Текст книги "Странник"

Глава 63

– Это вопрос не ко мне. А поелику касается несовершенства мира, с одной бутылки мы эту бестолочь не разъясним. Зубр задумался, позванивая в бокале с соком кубиками льда.

Знаешь, старый, какое удовольствие самое дорогое? Даже не глупость: наивность! Человечек бывает убийственно горд: не желает опускаться до гнусности жизни; он, видите ли, «выше этого». Что в итоге?

– Это ты меня воспитываешь?

– Это я вообще.

– Ты путаешь наивность и искренность.

– Да? И в чем разница?

– В возрасте. – Данилов улыбнулся:

– Согласись, хороший старый «Камю» вовсе не наивен. Но – искренен. Ведь «искренность» – от слова «искра». Это то, что зажигает своим теплом. Если нет тепла – не может случиться и такого чуда, как любовь.

– Да ты поэт.

– Как все мы.

– "Не говори мне о любви, о ней все сказано..." – напел Сашка, добавил хмуро:

– О любви не надо. Мы не понимаем женщин, как и они нас. Мы – как разнополюсные магниты: притяжение – есть, все остальное – от лукавого... С теткой даже говорить невозможно: слова мы употребляем те же, а смысл в них вкладываем разный. Абсолютно. Вот и получается: каждый говорит о своем, и есть лишь видимость понимания и диалога, а на самом деле – два монолога, два одиночества, и никуда никогда от этого не уйти. Да и не нужно их понимать, нужно просто любить.

– Может, это и есть настоящее понимание?

– До поры. Только до поры. А настоящего понимания нет, не было и не будет.

Разве что в романах. Потому и люблю литературу: она по-доброму лжива и тем – мудра.

Господа! Если к правде святой Мир дороги найти не умеет, Честь безумцу, который навеет Человечеству сон золотой!

Вот, пришло в голову... Какая-то пошлая, затасканная цитата. Не помнишь откуда?

– Из Пьера Жана Беранже. «Безумцы».

– Точно, безумцы. Все мы. Вот порой смотрю я на здешние Звезды, на это небо, и звуки ночного города слышу, города чужого, немилого, и приходит мысль: кто я? Что нужно мне здесь? Где мой дом?

– Ты тоже загрустил, боец.

– Это из-за тебя. Ты умеешь слушать. – Зубров вздохнул. -. Люди, когда вспоминают детство, светлеют душой: их дом там. Я тоже – светлею. И вспоминаю маленький городок Борисоглебск, и детский дом, и ровные ряды наших кроваток...

Что еще? Как меня наказывали совсем маленьким за то, что не желал я жрать тот молочный кисель, который и молочным был только по названию... Давился, воспитательница силком впихивала в меня эту скользкую белесую массу, и желудок сводило от отвращения... А вообще – голодно было, директорша-крыса воровала, вот и был для нас главный человек – уборщица баба Клава: она на свои хлеб покупала, сушила на плите черные сухарики и нас подкармливала. Ничего не помню вкусней. Черный сухарик, да с солюшкой... – Сашка улыбнулся, но улыбка его вышла совсем невеселой. – Все это и есть Родина.

А помнишь, как под Кандагаром томились?.. Рассказать, что на войне самое тошное – ведь не поверят, не романтично... А там – тупая до безнадеги скука, нескончаемая, изо дня в день, из месяца в месяц, и кажется, что и нет на земле никакой России, а есть только грязные базары, анаша, ханка... На караваны ходили бодро, чтобы от той унылой тоски не подохнуть... А у соседей за месяц – двое пострелялись. Честно скажу: как зима тогда началась, у меня тоже уплыла башка... Пару раз на автомат поглядывал да прикидывал, как понадежнее под подбородок приспособить, чтобы быстро. Здесь, по правде, такое тоже случается, но реже. Да и – с непривычки, или малярия та же. Для ниггеров она – как насморк, а у наших, тех, кто послабже, «кровлю» намертво сворачивает...

– И много здесь наших?

– Ну. Только, если уж по полной правде, какие они нам с тобой «наши»? Так, шпана, шушера, за пару «штук» горбатятся – охрана при рудниках, то-се. – Зубров хохотнул. – Мы для этих чернорожих махарадж знаешь кто? Негры! – Сашка чиркнул колесиком зажигалки, прикурил, выпустил дым. – Коньячку?

– Хороший?

– Славный. Франция, лет тридцати с гаком.

– Ты разбогател?

– Куда там. Так, перепало с княжьего стола. Зубров встал, разлил спиртное в коньячные «капли», вдохнул аромат:

– Богу – богово. К хорошему не только легко привыкаешь но и скоро. И еще... «Золотого сна» хочется. Или – алмазного...

– Ты ведь в страну алмазов приехал... – Зубров бросил на Данилова взгляд быстрый, зоркий и абсолютно трезвый. Данилов, опустив веки, смаковал коньяк.

– Уехать куда-нибудь в Австралию, – продолжал Зубров, – и не пустым уехать, с казной, да поселиться на берегу моря-окияна, да с опрятной милой женой, и детишек завести, и собаку лохматую... Австралия – это очень далеко.

Нет там ни наших дураков, ни здешних оглоедов, одна только надежная скука, плавно переходящая в совершенство вечности...

– Так кто из нас поэт?

– Ты, Данилов, ты. А я – так, подмастерье. – Зубров замолчал, устремившись взглядом далеко-далеко, за блеклую синеву небесной сферы, потом сказал:

– Ты ведь понял, что я сказал. Подумай. – Вздохнул. – Уж очень надоело молочный кисель хлебать, что нам скармливают. И здесь, и дома. Тошно, а жрем, потому что... жизнь такая. Может, пора другую себе устроить, а, Олег?

– Может, и пора, – пьяно кивнул Данилов.

– То-то! Ну что? Завтра – к делам, сегодня – гуляем?

– Погоди. Ты меня в курс дела вводить будешь?

– Тебе сегодня это надо?

– Искандер, я не любопытен, но любознателен. Главное, чтобы костюмчик сидел! – Данилов демонстративно потер пальцами лацкан бесцеремонно сброшенного на легкий стул пиджака. – В «штучку» этот матерьялец кому-то обошелся, а?

Понятно, вкупе с панталонами. А «ходики»? Или, как выражаются перспективные наши сограждане, «котлы»? Это ж «брегет», восемнадцать кусков одной монетой.

– Двадцать пять.

– Тоже хорошо. С чего такие роскошества?

– А сам что меркуешь?

– "Мягкий стиль"? [23]23
  «Мягкий стиль» – система охраны, когда охранник неотличим от обычного окружения охраняемого – коллег, членов семьи и т. п.


[Закрыть]

– Да.

– Ну и введи в курс здешних валют, рекомендатель. Не люблю пить восьмисотдолларовый коньяк, не зная, чем расплачусь.

– Обижаешь тамаду, кунак.

– Я не о нас.

– Хорошо. Чтоб не откладывать в долгий ящик... – Зубр щелкнул портсигаром, вытянул папироску. – Не желаешь, для полного и всестороннего?

– Обойдусь.

– Хозяин – барин. – Зубр затянулся, задержал дым в легких, блаженно выдохнул, спросил:

– Ты знаешь, чем торгует Гондвана?

– Приблизительно. Алмазы, уран и нефть, кажется. – А – Нефть не «кажется», нефть есть. За ее разработку грызнет дикая между британцами и янкерсами. Но речь не о ней. А – Алмазы?(tm) – Да. Алмазы. Как говаривал незабвенный Флемминг в повестушке про шустрика Бонда: «Алмазы – это навсегда». Л – По благословению «Де Бирса» он эту нетленку кропал.

– Вестимо. Так вот: «Де Бирс». Имеет он нашего здешнего мабуту как хочет и в любых видах.

Данилов выразительно обвел глазами помещение.

– Пустое, – махнул рукой Зубр. – Это в родном Отечестве за длинный язык башку отрывали, здесь народец проще и ближе к природе; «Ругает – значит, любит». Или – «У кого слово на языке, у того нет зла под сердцем». Это я тебе местную народную мудрость перетолмачил. Вообще народ интересный: у них слово считается вещественном, материальным, и потому...

– Не отвлекайся, златоуст.

– Звиняйтэ, дядько. Лишку выпил. Ну так вот: президент наш, Джеймс Мугакар Хургада, можно просто «господин президент», без «превосходительства», или, если не при челяди, Джеймс, он это любит, доктор экономики, между прочим, Гарвард окончил, короче, умница большая... Демократ, ясный нос, но для своих – вождь, отец народа, Мерлин и Гудвин, великий и ужасный. У них тут без шуток, скажет кому: «умри» – тот и умрет, так уж исстари повелось. Хотя изводят супостаты друг дружку ядами, ох изводят... Почище врачей-вредителей тех! Ну да у них это принято, этикет. И денежки очень немаленькие на здешних орбитах вращаются, а не так портят человечков деньги, как их отсутствие, но еще хуже, когда в карманах – голяк голимый, а рядышком суседи – слоновьи яйца на золоте трескают...

– Зубр, ты гонишь, как вокзальный торчок!

– Все, не буду. – Зубров отложил мундштук. – Так вот. Что в алмазах главное?

– Караты, чистота...

– Фигушки! Главное – репутация. Как у людей. Не У всех, понятно, если ты босяк и голь, то...

– Сашка!

– Так вот: этот «Де Бирс» рынок держит крепко, израильтяне и индусы или с его соизволения в Европы и Америки торговать ходят, да еще и приседания делают, или – втемную, или – с «черными алмазами», как наш вождь всех якутов. , – Каких якутов?

– Натуральных, из Якутии. Я про независимую Саху талдычу. Это индусы выдумали: «черные алмазы» – камни аристократов. Для наших новорусских лохов. На самом деле – никакие они не черные, просто дерьмо камушки с вкраплениями, на реальном рынке – мусор.

– При чем здесь...

– Кто из нас гонит?! Хочешь слушать по порядку – так слушай! Иначе не выйдет-у тебя, Данила-мастер, каменный цветок!

Сашка откинулся на стуле и засмеялся. Смеялся он долго, весело и совершенно беззаботно и прекратил так же неожиданно, как начал. Закашлялся, хлебнул воды со льдом, отдышался:

– Ты прав, Данилов, косяк понтовый оказался. Слишком. Прет, как сутулую лошадь.

– Ты раньше вроде не употреблял?

– Траву? Пустое. Иногда, в особых случаях... Ну ты знаешь.

– Знаю.

– Еще коньячку? – Зубров плеснул в бокал Данилова. Тот отхлебнул, выдохнул:

– Излагай далее, отрок. И прекращай терзать мою истомленную память избыточной информацией. Самую тютельку, а?

– Вот. Чего я и желал! А то ты сидел, как в гудрон опущенный! Гонору не было в голосе, куражу. А без куражу нам нельзя – схарчат. Места здесь глухие.

– Как везде.

– Ты прав. Как везде.

Глава 64

Зубров пригубил коньяк, сделал глоток, пожевал губами, смакуя послевкусие.

– Ну так вот. Наш Джеймс подумал-подумал и решил – задаром что ли Гарвард превзошел: нечего этим живопырам из «Де Бирса» алмазы по цене стекла гнать, надо завести спеца. И – завел. Некий Герберт фон Вернер, прелюбопытнейшая сволочь, я тебе доложу, не удивлюсь, если еще в абвере хитровал старикан по молодости, и годков ему – аж восемьдесят два но бодр: баловник, чистый Гете!

Миссия у него не проста: камешки отбирать, сортировать и сплавлять втихую в Амстердам и Израиль, да не прямо пихать, а хитрыми такими путями, легендировать камешки, чтобы историей обрастали, как раковины – мхом, чтобы репутацию приобретали, а с ней – цену, хорошую цену, громадную! Ну а огранка – уже дело техники.

Сам понимаешь, продвижение алмазов на рынок – мероприятие нескорое, даже по налаженным каналам. Ну да доктор Вернер не лыком шит и не циркулем кроен: на стенке фото, где он с Гарри Оппенгеймером, с т е м Оппенгеймером, ты понял, в младые годы! Так что старичок не зря ни маслице икорочку мажет, отрабатывает.

Обычным порядком «Де Бирс» такой камушек штук за пятьдесят бы взял, ну в сотку максимум, а по дедушкиной схемке – он тысяч в девятьсот выходит, старикан ведь отборные шлет, такие, что у монополиста нашего слюна капает на манишку... Даже если со всеми по цепочке делиться – тысяч триста, а то и поллимона прибыли на каждом камушке делает. Голова!

– Я тут каким боком? К нему – приемным внуком?

– Почти в десяточку. Сам понимаешь, у «Де Бирса» в наших палестинах глаз да ушей – как конопушек у рыжего, и хотя сам герр Вернер – кремень и бульник, есть у него слабое звено: дочурка девятнадцати годков, с больши-и-им прицепом девушка!

– Дитя неразумное?

– В точку. – Зубров задумался вдруг, погрустнел:

– А может, она-то как раз разумная, это мы – дебилы и недоросли по этой жизни. Живет как бабочка: ходит где вздумается, в чем хочет, говорит что на ум взбредет. В России про таких кажут: бесхитростная: как сердце ляжет, так ноги и пляшут. И – красивая, это не отнять. Такая, что... Ну да я не о том. Папаша Вернер, сам понимаешь, души в девчонке не чает, поздний ребенок и все такое... И еще – затосковала девка. Я к ней, конечно, пару местных горилл приставил, когда в город выезжала или еще куда, но девчонка скучает отчаянно, ей и поговорить здесь не с кем... Да и...

Решили: охрана должна быть скрытой и постоянной. Ну и придумали тебя. Дескать, едет мадемуазель жених из России, молодой удачливый коммерсант весь из себя красавец писаный...

– Чья идея?

– Совместная. Доктор Вернер и твой покорный слуга удумали.

– А главный папа?

– Президент?

– Да.

– Зачем ему вникать в такие... мелочи?

– Незачем?

– Нет.

Пауза длилась с минуту, потом Зубров произнес:

– А думаешь ты по-прежнему быстро, Олег.

– Ты сомневался? Может, пойдем пройдемся по свежему воздуху?

– Ни к чему. «Мир не прост, совсем не прост...» Помнишь, пелось? Ну и мы – не лапти пошехонские. Приборчик у меня стоит тут матерый, «белый шум» прозывается, отечественная разработка, между прочим. Мне ребятишки из Княжинска его втихую притарабанили, своему патрону про это чудо техники я решил не докладывать. Зачем ему? – Помолчал, добавил:

– Исключает любую прослушку.

– Уверен?

– Да. Проверял.

– А девочки твои?

– Ты заметил, что после того, как я коньячок по «капелькам» разлил, исчезли, как испарились?

– Ну.

– Приучены так. Сидят в светелке, аки горлицы. Дивись!

Сашка открыл створку шкапчика, за ней оказалось несколько экранов, транслирующих изображение с двенадцати камер слежения: весь периметр здания и основные комнаты внутри. Девчонки действительно сидели в одной из комнат и, затаив дыхание, смотрели американский боевик.

– Как сказал поэт: «что за прелесть эти сказки»! А девчонки? Чудо как хороши! И целомудренны.

– Да неужели?

– В поэтическом смысле этого слова.

– А-а-а.

– Вернемся к прозе?

– Пожалуй.

– А все же любопытно, о чем ты еще догадался, пока я нес ЭТУ бессвязную сумятицу?

– Президент Джеймс Мугакар Хургада тебе слишком доверяет?

– "Ничто не слишком"! Ты помнишь этот девиз?

– Да.

– Вот и для нашего гарвардского мальчика он – руководство к действию. Ах, посмотрел бы ты на его манеры, на ту бездну обаяния, что излучает этот по-своему магнетический и очень сильный человек! Никакой косности, никакой рисовки, все, все! – даже полночные камлания в кругу приближенных шаманов! – все естественно у этого повесы! Как он общается со мною? Да просто – друзья не разлей вода! Сиамский близнец и тот был бы более холоден к братцу, чем разлюбезный, внимательный, предупредительный Джеймс Мугакар Хургада! А прибавить, что он еще и феодальный властитель и сиятельный принц здешних мест?

Если и бывает рай на земле, то он мне его создал. Почти.

Но мир не изменился. И добрые дела – наказуемы. Помнишь, кажется, из Макиавелли? Друг должен быть ближе всего к тебе, но – еще ближе должен быть враг! И я задумался: а с чего это я стал таким доверенным, поверенным и ближним? Владетельный герцог затосковал по Человеку и бросился искать его по африканскому бушу с масляным фонарем в дрожащей длани? Или – наш принц Просперо обнаружил в полуистлевших томах колониальной библиотеки мысль другого лукавого афориста: «Цезарей обычно убивают друзья. Потому что они – враги»? И – решил почтить меня монаршим товариществом?

Одно он решил за меня точно: я не должен уехать с Черного континента.

Никогда. Доверительность государей не предполагает расставаний. Никаких, кроме смерти.

Зубров замолчал, вытянул из пачки сигарету, закурил.

– Ты надумал сбежать? – спросил Олег.

– "Давно, лукавый раб, замыслил я побег..." На... Ты поймешь. Когда тебе сорок пять и монет в твоем кармане ровно столько, чтобы жить сносно, но не более, чувствуешь себя старым. Лишенным возможности в,ы б и р а т ь. Вот это самое скверное.

Всю жизнь я что-то делал, куда-то летел, напрягался... Сначала был идейным: родина меня вырастила, выпестовала и воспитала, и я, как верный сын...

Звучит бредово, словно агитка, но... по большому счету, я и сейчас так считаю.

Вся беда в том, что за гербовой вывеской умостилось бесчисленное множество чернявеньких Чичиковых, которые плетут волосатыми пальчиками деньги, деньги, деньги... И чужая кровь для них – просто товар, который нужно выгодно пристроить. Когда тебя продают – противно.

Одним движением Зубров затушил сигарету.

Лицо Сашки было мятым, словно он не спал уже много ночей.

– Ты понял, Олег, чего я хочу?

– В общих чертах.

– Извини. Что-то меня растащило на патетику. Видно близится старость. Как говаривал один сомнительный герой: «Хороший дом, хорошая жена, что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?..» Много чего нужно. Но по существу он прав. – Зубров замолчал, устремив взгляд внутрь себя. – Полжизни я жру молочный кисель. Устал.

– Вы решили уходить с Вернером?

– Да. И с чемоданом алмазов. Отборных алмазов. Миллионов на двести, если сбыть умно. На жизнь хватит.

– На смерть – тем более.

– Ты фаталист?

– Ничуть. Гондвана – богатая страна. И у Джеймса Хурга по счетам разбросано где-нибудь около миллиарда, нет?

– Да. И – что?

– У него хватит средств, чтобы тебя разыскать.

– Ты знаешь, Олег, найти человечка не всегда просто, если умеет залечь на дно. Но дело даже не в этом. Вещует мне сердце, вождя ожидают проблемы. Большие проблемы. И будет ему не до алмазов.

– Заговор?

– Африка – это всегда один большой заговор! Впрочем, Азия, ни Европа – не лучше.

– Кем ты у президента?

– Я же сказал: негром.

– А точнее?

– Готовлю его личную гвардию. Все гвардейцы здесь – нгоро, как и сам президент. А нгоро – ветвь могущественных некогда зулусов. Эти ребята захватили бы в прошлом веке всю Африку и создали бы империю похлеще Римской, кабы не европейцы. Солдаты, бродяги, авантюристы потянулись в Африку как пчелы на мед.

А куда с копьем против скорострельных ружей и пулеметов? Храбрых зулусов попросту перебили. Истребили. Уничтожили. Но энергетики порыва оставшимся хватило, чтобы создать Конго – самое мощное государство Черного континента. К чему я тебе это рассказываю... Нгоро – бесстрашны. А наш президент Хургада...

Он еще и англичанин на четверть, потому что бабушка у него ятуго. Уследил за мыслью?

– Да. Родовые связи со всеми, кто что-нибудь значит в этой стране.

– Именно. Но поскольку он не чистокровный нгоро, среди части местной элиты – брожение, шатание и разброд. Был бы, кстати, Джеймс чистокровным нгоро – решил бы проблему просто: перерезал неугодных, и всех делов.

– Можно и свою голову потерять.

– Можно. Но нгоро над такой мелочью не задумался бы. А Хургада – думает.

Интригует, просчитывает ходы, создает среди военных собственную «клиентуру» – в римском, имперском понимании этого слова. Но насколько я чувствую страну... Он проиграет. Здесь нельзя играться долго, нужно действовать. Решительно и быстро.

– Зубров замолчал, словно что-то взвешивая или прикидывая, припечатал ладонь к столу:

– Так и будет.

– Картина битвы мне ясна, – улыбнувшись, сказал Данилов.

– Ну а чтоб до полной кристальности... Как истинный монарх, президент Хургада не доверяет никому и ни в чем. Помимо нгорийской гвардии есть у него корпус ландскнехтов, легионеров. Ковчег: каждой твари по паре – немцы, французы из «диких гусей», русские, азиаты, американцы, кубинцы. Принцип отбора строг, но прост: тупость, исполнительность, храбрость.

– Швейцарцы при Людовике?

– Сброд. У швейцарцев была корпоративная честь: если помнишь, все пятьсот погибли, защищая короля, хотя служили за деньги... Честь была превыше. А у этих... Сброд. Или, как говаривали в петровские времена: сволочь. Сволокли из разных земель и весей бродяг беспутных, для каких и своя жизнь – копейка, а чужая – так вообще пшик. И самим им цена в базарный день – полушка медью.

– Как и нам?

– Не путай. Ты сюда за деньгами приехал?

– Нет.

– В том все и дело. Деться тебе некуда. От самого себя. Как и мне. А у легионеров – просто работа. Ничего личного.

– Хорошо подготовлены?

– Исключительно. Но это только отсрочит их гибель. Нгоро вырежут всех.

– Или – погибнут, как их отважные предки.

– Вряд ли. Оружием владеть я их обучил мастерски.

– Не на нашу ли голову?

– Кто скажет заранее? Добрые дела наказуемы.

– Готовить смертников – дело доброе?

– Воинов. Это – другое. Да и – кто скажет? – В голосе Зуброва промелькнуло нечто Данилову незнакомое, а может, знакомое когда-то, но забытое: или покорность этим громадным чужим просторам, или что-то иное – непознаваемое, давнее, древнее, чему люди так и не нашли названия.

Глава 65

Зубров тряхнул головой, сгоняя наваждение. Налил себе водки, выпил, поднял на Данилова взгляд:

– Теперь ты знаешь все. Или – почти все. Только не думай, я вовсе не хотел тебя подставить или, говоря замысловато, вовлечь в историю. Ты можешь отказаться, сесть в самолет и умчаться завтра же. Перед доктором Вернером я как-нибудь оправдаюсь. Для него, кстати, ты будешь просто охранником дочери.

– Ты ему ничего...

– О том, что мы друзья? Нет. Для него это – избыточная информация. Да и...

Непрост Вернер, ох непрост! На людях носит парик, лицо – что дубленый пергамент, зубы фарфоровые, но поверь моему чутью: клычками своими игрушечными он не одного зверя загрыз. Насмерть.

– Пугаете, дядько.

– Информирую. Да, он сам настаивал на русском... со странностями. Ты со странностями?

– Более чем.

– Ну тогда и с девчонкой его поладишь. Гонорар – десять штук ежемесячно, чистыми. Я тебе не сказал сразу... В Гондване никто не загадывает на месяц.

Или, как здесь говорят, «на луну». Слишком далеко. Не принято.

– Живут без будущего?

– Живут настоящим. А время если и меряют, то в веках.

– Достойно, – серьезно кивнул Данилов.

– Края здешние способствуют. Человек – только часть .саванны, моря, скал, пустынь, лесов... Библейское «...аки лев рыкающий...» имеет здесь не переносный смысл; бывал я в саванне один, ночью, под чужим небом, вокруг – другие запахи и другие звуки... И рев этот – словно глас будущей кары Господней, и он близко, и чувствуешь себя существом малым и бессильным, и если этот мир захочет, то лишь вздрогнет легко, и – нет тебя, будто и не было... Люди здесь – не хозяева мира, лишь часть его, малая часть, ничтожная. Может быть, в этом истина?

 
Из-за свежих волн океана
Красный бык приподнял рога
И бежали лани тумана
Под скалистые берега... [24]24
  Из поэмы «Начало» Николая Гумилева.


[Закрыть] -
 

распевно продекламировал Данилов. Улыбнулся, сказал, имитируя недавнюю информацию друга:

– В чем истина – кто скажет?

– Ты быстро все схватываешь, – серьезно кивнул Зубров. – Край этот нужно не понимать – чувствовать. Иначе не выжить.

– Любой край нужно чувствовать.

– Да. Любой край. – Зубров задумался, взгляд сделался отсутствующим, нездешним. – «Легко бродить по краешку огня, и эта ночь сегодня для меня пусть ляжет...» – напел он негромко. – Ну что? С делами на сегодня все? С ответом и с решением не торопись. Мне не нужна поспешность и непродуманность. Мне нужна надежность. Сегодня ты просто гость. Ответ дашь завтра. Лады?

– Лады.

Зубров откинулся на стуле, прикрыл веки. У него был вид смертельно уставшего человека. Данилов взглянул на часы:

– Может, отдохнем?

– А как же! – Стоило Зуброву открыть глаза, как улыбка вернулась, лицо помолодело, появилась в нем какая-то лихость.

Он подошел к столику, взял с подноса два стакана, раздумчиво наполнил каждый до краев водкой:

– Отдыхать – так отдыхать. До дна, дружище. До дна.

Друзья выпили водку, каждый поднял правую руку, пощелкал пальцами, глаза у обоих смеялись.

– Ну как? Закуска не потребовалась? Легла ровно?

– Как снег.

– Э-э-эх! – Сашка крутнулся, сметая со стола утварь. Запрокинул голову, пропел неожиданно красивым, густым баритоном:

Эх, загу-загу-загулял, загулял Парнишка, парень молодой, молодой – В красной рубашоночке – Хорошенький такой!

Подхватил Данилова чуть не в охапку, повлек вниз по лестнице:

– Поехали!

– Далеко?

– Красоты здешние смотреть! И – девчонок любить!

– Терпеть не могу борделей.

– Обижаешь! Я сказал: кра-со-ты.

«Хаммер» пошел с места плавно, мгновенно набрал скорость, с чуть слышным визгом тормозов проходя повороты, погнал по бетонке. Вскоре они уже мчались по саванне, поднимая смерч коричневой пыли, который в безветрии густо зависал над дорогой, поднимался восходящими потоками горячего воздуха и уже там, высоко над землей, попав в лучи заходящего солнца, начинал светиться багряно-охрово, словно состоял из чистого червонного золота.

Присутствие океана чувствовалось издалека. Словно кто-то сильный отдернул широкую завесу неба и там, впереди, оно дышало бесконечным простором – над бесконечным покоем воды. Океан простирался могущественно, дышал уверенно, ровно, будто древний исполин, хранящий в величавом своем покое и жгучую мощь солнца, и волю ветра, и чарующее волшебство луны. Солнце заходило; медленные волны размеренно набегали на прибрежный пляж, широкие листья пальм лениво покачивались под теплым бризом.

Чудь поодаль, в роще, стояли бунгало; подсвеченные электрическим светом, в отдалении они казались елочными игрушками, сплетенными искусной рукой доброй черной феи.

– Иногда даже не верится, – мотнул головой Данилов, – что где-то есть снег, зима, слякоть... Что где-то мутный от машинной копоти воздух, грязные ноздреватые сугробы, жидкое Месиво на неприбранных тротуарах, сонмы спешащих – от Жизни – людей. Странно.

– Куда более странно другое. В часе лета на юг начинается великая песчаная пустыня. И там нет ничего, кроме песка, тумана и солнца. Жутковатое место. – Зубров прикурил сигарету, медленно выпустил дым. – Раньше люди селились в оазисах, стремясь защититься от жестокости окружающего мира. Теперь – они сами себя селят в резервации, желая избавиться от нищеты окружающих людей. От их зависти. От их злобы.

– Так было всегда. И всегда будет. Во все века крепостные стены хранили богатства конкистадоров, сумевших захватить их первыми.

– И ни в какие века стены не спасли никого.

– Все просто. Люди становятся богатыми и – теряют энергию жизни. Они ревностно охраняют даже не свой покой – свой комфорт; жизнь делается покойной, декоративной и – полной химер, рожденных агонизирующим от отсутствия борьбы мозгом. Но не химеры парализуют действие, они сами – следствие сытой и никчемной жизни.

– Данилов, я всегда знал, что ты умный, но чтобы до такой степени...

– Да ладно тебе. Просто водки много выпил.

– А все же – переведи.

– Не так губит война, как ставшая привычной роскошь.

– Красиво. Но спорно.

– Как сформулировал один великий ученый: «Деяния сменяются делишками, патриотизм – эгоизмом, геройство – шкурничеством, благородство – жестокостью» [25]25
  Из трудов Л.Н. Гумилева.


[Закрыть]. Шкурничество и жестокость не могут ничего защитить и уж тем более ничего создать. А химеры хоронит время. Без поминовения.

– Время... Даже здесь и то кажется, что живем даже не в двух – в двунадесяти веках! Вот это – земли ятуго. И появляться здесь всем, кроме ятуго и нгоро, – табу.

– Нам тоже?

– Нет. Мы – белые. Чужие. Совсем чужие. А в получасе – трущобы Кидрасы: смрадные, больные, нищие, орущие, вымирающие... Чуть дальше – земли нагарто: несколько разбросанных деревенек, где остатки могущественного некогда племени существуют словно в аду: их сжигают болезни, выжирает смерть, а жизнь похожа на жуткий, затянувшийся кошмар. Которого сами они не замечают.

– Так живут многие. Везде.

– Да. Все здесь считают, что так проявляется воля верховного бога Наоро за нарушение сложных табу. Или – месть главного жреца.

– Это реально?

– В Черной Африке – реально все. – Зубров помолчал, печально глядя в сторону океана. – А в белой, заснеженной Руси – все возможно.

– Скучаешь?

– Да. По дому, которого у меня нет.

– Не грусти, Зубр. Все будет. Русь – материк куда более обширный, чем Африка. И не менее загадочный. Нужно просто верить.

– Ты веришь?

– Да. Ведь еще остались девчонки, жаждущие не комфорта, а любви, и пацаны, мечтающие не о карьере, а о подвиге. Мы тоже из таких.

– Только с подвигом не сложилось.

– Как и с любовью.

Эх, товарищи, держите вы меня, Я от радости займусь, как от огня – Не колодой в сыром бору, А соломою, да на ветру! – напел Сашка тихо, с какой-то холодной, отстраненной жестокостью, и взгляд его терялся в расплавленном золоте океанского заката, где-то далеко, за краем.