Текст книги "Небо над бездной"

– Ладно, хватит с него, а то совсем копыта откинет, – сказало смутное лицо.

Как ни пытался он восстановить дальнейшие события, ничего не получалось, образовался глухой провал в памяти. Понять, что именно вкололи ему в вену, разумеется, невозможно. Фазиль сказал, что разило, как из винной бочки. Значит, спиртное в рот все-таки влили. То есть им нужна была достоверность. Они не хотели, чтобы даже Фазиль догадался, что все это спектакль.

Дима продолжал упорно и безнадежно нажимать кнопки на телефоне.

– Откуда ты знаешь, что она не желает меня видеть и слышать? – спросил он Фазиля.

– Так она сама сказала. Отвези, мол, этого придурка в город. Я спросил, куда именно отвезти, а она говорит, куда хочешь, это не мое дело. И пусть уматывает в Москву. Я говорю, как он умотает? Прогноз плохой, дня три будет погода нелетная. А она опять: не мое дело. Передай ему, как проспится, что он уволен.

– Подожди, ты видел ее? Она что, вышла вместе с этими, когда меня грузили в машину?

– Нет. Они меня с ней соединили по телефону.

– По какому телефону? Она свой оставила тут, у тебя.

– Ну, не знаю. Я их спросил, мол, куда именно тебя везти, в какую гостиницу. Они говорят, мы без понятия. Сейчас, говорят, соединяем с госпожой Лукьяновой. Один, вроде старший, набрал на своем мобильнике какой-то номер и передал мне трубку.

– Ты уверен, что говорил именно с Соней?

– Голос вроде бы ее. Хотя… Слышно было плохо, там музыка гремела.

– Фазиль, что ты замолчал?

– Мне только сейчас в голову пришло! Она бы наверняка сказала, чтобы я вез тебя к Рустамке. Понимаешь, как-то очень грубо она со мной поговорила. Я разозлился, я-то в чем виноват? На меня зачем орать?

– Она орала?

– Ну, вроде как из-за музыки. А ты что, думаешь, это вообще не она была?

Дима осторожно покрутил головой, размял плечи, снял неудобный смокинг, влажную от пота сорочку, открыл дверь, вылез из машины и принялся обтираться снегом до пояса.

Озноб прошел, кожа горела, сердце забилось быстрее, руки и ноги уже не дрожали. В голове почему-то прозвучала фраза: «Они могут только пугать и лгать».

Он больше не мучился вопросом, каким образом произошел диалог между ним и дворником Дассамом, если старик ни слова не знал по-русски. Он принял это как данность. Мало ли в жизни случается событий, которые трудно объяснить?

Снежная баня окончательно привела его в чувство. Он достал из багажника свою сумку, быстро переоделся в джинсы, фланелевую рубашку, свитер.

Когда поставили запаску, Фазиль сказал:

– Ну, вот, отлично. Через полчасика будешь у Рустамки в отеле, отоспишься, утром позвонишь Соне, все выяснишь.

– Нет, Фазиль. Мы сейчас поедем назад.

– Куда?

– Туда. Во дворец.

* * *

Москва, 1922

Михаил Владимирович не сразу понял, о чем толкует красивая светловолосая барышня, слишком она была возбуждена, слишком громко звучал ее голос в кафельных стенах приемного отделения.

– Я товарищ Бренер, учусь вместе с вашей Таней. Это безобразие, контрреволюция, они за это ответят!

Профессор сначала решил, что она нездорова. Щеки барышни пылали, зеленые глаза лихорадочно блестели.

– Хватать, тащить и так подло, украдкой! Но ничего, я найду на них управу!

– Сударыня, вы присядьте, успокойтесь, – сказал профессор и приложил ладонь к ее лбу, – жара нет у вас?

– Я никакая не сударыня и я совершенно здорова! Меня даже тиф не берет, даже вошь боится меня! – Она все-таки дала себя усадить и шубку скинула.

Теперь можно было спокойно поговорить с ней.

– Стало быть, вы учитесь с моей Таней. Как вас зовут?

– Я уже сказала, меня зовут товарищ Бренер.

– Да, я понял, очень приятно. А имя можно узнать?

Барышня уставилась на него, открыла рот, потом зачем-то пожала ему руку и произнесла:

– Большая честь говорить с вами, товарищ Свешников. Вы лечите самого Владимира Ильича. Это огромная честь для меня. Я тоже хочу стать врачом. – Она сдвинула темные тонкие брови и, помолчав, добавила: – Клянусь, они ответят за это!

Михаил Владимирович вдруг вспомнил, как Таня рассказывала о товарище Бренер, героине Гражданской войны, и даже мелькнуло в голове имя: Мария. Маня. Профессор облегченно вздохнул про себя, потому что беседовать с барышней, обращаясь к ней «товарищ Бренер», ему было сложно.

– Машенька, вас кто-то обидел?

– Ха! Пусть кто попробует! Вот что, надо сразу телефонировать Феликсу Эдмундовичу! Где тут у вас аппарат?

– Зачем, позвольте узнать?

– Чтобы прекратить безобразие!

– Маша, будьте любезны, объясните, что произошло? – попросил профессор, почти не надеясь получить внятный ответ, однако получил.

– Вашу Таню арестовали.

Он, конечно, испугался, но не слишком. Записал на бланке для рецептов: «ордер – Уншлихт, мандат – Иванов». Поблагодарил Маню, спокойно поднялся к себе в кабинет и позвонил Ленину.

Трубку взяла Фотиева, долго не хотела звать вождя к аппарату, пыталась выяснить, в чем дело. Наконец трубку взял Ленин. Выслушал, крикнул примерно так же, как кричала товарищ Бренер: «Безобразие!» – и пообещал разобраться.

Михаил Владимирович позвонил Бокию.

– Вы уверены, что барышня не ошиблась и ордер действительно подписан Уншлихтом? – спросил Глеб Иванович.

У профессора в солнечном сплетении образовался твердый ледяной комок. Он вспомнил, что Дзержинский ездит по Сибири, инспектирует железные дороги, добывает зерно для весеннего сева и на Лубянке сейчас главный этот самый Уншлихт. С ним у Бокия отношения скверные, он человек Сталина.

«Они нарочно это устроили, пока нет Дзержинского! – подумал профессор и тут же спросил себя: – Кто – они? Я что, подозреваю какой-то особенный заговор? Ерунда! Заговоров и интриг у них много, это их стихия, но при чем здесь моя Таня? Зачем она им?»

Бокий велел сидеть и ждать у аппарата, обещал перезвонить, как только станет что-либо известно.

Заглянула Лена Седых. Оказалось, что профессора ждут на вечерний обход. Он никак не мог уйти из кабинета, впрочем, хватило двух слов, чтобы Лена все поняла.

Комок в солнечном сплетении твердел, мешал дышать. Надо было срочно чем-то занять себя. Михаил Владимирович принялся наводить порядок в ящиках стола, но скоро обнаружил, что бессмысленно перебирает бумажки, и больно прищемил палец, задвигая ящик. Мысль о заговоре все никак не оставляла его, упрямо пульсировала в мозгу. Будь Дзержинский сейчас в Москве, хватило бы одного звонка. Конечно, Железный Феликс недавно грозил, намекал, но он бы не посмел арестовать дочь профессора Свешникова. Тем более прекрасно знает, арестовывать ее не за что.

Михаил Владимирович чувствовал пустоту и тщетность своих рассуждений. Не стоит сразу паниковать. Скорее всего, арест Тани бюрократическая ошибка, недоразумение.

Он попытался читать, раскрыл наугад первую попавшуюся книгу. Не сумел понять ни строчки, как будто текст был написан на каком-то незнакомом языке.

Просидев еще несколько минут неподвижно, профессор обнаружил, что молится про себя. Только на это он был сейчас способен.

Телефонный звонок заставил его вскочить. Он так резко схватил трубку, что едва не сшиб аппарат.

– У нас на Лубянке среди заключенных ее пока не нашли, – прозвучал в трубке мрачный голос Бокия. – Уншлихт на совещании, как только освободится, я свяжусь с ним.

– А Иванов? Иванова нашли?

– Успокойтесь. Отправляйтесь домой. Уже поступило распоряжение от Владимира Ильича. Всех, кого нужно, подняли на ноги. Я послал телеграмму Феликсу в Томск.

– Глеб Иванович, давайте я сам приеду к вам, на Лубянку, я не могу просто сидеть и ждать!

– Ни в коем случае! – резко выкрикнул Бокий и добавил, уже мягче: – Зачем вам приезжать? Вероятно, ее там нет. Впрочем, я проверю еще раз.

– Где же она?

– Михаил Владимирович, я бросил все свои дела и занимаюсь поисками. А вы, вместо того чтобы помогать мне, мешаете, отнимаете время. К вечеру все разъяснится. Отправляйтесь домой. Я позвоню.

– Так уже вечер. Подождите, Глеб Иванович, еще одну минуту. Когда вернется Федор?

Но Бокий положил трубку.

На ватных ногах профессор вышел из кабинета, спустился вниз, сел в автомобиль прямо в халате и, пока ехал, все время думал: «Вдруг Бокий позвонит домой, а там только няня и Мишенька? Они ничего не поймут, перепугаются».

В квартире было тихо. Никто не встретил Михаила Владимировича, только Марго прискакала, вскарабкалась к нему на плечо. Он сразу прошел в детскую. Миша лежал в кроватке, рядом сидела няня.

– Наплакался, спит, – сообщила она шепотом. – Таня обещала ему кукольный театр, а вот до сих пор нет ее.

– Где мама? – сквозь сон пробормотал Миша.

Михаил Владимирович наклонился, поцеловал его, обнаружил, что ребенок пылает. И без термометра было ясно: не меньше тридцати восьми.

– Дед, где мама? – всхлипнув, повторил Миша.

– Задержалась в университете. Ну-ка, открой рот, я горлышко посмотрю.

– Ничего не болит, хочу в кукольный театр, где мама?

Миша хныкал, не давал смотреть горло, отталкивал трубку фонендоскопа, крутился так, что невозможно было прощупать железки, и чуть не разбил термометр. Няня пыталась помочь, удержать его, заговорить. Марго уселась к нему на подушку, гладила по голове, бормотала что-то на своем обезьяньем языке. Но он ничего не хотел слышать, доводил до исступления себя, деда, няню, повторяя:

– Где мама?

Уговоры заняли минут сорок. Наконец удалось посмотреть горло, оно было распухшим и красным, с характерным сероватым налетом.

«Дифтерия», – прошуршал в голове профессора какой-то чужой ехидный шепоток.

Михаил Владимирович бросился к телефону, позвонил в больницу, попросил, чтобы кто-нибудь срочно привез ему противодифтерийную сыворотку. И тут же набрал номер Бокия, но того не было на месте.

Оставалось ждать, снимать шпателем и отсасывать через трубочку дифтеритные пленки, делать уксусные компрессы, чтобы немного сбить жар, врать, что маму задержали в университете, а потом попросили подежурить в госпитале, и слышать это бесконечное, мучительное:

– Где мама?

А Бокий все не звонил, и не звонили из больницы. Достать свежую сыворотку было трудно. К десяти вечера Миша уснул, но метался, всхлипывал, кашлял. Пришел Андрюша и тут же убежал, заявив, что сыворотку раздобудет сам, у одного приятеля есть знакомый барыга, и задорого можно купить любые лекарства.

Михаил Владимирович дал ему денег, и на вопрос, где Таня, ответил то же, что отвечал Мише: задержали, попросили отдежурить.

– Она прошлую ночь дежурила, как она выдержит? – спросил Андрюша.

– Ну, ты же ее знаешь, – Михаилу Владимировичу удалось изобразить улыбку, впрочем, довольно фальшивую.

В одиннадцать он решился позвонить Бокию домой. Трубку взяла Лена.

– Папа вернется сегодня очень поздно. Что-нибудь передать?

– Нет, спасибо.

В полночь явился Валя Редькин, принес сыворотку, рассказал, что с ним связалась Лена Седых.

– Представляете, даже в Солдатенковской сыворотка просроченная. Достал свежую каким-то чудом, через знакомого провизора. Сказал, что для вашего внука, так он даже денег не взял, вот еще передал шпатели, трубки и кучу каких-то снадобий.

Комок в солнечном сплетении слегка подтаял. При дифтерии главное ввести сыворотку вовремя. Миша немного похныкал от укола, но потом сразу уснул. Няня давно уж дремала в кресле у его кроватки. Михаил Владимирович поднял ее, отвел к ней в комнату, уложил, заверил, что теперь все будет хорошо. И услышал, как она пробормотала сквозь сон: «Где Таня?»

Валя ждал профессора в кухне. На примусе кипел чайник.

– Ордер действительно подписал Уншлихт, и это очень скверно. Ленин отдал устное распоряжение, ему пообещали разобраться, но предупредили, что обвинения весьма тяжкие. Глеб не звонит потому, что ему нечего сказать.

– Они нашли Таню?

– Да. Она на Лубянке, в специзоляторе. Фамилия ее следователя Мухин.

Профессор едва присел на табуретку и тут же вскочил:

– Я поеду к ней.

– Бесполезно. Вас не пустят. В специзоляторе сидят злейшие враги советской власти, ни свиданий, ни передач. Успокойтесь, послушайте. Формальных поводов арестовать Таню более чем достаточно. «Ледовый поход» сегодня считается самой опасной и сильной белогвардейской организацией. Муж Тани – один из лидеров.

– У нее нет никаких контактов с мужем, – простонал профессор, – они даже не переписываются.

– Она встречалась с Элизабет Рюген. Недавно она была в гостях на дне рождения своей сокурсницы Лидии Плотниковой. Отец этой девушки состоял в партии правых эсеров. Вся семья арестована.

– Ну и что? При чем здесь Таня?

– Совершенно ни при чем, – Валя встал, налил чаю, придвинул стакан профессору, – и дело вовсе не в Тане. Вас хотят убрать подальше от больного Ленина.

– Зачем?

– Причин много. Вы беспартийный, идеологически чуждый элемент, пробрались на самый верх. Вы его лечите, а им нужно совсем другое.

– Что же?

– Изолировать его, тихо свести на нет, а потом из него, мертвого, сделать идола. Вы мешаете им. Но тронуть вас они не смеют. Если вы помчитесь на Лубянку, будете рваться, требовать свидания, они обязательно устроят какую-нибудь мерзкую провокацию.

– Что же делать?

– Ждать. Ленин пока ограничился устным распоряжением, потому что в данный момент неплохо себя чувствует и ему не до вас. Но скоро вы ему понадобитесь. Вы скажете, что не возьметесь его лечить, пока ваша дочь в тюрьме. Ваши нервы расстроены, вы думаете только о дочери и в таком состоянии не можете выполнять свои врачебные обязанности.

В прихожей стукнула дверь. Вернулся Андрюша, всклокоченный, сердитый, и прямо с порога сообщил:

– Этот мерзавец пытался подсунуть мне все, что угодно, кроме сыворотки, уверял, будто дифтерия лечится йодом и ртутью, а сыворотка вовсе не нужна. На самом деле у него ее просто нет. Потом я был в трех аптеках. Нигде нет.

– Вымой руки и поешь. Все в порядке. Валя принес сыворотку, – сказал Михаил Владимирович, стараясь изо всех сил, чтобы не дрожал голос.

Спать он лег в детской, но не сомкнул глаз. У Миши температура поднялась до тридцати девяти, он метался, скидывал холодные компрессы, успокаивался только на руках. Михаил Владимирович пытался уложить его, но в кроватке он плакал, повторял осипшим слабым голоском:

– Где мама?

Пришлось взять его на руки и ходить по комнате, туда, сюда, из угла в угол, до рассвета.

* * *

Вуду-Шамбальск, 2007

Шли по анфиладам, коридорам, спускались вниз, поднимались вверх. Хот не отпускал Сонино плечо. Соня уже не пыталась вырваться. Иногда мимо проходили люди, прислуга и охрана. Все почтительно кланялись Хоту. Он не отвечал на приветствия, точно так же, как не отвечал на вопрос, который то и дело задавала ему Соня: «Куда вы меня ведете?»

Несколько минут назад у нее на глазах это существо убило человека. Но, возможно, убийство несчастного пятиборца Ника произошло раньше и называлось оно инициацией? То есть формально посвященный оставался живым, но ничего живого в нем не было. Химерный организм.

«Это всегда происходит добровольно. До последнего мгновения остается выбор, – думала Соня, – значит, инициация сродни суициду. Ну нет, господин Хот, не дождетесь».

Он тяжело, с присвистом, дышал. Когда проходили под яркими лампами, было видно, что лицо его потемнело еще больше и появился странный багровый оттенок. Соня уже не боялась смотреть на него, наоборот, разглядывала с любопытством, рискуя споткнуться на лестнице.

Они поднимались вверх, довольно медленно, с передышками. Парадная часть дворца кончилась. Позади остались статуи, хрусталь, ковры, мрамор. Лестница была узкая и крутая. Вероятно, запасной пожарный ход. Белые отштукатуренные стены, ярчайший галогеновый свет. Соня заметила, что Хот какой-то отечный, распухший, рыхлые рябые щеки трясутся. Багровый цвет напоминал сырое мясо. Раздулись и побагровели пальцы, сжимавшие ее плечо. Воспользовавшись короткой передышкой, Соня дернулась. Пальцы разжались, багровая кисть упала, повисла. И тут он произнес первые за долгое путешествие слова.

– Еще немного, и вы осчастливите Петра Борисовича. Он так ждет, бедняжка, так ждет, ножками сучит от нетерпения! Скажу вам по секрету, душу продать нельзя. Только подарить, бескорыстно, добровольно. Эта таинственная область – последний и единственный заповедник, где не работают товарно-денежные отношения.

Голос звучал совсем глухо, внутри что-то скрипело, булькало. Соня решила не отвечать на странную реплику, не вступать в диалог, просто наблюдать и ждать, что будет дальше. Страх окончательно исчез, осталось жгучее любопытство.

Генетический анализ образцов крови показал удивительные результаты. Анализатор сделал свой вывод, на мониторе несколько раз тревожно мигнуло слово «cancer». Умная машинка была права. Клетки по своим показателям являлись опухолевыми. В геноме содержалась поврежденная генетическая информация. Присутствовал ген теламеразы. Его еще называют «ферментом молодости». Считается, что если ввести в каждую клетку гены, отвечающие за его синтез, то можно сделать организм бессмертным. Но это лишь теория. В реальности с момента включения гена теламеразы человек обречен потому, что у него рак. Раковая клетка безумна, единственная ее цель – копировать себя до бесконечности.

Хот не болел раком. Весь его организм функционировал по принципу злокачественной опухоли. Происходила постоянная, бесконечная регенерация тканей. Это было управляемое безумие, на клеточном уровне.

Хзэ по-шамбальски рак. В древних степных мифах болезни – результат попыток злого божества Сонорха создать живую материю. Рак стал его шедевром. Из опухолевых клеток возникло отдельное, самостоятельное существо, внешне похожее на человека. Оно оказалось удобным орудием для добычи бесценной субстанции, излучения человеческого страдания, пищи, жизненно необходимой Сонорху и его воинству.

Соня читала об этом до того, как попала в степь и получила подарок от Хота в виде двух пробирок с образцами его интересной крови. Шамбальские мифы пересказывались в материалах экспедиции двадцать девятого года. Тогда она еще не могла понять, зачем профессор Свешников и доктор Агапкин так много занимались мифологией. В степь они отправились за паразитом. При чем тут злой Сонорх с его патологическим творчеством?

Взглянув вверх, Соня увидела последнюю, верхнюю площадку и закрытую дверь. Хот остановился, тяжело опустился на ступеньку и произнес сквозь сильную одышку:

– Мы почти пришли. Говорить будем здесь, потому что там вы окоченеете. Присаживайтесь. Надо отдохнуть.

Соня расправила платье и села подальше от Хота, вжавшись плечом в стальные прутья перил.

– Вам уже известно, Софи, что мой организм совершенен. В нем спрятаны ответы на важные вопросы. Регенерация тканей. Победа над смертельными болезнями. Вы же понимаете, никто лучше меня не знает, что такое рак. Софи, я многому могу научить вас. Я расшифрую вам текст генома. Вы сумеете манипулировать клеточной памятью так же легко, как лучшие мои ученики умели манипулировать сознанием толпы.

Соня сидела на холодной узкой ступеньке, поджав ноги, обняв колени. Голос Хота звучал все тверже, уверенней. Когда она решилась повернуть голову, взглянуть на него, увидела, что лицо уже не такое опухшее и багровое. Где-то вверху послышался гул, тихий отдаленный стрекот.

«Кажется, вертолет, – подумала Соня. – Мы добрались до крыши дворца, там должна быть вертолетная площадка».

– Лучшие мои ученики жаждали мирового господства. Вы жаждете знаний. Эта страсть глубже и тоньше всех прочих. С ней мне редко приходилось работать. К тому же до вас моими учениками были исключительно мужчины. Вы станете первой. Аналогов нет, разве что старушка Ева. Я не предлагаю вам яблоко, Софи, оно давно съедено, и огрызка не осталось. Я предлагаю вот что. Открытие лекарства от рака и Нобелевскую премию. Бесконечное, ни с чем не сравнимое наслаждение познанием. Крылатый змей раскроет вам свою тайну, вы поймете, как он действует и кого выбирает. Чтобы получить все это, вам не придется напяливать балахон, ложиться в гроб, произносить клятвы, принимать черное причастие. Ритуальный маскарад оставим экзальтированным профанам. Вам он вовсе не нужен. Просто назовите меня Учителем. И я им стану для вас.

Гул и стрекот звучали все громче, вертолет висел над крышей. Хот встал на ноги, вполне бодро, подал Соне руку. Соня осторожно поднялась, придерживая пышную юбку. Больше всего на свете ей хотелось помчаться вниз по лестнице, не оглядываясь. Но заговорил знакомый внутренний суфлер.

«Ты все равно не успокоишься, пока не узнаешь. Ты должна дойти до конца».

Железная дверь открылась. Волна ледяного ветра ударила в лицо, едва не сбила с ног. Затрепетал синий шелк платья, вздыбились волосы, брызнули слезы. Вертолет стоял посреди заснеженной площадки. Как только Соня и Хот оказались внутри, винт бешено завертелся, машина поднялась в воздух. Соня сняла туфли и вытряхнула набившийся в них снег. Пилот в элегантном кожаном шлеме обернулся, улыбнулся, оторвал на миг от штурвала руку и приветливо помахал. Соня узнала Йорубу.