Текст книги "Небо над бездной"

Глава тринадцатая

Вуду-Шамбальск, 2007

Соню разбудил шум снегоуборочной машины. Вьюга утихла. Светало. На ночь она оставила окно открытым, спальня выстудилась, на подоконник намело плоский волнистый сугробик. Минут десять Соня лежала, натянув до подбородка пуховое одеяло, не решалась вылезти, плохо понимала, где находится и почему так холодно.

Над кроватью висела гигантская хрустальная люстра. Подвески таинственно сияли и позванивали то ли от ветра из окна, то ли оттого, что наверху кто-то ходил. Справа возвышалась фаянсовая ванна на львиных лапах, за ней зеркальный шкаф. Слева высокий трельяж в толстой золоченой раме. Зеркала были расположены по обеим сторонам комнаты таким образом, что отражались друг в друге, образуя бесконечный серебристый лабиринт.

Зазвонил телефон, словно кто-то специально ждал, когда она проснется. Кто-то оказался Димой.

– Спишь? – спросил он сипло.

– Уже нет. Доброе утро.

– Как тебе спалось?

– Отлично. А тебе?

– Я всегда сплю, как сурок. Через полчаса спускайся завтракать. Там, внизу, уже ждет машина.

Как только она залезла в кабинку под душ, опять зазвонил телефон и продолжал трезвонить минут пятнадцать, пока она мыла голову. Аппараты были расставлены по всему огромному номеру, в том числе в ванной комнате. Соня выключила воду, вытерлась, замотала мокрые волосы чалмой из полотенца, надела халат и только потом взяла трубку. Ее приветствовал сладкий голос администраторши.

– Доброе утречко, Софья Дмитриевна. Машиночка за вами приехала. Завтракать желаете в номере или спуститесь в ресторан?

– Спасибо, я спущусь.

Коридоры наполняла неживая, какая-то недоброжелательная тишина. Казалось, в этом шикарном отеле кроме Сони и Димы нет ни одного постояльца. Соня пошла пешком вниз. На площадке между вторым и третьим этажами стояла стремянка. Монтер в синем комбинезоне, забравшись на верхнюю ступеньку, возился с открытым электрическим щитком. Соня поздоровалась, хотела пройти мимо, но задержалась. Было странно, что он не ответил, даже не повернулся, словно не услышал.

– Доброе утро, – повторила Соня.

Опять никакой реакции. Что-то в его маленькой, почти детской фигуре показалось ей знакомым. Лица она не видела, только затылок, украшенный узлом пестрой косынки-банданы.

– Проблемы с электричеством? – громко спросила Соня, подошла ближе, заметила, что он возится с оголенными проводами без перчаток.

– Проблема нет, госпожа, проблема нет, – пропел он высоким фальцетом.

Раздался сухой треск, щиток заискрил. Человечек не отдернул рук, тело его задрожало, быстро и мелко, как натянутая струна. Стремянка пошатнулась, звякнула, но не упала. Человечек перестал дрожать, застыл на мгновение, дернулся, словно что-то переключилось у него внутри, и спокойно продолжил свою работу.

– Как вы себя чувствуете? Вас током ударило, очень сильно. Тут высокое напряжение.

– Благодарю, госпожа, чувствую o’k, госпожа.

Он повернул голову. Стал виден плосконосый профиль, высокая смуглая скула, угол узкого глаза.

– Чан? – шепотом спросила Соня.

– Госпожа, звонит телефон в сумке.

Мобильный правда звонил уже несколько минут.

– Да, я слышу. Ты не ответил, Чан. Хозяин твой тоже здесь?

– Госпожа ждут завтракать. После завтрака госпожа делай свою работу. Приятного аппетита, удачного дня, больших творческих успехов! – все это он пропел фальцетом евнуха, почти попадая в такт мелодии, звучавшей из Сониной сумки.

– Ты изменился, Чан, стал смелей и разговорчивей, – спокойно заметила Соня и вытащила мобильник.

– Ты где застряла? – спросил Дима. – С тобой все в порядке?

У входа Соню встретила администраторша.

– Там электрик работает, между третьим и вторым этажами, – сказала Соня в ответ на теплое приветствие, – только что его сильно ударило током. Мне кажется, ему нужен врач.

– Не волнуйтесь, Софья Дмитриевна, у нас отличное медицинское обслуживание, наш персонал проходит обязательную диспансеризацию дважды в году. Лекарства и процедуры бесплатно, – произнесла дама и рекламно улыбнулась.

– Вы меня не поняли. Только что человека сильно ударило током.

Дама продолжала улыбаться и смотрела на Соню ярко-голубыми бессмысленными глазами.

– Электротравма. Нужен врач, – медленно, по слогам, повторила Соня.

Администраторша бережно взяла ее под руку. Высокие каблуки зацокали по зеркальному паркету. От дамы пахло приторными цветочными духами. Рука, сжимающая Сонин локоть, была металлически твердой и холодной.

– Пройдемте к столу, Софья Дмитриевна, завтрак стынет. Кофе какой желаете? Эспрессо? Капучино? По-восточному?

– Двойной эспрессо, пожалуйста.

Дама отпустила Соню и зацокала прочь. Просторный ресторанный зал по-прежнему был пуст. В глубине, за единственным накрытым столом сидел Дима и ел яйцо всмятку. Соня опустилась на стул, залпом выпила стакан воды.

– Хороша тетка? – спросил Дима, кивнув на администраторшу, которая маячила вдали, возле бара. – У нас в школе была завуч по воспитательной работе, похожа на эту ведьму, как родная сестра.

– Я видела Чана, – сказала Соня, и зубы ее стукнули о край стакана, – помнишь, кто это?

– Не помню.

– Слуга. Ты слегка побил его, когда вытаскивал меня с яхты.

– А, маленький, в парике? Вьетнамец или малаец?

– Он кохоб.

– Кохоб? Что за народность такая? Впервые слышу. Где они обитают?

– Это не народность, это диагноз. Результат специальной психической обработки. Нечто среднее между человеком и домашним животным. Так объяснил мне господин Хот.

– Соня, ты бы съела что-нибудь, – Дима пододвинул ей тарелку с разными сырами, украшенными виноградом и ломтиками груши. – Вот этот, с плесенью, очень вкусный.

– Да, спасибо, – Соня налила воды и выпила еще стакан залпом. – Чан стоял на стремянке и чинил проводку. Его сильно ударило током, он затрясся. Нормальный человек от такого удара потерял бы сознание, а он спокойно продолжил свою работу. Голые провода, руки без перчаток, стремянка металлическая.

– Да, сон неприятный, – хмуро кивнул Дима и принялся намазывать маслом горячий рогалик, – я же говорил, надо было погулять после ужина, подышать. Если ложишься с набитым желудком, обязательно снится какая-нибудь дрянь.

– Дима, это был не сон. Я видела это наяву.

– На яхте?

– Нет. Здесь, в гостинице, несколько минут назад, между вторым и третьим этажами.

Дима протянул Соне рогалик с маслом.

– Тебе надо успокоиться и нормально поесть. Мы пришли сюда завтракать, а не обсуждать страшные сны.

Она едва заметно кивнула и пробормотала:

– Да, я поняла. Но я не могу есть.

– Давай кусай, масло тает. Вот умница. Теперь запей, – он поднес к ее губам стакан с апельсиновым соком.

– Дима, ты что, удочерил меня?

– Я за тебя отвечаю. Это моя работа. Вон кофе несут.

Соня покорно сжевала рогалик, выпила кофе.

Дима откинулся на спинку стула и стал листать тонкий глянцевый журнал.

На обложке зазывно улыбалась идеальная блондинка, снятая до пояса, в русском народном костюме, в веночке из васильков на белокурых волосах. Над головой у нее алели жирные буквы «ЛСД».

– Что это? – изумленно спросила Соня. – Я не вижу, глянец бликует.

– Не то, что ты подумала, – Дима повернул журнал так, что стала видна надпись целиком.

– «Лучистое Сиянье Доброты. Светоч. Общенациональный еженедельный журнал. Распространяется только бесплатно. Мы говорим «нет!» рекламе, гламуру, светским сплетням. Мы говорим «да!» чистой любви, высокой дружбе, семейному очагу. Мы поведем задушевную беседу с тобой, дорогой читатель, о главном и вечном», – вслух прочитала Соня и вопросительно взглянула на Диму. – Ну и что? У меня такой тоже валяется в номере.

– Да, он тут везде валяется. Я прихватил его в аэропорту.

– Зачем?

– «Светоч» – один из печатных органов ПОЧЦ, Партии общечеловеческих ценностей.

Когда они покинули ресторан, Дима склонился к ее уху и прошептал:

– У каждого свои кошмарные сны, у тебя Чан на стремянке под высоким напряжением. У меня – Петр Борисович в рядах учредителей славной ПОЧЦ. Поверь, электрический кохоб меркнет в лучах «Светоча», в «лучистом сиянии доброты».

– Хочешь сказать, твой кошмар кошмарней моего? – спросила Соня.

Они пересекали фойе, Дима кивнул на портреты Тамерланова и быстро зашептал на ухо:

– ПОЧЦ – его затея. Цель – перевести финансовое влияние в политическое. Йоруба худший из всех возможных партнеров в такой хитрой, опасной игре. Слишком много на нем грязи. Помнишь, как старуха в «Сказке о рыбаке и рыбке» захотела стать владычицей морскою? Если мой шеф все-таки решил играть вместе с Йорубой, значит, он сошел с ума.

Соне было щекотно от его дыхания, он говорил, почти прижав губы к ее уху, она не все расслышала и спросила:

– А почему ты думаешь, что он в этом участвует?

– Потому что красавица в венке из васильков на обложке первого номера журнала «Светоч» – Светлана Петровна Евсеева. Светик, дочь Петра Борисовича.

Наверх пошли пешком по лестнице. Дима взял большую Сонину сумку, повесил себе на плечо. Собираясь на завтрак, она машинально положила туда ноутбук.

– Вот это разумно, – он похлопал по сумке, – не оставляй ноутбук в номере. Каждый вечер, перед сном, будем гулять, дышать и спокойно обсуждать все наши дела. На свежем воздухе. Не здесь.

Площадка между вторым и третьим этажами была пуста. Дверь Диминого номера оказалась открыта, рядом стояла тележка с рулонами туалетной бумаги и стопками полотенец. В дверном проеме возникла горничная, юная, необыкновенно красивая азиатка, в коротком розовом платье, в белых колготках и розовых плоских туфельках. Черные волосы выбились из-под крахмальной шапочки. Раскосые, ярко-синие глаза нежно сияли, верхние пуговки были расстегнуты, при легком наклоне открылся крупный смуглый бюст, не стесненный лифчиком.

– Доброе утро, господин, доброе утро, госпожа, умоляю простить, уборка не вовремя, Лойго не мешать, Лойго прийти позже, – залопотала она тонким детским голосом.

– Соня, подожди, я сейчас, только возьму куртку, – Дима отстранил горничную, вошел в номер.

Девушка осталась стоять напротив Сони, смиренно опустив длинные смоляные ресницы. В руке она держала пластиковую бутылку с моющим средством. Пухлые пунцовые губы едва заметно шевелились. Показался кончик языка, медленно скользнул по губам. Соня услышала тихий прерывистый вздох и шепот:

– Лойго хорошая, господин доволен.

Прелестное юное лицо передернулось, исказилось, сместились все лицевые мышцы, задвигались, словно искали подходящее положение. Губы причмокнули, растянулись, стянулись хоботком, опять причмокнули. На щеках зашевелилась кожа, стали хаотично появляться впадинки, вроде круглых втянутых шрамов. Сначала впадинок было много, потом осталось всего две, аккуратные симметричные ямочки. В итоге получилась улыбка. Это длилось не более минуты. Когда вышел Дима с курткой в одной руке, Сониной сумкой в другой, уже была только улыбка, милая, слегка виноватая.

– Сегодня ночью господин опять хочет Лойго? Лойго рада навестить господин, – сладко запел детский голос.

Не глядя на горничную, Дима пробормотал сквозь зубы:

– Соня, пойдем отсюда.

Молча они поднялись на пятый этаж, вошли в Сонин номер. Там никакой уборки не было, но звонил телефон.

– Возьми, пожалуйста, трубку, – попросила Соня, достала сигареты и закурила.

– Нет, Софья Дмитриевна сейчас подойти не может. Да, я понял. Мы скоро спустимся, – Дима положил трубку и тоже закурил. – Тебе напоминают, что машина ждет.

– Очень красивая девушка. Редкое сочетание, азиатка с синими глазами, – сказала Соня и добавила шепотом, слегка пародируя местный акцент: – Лойго рада навестить господин.

– Наверное, горничные тут у них за это получают какие-нибудь премиальные. Ночью тоже была «уборка не вовремя». Горничная Лойго явилась ко мне в номер без стука, сначала что-то лопотала о мини-баре, белье и полотенцах, потом предложила господину расслабиться.

– Господин расслабился?

– Я ее выгнал. Запер дверь.

– Лойго хорошая, господин доволен.

– Ты докурила? Пойдем, пора.

Они спустились пешком, не встретили ни единой души в коридоре и на лестнице. У крыльца стоял вчерашний джип. Шофер, тот же молодой шамбал по имени Фазиль, приветливо улыбнулся.

– Сегодня погодка ничего. Даже вон солнышко проглядывает.

– Да, надо будет погулять, посмотреть ваш город, – ответил Дима, усаживаясь рядом с Соней на заднее сиденье. – Фазиль, вы местный?

– Конечно, я здесь родился.

– Случайно не знаете, что такое Лойго?

– У-у, это жуткое чудовище из древних шамбальских сказок. Злой дух, демон в красивом обличии. В Лойго превращаются девушки, если умирают незамужними. Лойго меня в детстве бабушка пугала, когда я не слушался. Они вроде ваших русалок, но только обитают не в воде, а в степи. Смертельно опасны как для мужчин, так и для женщин.

* * *

Берлин, 1922

Федор впервые в жизни очутился за границей, но после нескольких суток в поезде ему показалось, что он просто вернулся в прошлое, в большой европейский город, такой, каким была Москва до семнадцатого года. Чистые ровные улицы, автомобили, трамваи, велосипеды, хорошо одетые прохожие, женщины в шелковых чулках и туфельках, мужчины в начищенных ботинках, с гладко выбритыми лицами. Кафе, магазины, банки. Запах бензина, духов, угольного дыма. Из булочной пахло горячим хлебом, из мясной лавки – мясом, из пивной – пивом. В соборах звучала месса, в танцевальных зальчиках – джаз. В домах работали лифты, канализация была исправна. Вечером зажигались фонари на улицах и лампы в окнах. Ни одного разбитого окна. Никто не грыз подсолнухи, не плевал на тротуар, не справлял нужду во дворах и парадных.

Ко всему прочему, тут было теплее, чем в Москве, никакого снега, и солнце к полудню пригревало уже по-весеннему.

Потом, немного привыкнув, он стал замечать очереди за пособием по безработице и бесплатным супом. Роскошь готики и барокко, продувной, холодный простор площадей, уют проходных дворов, отделанных мелкой керамической мозаикой, особенный прусский дух порядка и внешней благопристойности во всем, даже в модном авангардном искусстве, даже в нищете и разврате.

Германия проиграла войну и переживала далеко не лучшие свои времена. Унизительный Версальский мир, падение марки, рост цен, экономический кризис, настолько серьезный, что из-за него в стране было объявлено чрезвычайное положение. Но этот упадок по сравнению с тем, что творилось в России, казался процветанием, образцом благополучия.

«Они проиграли войну. А что случилось с нами?» – думал Федор в первое свое берлинское утро, за завтраком в маленьком пансионе на Доротейштрассе, в районе Тиргартен.

На дверях номеров висели объявления с просьбой не выставлять на ночь в коридор обувь, поскольку ее сохранность не может быть гарантирована. Белье на кровати оказалось ветхим, с аккуратными заплатами, но идеально чистым.

В просторной столовой на стенах висели маленькие натюрморты с фруктами и заячьими тушками и огромный, в толстой золоченой раме, парадный портрет усатого кайзера Вильгельма. Этажерки, комоды, буфетные полки были накрыты кружевными салфетками, повсюду статуэтки, шкатулки, вазочки, горшочки с цветами. Кофе подавали в фаянсовом кофейнике, яйцо на серебряной подставке в форме курицы. За соседним столом двое немцев, пожилой, с аккуратной седой шевелюрой, и помоложе, с глянцевой лысиной, говорили, что Германия катится в пропасть, катастрофа неизбежна.

– Я верю только военным, Людендорфу, – заявил лысый.

– Военные проиграли войну. Людендорф не поднимет курс марки, – возразил пожилой.

– Зато он поднимет национальный дух, – лысый взял нож и ловко, одним ударом, отсек верхушку яйца.

Федор перестал цокать по скорлупе ложкой, попробовал повторить трюк немца, но сшиб яйцо на пол вместе с подставкой.

– Национальный дух не превратит маргарин в масло, суррогат в кофе, а сахарин в сахар, – проворчал пожилой.

Только тут Федор заметил, что на булочку действительно намазан маргарин, а кофе суррогатный, с приторным горьковатым привкусом сахарина.

После завтрака он отправился пешком по набережной Шпрее. Контора фармацевтической фирмы, в которой он должен был закупить лекарства для кремлевской аптеки, находилась на Халлерштрассе. Судя по карте, совсем недалеко. Он не надел тяжелое драповое пальто, вышел в одном пиджаке. Было зябко, но не холодно. Выглянуло солнце. Влажный ветер гнал рваные облака. В речной воде отражались дрожащие голые ветви деревьев, и сквозь них плыли отражения облаков. Прохожих было мало, иногда с мягким резиновым шорохом проезжали велосипедисты.

Федору нравилось шагать по ровным чистым панелям. Ни одной лужи, хотя ночью лил дождь. Так сладко спалось под звук этого дождя, в уютной комнате пансиона, под невесомой периной. Отпустило наконец нервное напряжение, которое изматывало его в поезде. Он подумал, что с этой первой ночи в чужой стране, в незнакомом городе, начался какой-то новый этап для него. Страница перевернулась. Поменялся узор судьбы. По набережной Шпрее шагал новый Федор, более зрелый, спокойный, уверенный в своих силах. Он решил, что сразу после встречи с таинственным князем Нижерадзе отправится в какой-нибудь большой магазин одежды, купит себе джемпер, куртку, теплый шарф, а главное, удобные ботинки.

Бокий, выдавая ему под расписку солидную сумму в немецких марках, сказал:

– Это на твои личные расходы. Еда, жилье. Возможно, придется съездить еще в какой-нибудь город. Купи себе приличную одежку, обувку. Не скупись. Ты должен выглядеть респектабельно.

За медикаменты деньги переводились отдельно, через банк, по безналичному расчету. Все наличные марки принадлежали Федору, он мог распоряжаться ими по своему усмотрению.

Постепенно мысль о ботинках затмила все. Новые штиблеты терли. В поезде разносить их не удалось. Федор не мог прогуливаться по вагонному коридору, он старался не вылезать из купе, чтобы лишний раз не встречаться с Радеком.

Пятки горели, он чувствовал, как вздуваются пузыри. Сбавил шаг, стал прихрамывать, наконец остановился у парапета, закурил. Судя по карте, идти осталось совсем немного. Но каждый шаг был пыткой.

Солнце спряталось, вода в Шпрее показалась мутной и грязной, прямо над головой, на ветке молодой облетевшей липы, хрипло, зло, словно проклиная кого-то, раскаркалась ворона.

«Не кого-то, а меня она проклинает, – подумал Федор, – зачем я вру себе? Угрозы Радека не пустой звук. Если я не позвоню по номеру, который он мне дал, меня убьют. Если позвоню, все равно убьют, либо люди Радека, как только получат информацию, либо потом, в Москве, расстреляют за предательство. Но пока я не узнаю, что это за информация, все равно не смогу принять никакого решения. Сначала надо понять, о чем речь, потом я обязательно что-нибудь придумаю. Главное – дойти до аптечной конторы».

Ворона все каркала. Подняв голову, Федор увидел ее. Черная крупная птица смотрела на него сверху блестящими умными глазами.

«Если сейчас замолчит и улетит, я справлюсь и выживу. Если нет, я погиб», – загадал Федор.

Он изо всех сил тряхнул тонкий ствол, крикнул: «Пошла прочь!»

Ворона сорвалась, тяжело хлопнула крыльями, улетела, но продолжала каркать на лету, еще громче и страшней.

– Противные птицы, я тоже их не люблю, – произнес рядом тяжелый глубокий бас по-русски, с сильным кавказским акцентом.

Федор оглянулся. Позади, в двух шагах от него, стоял плотный усатый мужчина в черном пальто и круглой барашковой шапке. Усы были чрезвычайно пышные, угольно-черные, с тонкими серебряными нитями. Кончики торчали вверх. Большие, навыкате глаза смотрели на Федора в упор, не моргая. Под глазами висели мешки в красноватых прожилках, лицо выглядело несвежим, отечным, как после крепкой попойки.

«Нет, он не пьет, но ест много соленого, а почки у него нездоровые, и щитовидная железа не в порядке», – машинально отметил про себя Федор и сказал по-русски:

– Добрый день. С кем имею честь?

Усатый долго, эффектно молчал, испытующе смотрел Федору в глаза, наконец приподнял шапку, обнажил бугристый, совершенно лысый череп, слегка поклонился и представился:

– Князь Нижерадзе.

* * *

Вуду-Шамбальск, 2007

Выглянуло солнце, снег не растаял, на деревьях в маленьком сквере перед гостиницей сверкал иней, но город показался еще мрачней в утреннем свете. За окнами джипа замелькали серые коробки жилых домов, иногда украшенные разноцветными балконами и мозаичными панно брежневских времен, с теми же серпами-молотами, рабочими-колхозницами, но без витиеватой роскоши сталинского ампира. На каждой площади, которую проезжали, обязательно стоял памятник или бюст. Не дожидаясь вопроса, Фазиль сообщил, что все это Йоруба.

– Есть еще пара Лениных, большой в центре, поменьше возле здания драмтеатра имени Ленина. Один Маркс, у самого крупного бизнес-центра имени Маркса, и один Сталин, перед главной городской больницей номер один имени И.В. Сталина.

– Ну, допустим, Маркс как экономист имеет некоторое отношение к бизнесу, – заметил Дима, – но Ленина никак нельзя назвать драматургом, а Сталина врачом.

– Ленин – великий режиссер, – пробормотала Соня на ухо Диме. – Октябрьская революция – потрясающий спектакль, этакое реалити-шоу. Сталин – гениальный гипнотизер, маг. Магия – прабабушка медицины, так что все вполне логично.

– У нас еще перед войной начали строить один из филиалов Института экспериментальной медицины, – объяснял между тем Фазиль, – филиал так и не открылся, но корпуса потом достроили, получилась отличная больница. Поскольку строительство началось по приказу Иосифа Виссарионовича, в его честь и назвали. При Хрущеве памятник убрали, а в двухтысячном опять поставили на место. Йоруба говорит, надо уважать отечественную историю.

Джип выехал за город и помчался по заснеженной степи.

– Фазиль, скажите, слово «кохоб» вам знакомо? – спросила Соня.

– Конечно. В переводе с шамбальского это дурак, слабоумный. Кохоб – герой многих сказок. Он не страшный, как Лойго, он несчастный, хотя физически очень сильный. Кохоб покорно служит своему господину, живет в грязи, питается объедками, позволяет господину делать с собой что угодно, по его приказу может убить, умереть.

– А кто господин? – спросил Дима.

– Какой-нибудь Сонорх, колдун. Человек, продавший душу хозяину времени. Раньше считалось, что сонорхи тоже сказочные существа, а теперь вот я вас к ним везу.

– Фазиль, простите, я не совсем поняла, хозяин времени – главное местное божество. Стало быть, это злое божество? – спросила Соня.

– Конечно, злое, – согласился шофер. – Сонорх питается страданием и смертью. Заслужить его милость, получить колдовскую силу можно, только накормив его до отвала.

– То есть страдать и умереть? – спросил Дима.

– Э, нет, не самому. Такие дураки Сонорху нужны только в качестве пищи. Один человек для него мелочь. Ему надо много, бесконечно много. Тот, кто добудет для него страдания в огромном количестве, станет настоящим колдуном. Вон, смотрите, какую построили стену. Йоруба теперь охраняет развалины, понял, что они тоже часть отечественной истории.

Вокруг долго ничего не было, кроме заснеженной степи, бетонный забор казался миражом, частью призрачного ландшафта. Когда подъехали ближе, появились ворота, за ними крыши с огромными антеннами. Забор тянулся на сотни метров и высотой был метра четыре. Возле ворот торчали камеры наружного наблюдения.

– Теперь тут особая зона, закрытый объект. За полгода все сделали. Водопровод, электричество, связь, – продолжал Фазиль, – археологи могут жить безвылазно, для них специальный дом построили. Вас, наверное, тоже там поселят, когда Йоруба вернется.

Ворота медленно поползли в стороны, впустили джип и закрылись. Из будки вышел охранник, гигантский двухметровый шамбал в теплой камуфляжной куртке, с автоматом на плече, вежливо попросил паспорта, посмотрел, сразу вернул, что-то сказал Фазилю по-шамбальски и махнул рукой вправо. Там виднелся какой-то ангар.

– Дальше ехать нельзя, – объяснил Фазиль, – от машин вибрация, для развалин вредно. Машину придется оставить.

Ангар оказался гаражом. Внутри стоял крытый грузовик, три военных газика и джип. Когда вышли из гаража, в лицо ударил колючий ледяной ветер. Соня замотала голову шарфом, Дима надел капюшон. Фазиль бодро шагал впереди, в легкой куртке, с открытой головой, и даже уши у него от холода не покраснели.

Вдоль широкой бетонки выстроились аккуратные сугробы, из одного торчала дворницкая лопата. Ветер выл, мела поземка, казалось, на многие километры вокруг нет живой души, кроме них троих и охранника в будке. Бетонка вела к двум совершенно одинаковым четырехэтажным зданиям, стандартным белым коробкам с широкими окнами и плоскими крышами со спутниковыми антеннами. Дома выглядели необитаемыми. За ними высились заснеженные холмы.

– Весело тут, – заметил Дима.

– Да, ничего не скажешь, местечко унылое, зона, она и есть зона. Однако вроде как весной должны деревца посадить, разбить газоны, построить оранжерею. Вон тот корпус жилой, а нам сюда, здесь всякие лаборатории, – Фазиль открыл дверь, пропустил вперед Соню и Диму.

В широком фойе было пусто. Еще не закончился ремонт, стены и часть плиточного пола покрывала полиэтиленовая пленка. К лестнице вел узкий настил из досок, заляпанных белой краской. Откуда-то сверху доносился тихий мерный стук.

– На второй этаж поднимитесь, там налево третья дверь. А я вас в каптерке буду ждать, посплю пока, – сказал Фазиль, зевнул и скрылся под лестницей.

На втором этаже слева тянулся пустой коридор, справа было большое полутемное пространство, оттуда доносился однообразный легкий стук. Жалюзи плотно закрывали окна, поэтому не сразу удалось разглядеть просторный холл, в глубине его стол, пересеченный низкой сеткой, и две фигуры игроков. Белоснежный шарик слегка светился, словно смазанный фосфором, отлетал от ракеток, стукался об стол.

У Сони от холодного ветра все еще слезились глаза, она видела только одного игрока, ближнего, который стоял спиной к проходу. Высокая, безобразно толстая фигура в синем спортивном костюме, непонятно, мужская или женская. Голову плотно обтягивала черная вязаная шапочка. Дальний игрок терялся в полутьме, и когда от него летел шарик, казалось, ракетку держит бесплотная тень.

– Здравствуйте, – сказал Дима.

Игроки не ответили, продолжали однообразно шлепать по шарику.

– Не темновато вам? – Дима подошел к окну, дернул шнур, поднял жалюзи.

Цок, цок. Шарик все так же летал, от ракетки к ракетке, аккуратно ударяясь об стол.

– Благодарю вас, давно следовало это сделать, но трудно оторваться от игры, – произнес игрок в шапочке, не поворачивая головы, и отбил очередную подачу.

Голос был, безусловно, мужской, с сильным акцентом. Дима прошел вглубь холла, ко второму окну, поднял жалюзи.

– Ну, не станем вам мешать, – сказал он и вернулся к Соне, – пойдем.

Она не шелохнулась.

– Соня, пойдем.

– Подожди. Я хочу посмотреть. Они здорово играют.

Шарик продолжал взлетать и цокать. Ни разу не упал. Оба игрока стояли неподвижно, даже руки с ракетками почти не шевелились, отбивая очередную точную подачу.

От дальнего игрока Соню отделяло метров десять. Он был почти одного роста с ближним, но не такой толстый. Тоже в спортивном костюме, но зеленом. И без шапочки. Волосы, то ли седые, то ли вытравленные до белизны, острижены очень коротко. Нельзя определить, мужчина это или женщина.

– В чем дело? – шепотом спросил Дима.

Она не ответила. Глаза ее, не моргая, всматривались в лицо дальнего игрока.

– Соня, что с тобой? – Дима взял ее за плечи и слегка потряс. – Проснись, пожалуйста.

Она болезненно сморщилась, зажмурилась, помотала головой. Губы шевельнулись, пробормотали почти беззвучно:

– Нет, нет, нет…

Позади, в коридоре, стукнула дверь. Соня вздохнула, вполне осмысленно взглянула на Диму, сказала:

– Прости, все в порядке.

Из коридора к ним быстро шла высокая стройная женщина в теплой куртке, накинутой поверх белого халата.

– Добрый день. Вы Софья Дмитриевна?

– Да, здравствуйте, – ответила Соня нормальным, живым голосом и улыбнулась женщине.

– Ну, слава богу, я уже начала волноваться. Охрана сообщила, что вы приехали, а вас все нет. Я Орлик Елена Алексеевна. Очень рада познакомиться.

Ей было слегка за сорок. Тонкое лицо, высокий выпуклый лоб, большие серые глаза, гладкие темные волосы с проседью, открытая детская улыбка. Под халатом джинсы, вишневый свитер. Стоило ей появиться, шарик перестал цокать. Игроки положили ракетки на стол, вышли из холла, бочком просеменили через лестничную площадку в коридор и скрылись за одной из дальних дверей. Разглядеть лицо игрока в зеленом костюме так и не удалось. Голова опустилась совсем низко, видна была только макушка. Сквозь белую щетинку просвечивала кожа и ровный крестообразный рубец.

– Елена Алексеевна, это ваши сотрудники? – спросил Дима.

– Их прислал Герман Ефремович, они налаживают тут всю электронику, компьютеры, микроскопы. Я их не знаю, они только сегодня явились. Немного странные, да? Идемте, я покажу вам лабораторию.