Текст книги "Небо над бездной"

Глава двадцать пятая

Берлин, 1922

Федор так внимательно глядел на экран, так старался понять, что там происходит, будто пришел исключительно ради того, чтобы посмотреть фильму. Он запретил себе думать, зачем на самом деле сидит поздним вечером в последнем ряду дешевого окраинного синематографа, кого ждет, какое предстоит ему свидание.

Доктор предупредил, что фильма скверная, синематограф самый плохонький, стало быть, народу мало. Это как раз то, что нужно. Лучшего времени и места не найти.

В последнем ряду кроме Федора сидели две пожилые проститутки. Видимо, зашли погреться. От них пахло нафталином и приторными дешевыми духами. Из фойе несло уборной.

Тапер лениво перебирал клавиши расстроенного пианино. На экране показалась шикарная вилла, перед ней лужайка. На лужайке резвилась кудрявая пухлая девочка лет семи в пышном платье. Потом явились молодая дама и господин средних лет, стали по очереди обнимать и целовать девочку. «Ах, Амалия, наше любимое дитя!» – прочитал Федор мерцающую надпись.

В проеме между портьерами, отделяющими зал от фойе, задрожал луч фонаря капельдинерши. Сердце Федора больно стукнуло, во рту пересохло.

«Вот и все, – обреченно подумал он, – а еще минуту назад оставался шанс удрать».

Тревога оказалась ложной. Луч скользнул вперед, к первым рядам, и очертился в луче кто-то низенький, толстый, в пальто с меховым воротником.

На экране бородатый персонаж в черном плаще следил из кустов, как играет с куклой девочка в парке у пруда. Счастливые родители прогуливались по аллее, толстая, с добрым лицом, старушка-няня, вязала на лавочке. Никто не замечал подведенных страшных глаз, сверкающих в кустах.

«Пожалуй, удрать нельзя, – размышлял Федор, – получится глупо, доктор перестанет доверять мне и правильно сделает. Надо было сразу отказаться, а теперь поздно. Да, но чем бы я объяснил свой отказ?»

Он так нервничал, что стала побаливать голова и вполне мог бы начаться приступ. Впервые в жизни ему захотелось этого: судорог, чудовищной боли, жара. Приступ – единственная уважительная причина, по которой можно отменить предстоящее свидание.

«А если соврать, что был приступ? Я ведь рассказал Эрни, как твари контролируют мое поведение. Нет, нельзя. Невозможно. Стыдно. Это называется трусость! Почему? Вот сейчас тихо встану, выскользну из зала, исчезну в мокрой берлинской ночи. Исчезну, крадучись, как вор».

Федор поерзал в кресле, оно оглушительно заскрипело, одна из проституток повернулась и посмотрела сердито. На экране происходили душераздирающие события. Крошку Амалию похитили двое в масках, нанятые бородатым злодеем. Безутешные родители заламывали руки, рыдала няня. У ворот остановился полицейский фургон. Мрачный сыщик зачем-то разглядывал через лупу облупленный нос куклы.

Опять вспыхнул фонарный луч. Тошно сжалось солнечное сплетение. Федор повернул голову в сторону портьер и луча. Луч плясал, в нем крутились пылинки. Две фигуры, мужская и женская, проследовали вперед и уселись с краю, в третьем ряду.

«Прошло десять лет, – прочитал Федор на экране и подумал: – Что, если фильма кончится, а он так и не появится? Он ведь рискует не меньше моего, вдруг обнаружил слежку и не сумел оторваться?»

Фильма продолжалась. По аллее живописного кладбища семенил старик, одетый с иголочки, постукивал перед собой тонкой тростью. Глаза старика были закрыты. Под руку его поддерживала толстая старушка с добрым лицом. Они остановились у большого красивого памятника, старик отдал тросточку старушке, принялся ощупывать и целовать камень. Появились титры.

«Дорогая, ты умерла от горя, я ослеп от слез, но обещаю, что найду нашу бедную дочь! Верю, она жива!»

В следующем кадре скромно одетая девушка стучала в дверь виллы. Старушка открыла и впустила ее.

«Да, нам не обойтись без сиделки, господин очень болен, я стара».

Потом появился какой-то новый персонаж, щеголь с усиками, он расхаживал по нарядной гостиной, присаживался к столу, картинно отставив ногу, писал что-то, запечатывал конверт и таращил глаза.

Старик лежал в постели. Девушка клала ему компресс на лоб. Старушка сидела рядом в кресле, взволнованно читала письмо.

«Мой господин, вы потеряли дочь, но нашелся ваш племянник, теперь вы не одиноки!» – объяснили титры бурный монолог старушки.

Федор почти сразу догадался, что бедная девушка-сиделка и есть Амалия, а щеголь – тот самый злодей, только без бороды. Он организовал похищение, чтобы в будущем завладеть наследством. Теперь план его мог сорваться, он придумал новое злодеяние, решил отравить старика и обвинить в убийстве девушку. Когда щеголь стал капать в стакан из флакона, на котором был нарисован череп с костями, по залу опять скользнул дрожащий луч фонарика. Капельдинерша осветила на миг последний ряд, тот, где сидел Федор. Скрипнуло соседнее кресло.

– Добрый вечер, Федя. Простите, я опоздал, – произнес по-русски знакомый голос.

– Здравствуйте, Павел Николаевич, – шепотом ответил Федор и повернулся.

Даже в темноте было видно, как изменился Данилов. Похудел, постарел. Коротко остриженные волосы стали совершенно белыми.

– Как ваше ранение? – спросил Федор, лишь бы что-то сказать, потому что, поздоровавшись, они замолчали надолго, и молчание это казалось невыносимым.

– Ерунда, царапина. Ни письма, ни фотографии, ничего не привезли?

Грянуло фортепиано, задремавший тапер вдруг встрепенулся и бешено заколотил по клавишам, на экране девушка и старик обливались слезами радости, наконец узнав, что они близкие родственники. Зловещий стакан с ядом стоял на столике у кровати.

– Простите, я не предполагал, что мы с вами встретимся, – прошептал Федор.

Амалия тяжело дышала, заламывала руки, таращила глаза, не хуже злодея щеголя. Старушка рассказывала ей, как страдали родители, когда исчезла дочь.

«От горя матушка скончалась, а отец ослеп».

Федор тупо, упорно глядел в экран. Данилов тоже, как будто оба они пришли сюда ради этой мелодрамы.

– Кто из нас больше рискует, как думаете? – спросил Данилов.

– Не знаю. Мы оба одинаково.

– Все-таки вы немного больше. За вами очень плотное наблюдение, мой человек засек двоих. Один провокатор ЧК, он приходил к вам в пансион. Второй работает на Радека. Что от вас нужно Радеку?

– Ему нужна информация, которую я получил от доктора. Мы ехали с ним в соседних купе. Он ведет какую-то свою, отдельную игру. Пригрозил, что, если я не сдам информацию, меня убьют.

– Что вы решили?

– Он проходимец, ничего от меня не получит.

Тапер ударил по клавишам так, что зазвенело в ушах.

– Черт с ним, с Радеком, у нас мало времени, прошу вас, хотя бы два слова, – хрипло прошептал Данилов.

На экране заплаканная Амалия взяла стакан, держала его в руке, и было непонятно, что она собирается делать, поить старика или сама будет пить. А тапер не унимался, бренчал изо всех сил. Федору пришлось придвинуться ближе, чтобы Данилов его услышал.

– Миша сильно вырос, уже знает буквы и цифры. В восемнадцатом было ужасно, подселили сумасшедшего комиссара, он расстрелял лабораторию, чуть не убил Михаила Владимировича. Но теперь все хорошо. Таня переболела тифом, очень ослабла, мы опасались осложнений, но теперь все хорошо. Андрюша бросил учебу, пережил сложную первую любовь, увлекся актрисой, в театре рисовал афиши и декорации. Айрис, довольно известная актриса, значительно старше него. Он иногда приходил домой пьяный. Михаил Владимирович и Таня измучились с ним. Но потом он разочаровался в этой Айрис, из театра уволился и больше не пьет. Учится живописи.

– И теперь все хорошо? – с усмешкой прошептал Данилов.

– Они живы, здоровы, сыты. Разве этого мало?

– Есть возможность вывезти их легально?

– Нет.

– Но Ленин стал выпускать людей.

– Высылать. Очень выборочно. Михаила Владимировича он не отпустит ни за что.

– Значит, надо вывезти их нелегально, через Финский залив.

– Слишком опасно.

– Ерунда, – Данилов упрямо помотал головой, – это всего лишь вопрос денег. Расценки известны, у меня есть нужная сумма.

Амалия все держала стакан, сама не пила, старику не давала. Старушка разговаривала по телефону. Тапер устал барабанить, лениво перебирал клавиши.

Федор прилип взглядом к экрану, однако совершенно перестал понимать, что там происходит. Данилов смотрел на него и ждал.

– Михаила Владимировича не удастся вывезти ни за какие деньги. Его охраняют, за ним следят, – наконец прошептал Федор, – а Таня без отца не поедет.

Пианино опять громко задребезжало. Дело шло к развязке. У постели старика стоял самозваный племянник. Амалия мирно беседовала с ним, уже поднесла к губам отраву, но так и не глотнула, вдруг вытаращила глаза, уронила стакан и хлопнулась со стула на пол.

– Вы, разумеется, правы, – горячо зашептал Данилов. – Таня без отца ни за что не поедет. Но у меня есть сведения, что скоро должны состояться переговоры на высшем уровне между большевиками и немцами. Не в Москве, а где-то на нейтральной территории. Возможно, в Италии. Ленин как глава государства непременно поедет. Он болен, с ним отправится врач. Лучший врач, которому он доверяет больше других. То есть Михаил Владимирович.

Федор больше не смотрел на экран, он слушал, низко опустив голову, и кусал губы. К переговорам с немцами действительно готовились. Вопрос о поездке Ленина обсуждался. План Данилова был вполне реален. Профессор выезжает за границу вместе с официальной делегацией. К этому времени все готово к побегу Тани, Миши и Андрюши. Как только они пересекают границу, Михаил Владимирович исчезает.

– Главное, чтобы они добрались до Петрограда, дальше маршрут разработан, проверен. Рассказывать долго. Вот, возьмите, тут подробный план, с именами, адресами, – Данилов сунул Федору в руку несколько сложенных листков.

Федор послушно спрятал их в карман куртки и с тоской подумал: «Что он творит? Зная, где я служу, открывает мне информацию об окне на финской границе, с именами, адресами, и даже не считает нужным сказать: вы, конечно, понимаете, что информация сверхсекретная, риск для меня смертельный. Его едва не убили в Галлиполи только за то, что его тесть лечит Ленина. Он безоглядно мне доверяет. У него нет другого выхода. А у меня? Какой у меня выход?»

– Шансов, что Ленин лично поедет на переговоры, мало, – прошептал Федор, – он болен, постоянно приходят сведения, что за границей будет покушение.

– Да, я знаю. И все-таки, пока существует хотя бы один шанс из ста, я не откажусь от этого плана. Сорвется, придумаю новый. Информацию для меня в зашифрованном виде вы можете передавать через Эрни. Федя, простите, что втягиваю вас, но без вашей помощи мне не обойтись. В Москве есть люди, связанные с нашей организацией, но они не настолько надежны, чтобы я мог доверить им жизнь Тани и Миши. Только вам могу. Храни вас Бог.

Скрипнуло кресло, через мгновение Данилов исчез за пыльными портьерами. Тапер наигрывал нечто меланхолическое. На черном экране мерцали жирные белые буквы «КОНЕЦ». Чем закончилась фильма и как она называлась, навсегда осталось тайной для Федора.

* * *

Вуду-Шамбальск, 2007

К хрусталю и мрамору Герман Ефремович питал особенную любовь. В отличие от прочих залов, в обеденном скульптурный Йоруба не стоял. Только обнаженные нимфы и античные герои. Впрочем, тут имелся Йоруба живописный. Стену украшало гигантское, написанное маслом полотно, изображавшее походную трапезу степного воина Йорубы с другими степными воинами, безымянными, но, судя по лицам, очень мужественными. Йоруба сидел в непринужденной позе, на подушке с золотыми кистями у скатерти-самобранки, расстеленной на земле, уставленной разными яствами. В руке он держал кубок, украшенный самоцветами. Блеск их был изображен столь искусно, что сразу становилось понятно: камни настоящие.

На другой стене висели цветные фотографии в рамках, где Йоруба был запечатлен в обнимку с мировыми знаменитостями – главами государств, нобелевскими лауреатами, голливудскими звездами.

Гости рассаживались согласно именным табличкам на столах. Им помогали ряженые охранники, официанты и дамы-распорядительницы в деловых костюмах. В глубине зала на просторной эстраде расположился небольшой джазовый оркестр.

На этот раз никаких недоразумений не возникло. Соню, Елену Алексеевну и Диму усадили за один стол. Наверное, пожилому охраннику надоело обсуждать по рации каждый их шаг, и он все организовал заранее.

Оркестр негромко наигрывал какую-то джазовую импровизацию. Официанты разносили закуски, напитки.

– Елена Алексеевна, вы знакомы с господином Хотом? – тихо спросила Соня.

– Да, конечно. Немец, специалист по семиотике, приятель Йорубы. Он часто бывает на развалинах.

Подошел официант с очередными закусками. Расставляя тарелки на столе, он очень серьезно и подробно комментировал каждое блюдо, перечислял ингредиенты, описывал способ приготовления, количество жиров, белков, углеводов, холестерина.

– Эту традицию ввел Герман Ефремович, – тут же объяснила дама-распорядительница, – среди гостей много тех, кто заботится о своем здоровье, следит за весом.

Дама и официант удалились. Вдали проплыла Светик, в золотом переливающемся платье, в сопровождении свиты охранников и распорядительниц. Ее усадили за стол у эстрады, самый большой, человек на десять. Там уже сидел Кольт, а рядом поблескивала багровая лысина Эммануила Хота.

Петр Борисович привстал, поцеловал Светика в щеку. Хот тоже привстал, галантно приложился к ее руке. Затем оба сели и продолжили мирно беседовать. Через минуту появился Йоруба. Он легко вскочил на эстраду.

– Всем приятного аппетита! Кушайте, пейте на здоровье, мои родные! Не забудьте загадать желание, когда отведаете жареного жирафа. В Африке жарко, у меня в степи снег и холодный ветер, я хочу всех вас, родные мои, обнять и согреть у огня моего очага.

Гул смолк. Гости слушали. Те, кто сидел спиной к эстраде, повернули головы. И все улыбались. Соня заметила, как у пожилой дамы за соседним столом вздулась жила на вывернутой шее и дрожит краешек рта, растянутого в улыбке.

Йоруба спрыгнул с эстрады и сел за стол к Кольту и Хоту.

– Елена Алексеевна, вы сказали Хот часто приезжает в зону. Зачем? – спросила Соня.

– Он пишет книгу о сонорхах. У него есть собственная версия их происхождения. Он считает, что они наследники древнейшей цивилизации Туле.

– Почему не Атлантиды или Гипербореи?

– Господин Хот утверждает, что это одно и то же.

– А Шамбала?

– Именно о Шамбале я спросила его в первую очередь. Он уверен, что это явление совсем иного порядка. Местное население делится на вудутов и шамбалов. Происхождение названий до сих пор не ясно. По мнению Хота, шамбалы никакого отношения к Шамбале не имеют. Племя вудутов древней, более развито интеллектуально и биологически совершенней. Шамбалы – раса рабов, полуживотных.

– Ого! Даже так? – Соня тихо присвистнула. – А вы что думаете об этом?

– Я думаю, господин Хот шутит. Он любитель черного юмора и горячих дискуссий. На самом деле вудуты и шамбалы одинаково древние, родственные народы, и сонорхи ничего не принесли в эту степь, наоборот, они пришли, чтобы взять.

– Что именно?

– Все. Науку, культуру, медицину. Тут существовала очень древняя цивилизация. Сонорхи все из нее высосали и засекретили, сделали достоянием узкого круга посвященных. Отголоски тех древних знаний блуждают по разным тайным обществам, орденам, шифруются, меняются до неузнаваемости, выворачиваются наизнанку и обретают обратные смыслы. Впрочем, я не исключаю, что моя версия полный бред. Пока я не найду эрбу, говорить вообще не о чем.

– Эрбу?

– Плотная твердая ткань, сделанная из волокон какого-то местного растения. На ней писали, это вроде египетских папирусов. Должна существовать огромная библиотека эрбу и глиняных табличек. Герман Ефремович помешан на сонорхах. Если узнает, что я ищу тут на самом деле, он меня просто выгонит. А если об этом узнают в научных кругах, меня назовут сумасшедшей.

– Но вы ведь на чем-то основываете свою версию? Какие-то следы той древней цивилизации остались? – спросил Дима.

– Все, что осталось, принято приписывать сонорхам. Но знаете, если на заборе нацарапано «Спартак – чемпион», это не значит, что его сложили римские гладиаторы. Когда я впервые приехала в эту степь, меня, конечно, интересовали прежде всего сонорхи и местной мифологией я занималась исключительно в связи с ними. Но вдруг обнаружила поразительную вещь. У двух родственных народов, тысячелетиями живших на одной территории, не просто разные, а диаметрально противоположные мифологические представления о происхождении мира и человека. У вудутов традиционная языческая схема. Грозные боги терзают друг друга, побеждает сильнейший. В перерыве между битвами создается человек, существо примитивное, бесправное. Рабочая сила для обслуживания богов-победителей. Культ крови, человеческие жертвоприношения. А у шамбалов творец всего сущего Элохим, это соответствует одному из имен Бога в Пятикнижии. Человека он создал по своему образу и подобию. Никакой жестокости, насилия, неравенства. Это противоречит всем известным древним мифам и впервые возникло только в Бытии.

– В Ветхом Завете хватает жестокости и насилия, – заметила Соня.

– Да, однако, в Бытии, в первых главах, есть отголосок любви и свободы. Потом, конечно, начинаются всякие ужасы, возникает идея Бога карающего, беспощадного, но это уже более поздние наслоения. Ненасильственный источник первых глав Библии до сих пор неизвестен, всегда считалось, аналогов нет. Но мне удалось найти несколько глиняных табличек, очень глубоко под развалинами, и, судя по органическим остаткам в слое почвы, они древнее Бытия.

– Но может быть, это все-таки таблички сонорхов?

– Исключено. Храм построили на месте древнейшего шамбальского кладбища. Таблички, безусловно, созданы шамбалами, там текст, который сонорхи просто не могли написать, он полностью противоречит всем их доктринам, их мировоззрению! Я вам уже рассказывала, кому они поклонялись.

– Как же вы сумели прочитать текст?

– Среди стариков-шамбалов остались те, кто знает древний алфавит. А вообще, ничего этого я вам не говорила. Если Герман Ефремович узнает, вышибет меня отсюда под зад коленкой.

И вдруг погас свет. Гул изумления побежал по залу. Рядом послышались голоса:

– Неполадки с электричеством, из-за сильного ветра, сейчас исправят.

– Нет, я уверена, так и было задумано, сейчас начнется что-нибудь интересное.

– Герман не может без сюрпризов.

– Тихо, тихо, смотрите!

В кромешной тьме по полу поползли белесые полосы светящегося тумана. Призрачные змейки стелились под ногами, между столами, взвивались к потолку, обретали форму человеческих силуэтов. Вместе с ними нарастали гулкие, какие-то подземные звуки. Вой, стоны, всхлипы, невнятное бормотание.

Конечно, было понятно, что туманные фигуры – фокусы иллюминации, а звуки раздаются из динамиков, но все равно стало жутко. Казалось, призраки поднимаются из глубины промерзшей степной земли, вьются, заглядывают в глаза черными дырами своих глазниц.

Люди за столами сначала притихли, потом начали негромко переговариваться.

– Класс! Прямо как настоящие!

– Ой, блин, да он смотрит, смотрит на меня! Эй, ты, чего уставился?

– Не нравишься ты ему.

– Пошел вон! Улетай, урод!

Что-то звякнуло, видно, отмахиваясь от призрака, кто-то сшиб со стола бокал. Затем прозвучал истерический женский смех, и мужской голос испуганно произнес:

– Киска, что с тобой? Успокойся, это спецэффекты.

Соня почувствовала, как по щеке ее скользнуло что-то холодное, омерзительно рыхлое. Пожилая дама за соседним столиком вскрикнула. Невидимая Киска продолжала громко икать, то ли смеялась, то ли рыдала.

Но тут все закончилось. Вспыхнул свет. Заиграла бодрая музыка. На эстраде опять стоял Герман Ефремович и широко, белозубо улыбался.

– А, испугались, родные мои? Адреналинчик – штука полезная! Ха-ха! Знаете, что это было? Сейчас я вам скажу! Слушайте! Близится торжественный миг. Я предупреждал, что ваши заветные желания сбудутся. Ну, признайтесь, вы ведь не верите? И правильно делаете. Все надо подвергать сомнению. Тем и отличается умный от дурака, что не верит сразу. Тут среди нас дураков нет, ни одного. И как люди умные, мы все понимаем, что исполнение желаний дело не простое. Нужны помощники. Вот я их пригласил.

– Он пьян? – прошептала Орлик.

– Нет. Он не пьет спиртного, никогда, – шепотом ответил Дима.

– Духи степных шаманов помогут осуществить желания, – весело продолжал Тамерланов, – я позвал их, и они пришли. Вы видели их, они видели вас. А теперь всем приятного аппетита! Кушайте на здоровье, мои родные! Как я вас всех люблю, сказать не могу!

* * *

Берлин, 1922

Федор и доктор Крафт обедали в маленьком французском ресторане на Фридрихштрассе. Это был последний вечер. Завтра утром Федору предстояло возвращаться в Москву. Пять ящиков с лекарствами и медикаментами для кремлевской аптеки, собранные и упакованные под его присмотром, были доставлены из фармацевтической фирмы на вокзал и ждали в специальной камере хранения для дипломатических грузов. Отдельно, в чемодане, лежала небольшая жестяная коробка с лекарствами, которые доктор Крафт передал для Ленина. Эликсиры, пилюли, порошки изготовлены были самим доктором, к склянкам и коробкам Эрни прикрепил ярлыки, на них расписал, что, как и когда давать вождю.

Курс лечения был направлен лишь на то, чтобы максимально облегчить страдания больного, продлить дееспособность. Надежды на полное выздоровление нет, левое полушарие мозга практически мертво. Восстановить погибшие клетки никакими медицинскими манипуляциями не удастся.

Договорились, что по возвращении Федор потребует, чтобы ему предоставили возможность в любой момент связаться с Эрни по телеграфу для консультаций. Вместе они разработали систему условных фраз, маленький шифр, на тот случай, если понадобится передать что-то Данилову.

– Ленин спросит, почему вы отказываетесь приехать, – сказал Федор.

Он задавал этот вопрос Эрни уже несколько раз, прямо или косвенно, однако ответа пока не получил. Теперь решился повторить попытку и неожиданно услышал:

– В трагедии России есть определенная доля моей вины. Не хочу видеть результат. Тяжело. Стыдно. Что я мог сделать? Ничего. Вот сейчас тут, в Германии, назревает еще одна трагедия. Даже если я возьму рупор, залезу на Бранденбургские ворота и стану орать во всю глотку: «Адольф Гитлер – исчадье ада», он потопит в крови и позоре нашу родину, превратит нас в тупых убийц! Кто меня услышит? Это особенная, тонкая, изощренная пытка, когда знаешь и ничего не можешь изменить. Ульянову передадите мои извинения. Я занят по горло, скверно себя чувствую. Профессор Свешников замечательный врач, так что в моем приезде нет необходимости.

Письмо Михаилу Владимировичу Эрни так и не написал.

– Вы все поняли. Просто расскажите ему своими словами. Советовать ничего не хочу, он сам должен принять решение. Если его дети и внук окажутся здесь, я сделаю для них все, что в моих силах.

Официант принес кофе. Федор мысленно перебирал вопросы, которые не успел задать Эрни. Их накопилось множество, а времени почти не осталось. Следовало выбрать самое важное. Он уже открыл рот, чтобы напомнить о разговоре в поезде, о вещественных доказательствах. Но тут доктор достал из кармана пожелтевший листок, сложенный вчетверо, и протянул Федору.

Листок был мелко исписан по-русски, острым косым почерком, лиловыми чернилами.

«Учитель!

Я выполнил все, в точности как вы приказали. Деньги и лесть. Вы правы. И то и другое действует безотказно, причем именно в такой очередности. Пока не было денег, Ленио оставался глух к моим посланиям, хотя я очень старался. При всякой возможности отправлял ему признания в любви и верности до гроба. Называл гением и горным орлом, устно и письменно восторгался им, шумно отстаивал его позицию по всем вопросам, яростно топтал его оппонентов. Однажды в разговоре с кем-то он вскользь упомянул меня, назвав «пламенным колхидцем», но имени моего так и не вспомнил. «Пламенный колхидец». Вот все, что я получил в награду за свои титанические усилия.

Взор его впервые устремился на меня, лишь когда я предложил приличную сумму. Я разъяснил способ, каким намерен эту сумму добыть, но предупредил, что будут большие человеческие жертвы. Невинные жертвы. Случайные прохожие, дети, женщины. Он легко, с улыбочкой, пропустил это замечание мимо ушей. Я еще раз убедился в абсолютной эффективности ваших методик.

Деньги были добыты, «пламенный колхидец» материализовался для него в Кобу, который добыл денег. Фамилию, имя наш гений пока запомнить не удосужился, но Коба теперь существует. Ленио снизошел, соблаговолил обратить на меня свое державное внимание. Мои восторги перестали быть гласом вопиющего в пустыне. Я продолжаю изливать елей, льщу без устали. Со стороны это выглядит смешно, меня величают его левой ногой, его грузинским двойником. Но он воспринимает все всерьез. Ему нравится. Он верит.

Учитель! Обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам с личной просьбой. Моя жена серьезно захворала. Лечение требует денег. Не могу ли я воспользоваться скромной суммой?»

Федор трижды перечитал текст. Не обнаружил ни подписи, ни даты. Заметил, что в последнем маленьком абзаце почерк изменился, как будто рука писавшего немного дрожала.

Он отложил мятый листок дешевой почтовой бумаги и взглянул на доктора Крафта.

– Кто такой Учитель?

– Господин Хот, – спокойно ответил доктор, – письмо адресовано ему.

– Как оно к вам попало?

– Хот иногда просил меня оценить неврологический статус своих подопечных по почерку.

– Вы разве читаете по-русски?

– Не читаю, – доктор улыбнулся, – это не обязательно. Я бы вряд ли взялся анализировать по рукописным иероглифам душевное состояние китайца или японца. Но кириллица мне знакома. Хот показывал мне пару десятков таких писем. Я все вернул, а вот это случайно сохранилось.

– Вам кто-нибудь его перевел?

– Нет. Но в четырнадцатом году, когда я обнаружил его в своих бумагах, не поленился, взял русско-немецкий словарь, долго корпел, и теперь содержание мне известно. Письмо написано в первых числах ноября 1907 года. Речь идет о знаменитом ограблении в Тифлисе. Июнь 1907-го. Это было дерзкое жестокое нападение на фургон, перевозивший огромную сумму денег в отделение государственного казначейства. В центре города, среди бела дня. Погибло много случайных прохожих. Вы обратили внимание на последний абзац?

– Да, конечно. Неужели Кобе требовалось специальное разрешение, чтобы взять немного денег на лечение жены?

– Разумеется, он мог взять без спросу. Однако решил, Учителю понравится, если он попросит у него разрешения. Получил отказ. Жена его умерла. Это закалило Кобу еще больше и понравилось Учителю.

– Коба тоже проходил инициацию? – шепотом спросил Федор.

– Нет. Ему не нужно. Он таким родился, – быстро произнес доктор.

Официант принес счет, забрал пустые кофейные чашки и вместе с салфетками чуть не прихватил измятый пожелтевший листок. Федор быстро прихлопнул листок ладонью, сердце дико стукнуло. Доктор хмыкнул, покачал головой.

– Федя, спрячьте письмо, хорошенько спрячьте. Вручите Ульянову лично в руки. Я отправил ему много разных снадобий. Эта пилюля самая сильная и надежная. Подействует, я уверен.

* * *

Вуду-Шамбальск, 2007

Публика отбила ладони в бесконечных бурных аплодисментах, а Йорубе все казалось мало. Он никак не замолкал, шутил, заливисто смеялся собственным шуткам, затем на эстраду принялись вылезать разные знаменитости, в основном политики и актеры. Они признавались Йорубе в любви. Рассказывали, какой он щедрый, мудрый, красивый, остроумный, жизнерадостный, гениальный, добрый, справедливый.

Когда все возможные эпитеты были исчерпаны, под барабанную дробь из боковых дверей вышли строем официанты. Каждый нес на подносе по несколько блюд, накрытых серебряными круглыми крышками.

Блюда ставились на столы, торжественно открывались крышки, шел пар.

– Вот мясо антилопы. Это страусятина. А тут самое главное. Кусочки филе жирафа, соус из кокосового молока, – тихо, деловито объясняли официанты.

Йоруба спрыгнул с эстрады, вернулся за стол. Соня увидела, как Светик держит вилку с куском у рта и внимательно слушает Хота.

– Как вы думаете, удобно сейчас подойти к Петру Борисовичу, попросить, чтобы меня отвезли домой? – спросила Орлик, когда удалился официант.

– Домой, то есть в зону? – уточнил Дима.

– Конечно.

– Может, не стоит ни о чем просить Петра Борисовича? Мы потихоньку уйдем все вместе, – предложила Соня. – Наш шофер отвезет вас или, если хотите, поедем с нами. Мы нашли маленькую частную гостиницу в городе.

– Спасибо, – Орлик смущенно улыбнулась. – Без Петра Борисовича все равно не обойтись. Дело в том, что сегодня я должна ночевать в гостевом доме. Ночью обещали вьюгу, ураганный ветер. Не знаю, что делать.

Она еще больше смутилась и явно чего-то не договаривала.

– Я попробую дозвониться нашему водителю, а вы, Елена Алексеевна, пока подумайте, – сказал Дима. – Можно доехать до зоны и остаться там до утра. Или в город, в гостиницу.

Джаз играл слишком громко, Дима с телефоном вышел. И буквально через минуту у стола появились все трое. Йоруба, порозовевший, с расстегнутыми верхними пуговками френча, обнимал Кольта за плечи, Хота за талию.

– Кто с кем не знаком, давайте знакомиться. Приветствую вас, Софья Дмитриевна, в моей скромной степной юрте. Елена Алексеевна, с вами я уже имел честь поздороваться.

Хот молча смотрел на Соню. Кольт склонился к Елене Алексеевне и шептал ей что-то на ухо.

– Родные мои, я вижу, вы не притронулись к мясу, – громко заявил Тамерланов.

– Спасибо. Мы уже сыты. Было столько замечательных закусок, – с любезной улыбкой ответила Соня.

– Да, но жираф нечто особенное, – Хот произнес это по-русски, почти без акцента, – вы должны съесть хотя бы по кусочку, символически, чтобы загадать желания.

– Не могу есть жирафа, даже символически, – сказала Орлик, – я пять месяцев работала на раскопках в Южной Африке, там у нас был жирафенок Степка, совершенно ручной.

– За исполнения желаний всегда приходится платить, – с легким пафосом произнес Хот, – но разве так уж велика цена? Нужно всего лишь подняться над предрассудками, отбросить сантименты.

– Жирафенок Степка! Почему не Петька? – Тамерланов рассмеялся и ткнул Кольта локтем в бок.

– Нет уж, тогда лучше Герман, Герка! – Кольт, улыбаясь, похлопал Йорубу по плечу.

Хот опять уставился на Соню и, пока Кольт с Йорубой смеялись, тихо сказал ей по-немецки:

– Вы изменились, Софи. Теперь вы еще больше похожи на вашу прабабушку Таню.

– Что же странного? Мы близкие родственники, – ответила Соня и заставила себя любезно улыбнуться.