Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

– Вот он! Вот он! – заревела в этот миг толпа.

Крик несчастной доньи Крус пропал втуне, так же как поклон Плюмажа. Она вырвалась и из этих объятий, но ее тут же схватил Плюмаж. Он и Галунье старались отрезать ей дорогу, чтобы у нее остался один-единственный выход – дверь на крыльцо. Когда донья Крус подбежала к ней, обе створки распахнулись, и свет фонарей упал на ее лицо. Взглянув на него, Плюмаж не смог сдержать жест изумления. Какой-то человек, стоявший наготове за дверью, набросил донье Крус на голову накидку. Полубезумную от ужаса, ее схватили, затолкали в портшез и, и дверца его тотчас же захлопнулась.

– В парковый дом за площадью Сен-Маглуар! – приказал Плюмаж.

Портшез унесли. Галунье вошел в залу, дрожа мелкой дрожью. Он прикоснулся к шелкам! Плюмаж пребывал в задумчивости.

– Она прелестна! Прелестна! Прелестна! – твердил нормандец. – О, Гонзаго!

– Ризы Господни! – воскликнул Плюмаж с видом человека, пытающегося отогнать назойливую мысль. – Надеюсь, это дело мы ловко провернули!

– Какая атласная ручка! – простонал Галунье.

– Полсотни пистолей наши!

Плюмаж огляделся вокруг, словно был не вполне уверен, что заработал эти деньги.

– А талия! – не унимался Галунье. – Я не завидую ни титулам, ни золоту Гонзаго, но…

– Пошли отсюда! – прервал его Плюмаж.

– Ах, она надолго лишила меня сна!

Плюмаж схватил Галунье за шиворот и поволок за собой, но вдруг, вспомнив, заявил:

– Милосердие велит нам освободить старуху и мальчонку.

– А ты не находишь, что старуха неплохо сохранилась? – спросил его брат Галунье.

Ответом ему был сильнейший удар кулаком по спине. Плюмаж повернул ключ в скважине. Но дверь он не успел открыть: со стороны лестницы раздался голос горбуна, о котором они оба, можно сказать, забыли:

– Я доволен вами, храбрецы, но наши труды еще не закончены. Останьтесь!

– Ишь, как он приказывает, этот скрюченный обсосок! – пробурчал Плюмаж.

– Сейчас, когда ничего не видно, – заметил Галунье, – голос его производит на меня странное впечатление. Так и кажется, что где-то когда-то я его уже слышал.

Повторяющиеся резкие звуки свидетельствовали о том, что горбун бьет кресалом о кремень, высекая огонь. Зажглась лампа.

– Прошу прощения, но что же нам еще осталось сделать, господин Эзоп? – осведомился Плюмаж. – Мне кажется, вас так прозывают?

– Да, Эзопом, Ионой и еще многими именами, – ответил горбун. – А теперь внимательно слушайте, что я вам прикажу.

– Поклонись его сеньорству, Галунье! Он сейчас прикажет, разрази его гром!

Плюмаж поднес руку к шляпе. Галунье повторил его жест и издевательским тоном добавил:

– Ждем повелений вашего превосходительства!

– И правильно делаете! – сухо бросил горбун.

Оба носителя шпаг переглянулись. Галунье утратил насмешливый вид и пробормотал:

– А все-таки я уже слышал этот голос.

Горбун вытащил из-под лестницы два фонаря на длинных палках, какие по ночам несут перед каретой, и зажег их.

– Возьмите их, – сказал он.

– Вот те на! – угрюмо пробурчал Плюмаж. – Уж не думаете ли вы, что мы можем догнать носилки?

– Если носильщики продолжают так же бежать, они уже далеко, – подтвердил Галунье.

– Берите!

Горбун был упрям. Наши храбрецы взяли каждый по фонарю.

Горбун показал пальцем на дверь, откуда несколько минут назад вышла донья Крус, и сообщил:

– Там есть еще одна девушка.

– Еще! – в один голос ахнули Плюмаж и Галунье. И Галунье вслух подумал:

– Так вот почему вторые носилки!

– Эта вторая девушка, – продолжал горбун, – завершает туалет. Она, как и первая, выйдет из этой двери.

Плюмаж указал глазами на лампу и заметил:

– Она увидит нас.

– Увидит.

– А что же нам тогда делать? – осведомился гасконец.

– Сейчас скажу. Вы, не прячась, почтительно подойдете к ней и сообщите: «Мы здесь, чтобы проводить вас на бал во дворец».

– Но в наших инструкциях об этом ни слова, – удивился Галунье.

А Плюмаж спросил:

– А девушка нам поверит?

– Поверит, если вы назовете имя того, кто вас прислал.

– Господин Гонзаго?

– Нет! И тем паче поверит, если вы скажете, что ваш господин будет ждать ее, когда пробьет полночь, – хорошенько запомните это! – в дворцовом парке на поляне Дианы.

– Так что же, у нас, черт меня раздери, сейчас два господина? – возмутился Плюмаж.

– Нет, – ответил горбун, – только один, но он зовется не Гонзаго.

Говоря это, горбун подошел к винтовой лестнице и поставил ногу на первую ступеньку.

– И как же зовется наш господин? – поинтересовался Плюмаж, тщетно старавшийся сохранить на лице заносчивую улыбку. – Надо думать, Эзоп Второй?

– Или Иона? – подбавил Галунье.

Горбун взглянул на них, и оба опустили глаза. Медленно горбун произнес:

– Ваш господин зовется Анри де Лагардер!

Оба вздрогнули и, казалось, даже как-то сжались. Внезапно охрипнув, оба тихо повторили:

– Лагардер.

Горбун поднимался по лестнице. С верхней площадки он взглянул, как они смиренно, покорно стоят, и произнес одно-единственное слово:

– Исполняйте!

После этого он скрылся.

Дверь наверху захлопнулась, и Галунье тихо ойкнул.

– Витый туз! – буркнул Плюмаж. – Мы видели дьявола. – Ну что ж, мой доблестный друг, будем исполнять.

– Ризы Господни! Придется быть послушными, как детишки» и исполнять, – согласился гасконец. – Да, представь себе, я, кажется, узнал…

– Маленького Парижанина?

– Да нет, в этой девушке, что мы запихнули в портшез, я узнал миленькую цыганочку, которую видел в Испании с Лагардером.

Галунье вскрикнул: дверь комнаты Авроры отворилась.

– Что с тобой? – вздрогнув, спросил гасконец. Теперь все здесь нагоняло на него страх.

– Девушка, которую я видел с Лагардером во Фландрии, – заикаясь, пробормотал Галунье.

На пороге стояла Аврора.

– Флор! – позвала она. – Где ты?

Плюмаж и Галунье, держа каждый по фонарю, приблизились к ней, отвешивая поклоны. Решение «исполнять» с каждой минутой все больше упрочивалось в них. Надо сказать, что со своими заржавленными шпагами они являли пару самых великолепных лакеев, каких только можно представить. Не всякий церковный привратник мог бы соперничать с ними по части выправки и умения держать себя. Аврора в придворном наряде была столь прелестна, столь хороша, что они застыли на месте и восхищенно воззрились на нее.

– Где же Флор? Неужели эта сумасшедшая уехала без меня?

– Без вас, – словно эхо, произнес гасконец.

– Без вас, – повторил нормандец.

Аврора подала веер Галунье, а букет Плюмажу. Право, глядя на нее, вы бы решили, что она всю жизнь пользовалась услугами лакеев.

– Я готова, – объявила она, – едем! Подобно эху, прозвучало:

– Едем!

– Едем!

Усаживаясь в портшез, Аврора спросила:

– Да, а где я встречусь с ним?

– На поляне Дианы, – прямо-таки тенорком пропел Плюмаж.

– В полночь, – добавил Галунье.

Все это они сообщили, склонясь в самом смиренном поклоне.

Носилки тронулись. Напоследок Плюмаж-младший и брат Галунье, держа в руках фонари, обменялись поверх крыши портшеза взглядами. И во взглядах этих читалось: «Исполняем!»

Несколькими секундами позже можно было наблюдать, как из калитки, что вела к покоям мэтра Луи, -вышел маленький человечек в черном и потрусил по Певческой улице.

Через улицу Сент-Оноре он перешел, когда карета благодетельнейшего господина Лоу уже проехала, и поэтому толпа всласть поиздевалась над его горбом. Однако насмешки, похоже, не произвели на горбуна никакого впечатления. Он обогнул Пале-Рояль и вошел в Фонтанный двор.

На улице Валуа была маленькая дверца, ведшая в часть здания, которая именовалась «личные покои Месье». Именно там у Филиппа Орлеанского, регента Франции, находился рабочий кабинет. Горбун уверенно постучался. Ему тотчас же открыли, и из глубины темного коридора раздался грубый голос:

– А, это ты, Рике-хохолок8181
  Персонаж сказки Шарля Перро.


[Закрыть]! Поднимайся быстрей, тебя ждут!

Триумф Гонзаго, занимающего высокое положение при дворе, всемогущего, богатого, имеющего противником всего-навсего бедного изгнанника, казалось, был предрешен. Но Тарпейская скала8282
  В Древнем Риме с Тарпейской скалы, находившейся на Капитолийском холме недалеко от храма Юпитера, к которому поднимались во время триумфов римские полководцы, сбрасывали преступников.


[Закрыть] находится рядом с Капитолием, и невозможно утверждать, что чаша будет выпита, до той поры, пока ее нет.

При всей безнадежности своего положения Анри де Лагардер, чья месть надвигалась неумолимо, непреклонно, как судьба, решил, наконец, явиться перед убийцей де Невера. Благодаря хитрости столь же гениальной, сколь и дерзкой он вскоре вынесет приговор Гонзаго с помощью самого Гонзаго, призвав в свидетели жертву, дабы указать убийцу…

4. ПАЛЕ-РОЯЛЬ

1. В ШАТРЕ

У камней свои судьбы. Каменные стены живут долго и видят, как сменяются поколения. Сколько историй они знают! Воспоминания какого-нибудь тесаного куба из туфа или известняка, песчаника или гранита были бы безумно интересны. Сколько вокруг драм, комедий и трагедий! Сколько великих и малых событий! Сколько веселья! Сколько слез!

Своим возникновением Пале-Рояль обязан трагедии. Арман дю Плесси кардинал де Ришелье8383
  Ришелье, Арман Жан дю Плесси, герцог (1585-1642) – кардинал, французский государственный деятель, с 16z4 г. первый министр короля Людовика XIII, стремился к усилению власти короля и ограничению прав феодальной аристократии, покровительствовал искусствам, основал Французскую академию.


[Закрыть], величайший государственный деятель и никудышный поэт, купил у сеньора Дюфрена старинный дворец Рамбуйе, а у маркиза д'Эстре большой особняк де Меркеров и приказал архитектору Лемрсье вместо этих двух аристократических резиденций возвести дом, достойный его высокой судьбы. Четыре других владения были приобретены, чтобы на их месте разбить сады. Наконец, чтобы открыть фасад, на котором красовался герб Ришелье, украшенный кардинальской шапкой, был куплен особняк де Сийери и пробита широкая улица, дабы его высокопреосвященство мог беспрепятственно проехать в карете на свои фермы в Гранж-Бательер. Улица сохранила имя Ришелье; название фермы, на территории которой ныне находится самый великолепным квартал Парижа, надолго пристало к району за Оперой; один лишь дворец не сохранил памяти о своем первом владельце. Только-только построенный, он сменил свой кардинальский титул на куда более высокий. Не успел Ришелье упокоиться в могиле, как его дом стал называться Пале-Рояль8484
  Пале-Рояль в переводе с французского – Королевский дворец, первоначально назывался Пале-Кардиналь – Кардинальский дворец.


[Закрыть].

Этот грозный священнослужитель любил театр; можно было даже сказать, что он построил себе дворец, чтобы устроить там театры. Их было три, хотя, в сущности, достаточно было всего одного, чтобы поставить в нем трагедию «Мирам», обожаемую дочь его собственной музы. Сказать по правде, рука, отрубившая голову коннетаблю де Монморанси8585
  Монморанси, Апри, герцог де (1595-1632) – главнокомандующий (конпеабль) французской армии, в 1632 г поднял восстание против Ришелье в пользу брата короля Гастона Орлеанского, потерпел поражение и был казнен.


[Закрыть], была слишком тяжела, чтобы писать блистательные стихи. «Мирам» была представлена перед тремя тысячами потомков крестоносцев, у которых достало снисходительности рукоплескать ей. На другой день сотня од, столько же дифирамбов, двукратно больше мадригалов пролились на город нечистым дождем, дабы воспеть и прославить сомнительного поэта, но скоро эта непристойная шумиха смолкла. Втихомолку стали поговаривать о неком молодом человеке, который тоже писал трагедии, но не был кардиналом и звался Корнель8686
  Корнель Пьер (1606-1634) – великий французский драматург эпохи классицизма, автор многочисленных трагедий.


[Закрыть].

Театр на двести зрителей, театр на пятьсот зрителей, театр на три тысячи зрителей – на меньшее Ришелье не соглашался. Следуя своеобразной политике Тарквиния8787
  Тарквиний Гордый – последний римский царь (534-510 до н. э.), жестокостью, произволом, деспотизмом восстановил против себя римлян и был изгнан.


[Закрыть], последовательно рубя головы тем, кто имел наглость возвышаться над общим уровнем, он занимался декорациями и костюмами, словно заботливый директор, каковым, в сущности, он был. Говорят, это он придумал бурное море, которое, волнуясь на поворотном круге, ныне так восхищает стольких отцов семейств, подвижные рампы и использование в спектаклях не бутафории. И еще он изобрел пружину, которая катила камень Сизифа8888
  Сизиф (миф.) – за свои грехи был осужден после смерти вечно вкатывать в Аиде на гору тяжелый камень, который, достигнув вершины, тут же скатывался вниз.


[Закрыть], сына Эола в пьесе Демаре8989
  Демаре, Жан (1596-1676) – французский поэт и драматург, пользовался покровительством Ришелье и, как утверждают, правил его сочинения.


[Закрыть]. Прибавим, что он куда больше дорожил своими разнообразными талантами, включая и талант к танцу, нежели славой политика. И это правило. Нерон9090
  Нерон (37-68) – римский император с 58 г.; жестокий, развратный, самовлюбленный тиран. Считал себя великим актером и выступал перед публикой, в том числе и играя на музыкальных инструментах. Был убит заговорщиками.


[Закрыть] отнюдь не был бессмертным, несмотря на успех, который имел, играя на флейте.

Ришелье умер. Анна Австрийская с сыном Людовиком XIV переселилась в Пале-Кардиналь. Франция подняла крик у этих недавно выстроенных стен. Мазарини9191
  Мазарини, Джулио (1602-1661) – кардинал, после смерти Ришелье первый министр, продолжал его политику.


[Закрыть], который не сочинял трагедий в стихах, не раз, исподтишка посмеиваясь и одновременно дрожа, слышал рев народа, собравшегося под его окнами. Убежище Мазарини помещалось в покоях, которые впоследствии занимал Филипп Орлеанский, регент Франции. Они находились в восточном крыле здания, примыкающем к нынешней Ростральной галерее у Фонтанного двора. Мазарини прятался там весной 1648 г., когда фрондеры ворвались во дворец, чтобы самолично убедиться, что малолетнего короля не вывезли из Парижа9292
  Имеются в виду события «парламентской» Фронды 1648-1649 гг., общественного движения против абсолютизма и правления кардинала Мазарини.


[Закрыть]. Одна из картин галереи Пале-Рояля представляет это событие и изображает, как Анна Австрийская, стоя перед народом, приподнимает одеяла, укрывающие младенца Людовика XIV.

По этому поводу сообщают остроту одного из правнуков регента, короля Франции Луи Филиппа. Эта острота вполне соответствует духу Пале-Рояля, здания скептического, чарующего, холодного, лишенного предрассудков, вольнодумца из камня, который однажды нацепил зеленую кокарду Камилл Демулена9393
  Демулен, Камиль (1760-1794) – деятель Великой Французской революции, 12 июля 1789 г. около Пале-Рояля предложил восставшим парижанам нацепить на шляпы в качестве кокарды зеленый листок. Казнен во время якобинского террора.


[Закрыть], а потом ублажал казаков; соответствует эта острота и потомкам воспитанника Дюбуа, потомкам самого умного принца, который когда-либо тратил время и золото государства на устройство оргий.

Казимир Делавинь9494
  Делавинь, Казимир (1790-1868) – французский поэт и драматург.


[Закрыть], рассматривая картину, принадлежащую кисти Мозеса9595
  Мозес, Жан Батист (1784-1844) —: французский живописец.


[Закрыть], удивился, что не видит рядом с королевой, стоящей посреди толпы, охраны. Герцог Орлеанский, впоследствии король Луи Филипп, усмехнулся и ответил:

– Охрана есть, но ее не видно.

В феврале 1672 г. Месье9696
  Месье – титул младшего брата французского короля. Имеется в виду младший брат Людовика XIV Филипп, герцог Орлеанский (1640-1701), женатый первым браком на дочери английского короля Карла I Генриетте Анне (1644-1670).


[Закрыть], брат короля, родоначальник Орлеанского дома, получил Пале-Рояль в собственность. Именно 21 числа этого месяца Людовик XIV передал ему дворец в наследственное владение. У Генриетты Анны Английской, герцогини Орлеанской, был там блистательный двор. Герцог Лартрский, сын Месье и будущий регент, в конце 1692 г. сочетался тут браком с мадемуазель Блуа, младшей побочной дочерью Людовика XIV от госпожи де Монтеспан9797
  Монтеспан, Франсуаза Атенаис, маркиза де (1641-1707) – фаворитка Людовика XIV на протяжении десяти лет с 1668 по 1678 г., родила от него несколько детей.


[Закрыть].

В эпоху Регентства интерес к трагедиям упал. Грустная тень Мирам, должно быть, закрывала лицо, чтобы не видеть дружеских ужинов, которые герцог Орлеанский устраивал, как писал Сен-Симон9898
  Сен-Симон, Луи де Рувруа, герцог де (1675-1755) – автор знаменитых «Мемуаров», являющихся важным источником сведений о жизни французского двора в период правления Людовика XIV и в период Регентства.


[Закрыть], в «весьма странном обществе», однако театры продолжали действовать, поскольку в ту пору была мода на девиц из Оперы.

Красавица герцогиня Беррийская, дочь регента, вечно пребывавшая под хмельком, большая любительница нюхать испанский табак, составляла часть этого общества, куда входили, по свидетельству того же Сен-Симона, лишь «дамы сомнительной добродетели и люди ничтожные, но прославившиеся умом и распутством».

Но Сен-Симон, в сущности говоря, не любил регента, несмотря на дружеские отношения с ним. И если история не способна скрыть достойные сожаления слабости этого правителя, то в любом случае она являет нам его высокие качества, которые даже склонность к разврату не способна преуменьшить. Своими пороками он обязан бесчестному наставнику. Зато своими добродетелями он обязан только сам себе, тем паче, что прилагалась масса усилий, чтобы подавить их в нем. Его оргии – а такое случается крайне редко – не имели кровавой изнанки. Он был человечен и добр. Возможно, он стал бы даже великим, если бы не примеры и советы, какими отравляли его юность.

Парк Пале-Рояля в ту пору был куда обширней, нежели сейчас. С одной стороны он граничил с домами на улице Ришелье, с другой – с домами на улице Гуляк. В глубину, в направлении Ротонды, он простирался до улицы Нев-де-Пти-Шан. Много позже, лишь в царствование Людовика XIV, Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский9999
  Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский (1747-1793) – внук регента, во время Великой Французской революции отказался от титула, принял имя Филипп Эгалите (Равенство), голосовал в Конвенте за казнь Людовика XIV, во время якобинского террора был казнен; отец Луи Филиппа (1773-1850), ставшего королем в результате революции 1830 г. и свергнутого революцией в 1848 г.


[Закрыть] построил то, что называют каменной галереей, дабы оградить и украсить парк.

В ту пору, когда происходило действие описываемой нами истории, сводчатую аллею в форме итальянского портика, образованную могучими грабами, со всех сторон окружали зеленые беседки, купы деревьев и кустарников, цветочные клумбы и лужайки. Конские каштаны, из которых еще сам кардинал Ришелье насадил аллею, были в полной силе. Последнее оставшееся от этой аллеи Краковское дерево100100
  Знаменитое дерево в парке Пале-Рояля, под которым собирались охотники до новостей, именовавшиеся «краковистами».


[Закрыть] существовало еще в начале нынешнего века.

Еще две аллеи из вязов, подстриженных в форме шара, шли поперек парка. В центре находилась полукруглая площадка с водоемом, где били фонтаны. Справа и слева, ежели идти от дворца, – поляна Меркурия и поляна Дианы, окруженные зарослями невысоких деревьев. За водоемом между двумя большими лужайками были насажены в шахматном порядке липы.

Восточное крыло дворца, более вместительное, нежели то, где позднее был построен французский театр на месте знаменитой галереи Мансара101101
  Мансар, Франсуа (1598-1666) – французский архитектор.


[Закрыть], завершалось выступом с высоким треугольным фронтоном; пять окон этого выступа выходили в сад. Они смотрели как раз на поляну Дианы. Рабочий кабинет регента находился именно там.

В Большом театре, претерпевшем мало изменений после смерти кардинала, давала представления Опера. Собственно дворец, кроме парадных зал, включал в себя апартаменты Елизаветы Шарлотты Баварской, принцессы Палатинской, вдовствующей герцогини Орлеанской, второй супруги Месье, апартаменты супруги регента герцогини Орлеанской и апартаменты их сына герцога Шартрского. Принцессы, за исключением герцогини Беррийской и аббатиссы Шельской, жили в западном крыле, выходившем на улицу Ришелье.

Опера, расположенная с другой стороны, занимала часть нынешнего Фонтанного двора и улицы Валуа. Сзади она граничила с заборами улицы Гуляк. Крытый проход, известный под галантным названием Двор смеха, отделял вход, предназначенный для этих дам, от апартаментов регента. Им великодушно было дозволено наслаждаться парком. В те времена парк еще не был открыт для публики, как в наши дни, но получить туда доступ было совсем не сложно. Кроме того, почти во всех домах на улицах Гуляк, Ришелье и Нев-де-Пти-Шан были балконы, поднятые террасы, дверцы и даже высокие мыльца, которые позволяли проникнуть за живую изгородь, жители этих домов до такой степени были уверены в своем праве наслаждаться прелестями парка, что позже даже судились с Луи Филиппом Жозефом Орлеанским, когда тот захотел огородить Пале-Рояль.

Все авторы того времени согласно утверждают, что парк дворца был чудесным местом, и в этом смысле нам, разумеется, остается только сожалеть. Вряд ли назовешь чудесным четырехугольный променад, заполненный гуляющими, где тянутся две аллеи чахлых вязов. Надо полагать, возведение галереи, закрывшей деревьям доступ воздуха, причинило им вред.

У нынешнего Пале-Рояля есть очень красивый двор, но парка нет.

В эту ночь парк превратился в истинное чудо, в рай, в волшебный дворец! Регент, обладавший не слишком большим вкусом по части зрелищ, на сей раз изменил своему обыкновению и все устроил просто великолепно. Правда, поговаривали, что деньги на праздник ему дал добрейший господин Лоу. Но какое это имеет значение? На свете тьма-тьмущая людей считают, что судить надо по результату.

И если Лоу оплатил скрипки, игравшие в его честь, то это означает, что он прекрасно понимал, что такое реклама, только и всего. Он вполне достоин жить в наши дни, когда некий писатель составил себе имя, скупив все экземпляры сорока первых изданий своей книги и добившись тем самым, что пятидесятое издание было распродано целиком или почти целиком; когда некий дантист, чтобы заработать двадцать тысяч франков, истратил десять тысяч экю102102
  Одно экю равнялось трем франкам.


[Закрыть] на объявления, а один директор театра рассаживал в зале по триста-четыреста услужливых друзей, чтобы доказать двум с половиной сотням подлинных зрителей, что во Франции еще не разучились восторженно аплодировать.

Добрейшего господина Лоу можно рассматривать как предтечу современного банка не только потому, что он изобрел ажио, то есть способ наживаться на разнице курсов. Это празднество было устроено ради него – дабы прославить его систему и его особу. Чтобы пыль точно попадала в глаза, пускать ее надо сверху. И добрейший господин Лоу чувствовал, что ему необходим пьедестал, откуда способнее пускать пыль. Необходимо подготовить почву для целой серии будущих действий.

Поскольку деньги ему ничего не стоили, он устроил блистательный праздник. Мы уже не говорим о салонах дворца, украшенных по сему поводу с неслыханной роскошью. В основном празднество проходило, несмотря на начало осени, в парке. Весь парк был перекрыт сверху. Главная декорация изображала поселение колонистов в Луизиане на берегу Миссисипи, золотой реки. На все оранжереи в Париже была наложена дань, дабы представить заросли экзотических растений: повсюду взгляд натыкался на экзотические тропические плоды и цветы, зреющие в земном раю. Фонарики, которые в великом множестве свисали с деревьев и колонн, были, как утверждали, чисто индейскими; вот только шатры диких индейцев, разбросанные тут и там, выглядели слишком уж красиво. Но друзья господина Лоу твердили:

– Вы даже не представляете, сколь сильно продвинулись вперед в этой стране туземцы!

И все же, восхитившись несколько фантастическим стилем шатров, необходимо признать, что все прочее являло собой образец очаровательного рококо. Тут имелись и искусственно выполненные перспективы, и леса на холсте, и пугающего вида скелеты из картона, и водопады, которые так пенились, словно в воду было добавлено мыло. Над центральным водоемом возвышалась аллегорическая статуя Миссисипи, имевшая некоторое сходство с добрейшим господином Лоу. Божество это держало урну, из которой изливалась вода. Позади божества в самом водоеме было установлено сооружение, долженствующее изображать плотину, какие строят в реках Северной Америки бобры. Господин Бюффон103103
  Бюффон, Жорж Луи Леклерк (1707-1788) – французский естествоиспытатель, автор «Естественной истории».


[Закрыть] еще не описал этих интересных, изобретательных и трудолюбивых животных. Мы сообщаем эту подробность о бобровой плотине, потому что она говорит сама за себя и одна стоит больше, чем любое пространственное описание.

Вокруг статуи божества Миссисипи Нивель, мадемуазель Дебуа-Деплан, мадемуазель Эрну, а также господа Леге, Сальватор и Помпиньян должны были танцевать индийский балет, в котором еще участвовали полтысячи статистов.

Сотоварищи регента по развлечениям – маркиз де Косее, герцог де Бриссак, поэт Лафар, госпожа де Тансен, госпожа де Руэн и герцогиня Беррийская слегка посмеивались надо всем этим, но не так, как сам регент. Пожалуй, имелся только один человек, превосходивший регента в насмешках над празднеством; им был добрейший господин Лоу.

Гостиные были переполнены, и господин де Бриссак, представляя регента, уже открыл бал с герцогиней Тулузской. Парк кишел толпой, и во всех более или менее дикарских шатрах шла игра в ландскнехт. Невзирая на караулы французских гвардейцев (переодетых оперными индейцами), поставленных у дверей всех соседних домов, выходящих в парк, многим наглецам все же удалось проникнуть туда. Тут и там встречались домино весьма сомнительного вида. Шум был оглушительный, ликующая толпа сновала по парку, решив развлекаться во что бы то ни стало. Однако короли празднества еще не выходили. Не было видно ни регента, ни принцесс, ни добрейшего господина Лоу. Все ждали их.

В вигваме из алого бархата, украшенного золотой бахромой, в котором вожди племен, обитающих на великой реке, с радостью бы выкурили трубку мира, стояло несколько столов. Вигвам этот находился неподалеку от поляны Дианы под самыми окнами кабинета регента. В нем собралось многочисленное общество.

Вокруг мраморного стола, покрытого циновкой, шла бурная игра в ландскнехт. Золото швыряли пригоршнями, кричали, хохотали. Неподалеку за другим столом компания старичков играла в реверси, ведя пристойный, негромкий разговор.

У ландскнехтского стола мы имели бы возможность узнать красивого маленького маркиза де Шаверни, Шуази, Навайля, Жиронна, Носе, Таранна, Альбре и других. Господин де Пероль тоже был здесь и выигрывал. У него была такая привычка, и всем это было известно. И все внимательно следили за его руками. Впрочем, во времена Регентства плутовство в игре не считалось за грех.

За столом слышались только суммы, которые все росли и увеличивались. «Сто луидоров! Сто пятьдесят! Двести!» – и иногда проклятия проигравших, невольный смех выигравших. Все играющие, разумеется, были без масок. Зато по аллеям прогуливались, беседуя, множество масок и домино. Лакеи же в фантастических ливреях и, по большей части, в масках, дабы не выдавать инкогнито своих хозяев, держались по другую сторону малого крыльца апартаментов регента.

– Выигрываете, Шаверни? – поинтересовалось маленькое голубое домино со сброшенным с головы капюшоном, заглянув в шатер.

Шаверни как раз выкладывал на стол остатки денег, бывших у него в кошельке.

– Сидализа! – воскликнул Жиронн. – Поспеши к нам на помощь, о нимфа девственной чаши!

Из-за спины первого домино появилось еще одно.

– Это вы о ком? – удивилось второе домино.

– Ни о ком, ни о ком, Дебуа, очаровательница моя, – отвечал Жиронн. – Я имел в виду только чашу.

– А мне все равно! – бросила мадемуазель Дебуа-Дюплан, входя в вигвам.

Сидализа дала свой кошелек Жиронну. Один из старичков, сидящих за столом, где играли в реверси, недовольно передернулся.

– В наше время, господин де Барбаншуа, – обратился он к соседу, – все было по-другому.

– Все испортилось, господин де ла Юноде, – согласился сосед, – все ухудшилось.

– Измельчало, господин де Барбаншуа.

– Выродилось, господин де ла Юноде.

– Переродилось.

– Опошлилось.

– Изгрязнилось!

И оба старичка в один голос со вздохом произнесли:

– Куда мы идем, барон? Куда мы идем?

Барон де Барбаншуа продолжал, ухватив барона де ла Юноде за агатовую пуговицу, украшавшую его старомодный кафтан:

– Кто эти люди, барон?

– Барон, я сам вас хочу спросить об этом.

– Таранн, ставишь? – крикнул в это время Монтобер, – пятьдесят!

– Таранн? – буркнул господин де Барбаншуа. – Это не фамилия, это название улицы.

– Альбре, ставишь?

– А этот прозывается, как мать Генриха Великого104104
  Имеется в виду Жанна д'Альбре (1528-1572), королева Наварры, мать Генриха IV.


[Закрыть], – заметил господин де ла Юноде. – Откуда они выуживают свои фамилии?

– А откуда Бишон, спаниель госпожи баронессы выудил свою кличку? – ответил господин Барбаншуа, открыв табакерку.

Проходившая мимо Сидализа запустила туда пальцы и ухватила щепотку табака. Барон смотрел на нее, разинув рот.

– Хороший табачок! – похвалила оперная дива.

– Сударыня, – хмуро заявил господин Барбаншуа, – я не люблю, когда ко мне лезут в табакерку. Соблаговолите принять ее.

Сидализа отнюдь не обиделась. Она взяла табакерку и ласково потрепала возмущенного барона по старческому подбородку. После этого сделала пируэт и исчезла.

– Куда мы идем? – повторил господин Барбаншуа, задыхаясь от негодования. – Что бы сказал покойный король, увидев такое?

А за столом, где шла игра в ландскнехт, закричали:

– Проиграл, Шаверни! Опять проиграл!

– Плевать, у меня есть еще мои земли в Шанейле. Иду на все.

– Его отец был храбрым солдатом, – заметил барон де Барбаншуа. – Кому он служит?

– Принцу Гонзаго.

– Упаси нас Боже от итальянцев!

– А что, немцы лучше, барон? Скажем, граф фон Хорн, колесованный на Гревской площади за убийство?

– Родич его высочества! Куда мы идем?

– А я вам скажу, барон: кончится тем, что на улицах будут резать при свете дня.

– Уже началось, барон! Вы разве не слышали новость? Вчера около Тампля убили женщину, некую Лове, ажиотерку.

– А сегодня утром из Сены у моста Нотр-Дам вытащили сьера Сандрие, служащего казначейства военного министерства.

– Его прикончили, потому что он слишком громко высказывал свое мнение об этом проклятом шотландце, – почти шепотом сообщил господин де Барбаншуа.

– Тс-с! – остановил его господин де ла Юноде. – За неделю это уже одиннадцатый!

– Ориоль! Ориоль! На выручку! – закричали игрока

В шатер как раз вошел кругленький откупщик. Он был в маске и его до нелепости богатый костюм способствовал тому, что он пользовался огромным успехом, в котором было немало издевки.

– Поразительно, – бросил он, – все меня узнают!

– Потому что второго Ориоля нет! – воскликнул Навайль.

– А дамы считают, что вполне хватает и одного! – добавил Носе.

– Завистник! – закричали со всех сторон. Ориоль осведомился:

– Господа, вы не видели Нивель?

– Подумать только, наш бедный друг вот уже восемь месяцев тщетно умоляет позволить ему занять место банкира, которого наша дражайшая Нивель выставила на посмешище и сожрала! – с чувством произнес Жиронн.

– Завистник! – раздалось опять.

– Ориоль, ты виделся с Озье?

– Получил дворянскую грамоту?

– Узнал имя своего предка, которого ты отправил в крестовый поход?

Все расхохотались.

Господин де Барбаншуа молитвенно сложил руки, господин де ла Юноде промолвил:

– Барон, эти дворяне смеются над самым святым!

– Куда мы идем? Господи, куда мы идем?

– Пероль, – объявил низкорослый откупщик, подойдя к карточному столу, – я ставлю против вас пятьдесят луидоров, поскольку мечете вы, но подтяните повыше свои манжеты.

– Вы что? – возмутился управляющий господина Гонзаго. – Милейший, я шучу только с равными себе!

Шаверни глянул на лакеев, собравшихся за крыльцом, ведущим в апартаменты регента.

– Черт возьми! – бросил он. – Эти прохвосты, судя по их виду, явно скучают. Таранн, сходи за ними, чтобы почтенному господину де Перолю было с кем переброситься шуткой.

На сей раз управляющий ничего не слышал. Он сердился, только когда его в чем-то уличали, и удовлетворился тем, что выиграл у Ориоля пятьдесят луидоров.

– Бумажки! – продолжал возмущаться господин де Барбаншуа. – Везде одни бумажки!

– Барон, пенсию нам платят бумажками!

– Арендную плату тоже. А чего стоят эти клочки бумаги?

– Серебро исчезает.

– Золото тоже. Хотите знать мое мнение, барон? Мы катимся к катастрофе.

– Совершенно верно, сударь! Именно катимся! – воскликнул де ла Юноде, лихорадочно пожимая руку де Барбаншуа. – Баронесса точно такого же мнения.

На фоне восклицаний, смеха, шуток раздался голос Ориоля:

– Знаете новость? Потрясающая новость!

– Выкладывай свою потрясающую новость!

– Держу пари, вам ни за что не угадать! Даже не пытайтесь.

– Господин Лоу принял католичество?

– Герцогиня Беррийская пьет только воду?

– Герцог Мэнский попросил у регента приглашения на бал?

Были высказаны еще десятки столь же невероятных предположений.

– Не угадали, дорогие мои, все пальцем в небо, – объявил Ориоль. – И никогда не угадаете. Принцесса Гонзаго, неутешная вдова герцога де Невера, Артемизия, облаченная в вечный траур…

Услышав имя принцессы Гонзаго, старички навострили уши. А Ориоль, сделав многозначительную паузу, закончил:

– Так вот, Артемизия наконец допила чашу с пеплом Мавсола. Принцесса Гонзаго здесь, на балу.

Раздались возгласы недоверия. В такое действительно невозможно было поверить.

– Я собственными глазами видел ее, – заверил толстяк-откупщик. – Она сидела рядом с принцессой Палатинской. Но я видел еще кое-что стократ невероятней.

– Что? Что? – раздалось со всех сторон.

Ориоль раздулся от важности. К нему было приковано всеобщее внимание.

– Я видел, – заговорил он, – причем мне это ничуть не померещилось, я был в ясной памяти и твердом рассудке, так вот, я видел, как двери регента не открылись перед принцессой Гонзаго.

Настала гробовая тишина. Новость была крайне важная для всех. Все стоявшие вокруг ландскнехтского стола надеялись сделать состояние с помощью Гонзаго.