:

«...под крылом самолета о чем-то поет...» – : умиротворенно вздохнул и уснул окончательно.

Проснулся оттого, что машина заходила на посадку. Под колесами зашуршало неровное покрытие; Данилов выглянул в иллюминатор: какие-то люди бежали к самолету с оружием на изготовку.

Гена выругался длинно и витиевато, откинул дверцу, приник к пулемету и выпустил очередь. Крутнулся на сиденье, прицелился удобнее, и пулемет загрохотал снова, выплевывая дымящиеся гильзы на грязный пол. Обернулся к кабине пилотов, заорал срывающимся голосом:

– Михалыч, мать твою перемет, взлетай!

Самолет стал разворачиваться: вырубленная в лесу коротенькая полоса заканчивалась. Люди бежали наперерез, стреляя на ходу. Гена снова выругался, выпустил длинную очередь, но мазал. Данилов заметил, как один из нападавших поднял на плечо базуку.

– Гоплык, – сквозь зубы простонал Гена. Одним движением Данилов смел незадачливого стрелка, вжал приклад в плечо; пулемет рявкнул коротенькой, в три выстрела, очередью; из-под ног гранатометчика будто выбили землю: поджав перебитые голени, он закрутился по вытоптанной траве; огнестрельная «труба» откатилась в сторону.

Самолет проскочил мимо нападавших, набрал скорость; догонные пули цокали по корпусу, пробивая его, влетали в салон и вязли в деревянной обшивке ящиков.

Машина взлетела; лес помчался под плоскостями и ушел куда-то вниз: пилот заложил вираж и пошел на высоту.

Гена сидел белый как полотно, зажав губами сигарету, чиркал и чиркал колесиком зажигалки, безуспешно пытаясь добыть огонь. Наконец ему это удалось; не отрывая сигареты от губ, он спалил ее на две трети, окутавшись дымом, как притушенный Горыныч, выдохнул:

– Ну-е-о... – Посмотрел на Данилова:

– Ну ты снайпер. А чего всех не перекосил? Мог бы!

– Мама не велела.

– А они бы нас порешили? – Гена указал коротким пальцем на застрявшие в обшивке пули.

– Издержки профессии, – пожал плечами Данилов, добавил язвительно:

– Жить всем надо.

Пилот, отдав штурвал штурману, вышел из кабины:

– Ну че, живы?

Не дождавшись ответа, выдернул изо рта у Гены сигарету, докурил в одну затяжку. Бросил:

– Ты что-то вообще сегодня... Не в тире стреляешь, мля! Попадать нужно.

– Да так вышло, Михалыч.

– Ну-ну. Хорошо хоть гранатометчика срезал грамотно. А то бы – гайки.

Гена бросил взгляд на Данилова: тот скромно молчал, уставившись в переборку. Михалыч понял взгляд по-своему:

– И то правда. А что, Олег, доплескаем емкость?

Данилов только кивнул. Он и сам чувствовал напряжение: уж очень давно не попадал в переделки.

Выпили. Покурили. Михалыч ушел в кабину.

– Вот так! Это ведь Михалыч сам напортачил! Подскоков тут что грязи, и одна полянка на другую похожа, как две сучки одного помета! А он нет чтобы присмотреться, плюхнулся, будто к теще на варенье! И туда же, учит! Ты слышал?

«Попадать надо...» А этим бесам только давай: обрадовались дармовой борт разуть, да поспешили: им бы дождаться, пока остановимся, подойти чинно... А они сразу палить начали. – Спросил безо всякого перехода:

– Ты где так стрелять наловчился?

– В тире.

– А-а-а.

– Снова пытаться будем?

– Чего пытаться? Стрелять?

– Сбросить пару ящиков.

– Не сегодня. И не с нашим «счастьем».

– Тогда в Кидрасу?

– Прямиком.

– И сколько лету?

– Поболе часа.

Данилов откинулся к борту:

– Подремлю.

Гена лишь вздохнул завистливо:

– Ну у тебя и нервы.

Олег слышал, как он вновь долго чиркал колесиком зажигалки, что-то бурчал, матерился... Потом легкая пелена заволокла сознание, и он увидел море, и белый крупный песок, и скалы... И слышал мелодию, которую хотел слышать: «Недавно гостил я в чудесной стране...»

Глава 62

Солнце заливало летное поле не столько светом, сколько жаром. Воздух был сух, и хотя Данилов успел слегка обвыкнуться к духоте в лишенном любых излишеств салоне самолета, сейчас чувствовал себя так, будто зашел в сауну.

Сашка Зубров стоял внизу и улыбался; он был в выцветшей полевой форме, короткая выгоревшая бородка и волосы придавали ему сходство с сильно похудевшим Хемингуэем. Олег спустился по лесенке, Сашка налетел как шквал, обнял, хлопая по плечам:

– Ну что, крестник? Доволен? – Отстранился:

– А то ты в Москве совсем сник, это я по голосу понял. А сейчас... Вид усталый, но бодрый. – Втянул носом воздух:

– И водочкой успел побаловаться, а?

Заметил пробоины, построжал:

– Откуда?

Данилов пожал плечами.

– Все целы? – спросил показавшегося в двери стрелка.

– Ну, – потупился Геннадий.

– Через полтора часа рапорт у меня, – сухо бросил Зубров, повернулся и зашагал к могучему «хаммеру». Данилову махнул рукой:

– Пошли.

Сел за руль, Олег устроился рядом. Зубров кивнул на раскрытые окна:

– Терпеть не могу кондиционеров. Но если хочешь, для тебя включу.

– Не надо. Буду привыкать.

Олег обратил внимание, что из белого «мерседеса», стоявшего метрах в десяти, за ними пристально наблюдают: седой мужчина, черный, и смуглая девчонка, еще совсем-совсем юная. Заметив внимание Данилова, девушка скрылась в салоне, и тонированное стекло медленно поползло вверх, закрыв и девушку, и импозантного незнакомца. Данилов хотел было спросить у Сашки, но тот, не глянув на «мерс», развернулся и помчал прочь из аэропорта.

– Тебе здесь ко многому предстоит привыкнуть, – продолжил поучения Зубров.

– Но это лучше, чем киснуть в столице нашей родины городе-герое. Да и скучно там.

– Не всем.

– Брось. Жизненная сутолока не есть отсутствие скуки. Ну да я не философ.

Это твоя стезя. – Зубров помолчал, спросил:

– С женой, как я понимаю, обратно не сошелся?

– Нет.

– Ну, может, и к лучшему. Я давно заметил: с тетками говорить бесполезно.

Потому что они даже думают на другом языке. Так что и понимать их, и вообще, я давно зарекся. Лучше просто – любить. И не в смысле там, а... Ну, ты понял.

– Понял.

– Советую. Бодрее будешь, дольше проживешь. Данилов пожал плечами.

– Не, ты не отмахивайся. У теток одна цель – власть. Мужики мечутся себе по шарику, готовые горлянки друг другу перервать, одни – за деньги, другие – за идею, третьи так, из спортивного интереса. А теткам, им мужик надобен, чтобы захватить его, подчинить, да эдак бархатно, мягонько, кротко, и – заставить на себя пахать.

Таскать для них «грины». Вот и вся премудрость.

– Есть исключения.

– Наверное, – равнодушно пожал плечами Сашка. – Ты встречал?

– Мне казалось, да.

– Вот именно: ка-за-лось. Каждая тетка – актерка по рождению, это ты не перечь, им так природа наказала. Ну а если по правде, то да, есть еще один тип.

Те, что желают быть «индепендными», говоря современным штилем. Независимыми. Но и у них все мечты сводятся к тому, чтобы самой быть богатенькой и мужичка отхватить на в ы б о р – не иначе как «настоящего полковника». Вроде меня! – Сашка хохотнул. – Причем «настоящие полковники», по их представлениям, только и делают, что мечтают к эдакой тетке прислониться! Не, у них точно на мозги дефицит!

Внедорожник вырулил с аэродрома и помчался по дороге, таща за собой шлейф коричнево-желтой пыли. Следом покатила, нагоняя, машина с охраной: трое белых, двое черных.

Вокруг было выжженное плоскогорье с редкими деревцами; впереди, у устья Ронгези, раскинулась обширная Кидраса, столица Гондваны.

– Ну что, доволен? – белозубо улыбнулся Зубр.

– Пока не знаю, – честно ответил Данилов.

– Сейчас подъедем ко мне, расскажу тебе о здешних закулисьях. Как-никак я тебя рекомендовал. Несу ответственность.

– Перед работодателем?

– Перед тобой.

Особняк, в котором квартировал Зубров, находился в пригороде. Столицу они проскочили быстро: город был немноголюден в этот час, в полуденную жару улицы пустели. Впрочем, столица мало чем отличалась от десятков подобных африканских городов: уложенный административно-деловой центр соседствовал с неуютом трущоб.

Особняк двухэтажный, но компактный. Этакий коттедж в английском стиле, вот только участок рядом – не как у них: обширный. Впрочем, травка на газонах перед домом была пострижена, за домом – ухоженный сад и бассейн.

– Ну как? !

– Да буржуинство какое-то!

– А я про что?

Не успели они подойти к двери, как та распахнулась; на пороге стояла смуглая девчонка лет четырнадцати в форменном платьице горничной и переднике.

Она сделала реверанс Данилову, распахнула дверь, пропуская гостя и хозяина вперед.

– Ну, видел? – не унимался Сашка. Данилов только присвистнул.

– И это – еще не все! – Зубров был доволен произведенным впечатлением. – Их у меня – двое! А уж в любви этим крошкам равных нет. Рекомендую: тебе такие по должности будут положены.

– Осмотрюсь сперва.

– Водку привез, смотрила? Или пилоты все выцедили?

– Нам хватит.

– Давай. – Сашка выхватил литровку, встряхнул, полюбовался пузырьками и засунул емкость в морозильник. – Через Десять минут дойдет. Стужа в нем – как в Магадане!

Вошла другая девчушка, моложе первой, засмущалась, завидев Данилова, но взгляд на него бросила вполне красноречивый. Произнесла по-английски:

– Обед накрыт на балконе.

– Во, видал? – оживился Зубров, протянул:

– "Осмотрю-ю-юсь..." Смотри, чудо девки. А уж что до постели... Одна мулатка, другая квартеронка, обе из племени ятуго. У них родство по матери. И хитрое, я тебе скажу, племечко! Лет семьдесят назад жили вахлаки вахлаками, были на грани полного вымирания и сопутствующего дебилизма, но нашелся у них умный старейшина, покопался в ихних древних поверьях и объявил, что верховному божеству, уж как его бишь, я не знаю, угодно, чтобы все девки племени обзавелись белыми мужчинами. А кто здесь тогда был белым? Знамо дело, колонизаторы. Вот они и озаботились, и родилось сильное поколение, а они снова дочек послали, и сызнова... И знаешь, каков результат? Сейчас ятуго занимают все мало-мальски важные должности в Гондване; детишки – чудо как сообразительны и к наукам способны, да и папаши, кто – денег подкинет, кто – повлияет на кого нужно. Живут не в пример остальным. Во-о-от. А девчонки их, пока совсем молодые, лет одиннадцати, – Африка, чего ж ты хочешь, у них созревание раннее, в двадцать пять лет тетка – как у нас матрона в сорок с гаком – так вот, девчонки по задавшейся традиции идут в горничные к белым. Но только к тем, которые совет племени сочтет перспективными. В смысле генофонда.

– Тебя, я вижу, сочли.

– Ага, – бесхитростно расплылся в улыбке Сашка. – И уже не один раз. Это – третья смена, так сказать.

– Да ты просто Трах Тибидохович какой-то!

– Нет, есть и грусть: только привыкнешь, начнешь что-то испытывать...

– А первые «две смены» где?

– Не узнавал, – посерьезнел Сашка. – Не положено у них. Девка, как первенца родит, так идет замуж. Да и мне: зачем душу зря ворошить? Эх, что-то я разболтался. Новый человек. – Он открыл морозильник, вытащил бутылку: та мгновенно запотела. – Во, в самый раз. Во льду дойдет. Доставай деликатесы.

Приятели вышли на балкон размером с небольшой корт. В тени был сервирован стол: фрукты, зелень, жареные куропатки, свинина. А деликатесами из привезенных Даниловым были бородинский хлеб и пряного посола кильки.

– Во-о-о! – Зубров с хрустом свернул пробку, разлил, дернул кончиком носа, разломил пахучую буханку, как давеча пилот, вдохнул. Потом отрезал ломоть, сверху пристроил рыбку с тмининками на боку, закатил глаза:

– По первой, за встречу? Ну и будем!

Выпили и по первой, и по второй, и по третьей... Очертания смягчились, жара не казалась уже такой густой, и лишь изредка к Данилову приходила мысль – а что, собственно, он здесь делает? И зачем эти высокие кусты, цветущие сладко пахнущими цветами, и кто эта квартеронка, появляющаяся тенью у стола с ароматными закусками, и зачем он вообще здесь, и где это – «здесь»?.. А потом пришло понимание: это пикник. Или, следуя классикам, «пикник на обочине».

Просто он шел куда-то, устал и вот оказался в диковинном мире, и видит диковинную птаху, парящую над цветком, словно пчела, и чувствует иные запахи, и слышит иные звуки... А еще ему подумалось вдруг о феврале, и снова пришли на память те строчки: «...достать чернил и – плакать, писать о феврале навзрыд...»

Но плакать Данилову вовсе не хотелось: просто плыл по волнам странного опьянения, искренне полагая, что всему виной не его душевный настрой, а климат.

Всего лишь – климат. Потом Данилов увидел свое отражение в тонированном стекле балконной двери и – не узнал себя. Ему показалось, что это и не отражение вовсе, а портрет или фотографический снимок. И подумалось притом: есть в этом какая-то несправедливость: когда-нибудь он состарится и умрет, а снимок так и будет смотреть на живых весело и хмельно... Пока не истлеет в прах.

– Да ты меня не слушаешь, Данилов? Я тебе о политике здешней партии, а ты – на измене! Олег тряхнул головой:

– Извини, накатило. Что-то с климатом тут неладно.

– Это с головой у тебя неладно! А вообще, Олег... Я бы считал тебя натуральным интеллигентом, уж ты не обижайся, не в нашем понимании, а как величают себя сами эти пустобрехи: «умный, ранимый, закомплексованный». Кстати, они и Чехова к себе причислили, Чехова! – который терпеть не мог эту полуграмотную, крикливую, озабоченную собственной исключительностью и значимостью и при том – ни к какому порядочному делу не способную братию! Ну да мы не о Чехове, мы о тебе. Я давно заметил: ты временами «зависаешь», как перегруженный компьютер! Начинаешь считать собственные потери и уроны, нерешенные проблемы, и вот они уже обступают тебя сплошной стеной, и остается одно: запить и – горевать о несовершенстве мира! И ты горюешь, но не запиваешь!

Так сказать, выкручиваешься насухую, дисциплинируешь себя, что-то делаешь, чего-то добиваешься, а дальше – все по новой! Не так?

– Так.

– Вот. Но что удивительно... Не я один это заметил. Вот готовлю я для здешнего мабуты головорезов. И чтобы вышло быстро и сердито, выбирал было кого попроще: рефлексы у них острее! А на поверку что выходит? Что ты со своими комплексами и прочей гнутью их сделаешь! Да не маши рукой сделаешь! Мне еще году в восьмидесятом инструктор нащ Палыч, говаривал: «С умным намаешься, он все через башку пропускает, зато когда освоит, то не рефлексами и не умом управляется – интуицией. Такой угадывает нападение до того как оно произойдет»

– вот что сказал Палыч. И добавил странно: «Если захочет угадать». И еще мне пришло на ум, из какого-то древнего воинского кодекса: «Лучший способ выиграть бой – это его не допустить». Или еще проще: «Совершенный воин не противостоит опасности: он с ней разминется». А древние знали толк в воинских искусствах!

– И к чему ты это, Искандер?

– Помнишь, я позвонил тебе в Москву, ты был вялый, как непросушенная вобла. Человек твоего склада в таком состоянии беззащитен: он не заметит приблизившуюся опасность только потому, что не захочет угадывать! Да и не нравится мне, когда друзья впадают в состояние тупой безнадеги. Потому, когда возникла необходимость у одного здешнего... даже не знаю, как назвать, пусть будет деловой человек, в услугах незаурядного охранника, я порекомендовал тебя.

Думаю, не ошибся. Там очень особый случай.

Зубров прищурился, пристально посмотрел на Данилова:

– Да ты опять меня не слушаешь?

– Охмелел.

– Нет. Просто таких, как ты, слова только отвлекают от постижения смысла.

– Слова вообще лукавы. Иное дело – музыка. Или – цвета. Зубров вздохнул, чуть наклонил голову набок, произнес раздумчиво:

– Знаешь, Данилов, что странно... Богом или природой, а тебе отмерено с лихим избытком. А ты печален, как звездный странник.

– Избыток уж больно лихой.

– Чего тебе не хватает, старый?

– Любви.