Текст книги "Последняя тайна Храма"

Деревня Куйерам, между Луксором и Кусом

– Палестинцы – наши братья в Аллахе. Никогда не забывайте об этом. Их страдания – наши страдания. Когда бульдозерами давят палестинские дома, давят наши дома. Когда насилуют палестинских женщин, насилуют наших женщин. Когда вырезают палестинских детей, убивают наших детей.

Пронзительный и бесстрастный голос шейха Омара абд-эль-Карима эхом разносился по деревенской мечети – небольшому зданию с отбеленными стенами и куполообразной крышей. Лучи утреннего солнца, преломляясь в разноцветных витражах, наполняли мечеть тусклым светом. Несколько десятков мужчин, в основном молодых феллахов, одетых в джеллабы, стояли на коленях на расстеленном по полу ковре. Их гневные взгляды были направлены в сторону ораторствовавшего с кафедры муллы. Халифа расположился у самого входа в помещение, как бы не решаясь войти внутрь.

– Наш священный долг как мусульман бороться с евреями до последней капли крови, – продолжал шейх, указывая вверх худым пальцем. – Ибо этот жадный, мелочный, лживый, коварный народ всегда был и будет врагом ислама. Кто, как не евреи, отказал святому пророку Мохаммеду, когда он явился в Ясриб? Разве не евреи заклеймены в Священном Коране за их злобу и неверность? И разве не ясно написано в «Протоколах сионских мудрецов», что они жаждут власти над всем миром, а нас стремятся превратить в рабов?

Шейх, седовласый старец с длинной густой бородой, был одет очень скромно: темный кафтан облегал сутулое тело, вокруг головы обмотана обычная чалма из дешевой ткани, на горбатом носу – толстые линзы в пластиковой оправе. Шейху давно запретили проповедовать в Луксоре. (Впрочем, Халифа подозревал, что причиной этого был не антисемитизм, а открытые обвинения правительства в коррупции, которые он себе позволял.) С тех пор абд-эль-Карим перебрался в удаленные деревушки, пропагандируя среди полуграмотного населения свою фундаменталистскую версию ислама.

– С сионистскими оккупантами не может быть никаких соглашений! – кричал он срывающимся на фальцет голосом. – Разве вы можете говорить с шипящей коброй? А дружить с бешеным быком? Нет, с такими тварями возможно только одно обращение: их надо изничтожать, искоренять, как сорняки. Священный Коран говорит нам: «Для неверных уготовлено постыдное наказание… да будет неверным ад вечной тюрьмой!»

Стоявшие перед проповедником слушатели начали одобрительно перешептываться. Один из них, парнишка лет четырнадцати-пятнадцати, с пушком на подбородке и над верхней губой, грозно замахал кулаком и закричал: «Аль-Маоот ли йехуди-еен!»[52]52
  АльМаоот ли йехудиеен! – Смерть евреям! (араб.)


[Закрыть] Его возглас подхватили и остальные, так что витражи мечети задрожали от громогласного ритмичного скандирования: «Смерть! Смерть! Смерть!» Халифа посмотрел на этих озлобленных людей и, вздохнув, вышел обратно на крытое крыльцо. Там он обулся в свои туфли, стоявшие в ровной шеренге потрепанных сандалий прихожан. Затем потоптался еще немного на крыльце, вслушиваясь в призывы шейха к джихаду против израильтян и всех, кто их поддерживает, и выбрался на площадку перед мечетью, жмурясь на ослепительном утреннем солнце.

Он не выносил такие проповеди. Его возмущало, когда люди оправдывали фанатизм и разжигание расовой вражды выдержками из Корана. Но не было ли и в нем самом крупицы той нетерпимой силы, которая заставляла людей негодовать от сообщений о насилии над палестинцами и требовать отмщения израильтянам? Не говорила ли и в нем иногда в такие моменты слепая жажда мести?

Халифа покачал головой и закурил, присев в узкой полоске тени у входа в мечеть. Никогда раньше он не задумывался об истинности того, во что верил, во что должен был верить. Даже в самые тяжелые часы – когда умерли родители и старший брат, когда пришлось уйти из университета, когда давила нестерпимым бременем нищета, – даже тогда Халифу не оставляло чувство уверенности в том, что он делает. И лишь занявшись расследованием этого дела, он почувствовал, как начали размываться основы его мировоззрения. «Всегда иди туда, где тебе страшно, и всегда старайся понять то, что не понимаешь, – говорила ему Зенаб. – Только так ты сможешь развиваться и становиться лучше». Но он не чувствовал, что взрослеет. Напротив, Халифу не оставляло ощущение, что его личность постепенно распадается на мелкие кусочки, как разбитое зеркало, и он сомневался, сможет ли когда-нибудь снова собраться в единое целое. Выйдя из мечети, заполненной яростными фанатиками, в этой забытой Богом деревушке с покосившимися домиками из глины, он еще острее осознал свое одиночество.

Минут через двадцать из мечети послышался молитвенный распев «аль-саляму алекум ва рахмат Аллах», после чего на крыльце, теснясь, начали появляться прихожане. Проповедь закончилась. Халифа встал и, вновь сбросив туфли, принялся пробиваться сквозь теснившуюся на пороге толпу, не обращая внимания на недоверчивые взгляды прихожан.

Шейх сошел с кафедры и, опираясь на трость, стоял в кругу небольшой группы последователей. Халифа отдавал себе отчет, насколько рискованным может оказаться любой контакт с этим человеком: пару лет назад сторонники шейха жестоко избили переодетых полицейских, пытавшихся просочиться на их собрание под Кифтом. Но иного выбора у Халифы не было. В принципе он мог арестовать шейха, однако тому это было бы только на руку. Арест создал бы вокруг него ореол мученика, да еще и накалил бы обстановку в районе.

Халифа помялся при входе и неуверенно вступил на застланный ковром пол. Увлеченные общением с проповедником мужчины не заметили полицейского, пока он не подошел к ним вплотную. Тогда они сразу замолчали, окидывая следователя неприветливыми взглядами.

– Вы шейх Омар?

Старик смотрел на инспектора, щурясь через толстые линзы очков.

– Я инспектор Юсуф Халифа из Луксорского отдела полиции.

Сторонники шейха, нахмурившись, сдвинулись в плотное кольцо вокруг своего «гуру», создав нечто вроде живого щита. Они были готовы отразить нападение.

– Хотите арестовать меня? – спросил шейх; в его голосе было больше любопытства, нежели тревоги.

– Я хочу поговорить с вами, – ответил Халифа. – О человеке по имени Пит Янсен.

Один из стоящих вокруг шейха мужчин – мускулистый, похожий на быка, с россыпью веснушек на щеках – выступил вперед и со свирепым видом гаркнул на Халифу:

– Якалб! [53]53
  Якалб! – Собака! (араб.)


[Закрыть] Это святой человек! Не смей поднимать на него свои вонючие руки!

Халифа понимал, что ситуация выходит из-под контроля, однако повернуться и убежать не мог. Он остался неподвижно стоять, а затем поднял руки с открытыми ладонями, давая понять, что не хочет никому причинять зло. Последовала напряженная пауза. Халифа опустил руку в карман, извлек конверт с листовкой и протянул ее шейху, словно кость гавкающей собаке.

– Вы посылали это приглашение господину Янсену? – сказал он.

Снова повисла напряженная тишина; затем, кивнув, шейх попросил веснушчатого мужчину взять у Халифы конверт и передать ему. Повертев конверт в руке, проповедник рассмотрел адрес.

– Это не мой почерк, – сказал он, подняв глаза.

Шейх играл в кошки-мышки, увиливая от прямых вопросов полицейского.

– Меня интересует не кто надписал конверт, а зачем его послали, – сказал Халифа.

Другой сторонник шейха, округлый низкорослый мужчина в чалме, забрал конверт из рук старца и швырнул обратно Халифе.

– Ты чего-то не понял? Это не его почерк. Почему он должен знать, кто послал этот хренов конверт?

– Потому что приглашение на его проповеди не будут рассылать куфрам[54]54
  Куфр – человек, не исповедующий ислам.


[Закрыть] без его согласия, – ответил Халифа, засовывая конверт обратно в карман.

Инспектор говорил резче, чем хотел, более вызывающе, и поэтому сторонники шейха еще больше посуровели. Похоже, они собирались перейти от угроз к делу. Шейх стукнул тростью по пюпитру, и резкий звук от удара по дереву пронесся по мечети.

– Халас! [55]55
  Халас! – Достаточно! (араб.)


[Закрыть] – сказал он.

Он пристально посмотрел в глаза Халифе, затем махнул своим защитникам:

– Оставьте нас.

Веснушчатый пытался протестовать, но старик повторил свой приказ, и мужчины, ворча, потянулись к выходу. Когда они ушли, шейх взял с кафедры Коран и присел на подушку, прислонившись к стене.

– Ты или не в своем уме, или действительно бесстрашен, если решился прийти сюда вот так, – сказал он, отложив книгу и трость на ковер. – Впрочем, наверное, и то, и другое вместе. Хотя, думаю, все-таки скорее первое. Ты еще и заносчив, как все полицейские.

Шейх взял в руки Коран и начал листать жесткие страницы. Халифа сел рядом на корточки, наблюдая, как муха выписывает в воздухе восьмерку. С улицы доносился крик осла.

– Тебе не понравилась моя проповедь? – спросил старик, не прекращая листать книгу.

Халифа уклончиво пожал плечами.

– Ответь, пожалуйста.

– В общем, нет, – сказал инспектор менее уверенным голосом, чем ему хотелось. – Она показалась мне… слишком гхир ислами[56]56
  Гхир ислами – антиисламский (араб.).


[Закрыть].

– Тебе что, нравятся евреи? – спросил шейх улыбаясь.

– Я пришел сюда не для того, чтобы…

Шейх поднял руку, заставив инспектора замолчать. У Халифы было неприятное ощущение, что старик видит его насквозь, читает все его мысли. Он поерзал на месте.

– Ты мусульманин?

Халифа недовольным голосом промямлил, что мусульманин.

– Но тебе нравятся евреи?

– Я не думаю, что эти вещи несовместимы.

– Так тебе нравятся евреи? Отвечай!

– Я не… это не…

Инспектор отмахивался от мухи, одновременно поражаясь, как это он дал втянуть себя в столь неприятный разговор. Шейх тем временем отыскал нужную суру и, развернув книгу, показал ее Халифе:

– Пожалуйста, прочти мне.

– Я не…

– Всего один аят. Разве это так сложно?

Халифа с неохотой взял книгу, отдавая себе отчет, что старик ничего ему не расскажет, если не играть по его правилам. Прочесть надо было строки внизу пожелтевшей страницы, фрагмент из пятой суры – «Аль-Маида» («Стол»). Инспектор посмотрел на нее, прикусив губу:

– «О верующие в истину, никогда не дружите с евреями и христианами; они дружат между собой; но те из вас, кто подружится с ними, сами станут ими».

Шейх одобрительно кивнул.

– Ну, теперь ты видишь? Это сказал святой пророк Мохаммед, ясно и недвусмысленно. Дружить с евреями, с любыми иноверцами, сочувствовать им, относиться к ним иначе, как с ненавистью и презрением, – значит перечить воле всемогущего Аллаха, да будет благословенно имя его.

Он протянул дрожащую руку и забрал книгу. Халифа хотел было возразить, процитировав другие строки из Корана, в которых пророк с похвалой отзывается об «ахль аль-китаб»[57]57
  «Ахль алькитаб» – «люди Писания»; обозначение христиан, иудеев и зороастрийцев в Коране (араб.).


[Закрыть]. Однако вдруг все стерлось из его памяти, и он не смог припомнить нужные слова. Шейх заметил обеспокоенное выражение его лица и криво улыбнулся.

– Быть мусульманином – значит подчиняться воле Аллаха, – сказал он, закрыв Коран и нежно проведя рукой по переплету. – Если человек не подчиняется беспрекословно – он не мусульманин. Либо свет, либо мрак, третьего не дано.

Шейх поцеловал книгу и положил ее на колени.

– Так ты хотел поговорить о Янсене?

Халифа провел рукавом по вспотевшему лбу, пытаясь собраться с мыслями. После напряженного разговора расследование показалось таким отдаленным и незначительным.

– Господин Янсен умер две недели назад, – пробормотал он, отмахиваясь от жужжащей над головой мухи. – Мы сейчас стараемся выяснить некоторые… подробности его жизни. Я нашел в его доме листовку с приглашением на вашу проповедь. Странно, что ее прислали немусульманину.

Шейх ничего не ответил и, подавшись вперед, начал массировать колено, глядя вверх, на разноцветные стеклышки купола.

– Почему вы послали ему приглашение? – не отступал Халифа.

– Из вежливости.

– Из вежливости?

– Янсен был очень… щедрым. Правила вежливости требовали напоминать, что мы его не забываем.

Рассудок Халифы постепенно начинал проясняться.

– В каком смысле «был щедрым»?

– Вносил пожертвования для одного проекта.

Шейх отпустил колено и медленно опустил глаза, пока его взгляд не уперся в Халифу.

– Мы помогаем нашим братьям, страдающим от гнета сионистов, – добавил он. В его голосе чувствовалась обвинительная интонация, словно шейх видел в Халифе, отказавшемся разделить его бешеную ненависть к евреям, приспешника врагов ислама.

– Помогаете чем?

Шейх не сводил глаз с инспектора.

– Деньгами. На еду, одежду, учебники для палестинцев. Ничего противозаконного.

– И Янсен давал на это деньги?

– Всего один раз, пару месяцев назад.

– Ни с того ни с сего?

Шейх пожал плечами.

– Мы удивились не меньше, когда узнали, что какой-то куфр предлагает пятьдесят тысяч. Он обратился к моему человеку в Луксоре и попросил о встрече со мной. Обычно я не связываюсь с такими людьми, но в этот раз сумма была слишком серьезная…

Халифа чуть слышно присвистнул. Расследование вновь приобретало неожиданный поворот. Он не мог предположить, с чего бы Янсену выкладывать столько денег такой подозрительной личности, как шейх.

– Вы встречались с ним?

Старик кивнул, поглаживая морщинистой ладонью бороду.

– И что?

– Да ничего особенного. Поговорили. Он сказал, что восхищается нашей работой и рад нам помочь. И тут же дал деньги. Наличными. Разве мог я отказаться?

От долгого сидения на корточках у Халифы разболелись ноги. Он встал и вытянулся в полный рост.

– Но почему он дал деньги именно вам? Есть же куча всяких благотворительных организаций, причем вполне официальных. Зачем искать встречи с…

Шейх улыбнулся:

– …с человеком с такой репутацией?

– Вот именно. Янсен не мог не понимать, какой опасности он себя подвергает, вступая в контакт с вами. Неужели он вручил деньги просто так?

Шейх не отреагировал на вопрос Халифы и с еле уловимой улыбкой, таящейся в уголках губ, смотрел ему прямо в глаза. Следователь снова сел на корточки и озадаченно взглянул на проповедника.

– Он просил вас о чем-нибудь?

И снова вопрос Халифы остался без ответа.

– Он ведь просил вас о чем-то, правда? А? О чем он просил?

Шейх наклонил голову сначала вправо, затем влево, похрустывая шейными позвонками.

– Он хотел связаться с аль-Мулатхамом.

Халифа в изумлении раскрыл глаза.

– Серьезно?

– А к чему мне врать?

– Зачем? Зачем он хотел с ним связаться?

– Он сказал, что мог бы ему помочь в борьбе с евреями. Дать ему некое оружие. Очень мощное оружие.

Снаружи кто-то застучал по металлу, но Халифа не обратил никакого внимания на резкий звук.

– Что же это за оружие?

Шейх развел руками.

– Об этом он ничего не сказал. Он говорил лишь, что жить ему осталось недолго и что он хочет передать секретное оружие в надежные руки – людям, которые направят его против евреев. Вот и все, что я знаю.

– И вы помогли ему?

– Думаешь, у меня есть телефон аль-Мулатхама? – ухмыльнулся старик. – Я очень уважаю этого человека. Каждый раз, когда он отправляет на тот свет израильтян, сердце мое ликует. Но я понятия не имею, кто он и где живет.

Шейх снял очки и начал протирать линзы внутренней стороной кафтана.

– Я дал ему координаты кое-кого в Газе, – сказал старик после долгой паузы. – Должен же я был хоть чем-то отблагодарить человека за пожертвование, ведь верно?

– И что? Он связался с ними?

– Не знаю и знать не хочу. Больше я его не видел. И имен моих палестинских друзей я тебе не назову.

Шейх оперся на трость и, распрямив ноги, попытался встать, однако, чуть приподнявшись, скрючился от боли. Халифа, для которого уважение к старшим значило больше, чем политические взгляды, поддержал шейха и помог ему подняться на ноги. С трудом, прихрамывая, старик направился к выходу. На миг он обернулся к Халифе:

– Помни, инспектор, есть только свет и тьма, ислам и пустота. Среднего пути не дано. Никаких компромиссов. И сейчас ты сделал свой выбор.

КПП Каландии, между Иерусалимом и Рамаллой

В соответствии с данными ему по телефону указаниями Юнис Абу Джиш подошел в полдень к КПП Каландии, одетый в футболку с храмом Скалы, и встал под массивным запыленным щитом с рекламой спутниковых тарелок «Мастер».

После звонка представителя аль-Мулатхама Юнис на сутки потерял душевный покой. Его то охватывал озноб – как только он представлял себе всю сверхчеловеческую важность предписанного ему деяния, – то бросало в жар, а голова кружилась от эйфории. Похожее чувство он испытал последний раз в детстве, когда его впервые привезли на море. Ныряя и бултыхаясь в теплых волнах, Юнис думал тогда, что прекраснее нет ничего на всем белом свете.

Сейчас, стоя на обочине грязной трассы, забитой машинами, ползущими впритык одна к другой, к израильскому КПП, он уже не ощущал ни страха, ни эйфории. Он стал холоден и уверен в правильности своего решения. Судьба дала ему шанс, и он не мог отказаться. Что ждало бы его в будущем? Беспросветное существование под усиливающимся гнетом евреев, которые захватили его родину, вершат надругательства над его народом, над его близкими и заставляют его наблюдать за всем этим в полном бессилии.

Он бы не вынес такой жизни. И поэтому упустить свой шанс просто нельзя. Только так он мог обрести силу и достоинство, только так мог повлиять на историю и не дать обстоятельствам уничтожить себя. И даже смерть не страшна в столь славном деле! Разве он и так не чувствовал себя все эти годы заживо погребенным?!

Юнис простоял под щитом ровно тридцать минут, как и было велено, постоянно сверяясь с наручными часами. Наконец, кивнув головой, словно говоря: «Я согласен», повернулся и пошел обратно в сторону лагеря беженцев, напоминавшего серый муравейник.

Луксор

Когда Халифа вернулся со встречи с шейхом Омаром, в его кабинете уже сидел Мохаммед Хасун, служащий банка «Миср», которого инспектор попросил разузнать подробности о найденном в сейфе Янсена золотом слитке. Хасун был полным мужчиной в отутюженном костюме и до блеска начищенных ботинках; волосы его, обильно смазанные гелем, лоснились. Когда инспектор распахнул дверь в кабинет, служащий «Мисра» вскрикнул и прижал к груди дорогой серебристый портфель.

– Вы меня напугали, инспектор, – с укоризной в голосе сказал он, хлопая глазами, как мигалка на железнодорожном переезде. – У меня же с собой ваш…

Хасун легонько постучал пальцами по портфелю.

Халифа извинился, сказав, что испугал его не нарочно.

– Впрочем, вряд ли на вас кто-нибудь набросился бы в полицейском участке, – добавил он.

Банкир неодобрительно посмотрел на полицейского:

– Ошибаетесь, инспектор. На меня нападали и в более надежных местах, да притом люди, которых я бы никогда ни в чем подобном не заподозрил. Представляете, однажды меня обокрал мой собственный тесть! Если у вас есть золото, вы нигде не будете чувствовать себя в полной безопасности. Нигде.

Он сердито взглянул Халифе в глаза, затем встал с кресла и положил портфель на стол.

– Ладно уж. Я все выяснил, как вы и просили. И это крайне интересно. У вас есть время?

– Конечно.

– Тогда, если не возражаете…

Хасун кивнул на вход. Халифа повернулся к нему спиной и прикрыл дверь.

– Да, еще бы… – Банкир нервно кашлянул, моргая в сторону дверного замка. – Так надежнее.

Халифа снова повернулся и закрыл дверь на два оборота ключа.

– Может, и жалюзи опустить? – шутя спросил полицейский, однако Хасун принял его предложение на полном серьезе и утвердительно кивнул.

Раздраженно покачав головой, Халифа подошел к окну, потянул за шнур, и металлические пластины со скрежетом опустились, погрузив комнату в полумрак.

– Этого достаточно? – спросил он, косясь на опасливого банкира.

– Намного лучше, – ответил Хасун. – Предосторожность никогда не помешает.

Он включил настольную лампу и, оглянувшись по сторонам, словно сомневаясь, что в кабинете, кроме них, никого нет, открыл портфель. Слиток лежал на дне чемодана, обмотанный в ту же черную ткань, в которой его нашел Халифа. Хасун достал золото и аккуратно положил на стол. Халифа закурил и встал за спиной банковского клерка.

– Ну, что же вам удалось выведать? – спросил инспектор, выпуская клуб серо-голубого дыма.

– Как ни странно, довольно много, – сказал банкир, разворачивая обертку; линзы его очков сверкали, отражая свет, исходящий от идеально гладкой желтой поверхности слитка. – Мне и самому было интересно. Тридцать лет занимаюсь золотом, а тут такая необычная вещица!

Он с благоговением прикоснулся к слитку и достал из бокового кармана портфеля печатный отчет.

– На вид слиток вполне обычный, – сухо начал он. – Форма – стандартная трапеция, размер – двадцать шесть сантиметров на девять и на пять, вес – двенадцать килограммов и двести пятьдесят граммов. Золотой состав – девятьсот девяносто пять тысячных, что приблизительно равняется двадцати четырем каратам или чуть больше.

– Сколько он стоит?

– Цены на рынке золота подвержены регулярным колебаниям, но на данный момент я бы определил стоимость этого слитка в пятьсот двадцать тысяч египетских фунтов, или сто сорок тысяч долларов.

Халифа закашлялся, выпустив густое облако дыма. Оно клочками начало рассеиваться в застоявшемся воздухе кабинета.

– Быть не может!

Хасун пожал плечами.

– Золото всегда в цене. Особенно такого качества.

Он с довольным видом провел рукой по слитку, как будто поздравлял любимого пса за великолепно исполненный трюк. Халифа оперся костяшками кулаков о стол и наклонился.

– Ну а что с клеймом? – Он кивнул на выгравированное изображение орла со свастикой. – Узнали что-нибудь?

– А как же, разумеется, узнал, – ответил Хасун. – Вот тут-то и начинается все самое интересное.

Он вытянул вперед руки, сжав ладони и похрустев костяшками, как пианист перед концертным выступлением.

– Никогда еще мне не попадался настолько тщательно сделанный оттиск, – сказал Хасун. – Так что я решил изучить как можно подробнее происхождение слитка. И не ошибся: история этого слитка на редкость удивительна. Не хочу обременять вас деталями, скажу лишь о самом важном.

Последние слова он произнес с явной горчинкой в голосе, словно сожалея, что не сможет засыпать Халифу грудой мелких ювелирных подробностей. Инспектор почувствовал это недовольство собеседника, но смолчал, с нетерпением ожидая, когда Хасун наконец перейдет к делу.

– Итак, – продолжил финансист после непродолжительной паузы, так и не дождавшись ответной реакции инспектора, – похоже, что орел со свастикой являлся официальным клеймом прусского государственного монетного двора, который до конца Второй мировой был национальным монетным двором Германии и находился в Берлине.

Халифа внимательно смотрел на слиток; струйки сигаретного дыма, извиваясь, поднимались из уголков его губ.

– Это было несложно выяснить. Всего-то надо было полистать несколько справочников да позвонить паре экспертов. А вот дальше, – он взял обеими руками увесистый слиток и перевернул его, – дело оказалось не таким простым…

Он указал инспектору на ряд крошечных, едва заметных невооруженным глазом цифр в верхнем левом углу, на оборотной стороне слитка. Халифа фыркнул от удивления. Когда он сам рассматривал слиток, то даже не заметил эти циферки.

– Серийный номер?

– Совершенно верно. На некоторых слитках такие есть, на некоторых – нет. Серийный номер позволяет проследить происхождение слитка – где и когда его отлили, кому он принадлежал и так далее.

– И что можно узнать по этому?

– Очень многое. Однако мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы все это разведать. Какую-либо систему в цифрах проследить невозможно. Они просто отсылают к определенной регистрационной записи в том учреждении, где их отчеканили. Я просидел на телефоне вчера весь вечер и большую часть сегодняшнего утра, пытаясь получить информацию о слитке. Архивы прусского монетного двора сильно пострадали после сорок пятого года. В Бундесбанке никаких записей от этого периода не сохранилось. Честно говоря, я уже отчаялся чего-нибудь добиться, когда сотрудник музея Бундесбанка посоветовал мне связаться с… – Хасун пробежал глазами по отчету, – …корпорацией «Дегусса» из Дюссельдорфа. В свое время она была одной из главных золотоотливочных компаний Германии. Активно сотрудничала с нацистами. Разнообразные интересы…

– Да-да, понимаю, – оборвал его Халифа. – Так что вы все-таки нашли?

– В общем, архивариус «Дегуссы» – очень милый и вежливый человек, – Хасун сделал ударение на слове «вежливый», как бы желая тем самым сделать скрытый упрек Халифе, – перерыл корпоративные документы и в результате нашел-таки запись с нужным серийным номером. Вот что значит немцы – во всем дисциплина и порядок.

– И что же?

Голова Халифы нависла прямо над слитком, а на кончике сигареты образовался длинный цилиндрик пепла, готовый вот-вот упасть вниз.

– По всей вероятности, слиток происходит из партии в пятьдесят брусков, изготовленных «Дегуссой» в 1944 году. В мае сорок четвертого, если быть точным. Семнадцатого числа того месяца партию передали Рейхсбанку, предшественнику нынешнего Бундесбанка.

– А потом?

– Похоже, что большинство брусков было переплавлено в конце войны.

– Большинство?

– Ну, как видите, один точно сохранился. – Хасун посмотрел на лежавший перед ним на столе блестящий слиток. – А кроме него, согласно эксперту из «Дегуссы», есть еще как минимум два.

Он прервался на мгновение, как профессиональный актер, чтобы усилить напряжение перед кульминацией рассказа.

– Их нашли в шестьдесят шестом, в Буэнос-Айресе. Израильские спецагенты. В доме некоего, – он сверился с отчетом, – Юлиуса Шехтманна. Бывший нацист, офицер вермахта, в конце войны перебравшийся в Аргентину и живший там с тех пор под вымышленным именем. Израильтяне вышли на его след и притащили в Израиль, вместе со слитками. Они сейчас хранятся в иерусалимском Центробанке.

– А что стало с Шехтманном?

Хасун снова замолчал, нагнетая атмосферу.

– Его повесили.

Снаружи раздался резкий металлический звон. Продавец газа, остановив перед окнами участка запряженную осликом повозку, стукнул гаечным ключом по баллону, чтобы привлечь покупателей.

Халифа сбросил дотлевший окурок в пепельницу и, закурив новую сигарету, почесал глаз. Казалось, все нарочно спланировано, чтобы запутать его, выбить почву из-под ног. Халифа чувствовал себя так, будто увязал в болотной трясине и, стараясь нащупать верный путь, с каждым шагом скорее уходил вглубь, чем приближался к разгадке.

Наступила долгая тишина.

– Может, еще что-нибудь? – спросил он усталым голосом, как бы интересуясь, куда дальше может завести расследование.

– Да в общем-то ничего особенного. Так, технические детали – точный состав золота и тому подобное, – но они вряд ли имеют отношение к вашему делу.

Хасун провел рукой по золотому бруску, стряхнул частички пепла с блестящей поверхности и закатал его обратно в черную обертку.

– Оставите у себя?

Халифа затянулся.

– Вы могли бы подержать его в банке для меня?

– Охотно.

Хасун положил слиток и закрыл крышку портфеля, затем подошел к окну и поднял жалюзи, зажмурившись от яркого света, ворвавшегося в комнату.

– На самом деле кое-что еще можно добавить, – сказал банкир неожиданно задумчивым голосом. – Не самая приятная подробность, которая наверняка подпортит великолепие слитка. – Он согнул левую ногу и почесал ботинком икру. – Как я сказал, с помощью серийного номера можно узнать дату и место изготовления слитка. Иногда в записях содержится дополнительная информация: ну, к примеру, кто руководил изготовлением или кто заказал партию. Всякие мелочи. – Он сменил ногу. – В архивах «Дегуссы» ничего такого нет. Однако в записях касательно вашего слитка зафиксировано, откуда поступило золото, которое пошло на отливку этой партии.

Он повернулся к Халифе, нервно водя рукой по подоконнику. Следователь с удивлением посмотрел на Хасуна.

– Дело в том, что золото поступило из места под названием Освенцим. Похоже, инспектор, ваш слиток сделан из золотых зубов сожженных евреев.

Банкир оставил Халифу в тягостных раздумьях. Следователь, как и все, слышал об Освенциме и холокосте, но никогда не вникал в подробности. Израильский полицейский был не прав, когда упрекнул его, – Халифа не считал холокост выдумкой сионистов, просто эти вещи его мало интересовали, казались слишком абстрактными и далекими от современных проблем. И вот, затеяв расследование дела Янсена, Халифа вплотную столкнулся с кошмарами прошлого – сначала татуировка на плече Ханны Шлегель, теперь этот слиток, выплавленный из вырванных у евреев зубных коронок, – и они повергли его в оцепенение. Тени прошедшего оживали на глазах, вторгаясь в непростое и без того уголовное дело.

Следователь откинул голову и выпустил подряд несколько дымовых колец, медленно расстелившихся по потолку серой дымкой. Часы на стене бесстрастно отсчитывали время: минута, пять минут, десять… Внезапно Халифа вскочил с кресла, схватил пиджак и с озабоченным видом вышел из участка.

На улице он свернул сначала направо, затем налево, пробиваясь сквозь толпу покупателей и продавцов городского рынка, миновал открытые кафешки, сувенирные лавки, прилавки, засыпанные лепестками гибискуса и рассыпчатого красного шафрана, прежде чем нырнул в ярко освещенное интернет-кафе, где у стены стояли пять или шесть компьютеров с плоскими мониторами. Инспектор приветствовал владельца заведения, парнишку с вымазанными гелем волосами и модным ремнем с надписью «Харлей Дэвидсон» на металлической пряжке. Парень посадил следователя за самый дальний компьютер слева, рядом с девушкой европейской наружности с сильно загоревшими плечами. Халифа помедлил мгновение, озираясь по сторонам, как ребенок, сующий руку в костер, затем подключился к серверу «Yahoo!» и набрал слово «холокост».