Текст книги "Путешествие в Тянь-Шань"

Поразило меня восхождение на эти высоты некоторых степных растительных форм, как, например, Acanthophyllum pungens, невьющихся вьюнков (Convolvulus Gortshakovi), ежовника (Anabasis phylophora) и т. п. Не менее интересны были для меня встреченные на этом пути обнажения горных пород. В одном месте направо от дороги я встретил очень поучительный выход диоритового порфира, с обеих сторон поднимающего пласты конгломерата, который имел ясное простирание от З – С–З к В – Ю–В и падение с одной стороны на 30° к С, а с другой – на 20° к Ю.

До вершины перевала мы наконец достигли, поднимаясь довольно круто по скату, густо заросшему древесной растительностью. Турайгыр образует на своем перевале не широкий хребет, как Сейректаш, а узкий гребень. Гипсометрическое измерение дало мне для перевала 2000 метров абсолютной высоты. Термометр в 1 час пополудни показывал +14,5 °С. На вершине перевала диоритовый порфир резко граничил с красноватым гранитом. Вид с перевала был необыкновенно обширный и восхитительный. На севере, за более низкой параллельной цепью Сейректаша, можно было обозреть всю Илийскую равнину до отдаленных снежных вершин Семиреченского Алатау, а внизу, влево у наших ног, был виден выход из Турайгырского ущелья реки Чилика.

С южной стороны перевала впереди нас простиралась живописно поднимавшаяся снежной стеной южная цепь Заилийского Алатау, а за ее понижением влево, на далеком юго-востоке, блистала своим сплошным снежным покровом самая исполинская в Тянь-Шане группа Тенгри-Тага. У наших ног с южной стороны перевала и влево от нас прорывала себе ложе в страшно глубоком ущелье река Чарын, образующаяся здесь из слияния рек Кегена и трех Мерке. Флора на вершине Турайгыра еще не имела альпийского характера[80]80
  Вот список растений, собранных мной при переходе моем через Турайгыр 4 июня 1857 г.: Atragene alpina, Thalictrum minus, Papaver pavoninum, Goldbachia laevigata, Polygala comosa, Caragana aurantiaca, Potentilla recta, Pot. nivea, Pot. sericea, Cotoneaster intermedia, Cot. multiflora, Saxifraga hirculus, Lonicera microphylla, Patrinia intermedia, Scabiosa caucasica, Senecio sibiricus, Saussurea pygmaea, Androsace maxima, Polemonium coeruleum, Myostis arenaria, Pedicularis physocalyx, Dracocephalum nutans, Scutellaria orientalis, Anabasis phyllophora, Ephedra sp. Ixiolirion tataricum, Iris ruthenica, Heleocharis palustris, Phleum pratense, Alopecurus ventricosus.


[Закрыть].

Спускаясь с Турайгырского перевала, мы едва отыскали на нашем пути в ущелье ключ, имевший +3,2 °С, и здесь остановились на ночлег. Вечером в 8 часов температура воздуха была +9,2 °С. До солнечного заката мы еще сделали восхождение на гору, непосредственно возвышавшуюся над нашим биваком, откуда художник Кошаров снял виды: вправо на ущелье Чарына, а влево – на горный перевал Санташ и на отдаленный Тенгри-Таг.

5 июня мы вышли с нашего ночлега на южном склоне Турайгыра в 8 часов утра и к полудню спустились на плоскогорье Джаланаш, в котором был углублен уже знакомый мне с прошедшего 1856 года лабиринт трех речек – Мерке (Уч-Мерке), Кегена и Чарына. Плоскогорье имело песчано-глинистую почву, отчасти засыпанную валунами и обломками горных пород, но все же более плодородную, чем плоскогорье, отделяющее подножье Сейректаш от Турайгыра. Лесной растительности на южном склоне Турайгыра совсем не было, но горы, поднимавшиеся за рекой Чарыном, были покрыты лесом. Сойдя на плоскогорье, мы остановились на привале около полудня и сделали здесь гипсометрическое определение, давшее нам 1430 метров абсолютной высоты. Погода была ясная, термометр Цельсия показывал +19°.

Около двух часов пополудни мы уже доехали до обрыва над рекой Чарын, долина которой врезана в плоскогорье не менее чем на 100 метров. Скаты этой глубокой долины давали полное понятие о тектонике всего плоскогорья, прорванного лабиринтом трех рек, сливающихся в глубине долин и образующих реку Чарын в бурном и глубоком каскадном ее течении, известном под именем Актогоя. Скаты долин, врезанных в плоскогорье, состояли из песчаных, слабо цементованных наносов, наполненных несметным количеством валунов, доходящих до громадных размеров и образующих, когда они крепче сцементованы, горную породу, которую геологи называют пудингом.

Вид с обрыва над Чарыном, да и вообще с плоскогорья Джаланаш был восхитителен. В поднимающейся перед нами на юге крутой стеной южной цепи Заилийского Алатау можно было насчитать до 30 снежных вершин, а в гораздо более отдаленном Тянь-Шане было видно до 15 еще несравненно более высоких исполинов.

Около 3 часов пополудни мы, продолжая свой путь через плоскогорье, добрались до нашего спуска в долину первой Мерке, прорывавшей себе в горных породах плоскогорья почти столь же глубокое русло, как и река Кеген, образующая после своего слияния с тремя Мерке реку Чарын.

По спуске нашем в долину первой Мерке нас встретил с кумысом посланный Тезеком во главе его авангарда батыр Атамкул. Вместе с ним мы остановились здесь на ночлег на берегу реки, где гипсометрическое определение дало мне 1350 метров абсолютной высоты, то есть на 80 метров ниже нашего привала на Джаланаше. Пользуясь еще не поздним временем дня, я совершил экскурсию вниз по долине до места, где сливающиеся с рекой Кегеном Мерке образуют бурное течение, известное под именем Актогоя. Обрывы долины первой Мерке были покрыты довольно богатой растительностью, и я попутно мог сделать довольно обильный сбор растений здешней флоры, среди которой мне удалось найти два совершенно новые вида из рода астрагалов, получившие впоследствии названия: Oxytropis merkensis n. sp. и Astrax galus leucocladus n. sp.

Вернулись мы на наш ночлег на первой Мерке с богатым сбором растений и горных пород. 6 июня термометр в 7 часов утра показывал +19,5 °С. Так как обширное и высокое плоскогорье, в которое был врезан весь лабиринт Уч-Мерке, уже примыкало непосредственно к Тянь-Шаню, то нам оставались только два перехода до кочевьев богинского манапа Бурамбая, расположенных в лесной и субальпийской зонах тянь-шаньских предгорий при выходе на плоскогорье из тянь-шаньских теснин верховьев и притоков реки Каркары.

При благоприятной погоде 6 июня нам удалось в этот день сначала выбраться из глубокого ущелья первой Мерке на плоскогорье, потом спуститься в долину второй Мерке, скаты которой оказались состоящими из тех же горных пород, как и скаты долин первой Мерке. Затем мы опять поднялись на плоскогорье, а далее снова спустились в глубокую долину третьей Мерке, которая оказалась болотистой. При выходе из этой последней долины у подножья огромных скал порфира нас нагнал весь живописный отряд атбанов с Тезеком и Атамкулом во главе, вышедший из долины реки Чепрашты, где он в ночь на 6 июня находился на ночлеге.

К вечеру в этот день (6 июня), отделившись перед выходом к подножью предгорья Тянь-Шаня от атбанов, мы вышли к своему ночлегу, который избрали при урочище Тиектазе на ключике, впадающем в реку Кеген, недалеко от выхода ее из тянь-шаньских предгорий. Здесь я сделал гипсометрическое измерение, которое дало мне 1660 метров абсолютной высоты, следовательно, местность эта находилась в лесной зоне и в зоне альпийских лугов. В 7 часов вечера термометр показывал +9 °С, а флора окружающего плоскогорья обличала характер зоны, составляющей переход от лесной к субальпийской.

7 июня с раннего утра мы снялись со своего ночлега на Тиектазе и направились ближайшим путем в богинские кочевья на реке Малой Каркаре. Старый, почти 80-летний патриарх богинского племени встретил меня необыкновенно приветливо в ауле своего двоюродного брата, отличавшегося неимоверной тучностью. Радость Бурамбая по поводу прибытия русской помощи объяснялась совершенно критическим его положением, так как вся состоявшая в его владении восточная половина бассейна озера Иссык-Куль была уже для него фактически потеряна.

Он очистил ее как по северному, так и по южному прибрежью озера (по Кунгею и Терскею) со времени своего поражения осенью 1854 года и ушел на зимовку за горный перевал Санташ, оставив только несколько аулов в долинах рек Тюп и Джаргалан – восточных притоков озера. На эти-то аулы сарыбагиши направляли неустанно свои баранты, и в один из таких набегов им удалось в то время, когда Бурамбай находился со своим войском на Терскее, обойти его с Кунгея и отсюда дойти до его аулов иа реке Тюп, разгромить их совершенно, захватив в плен часть его семейства, а именно одну из его жен и жен трех его сыновей. Это произошло в конце 1856 года, после чего Бурамбай укочевал за Санташ, и сарыбагиши уже считали весь бассейн Иссык-Куля завоеванным ими, в особенности после следующего эпизода, случившегося весной 1857 года.

Один из сильных богинских родов, Кыдык, с бием Самкала во главе, состоявшим к Бурамбаю в таких же отношениях, как в древней Руси удельные князья к великим, рассорился с главным богинским манапом и, отделившись от него, решился укочевать со всем своим родом численностью в 3000 человек, способных носить оружие, за Тянь-Шань через Заукинский горный проход.

Сарыбагиши, уже занимавшие все южное прибрежье Иссык-Куля (Терскей), коварно пропустили мятежных кыдыков на Заукинский горный проход, но когда эти последние со всеми своими стадами и табунами уже поднимались на перевал, то они напали с двух сторон – с тылу от озера Иссык-Куль и спереди от Нарына, то есть от верховьев Сырдарьи, и разгромили их совершенно. Все стада и табуны кыдыков были у них отбиты; множество людей погибло в бою или было захвачено в плен, и только слабые остатки трехтысячного рода спаслись бегством через высокие долины альпийской зоны Тянь-Шаня и вернулись поневоле в подданство Бурамбая.

Старый Бурамбай, впрочем, не столько горевал о потерях кыдыков, самовольно от него отделившихся, сколько об утрате всей своей территории в бассейне Иссык-Куля, своих пашен и садиков на реке Зауку и о пленницах своей семьи. Аул, в котором произошло первое мое знакомство с Бурамбаем, был расположен на самом Санташе.

С места нашей первой встречи с Бурамбаем мы уже добрались к 4 1/2 часам пополудни до аулов самого Бурамбая, расположенных несколько выше горного перевала при Санташе. Здесь я сделал гипсометрическое измерение, давшее мне 1830 метров абсолютной высоты.

Вечером 7 июня я уже познакомился со всем семейством почтенного манапа. Жен у него было четыре. Старшая, Альма, держала себя с большим достоинством. Захваченная осенью 1856 года в плен сарыбагишами, она была обменена на знатных сарыбагишских пленных, взятых до весны 1857 года. Другая жена Бурамбая, по имени Меке, находилась еще в плену у сарыбагишей вместе с женами сыновей Бурамбая. Две остальные его жены кочевали в собственных аулах в нескольких верстах от старшей. Из четырех дочерей манапа я видел только одну, довольно красивую, по имени Джузюм, но самая красивая, Меиз, не входила в юрту своего отца.

Своих четверых сыновей старый манап поспешил мне представить. Старшему, Клычу, было не менее 50 лет от роду. Он был похож на своего отца и имел некрасивый тип каракиргиза. Второй сын, Эмирзак, отличался умным лицом и имел тип киргиза Большой орды; третий, по имени Тюркмен, был приятной наружности, но казался простоватым, а четвертый, Канай, был красивый мальчик лет 13. Жены Клыча и Эмирзака находились в плену у сарыбагишей.

Ночь, проведенная мной в просторной и прекрасной юрте, выставленной мне в ауле Бурамбая на высоте 1830 метров, была холодна. Поутру 8 июня был даже слабый мороз. Утром прибыл султан Тезек со всем своим отрядом киргизов Большой орды.

Слух о появлении сильного русского отряда у подножья Тянь-Шаня, пришедшего на защиту богинских владений, облетел, как молния, весь иссык-кульский бассейн. Про меня рассказывали, что я имею в руках маленькое оружие (пистолет), из которого могу стрелять сколько угодно раз. Распространившиеся о нас слухи, с обычными преувеличениями о нашей численности и вооружении, произвели магическое действие. Сарыбагиши быстро снялись со своих завоеванных у богинцев кочевьев на обоих прибрежьях Иссык-Куля (Терскее и Кунгее) и бежали отчасти на западную оконечность озера и еще далее на реки Чу и Талас, и даже отчасти за Тянь-Шань на верховья Нарына, вследствие чего я получил полную возможность осуществить свое намерение проникнуть в глубь Тянь-Шаня в направлении меридиана средины озера Иссык-Куль через самый доступный из его перевалов – Заукинский.

8 июня я имел по этому предмету окончательное совещание с Бурамбаем и Тезеком. Я объяснил им, что иду вперед только со своим конвоем (из полсотни казаков) и богинскими проводниками по южному прибрежью Иссык-Куля (Терскею) и, дойдя до реки Зауку, поверну к югу, для того чтобы перейти через Заукинский перевал на истоки Нарына (Сырдарьи). Во все это время Тезек со своим отрядом должен будет оставаться для охраны кочевьев Бурамбая, даже и в том случае, если бы этот последний решился выдвинуться за мной и занять снова свои иссык-кульские земли.

Бурамбай был в восторге. Ему как нельзя более было на руку мое восхождение на Тянь-Шань по Заукинской долине, так как оно закрепляло за ним владение важнейшим из тянь-шаньских горных проходов и исконных его пашен и садовых насаждений по реке Зауку. Поэтому Бурамбай вызвался сам снабдить меня безвозмездно необходимым числом лошадей и верблюдов для моего первого путешествия в глубь Тянь-Шаня.

Весь день 8 июня прошел в сборах лошадей и верблюдов. Ночь на 9 июня в кочевьях Бурамбая была еще холодна, но к 9 часам утра, при солнечном блеске, было уже жарко (до 20 °С).

Глава четвертая. Поездка в глубь Тянь-Шаня и конец путешествия

Мое выступление в 1857 г. с казачьим отрядом в глубь Тянь-Шаня. – Перевал Санташ. – Пленники-богинцы. – Река Аксу. – Встреча с сарыбагишами у реки Каракола. – Заукинский горный проход и верховья Нарына. – Мертвое поле битвы. – Пещеры. – Иссык-кульская бухта Кызылсу и берега этого озера. – Река Тюп. – Истоки Нарына. – Древние усуни. – Альпийские луга. – Кунгей и Терскей Алатау. – Встреча с сарыбагишской барантой. – Табульгатинский перевал. – Поездка на верховья рек Кокджара и Сарыджаса. – Дуана. – Хан-Тенгри и его ледники. – Река Текес. – Мое посредничество между Бурамбаем и Умбетом-Али и четыре пленницы. – Весть о гибели Адольфа Шлагинтвейта в Кашгаре. – Поездка на Мусарт и экспедиция на выручку Тезека. – Курментинский перевал. – Речки Чилик и Тургень. – Возвращение в Верное. – Обратный путь. – Илийская равнина. – Поездка к Тезеку. – Лепса. – Озеро Ала-Куль. – Тарбагатай. – Возвращение в Семипалатинск. – Барнаул. – Омск. – Возвращение в Петербург.

Девятого июня я наконец выступил с неописанным восторгом, со всем своим отрядом, в первое свое путешествие в глубь уже давно возвышавшегося передо мной Тянь-Шаня. Отряд мой состоял из 49 казаков; один из казаков заболел и был оставлен мной на попечение богинцев вместе с моим крепостным слугой, также заболевшим, действительно или притворно. Сверх казаков в состав моего отряда входили 12 каракиргизских проводников и вожаков верблюдов, данных нам Бурамбаем, и мой верный спутник, почтенный художник Кошаров. Один из казаков состоял при мне неотлучно в качестве переводчика, так как он превосходно владел киргизскими языками. У нас в отряде, кроме 63 хороших каракиргизских верховых лошадей, было еще 12 верблюдов.

Весь наш караван очень быстро вышел из аулов Бурамбая на близкий от них горный перевал Санташ через горный водораздел между илийским и иссык-кульским бассейнами.

Санташ очень мало возвышался над кочевьями Бурамбая и получил свое название от груды камней («Санташ» значит тысяча камней), наваленных на берегу небольшого озера.

Относительно этой груды камней сохранилось между каракиргизами следующее предание. Когда Тимур (Тамерлан) в последней четверти XV века предпринял свой первый поход из Самарканда мимо южного побережья озера Иссык-Куль в отдаленные восточные страны Азии, то он направился в нынешнюю китайскую Илийскую провинцию через самый удобный перевал из иссык-кульского бассейна в илийский, получивший имя Санташ только после Тамерланова похода по следующему обстоятельству. Так как Тимур шел во главе несметного войска, то на перевале, ведущем в не подчиненные еще его владычеству страны, ему вздумалось сосчитать количество своих войск еще до начала военных действий.

Для этой цели, проходя по прибрежью Иссык-Куля, он приказал каждому из своих воинов захватить с собой по одному камню. При переходе через перевал Тимур приказал своим воинам сложить захваченные камни в одну груду на берегу находившегося на перевале озера. Таким образом число сложенных в груду камней представило полную численность войска, перешедшего через перевал.

Когда же, после продолжительного похода, Тимур, победив всех своих врагов во множестве битв и завоевав обширные страны на востоке, возвращался в свою столицу тем же путем через Санташ, то он вздумал произвести новый счет своей победоносной армии и приказал каждому воину, возвращавшемуся через Санташ, захватить по одному камню из сложенной там груды. Груда эта чрезвычайно уменьшилась, но зато когда она была пересчитана, то численность ее представила, с одной стороны, число погибших во время похода воинов, а с другой – осталась навсегда их памятником, сложенным в чуждой стране их собственными руками.

С Санташа, пройдя не более пяти верст, мы уже вышли в бассейн озера Иссык-Куль на вершину его западного притока реки Тюп. На берегу этой реки мне в этот день (9 июня) удалось найти совершенно новое сложноцветное растение из рода Tanacetun, описанное впоследствии ботаником Ф. Гердером под названием Tanacetun Semenovi.

Для того чтобы перейти с Тюпа в долину текущей параллельно с ним, но южнее его в Иссык-Куль и знакомой мне уже из поездки 1856 года реки Джаргалан, я перешел диагонально через широкую долину Тюпа и стал подниматься на разделяющий обе долины невысокий кряж Кызылкия, поросший в верхней своей части, там, где он уже примыкал к Тянь-Шаню, пихтовым лесом.

С перевала открылся внезапно великолепный вид на передовую цепь Тянь-Шаня, к которой и принадлежали горы Кызылкия; Спустившись с подошвы этой горы в долину Джаргалана, выходящую здесь из теснин Тянь-Шаня, я увидел отсюда всю продольную долину Джаргалана и впадение в нее выходящей из тянь-шаньских теснин реки Тургень-Аксу и всю блестящую своими вечными снегами главную цепь Небесного хребта (Тянь-Шаня), которую киргизы называли Мустагом (снежными горами).

Хотя продольная долина Джаргалана по своей высоте, мало уступающей высоте Санташа, находится уже в зоне хвойных лесов, но лесной растительности было здесь так мало, что здешняя флора имела совершенно характер флоры земледельческой зоны Заилийского края, на которой расположилось Верное и все русские поселения Заилийского подгорья.

Это и дало впоследствии возможность русской колонизации прочно водвориться в иссык-кульском бассейне и основать здесь, между прочим, на реке Караколе цветущее городское поселение, получившее впоследствии название Пржевальска от расположенной вблизи могилы Пржевальского.

Спустившись с Кызылкии в долину Джаргалана, мы начали встречать целые толпы богинцев, которые плелись пешком из сарыбагишского плена, так как они были брошены сарыбагишами, быстро очистившими завоеванные ими земли на Иссык-Куле перед нашим прибытием. Пленники плелись пешком голодные, исхудалые и полуодетые, так что мы должны были делиться с ними пищей, для того чтобы они не погибли с голоду.

К счастью, мы гнали с собой от Санташа целое стадо баранов, купленных мной у богинцев, и имели хорошие запасы курта (сыра), подаренного мне Бурамбаем.

На реке Тургень-Аксу, ниже выхода ее из горной теснины, мы остановились на полудневном привале среди кустов облепихи (Hippophae rhamnoides), черного барбариса (Berberis heteropoda) и тала (Salix). Снявшись с привала около часу пополудни, я, вместо того чтобы прямо направиться к Терскею, южному прибрежью Иссык-Куля, решился заехать на ночлег в живо интересовавшую меня местность, а именно в близкую от нас теснину самого Тянь-Шаня, в которой находился пользовавшийся громкой известностью между каракиргизами теплый и целебный ключ Алма-Арасан и из которой выбивалась на прииссыккульскую равнину горная река Аксу, приток Джаргалана.

По выходе с нашего бивака на Тургень-Аксу мы перешли три речки, носившие у каракиргизов название Джергес. Течение последней из них, широкой и быстрой, хотя мелководной, густо поросло прекрасными деревьями. Наконец появилась и цель нашего путешествия – ущелье Аксу. Мы повернули к нему и поднялись на подгорную площадь, откуда уже хорошо был виден синий Иссык-Куль с его двумя заливами и мысом, их разделяющим.

С этой подгорной площади мы и спустились в самое ущелье реки Аксу. Дойдя до ущелья, мы следовали по нему вёрст пять по тропинке, проходившей по левому берегу реки высоко над ее быстрым, шумным и пенистым течением, оправдывавшим ее название Аксу (белая вода). Крутые обрывы гор густо заросли отчасти еловым лесом, отчасти лесом из разных лиственных деревьев, между прочим и яблонь, от которых и целебный ключ получил свое название – Алма-Арасан.

Полверсты не доходя Арасана появились обнажения крупнозернистого гранита, приподнимавшего пласты осадочных пород, а именно светло-серых известняков, которые представляли прекрасный профиль с простиранием от В к З и падением с С на 29°. За полверсты до Арасана мы с тропинки, по которой с трудом пробирались высоко над шумной и пенистой рекой, начали спускаться по очень крутому и каменистому склону к самому Арасану.

Солнце уже скрылось за горами, когда мы к 7 часам вечера достигли знаменитого источника, около которого и расположились на ночлег. Вход к самому бассейну Арасана был заперт деревянными дверями, на которых я нашел еще уцелевшие тибетские надписи, подобные тем, которые мы видели на Тамгалыташ на реке Или в тридцати верстах ниже Илийского пикета. Теплый ключ по выходе своем из-под земли был отделен в довольно просторный бассейн в 2 метра длиной, 1 метр шириной и 1 метр глубиной и обложен гранитом. Температура его оказалась в 40 °С.

Запах источника серный, но отделения газов не видно и пузырьков нет. Выходу их препятствовало множество дресвы на дне Арасана, между которой не было видно места, где ключ выбивается из-под земли. Из бассейна Арасана тек ручей в несколько метров длиной, впадающий в реку Аксу. Река эта быстро стремилась по ущелью через огромные камни, была очень пениста и местами падала водопадами. Температура ее в 7 часов вечера была 11 °С при внешней температуре воздуха в 15 °С. Гипсометрическое определение дало для нашего ночлега абсолютную высоту 1810 метров.

Проснувшись 10 июня в 5 часов утра на своем ночлеге близ теплого ключа (Алма-Арасана), я с особенным удовольствием поспешил осмотреться в теснине реки Аксу, так как это была первая долина Центрального Тянь-Шаня, в которую мне удалось проникнуть. Для того чтобы по возможности обстоятельно исследовать природу этой долины, я решился подняться по ней на несколько верст по правому берегу реки, а затем спуститься по левому до ее конца и выйти на иссык-кульское плоскогорье через очень труднодоступное ущелье, по которому не было никакой возможности пройти с моим многочисленным отрядом, вьюками и верблюдами.

Весь же свой отряд я послал немедленно вперед по обходной горной дороге с художником Кошаровым с тем, чтобы соединиться с ним в том месте, где он, спустившись со своего привала на иссык-кульскую равнину, будет переправляться через реку Каракол на том месте, где через несколько десятков лет после того возник город Каракол, получивший впоследствии имя славного нашего исследователя Средней Азии – Пржевальского.

В это же время (10 июня 1857 года), когда кроме сопровождавших меня казаков в этой местности не бывало еще ни одного русского, я, желая быть сам как можно более налегке, оставил при себе только всегда неразлучного своего спутника, казака-переводчика, и хорошо знакомого с местностью каракиргизского проводника.

Вопрос о том, нет ли в Тянь-Шане вулканических горных пород стоял для меня на первом плане, и, так как я уже убедился в том, что кристаллические горные породы аксуйской долины, приподнимающие пласты осадочных пород (известняков и сланцев палеозойских систем), оказались гранитами и сиенитами, то мне оставалось только тщательно разыскать, не найдется ли вулканических пород между бесчисленными валунами, увлекаемыми бурной речкой с самых отдаленных вершин Небесного хребта.

Но никаких вулканических пород между валунами реки в ее долине не оказалось. Я мог спокойно перейти всецело к исследованию флоры Аксуйской долины и сделать в ней полный сбор встреченных мной растений, которые оказались на всем исследованном мной пути принадлежащими к зонам субальпийской, лесной и отчасти культурной земледельческой.

Древесную растительность долины составляли из хвойных пород: среднеазиатская ель (Picea Schrenkiana), доходящая до Гималайского хребта, арча (Juniperus sabina), также характерная древесная порода среднеазиатских горных хребтов, а из лиственных пород дикая яблоня (Pyrus malus), рябина (Pyrus sorbus) и следующие характерные среднеазиатские кустарниковые породы: черный барбарис (Berberis heteropoda), иргай (Cotoneaster nummularia), боярка (Crataegus pirmatifida), две породы смородины (Ribes atropurpureum и R. rubrum), две породы жимолости (Lonicera hispida и L. microphylla). Что же касается до флоры трав, то она имела характер флоры отчасти культурной зоны Заилийского края, отчасти лесной и даже субальпийской[81]81
  Вот полный список трав, собранных мной 10 июня в долине реки Аксу выше и ниже Алма-Арасана: Thlaspi arvense, Sisymbrium brassicaeforme, Capsella bursapastoris, Nasturtium palustre, Dianthus crinitus, Silene viscosa Linum perenne, Malva borealis, Trifolium repens, Astragalus icioides, Galium boreale, Artemisia vulgaris, Lappa tomentosa, Mulgedium azureiim, Campanula glomerata, Asperugo procumbens, Verbascum phlomides, Veronica anagallis, V. biloba, Dracocephallum integrifolium, Scutellaria alpina, Sc. galericulata, Lamium album, Eremostachys satiguinea, Urtica dioica, Iris Guldenstadtiana, Triticum prostratum.


[Закрыть].

Обследовав обстоятельно флору долины Аксу на расстоянии нескольких верст вверх от нашего ночлега, мы повернули назад и начали спускаться по левому берегу реки. Дорога была очень затруднительна, так как долина имела характер дикого ущелья, заросшего очень роскошной растительностью. Только верст пять ниже Арасана долина расширилась, и так как мы следовали по высокой левой ее окраине, то с нее открылся постепенно обширный вид на всю прииссыккульскую равнину.

Скоро мы увидели у подножья гор довольно широкую реку, блестевшую серебряной лентой, через которую переправлялось несколько десятков всадников. Река эта была тот самый Каракол, на котором мы условились съехаться с нашим отрядом. Естественно, что мы приняли издали переправляющихся всадников за свой отряд, но скоро заметили свою ошибку и рассмотрели, что это был сильный отряд хорошо вооруженных сарыбагишей, который шел с востока на запад и переправлялся через очень многоводный в это время Каракол. Сарыбагиши, заметив нас, выслали к нам навстречу несколько всадников.

Положение наше было опасное, так как враждебная встреча казалась нам неизбежной. Спуск наш был крутой и тяжелый и, на нашу беду, в одном месте нам пришлось перескакивать через рытвину, причем лошадь моего верного спутника претерпела какое-то повреждение спинного хребта, после которого могла идти только шагом. Наконец мы очутились прямо лицом к лицу с шестью враждебными всадниками, от которых были отделены только узкой неглубокой рытвиной. Оружие наше было наготове, но, не прибегая к нему, мы вступили, как это нередко бывало в древности при враждебных встречах русских со степными кочевниками (половцами), в предварительные переговоры. На вопрос сарыбагишей, кто мы, мы ответили, что мы русские и принадлежим к тому большому отряду, который пришел на выручку богинцам. А на вопрос, где же наш отряд, мы ответили, что он здесь очень близко за горой и сейчас покажется.

Тогда они сказали нам, что пока они очень легко могут напасть на нас и захватить нас в плен. Мы объяснили им, что это обойдется им очень дорого, так как у нас при себе такое оружие, которое может стрелять сколько угодно раз, и что они в битве с нами только потеряют свое время, между тем как теперь, до прихода отряда, они могут легко, окончив всю свою переправу через реку, ускакать от нашего отряда.

На наше счастье, вдруг из-за высокого перевала стал действительно показываться наш отряд. Солнце играло на блестящем оружии наших передовых казаков, а затем стройно и мерно шли один за другим наши верблюды, сопровождаемые богинскими всадниками. Казалось, спускавшемуся с гор отряду не было конца. Быстро поскакали наши враждебные собеседники к переправе, через которую сарыбагишский отряд уже успел перейти, и все они помчались к южному побережью озера.

Спуск же нашего отряда и его переправа через реку продолжались часа полтора, и вслед за тем мы сделали кратковременный отдых на песчаных берегах Каракола, сильно обросших барбарисом и облепихой. Здесь я узнал из рассказов Кошарова и казаков о причинах замедления нашего отряда. Обходная дорога через перевал оказалась очень мало доступной для вьючных животных. Тропинки были так узки и круты, что не раз пришлось перевьючивать верблюдов. В одном месте одна из вьючных лошадей сорвалась со своим вьюком и совершенно разбилась. Вьюк ее пришлось вытаскивать из пропасти и раскладывать на трех запасных лошадей. Киргиз, которому принадлежала лошадь, обнимал и плакал над ней как над другом, и, расставаясь с ней, отрезал у нее ухо и хвост и взял их с собой. Разумеется, я поспешил подарить ему одну из своих запасных лошадей.

Снявшись с привала, мы перешли несколько речек и около часа полдневали на реке Чулпан, а потом опять тронулись в путь и к 3 часам пополудни дошли до реки Джетыогуз, где и остановились на ночлег. Здесь мы встретили немало мужчин, женщин и детей, а при них были несколько лошадей и быков и три юрты. Это были богинские пленники, отпущенные сарыбагишами, бежавшими с пашен и арыков, аннексированных ими у богинцев после их поражения.

Вид с нашего ночлега к югу через ущелье Джетыогуза на Тянь-Шань был восхитительный. Белоснежный двурогий Огузбаш замыкал долину на юге и имел сходство с горой Юнгфрау Бернских Альпов, но был еще оригинальнее и великолепнее как по своей форме, так и по своей белизне.

Так как вечер еще не наступил, я успел заглянуть в Джетыогузскую долину, вторую из тянь-шаньских долин, мной посещенную. Обнажений горных пород я не встретил и ограничился тщательным осмотром валунов, нанесенных рекой. Между ними встретились те же граниты, как и в ущелье реки Аксу, сиениты, крупнозернистые диориты, габбро, серые известняки, черные и красные порфиры, в небольшом количестве гнейсы, песчаники, амфиболиты, роговообманковые сланцы и брекчии, но вулканических пород не оказалось. Ущелье Джетыогуза густо заросло кустарниками: черным барбарисом, иргаем (Cotoneaster nummularia), бояркой (Crataegus pinnatiiida), жимолостью (Lonicera tatarica) и шиповником (Rosa cinnamomea). Все это было перевито красивым клематисом (Clematis soongorica).

По возвращении к своему биваку мы насладились обширным и великолепным видом к югу на необозримое синее озеро, а за ним – на высокую стену южной цепи Заилийского Алатау (Кунгей-Алатау), состоящую из целого ряда кулис, выступающих непрерывным снежным гребнем. Солнце уже склонялось к вечеру, над Кунгеем носились темные облака, эффектно освещенные солнечным закатом. В то время когда снежные вершины Кунгей-Алатау уже начали загораться своим альпийским мерцанием (Alpengluhen), мягкие куполовидные предгорья были облиты таким светом, который уподоблял их светлому дыму или облаку, как будто все эти горы горели и дымились.