Текст книги "Странник"

Глава 90

Шоссе ровно стелилось под колеса. Олег вел автомобиль сосредоточенно, но изящно.

– Ну ты и жесток, Данилов! – нарушила затянувшееся молчание Даша.

– Разве?

– Да он чуть штаны не обмочил со страху! . – Как думаешь, заложит нас?

– Нет. Слишком напуган. Да и... Не думал он нас закладывать. Хотел просто «на понт» взять. Денег хотел.

– Денег всегда меньше, чем людей, которые их хотят. От этого все неспокойствие в мире и проистекает.

– Ага... Теперь проповедник проснулся.

– Пастор.

– То-то бедного рыжего запастеризовал, пастор! Лучше всякого Пастера.

– Кто на что учился.

– Даже я поверила, что ты... А ты бы смог, Данилов?

– Не было необходимости. А вот поучить уму-разуму необходимость была. – Рот Данилова скривился брезгливо. – Объявилась ныне такая разновидность интеллектуально-инфантильных недорослей. Если прежнее поколение «выбрало пепси» и все, что к нему прилагалось, то теперешнее... Эдакий «герой нашего времени»: в одной руке бутылка пива, в другой – презерватив, в глазах – блеск серо-зеленый, долларовый. И бегают глазки шустро: как бы самку или самчика несговорчивей подснять! Ну и прикид – по выбору и карману: от кургузых портков, с мотней между колен и с волочащимися по грязи штанинами, до костюма от «Boss» или «Armani». Внуки утки Мак-Дага. И писк в глотке: «Денег хочу». Не заработать и не отобрать даже – «хочу, и все!». Потому что – а как же иначе?! «Для тех, кто и вправду крут»? Или – «Кто идет на фиг?» – «Самый умный!» Скучать некогда!

– Ну разошелся, свекор.

– Не обзывайся. Я дело говорю.

– Да согласцая я. Ты прав. А как им жить? Когда все, что вокруг есть ценного или кажущегося таким, – продается за деньги? Хочется.

– Но я прав. Даша вздохнула:

– Да прав ты, не спорю. И спорить не хочу. Только перебесятся ведь они, а?

– Как знать. Или – останутся бесенятами. Пожизненная игра в сериал с призом. Вообще-то жутковатая перспективка: мальчонка сорока годов, за щечкой – двойная свежесть, под задницей – модная тачка, на соседнем сиденье – крутая телка. Престиж. Жизнь – карнавал! И место в нем лишь маскам, дичинам.

– Ни тепла, ни любви, ни нежности... Ты прав, Данилов. Прости. Ты старше и мудрее.

На въезде в Княжинск их встретил пост. Даша заметно напряглась. Данилов вел машину на самой благонамеренной скорости. Постовой скользнул взглядом по приближающемуся «жигуленку» и покосился куда-то за строение. За ним виднелся белый капот иномарки. Постовой кивнул другому, что стоял у дороги. Тот поднял жезл.

– Пристегнись, – почти не разжимая губ, сказал Данилов. Притормозил, послушно подруливая к обочине, молниеносно перебросил ручку коробки скоростей.

– Или я недостаточно толково объяснил все рыжему, или – на нас широкая облава.

Вроде старушка ходкая, а?

Даша только кивнула.

Данилов дал газ. Автомобиль стремительно рванул по шоссе, вышел на встречную, «лесенкой» обогнал три идущие впереди тихоходом машины. Обороты «жигуленок» набирал медленно, но стабильно. Шли по осевой. В зеркальце Данилов заметил, как постовой энергично машет рукой. Белая иномарка оказалась подержанной «бээмвэшкой». Но и против этой не первой свежести красавицы «жигуль» на прямой трассе – не игрок.

– Они нас догонят. Сейчас раскочегарятся и догонят, – упавшим голосом произнесла Даша. – Нужно было остановиться на посту, милиция все-таки, и потребовать...

– Ничего мы не смогли бы потребовать. Прокупленный пост.

Дорога пошла под гору, Данилов прибавил, разогнав машину до ста шестидесяти; «жигуленок», казалось, затрясся всеми деталями, будто протестуя.

«БМВ» ровно нагоняла.

– "И грянул выстрел, другой и третий..." – напел Данилов.

– Какой выстрел? – встрепенулась погруженная в свои мысли Даша.

– Никакой. Пою я. «Один, один я на белом свете...»

Преследователи были уже метрах в пяти.

– "Девушки, война, война, до самого Урала..."

Спуск заканчивался. Навстречу шда вереница груженых фур,. Данилов чуть повернул голову: слева, прямо за неглубоким кюветом, тянулся плотный подлесок из тоненьких, как удилища, топольков, орешника, кустов акаций.

– "Девушки, весна-весна, до самого Урала..." Словно приклеились, живопыры, а? Подъема нам не одолеть... «А молодость пропа-а-ала...»

Белая иномарка буквально зависла на хвосте. Навстречу неслась узкая полоска шоссе, по левой стороне навстречу во главе колонны шел большегрузный военный «ЗИЛ-130» с зажженными фарами. Данилов прикинул скорость встречных: под восемьдесят.

– "А сто тридцатый вез боеприпасы, вела машину девушка-шофер..." – уже не пропел, прохрипел Данилов, бросил Даше:

– "Полет шмеля" из Римского-Корсакова помнишь?

– Что?

– Держись!

Олег плавно повернул руль влево. «Жигуленок» проскочил перед «ЗИЛом» и с треском вылетел с трассы в ветвистый подлесок. У водителя «БМВ» сработали рефлексы. Он инстинктивно вывернул руль тоже влево, понял, что ошибся, резко крутанул вправо... «ЗИЛ» лобово протаранил белую иномарку всей многотонной мощью.

«Жигуленок» мертво застрял в зарослях. Данилов повернулся к Даше:

– Не расшиблась?

– Нет. Но чуть не уписалась.

– Уходим.

– По-моему, нас больше никто не преследует.

Олег распахнул дверцу, забросил сумку на плечо, подал руку Даше:

– "И вновь продолжается бой..."

Сейчас гневные водилы с монтировками скажут все о правилах безопасного поведения на трассе. Ходу!

До Княжинска доехали по другой дороге, на попутной маршрутке. Потом несколько остановок на метро, и они оказались в центре.

Даша была бледна и шла еле-еле. Она, конечно, храбрилась, но события последних полутора суток ее сильно надломили. Да и «полет шмеля» бодрости не прибавил. Губы девушки сложились в совершенно детскую гримаску так, словно она была готова сесть прямо на асфальт и горько расплакаться. Данилов только вздохнул. Спросил:

– Который дом?

– Вон тот, – указала подбородком Даша. Посмотрела на Олега, губы ее запрыгали. – Что-то со мной не так... Мне кажется, это никогда уже не кончится.

Дом... Я тоже домой хочу. Чем я провинилась?..

Олег обнял Дашу за плечи, прижал к себе, поцеловал:

– Все пройдет.

– Но мы с тобой не пройдем, правда? Мы останемся? – Даша подняла лицо и смотрела на Данилова с такой надеждой, что и обмануть ее было невозможно, и не солгать нельзя.

– Да. Мы будем всегда.

Даша уткнулась Данилову в грудь:

– Ты такой хороший. Как сон.

Она молчала, всхлипывая, потом сказала тихо:

– Нужно ведь совсем немножко... Чтобы ты – сбылся. И чтобы я сбылась. И тогда все будет хорошо. Правда?

– Правда.

– Сколько вас?

– Трое.

– Сможете вести объекты?

– Пожалуй, да. Время теперь людное, а своих колес у них нет.

– Ведите. Только очень-очень нежно. Даже ласково.

– Есть. Вы отменяете устранение?

– Временно, третий, временно. Да и что в этом мире постоянно?

– Извините, первый...

– Да?

– Может быть... не рисковать? Они сейчас – как на ладони.

– Пусть и не в нашем ремесле, но... Риск дело благородное.

– Так точно. Я только в том смысле... Мы приложим все усилия, но...

Журналист исключительно подготовлен. К тому же ему невероятно везет.

– Не нужно его переоценивать. Удача завораживает и вызывает завистливую симпатию к тому, кому она сопутствует. Но никакая удача не длится вечно. Тот, кто ходит по краю огня, рано или поздно обожжется. – Пауза тянулась несколько секунд. – Впрочем, с его везением... Он не обожжется. Он сгорит.

– Шестой первому. Объекты были замечены на объездном шоссе. Они двигались в «Жигулях» по направлению к Княжинску. Наша машина начала преследование, но объект спровоцировал столкновение нашего автомобиля со встречным большегрузом.

– Вы его потеряли?

– Да.

– Шла Саша по шоссе и сосала сушку.

– Простите?

– Конец связи.

– Третий первому. Объекты появились. Девушка позвонила из автомата, и ее подруга вынесла ей связку ключей.

– Объект вас не заметил?

– Нет. Мы готовы провести «нулевой вариант».

– Повремените, третий. Если есть ключи, должна быть и дверца.

– Так точно.

Глава 91

Даша прошла огромную прихожую, украшенную стилизованными офортами Франсиско Гойи, оказавшись в комнате, провела пальцем по ломберному столику, нарисовав на пыльной поверхности причудливую загогулину, потом сняла телефонную трубку, положила обратно:

– Работает. А судя по пыли, папа здесь не появлялся по меньшей мере недели две.

Прослушала пленку автоответчика.

– Пусто. Ладно, будем надеяться, он сам догадается сюда позвонить.

Ключи от «рабочей квартирки» Головина Даша и Данилов получили на удивление просто. Даша позвонила своей подруге, та безо всяких вопросов пришла и вынесла связку. До квартиры они доехали на метро, потом – пешком дворами.

– Это и есть «тайный кабинет»? – спросил Олег, рассматривая единственную гостиную.

– Нет. – Девушка кивнула на маленькую запертую дверцу:

– Занимался папа всегда там. На компьютере.

– К материалам есть рабочий пароль?

– Папа никогда не мудрствовал. Материалы только в «лэп-топе», он не имеет ни единого дисковода, и даже переходники к ним папа нарочно поломал. И если не набрать пароль, вся начинка самоуничтожится. Так он мне объяснил и потому просил быть повнимательнее.

– Он что, не делал никаких копий?

– Ты даже не представляешь, какая у него память! У папы, а не у компьютера. Он умеет запоминать то, что ему нужно, словно в зашифрованно-сжатом виде. А потом, когда нужно, все вспоминает.

– Да он у тебя феномен.

– Александр Петрович Головин был, да будет тебе известно, одним из самых выдающихся математиков-теоретиков бывшей страны. И самым молодым из самых умных. А в прикладной математике не знал себе равных. И это не гордыня во мне говорит: так оно и было на самом деле.

– Верю. Так что за пароль?

– Простенький: «Ничто не слишком». Это изречение из какой-то книжки. Или девиз.

Даша выглядела смертельно уставшей.

– По-моему, ты вымоталась, – сказал Данилов.

– Ничего. Пойду в душ, ладно? Ты осмотрись пока. Хотя – квартирка маленькая.

Олег кивнул. «Квартирка» была «маленькой» только по меркам фараонов и принцесс: метров сто двадцать. Хотя комната и была единственной. У стены – бар, секретер, огромный палас во весь пол, стереосистема, широкая софа. И – большие картины на стенах: современные дорогие авторские стилизации под французский импрессионизм прошлого века, только с видами совершенно незнакомых, а может быть, и несуществующих городов.

Одно полотно было особенным. На нем был изображен черепичный средневековый город. Единственная улочка опоясывала его в виде бесконечной «ленты Мебиуса», и по этой улочке шествовал путник или странник, одетый пестро, замысловато, словно ярмарочный шут. Каждый из домиков был похож и не похож на другой, и все их увивали стилизованные растения: жасмин, виноград, дикая роза; вокруг росли цветы и бегали диковинные животные... Данилов вспомнил: подобные растения он видел на картинах итальянцев школы Леонардо в Эрмитаже. Он рассматривал странного путника, скорее веселого, чем грустного, идущего замкнутым бесконечным кольцом, и невнятная досада поднималась откуда-то из глубины души; не тоска, не боль, всего лишь досада на то, что мир объяснимо-необъясним, и люди, поколение за поколением, слоняются, возвращаясь на самом деле к одним и тем же местам и не узнавая их только потому, что сами изменились, стали иными... И причину досады Данилов скоро определил: мир на картине был искусственным, он явно диссонировал со всеми остальными полотнами, находящимися в этой комнате, полными дождевых струй или солнечного света, лунного сияния или утренней туманной дымки.

Действительно, что такое «лента Мебиуса»? Всего лишь иллюзия, искусно выдаваемая за реальность... Или – нет? И иллюзорен весь остальной мир? Вот это сомнение и вызывало ту досаду, что не поддавалась объяснению.

Данилов тряхнул головой, подошел к бару, открыл. Разнообразные бутылки заискрились в тональной подсветке. Олег постоял раздумчиво какое-то время и выбрал мадеру. Осмотрел бутылку, откупорил, плеснул в бокал, вдохнул аромат.

Нет, это было не то пойло под одноименным названием, что он лакал из горла в школьном садике перед выпускным; это было благороднейшее из вин, производимых на небольшом острове в Атлантике. Полубожественный напиток заботливо приготовляли в Фуншале из винограда Verdelho или Malvasia, крепили виноградным спиртом, а потом выдерживали в неполных дубовых бочках на солнечных площадках лет десять-пятнадцать... Данилов пригубил вино, ощущая горьковатый вкус дыма, хлебной корочки с едва заметным тоном жареных орехов. Улыбнулся про себя:

Головин, как всякий русский, не жаловал сухие аристократические сорта; судя по богатству, полноте и экстравагантности вкуса, это вино было составлено из сладких и полусладких марок мадер лучших урожаев минувшего столетия.

Олег медленно выпил бокал до дна, чувствуя, как дурное настроение уступает место солнечному покою и почти феерическому ощущению тепла... Он снова оглядел комнату и – понял, почему среди гармоничного собрания полотен Головин поместил это – с бредущим по бесконечной ленте шутом. На ней оказалось лишь то, что так или иначе поддавалось пространственному математическому представлению; причинно-следственные связи, пусть и иллюзорные, здесь были понятны до очевидности; на всех других полотнах присутствовало то непознаваемое, что именуется Творцом, где невпопад упавшая дождевая капля не разрушала гармонии, а лишь делала ее более ясной, яркой, живой.

Незаметно для себя Данилов налил еще бокал, сделал несколько глотков, прилег на низенькую софу, поставив вино на пол. Странное ощущение мимолетности бытия захватило его полностью; ему вдруг показалось, что он прожил уже даже не одну и не две жизни, и бывал в этой комнате раньше, и гулял дождливым вечером по сгущающимся синим сумеркам загородного парка, что был изображен на картине напротив, и небо было тогда именно таким: сиренево-фиолетовые блики, путающиеся в высоких перистых облаках, напоминали о скорой зиме и о том, что так уже было когда-то... А потом он увидел набегающий прибой и близкие чужие звезды... Он знал, что почти спит, а когда услышал голос девушки, узнал его сразу и был рад, что голос этот наяву.

...Дашино тело было упругим, Олег чувствовал аромат скошенной свежей травы... Горько-терпкий вкус вина слился в поцелуе со вкусом солнца, напитавшего своим теплом виноградные лозы, и вот – мужчина и девушка уже неслись в прозрачной, просторной лазури, а внизу был океан, густо-синий, с пенными барашками по кромкам волн... И они кувыркались в упругом пространстве, и желтый жаркий круг солнца делал небо бледнее, и губы двоих жаждали влаги, а окружающее небо сгустилось до пурпура, стало темно-малиновым, потом – густо-фиолетовым, и белые огни уже запульсировали вокруг, окружая их нагие тела светящимся ореолом и – молния полыхнула в полнеба, еще, еще... Молнии рассекали пространство и время, приближая замершую во тьме землю, затухали, и земля замирала вновь, чтобы вновь осветиться хлесткими разрядами... И дождь пролился на землю, и двое лежали рядом, не открывая глаз, ощущая лишь усталое тепло друг друга...

– Данилов, можно я посплю? Набрось на меня плед. Ведь мы почти что дома.

Это старый плед, я помню его столько, сколько помню себя.

Олег укрыл девушку, прошел в ванную, забрался под душ. Холодные струи вернули бодрость, он устроился на кухне, сварил крепчайший кофе в австрийской кофеварке, выпил залпом.

Заветную комнатку Данилов открыл ключом со связки и почувствовал было даже трепет – словно он вторгается в чью-то «творческую лабораторию». Саркастическая улыбка сама собой скривила губы: глупо вспоминать о «неприкосновенности личности», даже такой творческой и многоликой, как Головин, когда за прошедшие двое суток неустановленные стихии просто-напросто смели всю устоявшуюся жизнь и «наследницы престола», и самого «сиятельного князя».

Комнатка была когда-то кладовой, но кладовой весьма и весьма просторной, размером с иную хрущевку. На широком и длинном черном столе из струганого дерева не было ничего, кроме сверхсовременного «лаптопа» и еще одного компьютера. Ноутбук был автономен и не подключен ни в какие сети; именно о нем, судя по всему, говорила Даша. Второй компьютер, тоже не из простых, был подсоединен к мощной, размером с ящик от аккордеона, шифровальной системе; все это вместе имело выход на спутниковую передающе-прини-мающую антенну, замаскированную, надо полагать, под типовую телевизионную и размещенную на внешней стене дома. Итак, что готовит нам сезам?

Данилов включил «лэптоп», дождался загрузки, ввел требуемый пароль и стал пролистывать файл за файлом.

Прошел час, минул другой... Блики с экрана освещали лицо Данилова странным светом, и в этом свете он, увлеченный, обескураженный, был похож на средневекового алхимика, замершего над тиглем или ретортой, в которой многоцветно переливались заповедные металлы, силою волшбы ставшие жидкостями и подвластные воле искреннего последователя древнего Гермеса...

Здесь было все. Фирмы, корпорации, через которые, словно расплавленный свинец, финансы перетекали из страны в страну, воспламеняя пожары войн в одних и превращая в пустыни другие, определяя условия и порядок существования целых народов и тем – превращая свинец в золото. «Страшная тайна» алхимиков оказалась проста, как ночь: свинец становится золотом, смешиваясь с кровью!

Головин, несомненно, великий математик. Он сумел просчитать, вычислить алгоритм кризисов. Но он был игрок. Рамзес играл крупно, на всех кризисах минувшего века и на многих – века наступившего. Поражало то, что он делал ставки за несколько месяцев до начала события или процесса, осторожно наращивая суммы... Он успел слить колоссальные пакеты «мыльных пузырей» – виртуальной компьютерной империи Кейтса до начала системного кризиса... Российский и гонконгский кризисы прибавили к его активам еще двести миллионов; крушение башен-близнецов в Нью-Йорке принесло уже четверть миллиарда, а последующая свистопляска с ценами на нефть и пакетами акций крупнейших американских концернов – и того больше...

Алгоритм кризисов. Пустая фраза. Головин не только просчитал возможную динамику, он, судя по всему, вычислил все финансовые центры, откуда, словно из мозговых придатков, расходились по финансовой паутине понятные команды; с таким знанием игра на финансовых и фондовых биржах мира стала для него такой же беспроигрышной, как и для тех, кто «карты» крапил и сдавал. Головин страховался. Система оф-шоров и посредников, через которые он отдавал команды и прогонял финансы, была тщательно продуманной, но это была пусть и сложная, но тоже просчитываемая схема. Реализованный математический и финансовый гений Головина... Он оказался необходим, чтобы сделать своего обладателя миллиардером, и достаточен, чтобы не оставить ему ни малейшего шанса на жизнь.

– Первый вызывает четвертого.

– Четвертый слушает первого.

– У вас все готово?

– Абсолютно. Кто даст команду?

– Я сам. На каком расстоянии действует передатчик ?

– На любом. Сигнал к взрыву пойдет через спутник.

– Мощность?

– Это зажигательный, заряд. В замкнутом пространстве он выжжет все.

– Наверное, это выглядит красиво...

– Простите?

– По крайней мере, представляется мне таким. Чужую смерть нужно приукрашивать, чтобы когда-нибудь не испугаться своей.

Представительский лимузин Головина мчался за город. Впереди – «ауди» с охраной, позади – «мерседес» – фургон. Скорость была значительной. Взрыва ни в первой, ни в замыкающей машине сопровождения никто не услышал. Вглухую тонированные стекла лимузина вдруг налились оранжево-белым огнем, казалось, еще мгновение, и он вырвется наружу адским всполохом... Но ничего не произошло.

Просто лимузин не вписался в поворот, плавно, словно в замедленной киносъемке, слетел с шоссе и, подминая редкие деревца, ухнул на плоскую обочину и замер.

Когда встревоженные охранники, ощетинившись автоматами на все окружающее, подбежали к лимузину и сумели открыть заклинившую дверь, все уже было кончено.

Два обгорелых остова – водителя на переднем сиденье и пассажира на заднем.

На лицах охранников не читалось ни недоумения, ни растерянности: только усталость. К тому же то, что произошло – термический взрыв внутри салона, – не входило непосредственно в их «зону ответственности». Да и отвечать по большому счету было уже некому.

Старший охранник взял рацию и сообщил о происшедшем по команде.

Налетел кратковременный летний дождик. Охранники покорно мокли под струями, кое-как пытаясь прикрывать от косых порывов зажженные сигареты. Ждали большое начальство – и из Генеральной прокуратуры, и из Службы безопасности, и из иных верхов.

– Говорят, Папа Рамзес с ихними министрами был вась-вась, и выпивал с ними, и все такое... – сказал охранник помоложе, перетаптываясь.

– Ну и что с того? – меланхолично отозвался другой, постарше. – Оно ему помогло? – Криво усмехнулся:

– Был человек: и денег, и всего в избытке. И – что? И ему теперь ничего не нужно, и он никому не нужен. Вот и вся жизнь.