Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

– И для этого гасят свет?

– Да, чтобы было легче с ним справиться.

– Вот дьявол! – воскликнул Галунье. – Несколько десятков человек на одного. Если они и на этот раз окажутся ни с чем…

– Окажутся, дружок, окажутся, – заверил гасконец. – Этот негодник настоящий дьявол во плоти. Положись на меня: мы должны его отыскать и осчастливить своей компанией.

Галунье был человек осмотрительный. Он поморщился и проговорил:

– Сейчас не время.

– Ах, битый туз! Так ты еще со мной спорить? – вскричал возмущенный Плюмаж. – Теперь или никогда! Ведь будь мы ему не нужны, он встретил бы нас выпадом де Невера. Мы виноваты перед ним.

– Верно, – признал Галунье, – виноваты. Но дело это чертовски скверное!

Разговор друзей кончился тем, что эту ночь барон де Барбаншуа провел не в своей постели.

Поспешно брошенный на землю, он продолжал спать. Продолжение его истории мы расскажем, когда он проснется.

Плюмаж и Галунье бросились на поиски Лагардера.

Ночь выдалась темной. Все плошки в саду были уже потушены, кроме тех, что еще горели подле вигвама.

В окнах второго этажа занимаемого регентом флигеля вспыхнул свет.

Вслед за этим распахнулось окно.

На балконе появился регент собственной персоной и обратился к своим невидимым слугам:

– Господа, вы отвечаете головой, он должен быть взят живым!

– Благодарение Господу, – проворчал Бонниве, находившийся со своим отрядом рядом с поляной Дианы. – Если мерзавец это слышал, он нам наделает хлопот!

Мы вынуждены признать, что гвардейцы играли в эту игру отнюдь не с легким сердцем. У господина Лагардера была столь адская репутация, что каждый солдат с готовностью составил бы прежде завещание. Даже бретер Бонниве предпочел бы вступить в схватку с дюжиной захудалых провинциальных дворян, служащих в солдатах, – «дроздов», как их презрительно называли за игрою в карты, на дуэлях, чем выполнять подобное поручение.

Лагардер и Аврора решили наконец потихоньку улизнуть.

Лагардер понятия не имел о том, что происходит в саду. Он надеялся пройти вместе со своею спутницей через ворота, охраняемые мэтром Лебреаном. Анри снова облачился в черное домино, Аврора надела маску. Они вышли из домика. Снаружи стояли на коленях двое.

– Мы сделали, что могли, сударь, – в один голос сказали Плюмаж и Галунье, которые для храбрости осушили свои фляги, – простите нас!

– Это ваше проклятое розовое домино – какой-то блуждающий огонек, да и только! – добавил Плюмаж.

– Всемилостивейший Господь, да вот и оно! – добавил Галунье.

Плюмаж принялся протирать глаза.

– Встаньте! – скомандовал Лагардер.

Но, увидев в конце аллеи мушкеты гвардейцев, он удивился:

– Что все это значит?

– Это значит, что вы окружены, мое бедное дитя, – объяснил Галунье.

Некоторую развязность речи он почерпнул из своей фляги. Лагардер не потребовал никаких объяснений. Он все понял. Причины его опасений были в том, что праздник уже закончился. Часы пролетели словно минуты, он потерял чувство времени, а теперь было уже поздно. Его бегству могла помочь только праздничная сутолока.

– Вы готовы честно быть со мной до конца? – спросил Анри.

– До последнего издыхания! – прижав руку к сердцу, ответили храбрецы.

Они не лгали. Сам вид этого чертового Маленького Парижанина пришел на помощь содержимому их фляг и опьянил их окончательно. Аврора дрожала, боясь за Лагардера, о себе она не думала.

– Стража у ворот еще стоит? – осведомился Анри.

– Даже усиленная, – ответил Плюмаж. – Придется действовать осторожно, раны Христовы!

Лагардер задумался и вдруг спросил:

– Вы случаем не знаете мэтра Лебреана, привратника двора Улыбок?

– Да как свои пять пальцев! – в один голос ответили Плюмаж и Галунье.

– Тогда он вам ворота не отопрет! – с досадой проговорил Лагардер.

Храбрецы согласились со справедливостью столь логического заключения. Открыть им ворота могли лишь те, кто их не знал.

Внезапно вокруг них в листве послышался шорох. Казалось, что со всех сторон к ним подкрадываются. Но Лагардер и его спутники ничего не могли разглядеть. Они стояли в месте, освещенном не лучше, чем соседние аллеи. А среди деревьев было везде темно хоть глаз выколи.

– Послушайте, – проговорил Лагардер, – придется поставить на карту все. Не занимайтесь мною, я знаю, как мне выпутаться: я попробую изменить внешность и обмануть врагов. Вам нужно будет вывести отсюда эту девушку. Вы пройдете с нею в прихожую регента, повернете налево. Дверь Лебреана находится в конце первого коридора. Вы наденете маски, постучитесь и скажете, что пришли от имени того, кто находится в саду, в его домике. Он выпустит вас на улицу, и вы будете ждать меня за Луврской часовней.

– Все ясно! – заявил Плюмаж.

– Еще несколько слов. Вы готовы пожертвовать жизнью

ради этой девушки?

– Да мы, битый туз, отметем все, что будет у нас на пути! – пообещал гасконец.

– Уж я им покажу! – с несвойственной ему заносчивостью присовокупил Галунье.

И в заключение оба воскликнули:

– На сей раз вы останетесь нами довольны. Лагардер поцеловал Авроре руку и сказал:

– Мужайся, это наше последнее испытание.

Девушка в сопровождении своих телохранителей двинулась в путь. Им нужно было пересечь поляну Дианы.

– Ого! – воскликнул какой-то солдат. – Эта что-то домой не торопится!

– Это, мой милый, – сообщил ему Плюмаж, – дама из кордебалета.

Недолго думая, он отодвинул рукою гвардейцев, стоявших на его пути, и бесстыдно добавил:

– Нас ждет его королевское высочество! Солдаты рассмеялись и пропустили беглецов.

В тени нескольких померанцевых деревьев в кадках, у самого угла флигеля, стояли два человека, которые, казалось, кого-то подстерегали. Это были Гонзаго и его фактотум господин де Пероль. Они ждали Лагардера, который должен был появиться здесь с минуты на минуту. Гонзаго что-то прошептал на ухо Перолю. Тот в свою очередь отдал какое-то приказание полудюжине бездельников с длинными шпагами, стоявшими в засаде за деревьями, и они устремились за нашими храбрецами, которые вслед за розовым домино уже поднялись на крыльцо.

Господин Лебреан, как и предполагал Лагардер, отпер дверь, ведущую во Двор улыбок. Но ему пришлось сделать это дважды: первый раз он выпустил Аврору и ее сопровождающих, во второй – господина де Пероля и его спутников. Лагардер дошел до конца тропинки, чтобы убедиться, что его невеста беспрепятственно добралась до флигеля регента. Но когда он захотел вернуться в домик, путь ему преградил пикет гвардейцев.

– Эй, господин шевалье, – окликнул его старший несколько охрипшим от волнения голосом, – прошу вас, не сопротивляйтесь, вы окружены со всех сторон.

Это была сущая правда. Повсюду под деревьями слышался стук мушкетных прикладов о землю.

– Что вам от меня нужно? – осведомился Лагардер, который даже не обнажил шпагу.

Тут подкравшийся сзади на цыпочках доблестный Бонниве схватил Анри поперек туловища. Не пытаясь высвободиться, Лагардер спросил во второй раз:

– Что вам от меня нужно?

– Скоро узнаете, приятель, черт вас побери! – ответствовал маркиз де Бонниве.

Затем он крикнул своим солдатам:

– Вперед, господа, во дворец! Надеюсь, вы будете свидетелями, что я один поймал эту важную птицу.

Солдат было человек шестьдесят. Они обступили Анри и скорее отнесли его на руках, чем отвели в покои Филиппа Орлеанского. Затем двери в переднюю были заперты, и в саду не осталось ни одной живой души, если не считать славного господина де Барбаншуа, спавшего сном праведника на влажной от росы траве.

10. ЗАПАДНЯ

Помещение, называвшееся большим, или, вернее, главным кабинетом регента, представляло собою довольно просторную залу, где он обычно принимал министров и регентский совет. Посредине стоял круглый стол, покрытый шелковой камчатной скатертью, а также кресло герцога Орлеанского, кресло герцога Бурбонского, стулья для остальных титулованных членов совета и складные табуреты для статс-секретарей. Над главным входом висел герб Франции со связкой Орлеанского дома. Здесь ежедневно вершились государственные дела, причем если после обеда, то несколько вкривь и вкось. Обедал регент поздно, представления в опере начинались довольно рано, так что было просто не успеть.

Когда Лагардер вошел, в зале было полно народу; все это очень смахивало на трибунал. Господа де Ламуаньон, де Трем и де Машо стояли подле сидевшего в кресле регента. У камина расположились герцоги де Сен-Симон, Люксембург и д'Аркур. У дверей стояли гвардейцы, а триумфатор Бонниве утирал перед зеркалом лоб.

– Нам-таки досталось, – говорил он вполголоса, – но наконец-то мы его схватили. Сущий дьявол, а не человек!

– Он сильно сопротивлялся? – осведомился начальник

полиции Машо.

– Не будь там меня, – ответил Бонниве, – одни Господь

знает, как бы все обошлось.

В оконных нишах читатель мог бы узнать старика Виллеруа, кардинала де Бисси, Вуайе д'Аржансона, Леблана и других. Был там и кое-кто из приближенных Гонзаго: Навайль, Шуази, Носе, Жиронн и толстяк Ориоль, которого полностью заслонял его собрат Таранн. Шаверни беседовал с де Бриссаком, спавшим на ходу после трех ночей беспробудного пьянства. Более десятка вооруженных до зубов гвардейцев стояли позади Лагардера. Единственной женщиной в комнате была принцесса Гонзаго, сидевшая по правую руку от регента.

– Сударь, – едва завидев Лагардера, резко заговорил Филипп Орлеанский, – в условиях вашего возвращения в страну не было сказано ни слова о том, что вам позволено нарушать наш праздник и оскорблять в нашем собственном доме одного из самых знатных вельмож королевства. Кроме того, вы обвиняетесь в том, что обнажили шпагу в пределах Пале-Рояля. Все это заставляет нас слишком быстро раскаяться в проявленном по отношению к вам мягкосердечии.

После ареста лицо Лагардера сделалось словно каменное. Холодным и почтительным тоном он ответил:

– Ваше высочество, я не боюсь повторить то, что было сказано между господином Гонзаго и мною. Что же касается второго обвинения, то я действительно обнажил шпагу, но сделал это, чтобы защитить даму. Многие из присутствующих здесь могут это засвидетельствовать.

Таких в зале было с полдюжины. Подал голос один Шаверни:

– Сударь, вы сказали правду.

Анри с удивлением посмотрел на него и заметил, что товарищи что-то ему выговаривают. Однако регент, который утомился и хотел спать, не стал останавливаться на таких пустяках.

– Сударь, – снова заговорил он, – все это можно вам простить, но одного простить никак нельзя, так что берегитесь. Вы обещали вернуть дочь госпоже Гонзаго. Это так?

– Да, ваше высочество, обещал.

– Вы отправили ко мне человека, который от вашего имени пообещал мне то же. Это вы признаете?

– Да, ваше высочество.

– Я думаю, вы догадываетесь, что находитесь перед трибуналом. Обычный суд не должен знать того, в чем вас обвиняют. Но клянусь, сударь, что с вами поступят по справедливости, если вы того заслужите. Где мадемуазель де Невер?

– Этого я не знаю, – ответил Лагардер.

– Лжет! – порывисто воскликнула принцесса.

– Нет, сударыня. Я просто не смог выполнить обещание, вот и все.

Собравшиеся неодобрительно зашептались. Подняв голову и окинув присутствующих взглядом, Анри добавил:

– Я не знаком с мадемуазель де Невер.

– Какая наглость! – воскликнул губернатор Парижа герцог де Трем.

Приближенные Гонзаго подхватили:

– Это наглость!

Воспитанный в добрых полицейских традициях господин де Машо немедленно предложил применить к нахалу допрос с пристрастием. К чему попусту ломать себе голову?

Регент сурово взглянул на Лагардера.

– Сударь, – сказал он, – поразмыслите хорошенько над своими словами.

– Ваше высочество, размышления ничего к правде не прибавят и ничего от нее не убавят, а я сказал правду.

– Как только вы это терпите, господа? – едва сдерживаясь, проговорила принцесса. – Клянусь моей честью, моим спасением, он лжет! Он знает, где моя дочь, – он сам недавно сказал мне об этом в десяти шагах отсюда, в саду.

– Отвечайте! – приказал регент.

– Я говорю правду, – ответил Лагардер, – потому что надеялся выполнить обещание.

– А теперь? – с трудом выдавила принцесса.

– А теперь больше не надеюсь.

Госпожа де Гонзаго без сил упала в кресло.

Находившиеся в зале важные сановники – министры, члены парламента, герцоги – с любопытством рассматривали необычного человека, имя которого так часто приходилось им слышать в молодости; красавчик Лагардер, Лагардер-забияка. Но это умное и спокойное лицо никак не соответствовало репутации обычного драчуна.

Однако более пытливые из присутствующих пытались понять, что скрывается за внешним спокойствием Лагардера. Казалось, он принял горькое, но хорошо обдуманное решение. Люди Гонзаго чувствовали себя слишком незначительными, чтобы подымать шум. Их впустили сюда по милости предводителя, стороны заинтересованной, но он что-то все не шел. Между тем регент продолжал:

– И вы, основываясь лишь на смутных надеждах, написали регенту Франции? Вы же заявили сами: «Дочь вашего друга будет возвращена»…

– Я надеялся, что так оно и будет.

– Ах, надеялись?

– Человеку свойственно ошибаться.

Регент бросил взгляд на Трема и Машо, которые о чем-то совещались.

– Ваше высочество! – ломая руки, воскликнула принцесса. – Разве вы не видите, что он похитил у меня мое дитя? Дочь у него, я готова поклясться! Он где-то ее спрятал. Я помню, в ночь убийства я отдала ее ему. Это так, честное слово!

– Слышите, сударь? – осведомился регент.

На висках у Лагардера едва заметно вздулись жилы. На его волосах блестели капельки пота, но он ответил все с тем же несокрушимым спокойствием:

– Госпожа принцесса ошибается.

– Да неужто его нельзя припереть к стенке? – в неистовстве вскричала принцесса.

– Один свидетель, и… – начал регент.

Он тут же смолк: Анри выпрямился во весь рост и вызывающе посмотрел на Гонзаго, который только что показался в дверях. Появление Гонзаго вызвало в зале небольшую сенсацию. Поклонившись издали своей супруге и Филиппу Орлеанскому, он остался у двери.

Взгляд его скрестился со взглядом Анри, который с вызовом произнес:

– Пусть же выйдет свидетель и попробует меня узнать! Гонзаго часто замигал, словно был не в силах выдержать взгляд обвиняемого. Все присутствующие увидели это очень отчетливо. Но Гонзаго все же удалось изобразить на лице улыбку, и у всех пронеслась в голове одна и та же мысль:

«Должно быть, он сжалился».

В зале царила тишина. У двери кто-то зашевелился: это Гонзаго сделал шаг к порогу, где показалось желтоватое лицо Пероля.

– Мы ее сцапали, – шепотом сообщил он.

– Вместе с бумагами?

– Вместе с бумагами.

От радости Гонзаго даже зарумянился.

– Клянусь смертью Господней! – тихонько воскликнул он. – Разве я не говорил тебе, что этот горбун – просто клад?

– Правда, – ответил фактотум, – признаюсь, я его недооценил. Он здорово нам помог.

– Вот видите, никто не отозвался, ваше высочество, – говорил между тем Лагардер. – Как судья вы должны быть справедливы. Кто стоит перед вами? Бедный дворянин, обманутый, как и вы, в своих надеждах. Я полагал, что могу рассчитывать на чувство, которое обычно считается самым чистым и горячим, и дал обещание с отвагой человека, рассчитывающего на награду…

Он помедлил и с усилием закончил:

– Потому что думал, что имею право на награду. Взгляд его невольно опустился, горло стиснула судорога.

– Что это все-таки за человек? – спросил старик Виллеруа у Вуайе д'Аржансона.

Вице-канцлер ответил:

– Или воплощенное благородство или самый мерзкий из негодяев.

Лагардер сделал над собою усилие и продолжал:

– Судьба насмеялась надо мной, ваше высочество, вот и все мое преступление. То, что я надеялся удержать, ускользнуло от меня. Я сам себя казню и готов вернуться в изгнание.

– Вот это было бы нам на руку, – заметил Навайль. Машо что-то шептал регенту.

– Припадаю к вашим стопам, ваше высочество… – начала принцесса.

– Оставьте это, сударыня! – прервал ее Филипп Орлеанский.

Повелительным жестом он потребовал восстановить в зале тишину; все замолчали. Затем регент обратился к Лагардеру:

– Сударь, вы – дворянин, по крайней мере, утверждаете это. Поступок ваш недостоин дворянина, поэтому вы заплатите за него собственной честью. Вашу шпагу, сударь!

Лагардер утер струившийся по лбу пот. Когда он снял шпагу с перевязью, на глаза его навернулись слезы.

– Боже милостивый! – проворчал Шаверни, который, сам не зная – почему, впал в лихорадочное возбуждение. – По мне, так лучше бы они его убили.

Лагардер передал шпагу маркизу де Бонниве, и Шаверни отвел глаза.

– Мы живем уже не в те времена, когда рыцарей, обвиненных в вероломстве, лишали их рыцарского достоинства. Но дворянство, слава Богу, еще существует, и самое жестокое для солдата наказание – это разжалование. Сударь, отныне вы лишаетесь права носить шпагу. Расступитесь, господа, позвольте ему пройти. Этот человек больше не достоин дышать одним воздухом с вами.

Несколько секунд казалось, что Лагардер обрушит колонны, поддерживающие потолок залы, и, словно Самсон, погребет под обломками филистимлян. На лице его появилось выражение такого страшного гнева, что стоящие рядом расступились скорее от испуга, нежели повинуясь приказанию регента. Но гнев вскоре уступил место тоске, а тоска в свою очередь – холодной решимости, которая была написана на лице Лагардера с самого начала.

– Ваше высочество, – с поклоном заявил он, – я согласен с вашим решением и протестовать против него не буду.

Изгнание и любовь Авроры – вот какая картина промелькнула у него перед глазами. Разве не стоит пострадать ради этого? Среди всеобщего молчания Анри направился к двери. Регент сказал принцессе вполголоса:

– Не беспокойтесь, за ним будут следить.

В центре залы путь Лагардеру преградил принц Гонзаго, только что расставшийся с Перолем.

– Ваше высочество, – обратился принц к герцогу Орлеанскому, – я не пропущу этого человека.

Шаверни пребывал в необычайном волнении. Казалось, его так и подмывает броситься на Гонзаго.

– Ах, если бы у Лагардера была шпага! – прошептал он.

Таранн толкнул локтем Ориоля.

– Маленький маркиз сходит с ума, – вполголоса заметил он.

– Почему вы не хотите пропустить этого человека? – осведомился регент.

– Потому что вы ошиблись, ваше высочество, – ответил Гонзаго. – Лишение дворянства – не наказание для убийц!

Зал заволновался, и регент поднялся с места.

– Этот человек – убийца! – объявил Гонзаго и коснулся своей обнаженной шпагой плеча Лагардера.

И – видит Бог! – шпагу он держал в руке крепко.

Но Лагардер и не пытался его обезоружить.

Среди всеобщей суматохи, когда сторонники Гонзаго принялись что-то кричать и даже делать вид, что хотят броситься на Лагардера, тот вдруг неестественно расхохотался. Отодвинув рукою клинок, он с такою силой стиснул пальцами кисть Гонзаго, что шпага упала на пол. Затем Лагардер подвел, или вернее, подтащил врага к столу и, указывая пальцем на глубокий шрам, видневшийся на разжавшейся от боли кисти, воскликнул:

– Моя отметина! Я узнаю свою отметину! Взгляд регента помрачнел. Все затаили дыхание.

– Гонзаго пропал! – прошептал Шаверни.

Но принц продемонстрировал великолепную дерзость.

– Ваше высочество, – проговорил он, – я ждал этого восемнадцать лет. Филипп, наш брат, скоро будет отомщен. Эту рану я получил, защищая жизнь де Невера.

Пальцы Лагардера разжались, и рука его безвольно упала. Он был сражен. А в зале тем временем поднялся крик:

– Убийца де Невера! Убийца де Невера!

Навайль, Носе, Шуази и прочие переглянулись:

– Этот чертов горбун так нам и сказал!

Принцесса в ужасе закрыла лицо руками и замерла. Она потеряла сознание. Когда по знаку регента стража во главе с Бонниве окружила Лагардера, он, казалось, пришел в себя.

– Подлец! – зарычал он, как лев. – Подлец!

Затем, отбросив шагов на десять Бонниве, который попытался.

– Прочь! Я убью всякого, кто ко мне притронется! И, повернувшись к Филиппу Орлеанскому, он добавил:

– У меня есть охранная грамота вашего королевского высочества.

С этими словами он выхватил из кармана полукафтана документ и развернул его.

– Я свободен при любых обстоятельствах, – громко провозгласил он, – вы сами написали и скрепили подписью.

– Вот это новость! – вырвалось у Гонзаго.

– Но раз был совершен обман… – начали было господа де Трем и де Машо.

Регент жестом велел им замолчать.

– Вы хотите, чтобы правы оказались те, кто утверждает, будто Филипп Орлеанский не держит слова? – вскричал он. – Это написано и скреплено подписью, значит, этот человек свободен. У него есть двое суток, чтобы пересечь границу.

Лагардер не шелохнулся.

– Вы слышали, сударь? – твердо проговорил регент. – Ступайте.

Лагардер медленно разорвал охранную грамоту и швырнул клочки к ногам регента.

– Ваше высочество, – проговорил он, – вы меня не знаете, и я возвращаю вам ваше слово. Из дарованной вами свободы, которая принадлежит мне по праву, я воспользуюсь лишь двадцатью четырьмя часами – их мне хватит, чтобы разоблачить злодея и позволить восторжествовать справедливости. Довольно с меня унижений! Я поднимаю голову и клянусь своим именем – слышите, господа, я клянусь честью Анри де Лагардера, которая нимало не ниже вашей – что завтра в этот же час госпожа Гонзаго получит свою дочь, а Невер будет отмщен. В противном случае я отдамся в руки вашего высочества, и вы сможете созвать суд.

Поклонившись регенту, Лагардер раздвинул в стороны окружавших его гвардейцев и сказал:

– Расступитесь, господа, я хочу воспользоваться своим правом.

Но Гонзаго опередил его и уже куда-то исчез.

– Расступитесь, господа, – повторил Филипп Орлеанский. – А вы, сударь, завтра в этот же час предстанете перед судом, и, клянусь Господом, справедливость восторжествует.

Приспешники Гонзаго потянулись к дверям: их роль здесь была окончена. Регент задумался и, подперев подбородок ладонью, проговорил:

– Очень странное дело, господа.

– Но каков наглец! – пробормотал начальник полиции Машо.

– Или паладин былых времен, – подумал вслух регент. – Завтра увидим.

Безоружный Лагардер спустился в одиночестве по широкой лестнице флигеля на первый этаж. В передней он увидел Пероля, Таранна, Монтобера, Жиронна и прочих приспешников Гонзаго, которые при его появлении прервали разговор на полуслове. Вход в коридор, ведший к Лебреану, сторожили трое гайдуков. Посередине передней стоял Гонзаго с обнаженной шпагой в руке. Двери в сад были отворены. Вся обстановка явственно попахивала западней. Но Лагардер не обратил на это внимание. Его отвага порой оборачивалась плохой стороной: он считал себя неуязвимым. Анри направился прямо к Гонзаго, но тот обнаженной шпагой преградил ему путь.

– Не нужно так спешить, господин де Лагардер, – проговорил он. – Нам нужно поговорить. Все выходы заперты, нас никто не услышит, кроме этих преданных друзей, моих вторых «я». Так что, черт возьми, мы можем побеседовать откровенно.

Он едко и злобно расхохотался. Лагардер остановился и скрестил руки на груди.

– Регент выпустил вас, а вот я не выпущу. Я, как и регент, был другом де Невера и тоже имею право мстить за его гибель. Не называйте меня бесчестным, это напрасный труд: мы оба знаем, что проигрывающий всегда невоздержан на язык. Господин де Лагардер, хотите, я скажу вам одну вещь, которая облегчит вашу совесть? Вы считаете, что непростительно солгали, когда заявили, что Авроры у вас нет…

Лицо Анри исказилось.

– Так вот, – продолжал Гонзаго, испытывая жестокое наслаждение от своего триумфа, – оказывается, вы допустили лишь небольшую неточность – так, пустячок. Если бы вы добавили слово «больше», если сказали бы: «Авроры больше у меня нет…»

– Если бы тебе можно было верить… – сжав кулаки, заговорил де Лагардер. – Но я знаю тебя, ты лжешь!

– Если бы вы сказали именно так, – спокойно продолжал Гонзаго, – это было бы чистой правдой.

Лагардер весь напрягся, словно намереваясь броситься на врага, но Гонзаго приставил кончик шпаги ему между глаз и тихо сказал:

– Эй, вы, там! Внимание!

Затем все так же насмешливо продолжал:

– Ей-богу, вы выиграли неплохую партию. Аврора уже у нас…

– Аврора! – сдавленным голосом вскричал Лагардер.

– И Аврора, и кое-какие документы.

При этих словах Лагардер вздрогнул и кинулся на Гонзаго: тот рухнул навзничь. Одним прыжком Анри перескочил через него и скрылся в саду. Гонзаго с улыбкой встал на ноги.

– Все выходы перекрыты? – осведомился он у стоявшего на пороге Пероля.

– Все.

– А сколько там людей?

– Пятеро, – к чему-то прислушиваясь, ответил Пероль.

– Ладно, этого достаточно, ведь шпаги у него нет.

Они вышли наружу, чтобы лучше слышать. Приспешники Гонзаго, бледные, с каплями пота на лице, стоя в передней тоже навострили уши. Длинный же путь они проделали со вчерашнего дня! До сих пор их руки были выпачканы лишь золотом, теперь же Гонзаго хотел приучить их к запаху крови. Все они уже покатились по этой скользкой дорожке. Внизу, у крыльца, Гонзаго и Пероль остановились.

– Что-то их долго не слышно, – пробормотал Гонзаго.

– Это только так кажется, – ответил Пероль. – Они там, за вигвамом.

В саду было темно, словно в печной трубе. Было слышно лишь, как ветер полощет брезент палаток.

– Где вы схватили девушку? – спросил Гонзаго, желая отвлечься за разговором.

– На Певческой улице, у дверей ее дома.

– Ее защищали?

– Два каких-то разбойника, которые тут же пустились наутек, когда мы сказали им, что Лагардер убит на месте.

– Вы их лица не видели?

– Нет, они до конца так и не сняли маски.

– А где были бумаги?

Ответить Пероль не успел: за вигвамом, в той стороне, где находился домик мэтра Лебреана, послышался крик мучительной боли. Волосы на голове у Гонзаго встали дыбом.

– Кажется, это один из наших, – дрожа, пролепетал Пероль.

– Нет, – ответил принц, – я знаю, чей это голос.

В тот же миг на поляне Дианы появились пять темных силуэтов.

– Кто у них старший? – спросил Гонзаго.

– Жандри, – ответил фактотум.

Жандри был рослый молодец, капрал гвардейцев.

– Все кончено, – доложил он. – Нужны носилки и два человека, его следует оттуда убрать.

Эти слова были услышаны в передней. Мужеством наши игроки в ландскнехт, эти ничтожные повесы, отнюдь не отличались. Ориоль на удивление громко застучал зубами.

– Ориоль! Монтобер! – позвал Гонзаго. Оба тут же подошли.

А поскольку храбрецы заколебались, он добавил:

– Мы пошли на убийство, поскольку оно выгодно всем.

Нужно было спешить, пока регент никого не увидел. Правда, он обычно пользовался главными дверьми, расположенными по другую сторону коридора и выходившими на Фонтанный двор, но кому-нибудь из завсегдатаев дворца могло прийти в голову отправиться в сторону Двора улыбок.

Ориоль, сердце которого едва билось, и возмущенный Монтобер взяли носилки. Жандри повел их в глубь сада.

– Тьфу, пропасть! – воскликнул капрал, когда они зашли за вигвам. – Ведь негодяй был мертв, это точно!

Ориоль и Монтобер готовы были каждую секунду пуститься наутек: Монтобер, жеманник, способный на всякие мелкие гадости, даже подумать не мог о преступлении, а Ориоль, кроткая заячья душонка и пай-мальчик, приходил в ужас от вида крови. И тем не менее они оба были здесь, а остальные их поджидали – Таранн, Альбре, Шуази, Жиронн. Гонзаго хотел таким образом обеспечить себе их молчание. Они были всецело в его власти и существовали только благодаря ему. Отступиться в эту минуту означало все потерять и, кроме того, возбудить гнев человека, который не останавливается ни перед чем.

Если бы с самого начала кто-нибудь сказал им, что они дойдут до такого, никто из них не ступил бы на эту дорожку. Но теперь первый шаг был сделан, второй тоже. В те времена не один буржуа, не один дворянин на собственном примере доказали, насколько легко перейти от безнравственности к преступлению. Но теперь идти на попятный было уже поздно – банальная и страшная отговорка. Гонзаго заявил им: «Кто не со мной, тот против меня». Плохо было то, что у них не осталось больше той самой обычной порядочности, когда человек больше опасается собственной совести, нежели другого человека. Распутство убивает совесть. Конечно, они сами не пошли бы на убийство, но у них не осталось душевных сил поднять голос против преступления, совершенного другим.

Готье Жандри пробормотал:

– Может, это было чуть дальше?

Он встал на четвереньки и принялся искать на ощупь. Таким манером он обошел весь домик, дверь которого была закрыта. Оказавшись шагах в двадцати пяти от него, он остановился и воскликнул:

– Вот он!

Подбежали Ориоль и Монтобер с носилками.

– Если разобраться как следует, – заметил Монтобер, – удар уже нанесен. А мы ничего плохого не делаем.

У Ориоля от ужаса отнялся язык. Они оба помогли Жандре положить на носилки распростертый среди деревьев труп.

– Еще теплый, – заметил старый капрал гвардейцев. – Пошли.

Ориоль и Монтобер пустились в путь и потащили свою ношу во флигель. Гонзаго тем временем отпустил большую часть своих соратников.

По дороге носильщикам пришлось испугаться еще раз. Проходя мимо сельского домика мэтра Лебреана, они услышали шорох опавших листьев. Они готовы были поклясться, что, начиная с этого места, за ними следовали чьи-то осторожные, быстрые шаги. И верно: когда они поднялись на крыльцо, вслед за ними появился горбун. Он был необычайно бледен и едва держался на ногах, что, впрочем, не мешало ему хихикать своим пронзительным, скрипучим смешком. Не будь рядом Гонзаго, уродцу явно не поздоровилось бы. Он обратился к принцу, который не обратил внимания, что голос горбуна звучит несколько по-другому:

– Ну-ну, стало быть, он все же пришел?

С этими словами горбун указал скрюченным пальцем на труп, который Жандри укрыл плащом. Гонзаго похлопал горбуна по плечу, тот покачнулся и чуть не упал.

– Да он пьян! – сказал Жиронн.

Все прошли в коридор. Мэтр Лебреан не стал интересоваться именем дворянина, которого выносили на руках, поскольку за ужином он позволил себе лишнего. Люди в Пале-Рояле отличались терпимостью и отсутствием любопытства.

Было около четырех утра. Погашенные плошки дымили. Компания повес рассеялась буквально на глазах. Вместе с Перолем Гонзаго добрался до своего дома. Ориолю, Монтоберу и Жандри было поручено бросить труп в Сену. Они двинулись по улице Пьера Леско. Там оба наши гуляки совсем потеряли присутствие духа. Получив от каждого по пистолю, капрал гвардейцев позволил положить труп на кучу мусора. Там он забрал свой плащ, гуляки оттащили носилки чуть дальше, и все отправились спать.

Вот почему господин де Барбаншуа, понятия не имевший о том, что с ним произошло, проснулся на следующее утро в сточной канаве на улице Пьера Леско в состоянии, описывать которое нет нужды. Именно этот труп несли Ориоль и Мон-тобер на носилках.

Хвастать своим ночным приключением барон не стал, но его ненависть к регентству только усилилась. Во времена покойного короля он раз двадцать оказывался под пиршественным столом, но ничего подобного с ним не случалось. Ковыляя домой к госпоже баронессе, очень о нем тревожившейся, он бормотал себе под нос: