Текст книги "Никто не заплачет"

Глава десятая

Захар приходил раз в неделю, брал Колю с собой в город. Первое время водил в кино, потом, когда потеплело и запахло весной, они подолгу гуляли, обедали в ресторанах. Иногда за столиком с ними оказывались какие-нибудь приятели Захара с наколками на руках, с золотыми зубами. Изредка появлялись женщины, они казались Коле необыкновенно красивыми. Одеты они были во все заграничное, в ушах и на пальцах сверкали драгоценные камни.

Разговоры обычно велись непонятные, с каждым Захар общался по-разному. С одним говорил строгим голосом, рублеными скупыми фразами, словно приказы отдавал. Над другим посмеивался, как бы про себя. Собеседник не замечал, но Коля всегда чувствовал это.

Только с одним человеком он беседовал как с равным.

Однажды, войдя в зал ресторана «Прага», Коля заметил за дальним столиком известного эстрадного певца, которого много раз видел по телевизору. Певец пел на всяких праздничных концертах песни про партию, про Ленина – в общем, идейную муть. Голос его без конца звучал по радио, и в интернате его знал каждый, даже самый последний дебил.

Захар прошел сквозь зал именно к этому столику, и они с певцом обнялись, как старые друзья. Коле певец приветливо улыбнулся, пожал руку, порывшись в карманах дорогого пиджака, извлек маленький заграничный ножичек с несколькими складными лезвиями и протянул Сквозняку:

– Держи, малыш.

Этот красивый удобный ножичек на многие годы стал для Сквозняка чем-то вроде талисмана.

С певцом Захар не говорил о делах. Они смеялись, рассказывали анекдоты, певец сыпал известными на всю страну именами, словно шелухой от семечек. На прощание он ласково потрепал Колю по щеке.

– Певец – твой друг? – спросил он потом Захара.

– Почти.

– Он тоже вор?

– Нет. Он – один из самых богатых людей в России. Ему по жизни надо дружить с ворами.

– А если он не будет?

– Станет бедным.

– Почему? Он ведь может поставить хорошие замки, сделать у себя в квартире железную дверь.

Захар тихо засмеялся и покачал головой.

– Замки сломают, дверь взорвут, и вообще много есть разных способов… А вот если знают, что он со мной и с такими, как я, в ресторане сидит, никто к нему не сунется.

– А что, это все знают? – удивился Сквозняк.

– Кому надо – знают.

Летом детей отправляли в специальный подмосковный лагерь. Жизнь там отличалась от обычной интернатской только тем, что не было уроков и разрешалось большую часть дня проводить на свежем воздухе. А так – те же дети, те же воспитатели.

Место было болотистым, комары жрали нещадно. Если шел дождь, то дети не знали, куда себя деть. В Москве был хотя бы телевизор, а сюда даже кино не привозили. Читать эти дети не привыкли, играть друг с другом в замкнутом пространстве долго не могли. Игры обычно кончались драками и истериками. А воспитатели жили своей жизнью, иногда прикрикивая на тех, кто слишком уж бушевал. Но Коле все это было не важно.

К нему никто не смел подойти близко. Слушались беспрекословно, даже самые неуправляемые. Иногда воспитатели обращались к Сквозняку за помощью, и он мог, если хотел, за три минуты утихомирить орущую палату. Но это его вовсе не радовало. Коварные подколки и провокации надоели, казались пресными и скучными. В маленьком интернатском мирке он был безусловным лидером, но равнодушным и молчаливым. Свита ходила за ним хвостом, выполняла каждое желание, однако желаний почти не осталось.

Власть над умственно отсталыми уже не тешила его тщеславие. Наелся досыта. Это был пройденный этап.

Захар приезжал раз в неделю, привозил фрукты с рынка, но всегда спешил. Поговорить спокойно, как в Москве, не получалось. И Коля ждал, когда же кончится это скучное, дождливое, комариное лето, в котором нет никакого смысла.

Наступил сентябрь, детей привезли в Москву. Коля вздохнул с облегчением.

На короткие осенние каникулы Захар забрал его к себе, договорившись с директрисой. Он жил уже в другой квартире, не в коммуналке, а в отдельной, двухкомнатной, в Черемушках.

Иногда он уходил на весь день, дважды вернулся под утро. Оставлял еду в холодильнике, всегда ресторанную, в блестящих маленьких кастрюльках.

Коля смотрел телевизор, валялся на диване с «Тремя мушкетерами» и «Графом Монте-Кристо». Читать ему нравилось, он мог глотать все подряд, извлекая из прочитанного то, что считал для себя полезным.

– Мозги надо кормить постоянно, – говорил Захар, – иначе они зачахнут. Ты почитай, почитай про этого графа. Есть чему поучиться.

Однажды вечером к Захару пришли гости. Один маленький, чуть выше Коли, с плоским темным лицом, бритой налысо головой и глазами-щелочками. Эти глазки быстро окинули Колю с ног до головы, словно прощупали, каждую косточку насквозь просветили.

Другой длинный, узкоплечий, с обвислыми серыми усами. Его Сквозняк уже видел один раз, в ресторане. На правой руке у него не хватало пальцев. Вместо мизинца и безымянного смешно шевелились короткие обрубки. Коле понравилось, как он курит, зажимая папиросу между этими обрубками.

– С нами не сиди, – мрачно сказал Захар, – иди спать. Поздно уже.

Такое было впервые. Обычно Захар разрешал ему сидеть при взрослых разговорах, только велел молчать и не влезать. Потом отвечал на вопросы, кое-что объяснял. Не все, правда, лишь то, что считал нужным. А сейчас отправляет спать.

Ну ладно, спать так спать. Однако стены в панельном доме совсем тонкие, тахта стоит у той стены, за которой кухня. Отлично все слышно, даже не надо специально ухо прижимать. Коля очень быстро умылся, почистил зубы и прошмыгнул в комнату. Конечно, кусок разговора он пропустил. Сейчас было слышно, как Захар говорит:

– Нет, я сказал. Он уже свой срок мотает, с рождения. И статья у него на всю жизнь.

– Это можно исправить. – Высокий голос с небольшим акцентом принадлежал узкоглазому.

– А на фига? – Беспалый чуть шепелявил, говорил с тяжелым придыханием. – Где еще такого форточника найдешь? Пока он дебил, с него вообще никакого спроса. Я вот о чем миркую…

Беспалый перешел на быстрый шепот, и Коля ничего не мог разобрать. Но он уже понял, речь идет не о ком-нибудь, а о нем, о Сквозняке.

– Нет. – Захар даже кулаком по столу шарахнул. «Почему они смеют с ним спорить? – тревожно подумал Сквозняк. – Он же главный! Одного его “нет” достаточно. А он дважды повторил».

– Как хочешь, – спокойно произнес узкоглазый, и послышался звук отодвигаемой табуретки. «Уходят, – понял Коля, – не договорились…»

– Подожди, Монгол. – В голосе Захара мелькнули даже какие-то просительные нотки.

– Решай, Захар, решай сейчас, – они опять сели, – он тебе не сын. И усыновить ты его не можешь. У вора нет семьи. А пацан – это уже семья. Тебя заметут, что с ним станет? – Монгол говорил спокойно и рассудительно. – Ты хочешь, чтобы я его учил десять лет. А я хочу, чтобы он влез в форточку. Один раз. Мне надо получить свою вещь. Пусть он поможет.

И Захар согласился.

Когда гости ушли, он тихо вошел в комнату и сел к Коле на кровать. От него сильно пахло табаком и перегаром.

– Не спишь небось? – спросил он шепотом.

– Нет, – ответил Коля и открыл глаза.

– Этот узкоглазый умеет убивать одним ударом, без всякого оружия, – начал Захар, – он никогда не болеет, может не есть и не спать по нескольку суток. Он почти не чувствует боли, если его бьют. Но его никогда не били. Его невозможно ударить, он всегда опередит. Он – самый свободный человек из всех, кого я знаю. Он свободен от себя самого. Ты понимаешь меня, Сквознячок?

– Понимаю, – кивнул в темноте мальчик.

– Я вор, – продолжал Захар, – вор в законе. У меня никогда не будет семьи. Не имею права. Есть среди нас такие, которые плодят детей по всей России и забывают, как кого зовут. Но я другой. Я всегда хотел иметь сына, пацана, как ты. Я не могу тебя усыновить, хотя мне этого хочется. Я не живу долго на одном месте, меня в любой момент могут взять за жабры, и мусора, и свои. Я не хочу, чтобы ты хлюпал в дерьме. Монгол обещал научить тебя многому. Таким, как он, ты не станешь. С этим надо родиться. Но сумеешь стать свободным. И это будет твой главный капитал на всю жизнь. Однако, Сквознячок, ничего не бывает задаром. Чтобы Монгол взялся тебя учить, ты должен ему помочь. Пойти на дело. Понимаешь?

Мальчик быстро кивнул, и Захар заметил, как заблестели в темноте его глаза.

– Ты хочешь стать вором, малыш? – тихо спросил он.

– Хочу.

– Почему?

– Мне это нравится.

Захар хрипло откашлялся, вышел на кухню, вернулся с папиросами, закурил.

– Ты думаешь, это только рестораны, шикарные бабы, много денег и никакой работы? Ты думаешь, это легкая и красивая жизнь?

Он сидел, тяжело сгорбившись, опустив голову, и показался вдруг Коле таким старым, усталым, беспомощным.

– Нет, – медленно проговорил мальчик, – я так не думаю. Я хочу стать вором потому, что всех ненавижу. – Он промолчал и добавил совсем тихо: – Всех, кроме тебя.

Остаток ночи Коля провел без сна. Он лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок и обдумывал предстоящее дело. Ему всего одиннадцать лет, а он уже идет на дело, серьезное и рискованное.

Ему предстоит по пожарной лестнице добраться до четвертого этажа и влезть в форточку. Потом он должен очень быстро и тихо пройти в прихожую, отпереть входную дверь. Остальное его не касается. Они войдут в квартиру, он выйдет и сразу убежит. Захар будет ждать его в машине за углом. И все.

Нельзя сказать, чтобы маленький Сквозняк волновался, а тем более трусил. Ему было жаль, что он не останется в квартире, не увидит, как все произойдет.

– Ты сразу убежишь, – несколько раз повторил Захар, – сразу. Понял? Если вдруг кто-то проснется, ты услышишь. Будет тихо, квартира большая. Спят в спальне. Если вдруг шаги или шорох, ты все равно успеешь добежать до прихожей. Главное, старайся не шуметь и ни в коем случае не зажигай свет. Можешь осветить фонариком замок. Но только на секунду.

– А сколько в квартире будет людей? – спросил Коля.

– Двое. Мужчина и женщина.

– Молодые?

– Не очень. Женщина молодая, а профессору за пятьдесят.

– Хозяин квартиры – профессор?

– Да. Археолог. Древний Восток изучает.

– А женщина?

– Не знаю. Спи.

– Ты меня заберешь из интерната? – тихо спросил мальчик.

– Да.

– Я буду жить с тобой?

– Нет. Ты будешь жить в другом интернате, с нормальными детьми. Это специальная спортивная школа. Монгол преподает там вольную борьбу. А я буду брать тебя на каникулы и на выходные.

– Тебе не дадут. Если ты меня не усыновишь, тебе не дадут. Наша директриса отпускает меня с тобой по блату. А там блата не будет.

– Не твоя забота. Дадут. Там тоже будет блат. Спи. Завтра тяжелый день. Вернее, тяжелая ночь.

Утром Захар устроил что-то вроде репетиции. Он велел Сквозняку выйти на балкон и влезть в форточку на кухню. Потом еще раз. Это было совсем несложно.

– Главное, чтобы ты не простудился, – говорил Захар, – тебе придется лезть раздетым, только в свитере. А ночью заморозки. Все-таки конец октября.

– Ерунда. Я здоровый.

Днем Захар уложил его спать. Видно было, как он волнуется. Он расхаживал по кухне, курил, но к спиртному не притрагивался. Кофе себе варил, ставил Высоцкого. Коля дремал в комнате под хриплый басок.

 
Живешь в заколдованном ди-иком лесу,
откуда уйти невозможно… – [1]1
  В. Высоцкий. Лирическая.


[Закрыть]
 

пел магнитофон.

Из дома они вышли в два часа ночи. За углом, в соседнем дворе, их ждал новенький бежевый «жигуль». За рулем сидел какой-то незнакомый мужик, совсем молодой, курносый, в кожаной кепке, низко надвинутой на лоб. Рядом – Монгол, а беспалый – на заднем сиденье.

Ехали совсем недолго. По пустым ночным улицам до центра домчались за полчаса. Притормозили в тихом дворе у семиэтажного дома с колоннами и башенками. Из машины вышли только двое – Монгол и Коля.

– Смотри, – сказал Монгол, – лестница проходит мимо окна. Форточка открыта. Там кухня. Главное, старайся не шуметь, когда будешь спрыгивать на пол. Прежде чем проходить в прихожую, оглядись, глаза должны привыкнуть к темноте. И все – очень тихо. Ты понял?

Коля кивнул.

– Боишься? – В бледном, зыбком свете фонаря глаза-щелочки впились в лицо Сквозняка.

– Нет, – тихо ответил мальчик.

– Держи фонарик, – Монгол сунул ему в ладонь маленькую металлическую коробочку чуть больше спичечного коробка.

Было очень холодно и влажно. Скинув куртку, Коля невольно поежился. Монгол взял у него куртку, легко подсадил на высокую лестницу и растворился в темноте. Было слышно, как заработал мотор «жигулей».

Коля остался один. Обледенелый металл перекладин сразу обжег ладони. Он стал быстро карабкаться, стараясь не замечать ломоты в промерзших руках.

Вдруг одна из перекладин предательски лязгнула под его ногой. Он понял: можно запросто сорваться. Проржавевшие винты держатся на соплях. Сердце гулко стукнуло. Конечно, высота не такая уж большая, насмерть он не разобьется. Но дело сорвет. И ноги переломает.

В лицо ударил порыв ледяного ветра. Сверху хлопнула форточка. Та самая, на четвертом этаже. Мелькнула идиотская мысль, что оттуда, из темного окна кухни, его заметили и закрыли форточку. Но он тут же разозлился на себя. Это ветер, просто ветер.

Задрав голову и внимательно взглянув вверх, он понял: самое трудное впереди. На какой-то момент ему придется отпустить обе руки и балансировать на скользком жестяном карнизе. Он должен оторвать одну руку от лестницы, а другой дотянуться до оконной рамы. Эта секундочка может стоить жизни.

Главное, оставаться совершенно спокойным, не пускать в душу панический ужас перед пропастью высотой в четыре этажа. Тогда каждое движение будет точным. Четыре этажа – это совсем немного, но дом старый, потолки высокие… Только не смотреть вниз. Только не смотреть…

Ледяная жесть карниза немного прогнулась и спружинила под ногой. Через секунду он легко и ловко протиснулся в форточку.

Ничего страшного. Жив.

Пахнуло теплом чужой кухни. Прямо под столом оказалась широкая деревянная лавка. На минутку он присел на лавку, отдышался и тут услышал какое-то сухое дробное постукиванье, совсем близко. Он понял: стучит пишущая машинка.

Колю это не испугало, а наоборот, странно воодушевило. Значит, не спит хозяин-профессор, сочиняет какую-нибудь научную статейку. И сочинять ему осталось совсем недолго. Но пока он ничего не подозревает.

Маленький жалкий детдомовец Коля Сквознячок знает, что случится с сытым счастливым профессором через несколько минут, а сам профессор – нет. Выходит, Коля Сквознячок сильнее и важнее.

У хозяина шикарной квартиры все было – мать, отец, всякие бабки-деды. Жил, сволочь, припеваючи, профессором стал. А Коля Сквознячок сейчас откроет дверь спокойного чистого дома, и профессору будет так хреново, как и не снилось в кошмарном сне.

Сквозняку вдруг захотелось хоть краем глаза взглянуть на профессора. Он даже зажмурился, сжал кулаки, чтобы перебороть жгучее любопытство. Это оказалось труднее, чем удержаться на скользком карнизе. Но справился.

Глаза привыкли к темноте, он на цыпочках вышел из кухни и оказался в широкой прихожей. Кеды ступали по паркету почти бесшумно, только половицы чуть поскрипывали. Достав из кармана брюк фонарик, он быстро осветил входную дверь.

А машинка все стучала. Сквозняк быстро справился с английским замком.

В квартиру вошли трое: Монгол, беспалый и тот курносый парень, который сидел за рулем. Не сказав ни слова, они выпустили Колю на лестницу и тихо закрыли за ним дверь.

«Жигуль» ждал за углом. Захар курил на заднем сиденье. Сквозняк уселся рядом. В салоне работала печка.

– Замерз? – спросил Захар и обнял его за плечи.

– А, ерунда, – махнул рукой мальчик. – Лестница проржавела, чуть не сломалась. А профессор не спал. На машинке печатал.

– Видел тебя?

– Нет.

– Ну и ладно. Это теперь без разницы.

– Почему?

Коля уже понял почему. Однако хотел уточнить.

– Монгол свидетелей не оставляет, – тихо ответил Захар, – он редко ходит на дело. Очень редко. Но потом всегда – никаких свидетелей. Он не сидел ни разу, Монгол. Если попадется, ему сразу вышак, без разговоров. А тут у него особый интерес. У профессора сейчас в квартире какой-то тибетский божок вроде талисмана. Монгол говорит, это его вещь.

– Значит, они замочат профессора и его жену? – задумчиво спросил Коля.

– Скорее всего, – кивнул Захар.

– А этот божок, он золотой, что ли?

– Не знаю. Монгол его для себя берет. Продавать не станет. А остальное, что возьмут в квартире, пойдет в общак. Монгол так решил.

– А Монгол главнее тебя? – спросил Коля осторожно.

– Ну, как тебе сказать? – Захар пожал плечами. – Я в законе, а закон – вещь железная. Я многое могу, но должен еще больше. А Монгол никому ничего не должен. Он сам по себе. Я весь на виду, отвечаю за каждое свое слово, а он в тени. И еще. Для меня существует предел. Мой собственный предел. Я, например, не могу убить женщину, старика, ребенка. Просто не могу – и все. По натуре своей. А Монгол может. Он никого и ничего не боится. Главное, самого себя не боится. Ты понимаешь?

Коля кивнул.

«Я хочу быть как Монгол, а не как ты», – подумал он, но вслух этого не сказал. Промолчал.

Прошло полгода. Некая Сидорова Мария Юрьевна стала хлопотать об оформлении опекунства над Козловым Николаем Николаевичем, 1963 года рождения. Хлопоты эти сводились к банальным взяткам. Из интерната Колю забрали поздней весной.

Пока опекунша занималась медицинско-бюрократической волокитой, ребенок сбежал от нее. Ничего удивительного, у олигофренов часто бывает мания бродяжничества. Сироту искали, но след его простыл.

А осенью в детской спортивной школе-интернате общества «Динамо» появился новенький. Звали его Захаров Николай Геннадьевич, ему было двенадцать лет. Из документов следовало, что родители мальчика погибли в автокатастрофе год назад.

Те чиновники, которым могло бы прийти в голову проверить это, были аккуратно подмазаны солидными взятками.

Захар решил, что от неправедного приговора, оскорбительного Колиного диагноза, не должно остаться и следа. Его не устраивало, чтобы диагноз просто сняли, признали ошибочным, хотя это возможно было сделать быстро и легко – за взятки. Он хотел, чтобы слово «олигофрения» навсегда исчезло из биографии мальчика.

Умные люди отговаривали, убеждали Захара, что диагноз только упростит Колину жизнь. Не возникнет проблем со службой в армии, и уголовная ответственность для таких дурачков всегда мягче. Но вор в законе был упрям и стоял на своем. Мало ли чем в этой жизни захочет заняться мальчик? Диагноз ограничит для него свободу выбора. Вдруг его потянет в институт? Почему нет? С его мозгами это вполне возможно. Пусть он станет кем захочет. Но слабоумным – даже только по официальным бумажкам – не будет никогда.

Монгол честно взялся за обучение. Вечерами в спортивном зале интерната он проводил с Колей свои беспощадные уроки. Он учил его не только приемам каратэ и дзюдо, он запретил ему есть мясо, курить, пить спиртное, рассказывал о тайных приемах тибетской медицины, посвятил в основы самовнушения, медитации, гипноза и даже восточной магии.

Монгол вовсе не был буддистом или дзэн-буддистом. Он создал нечто вроде собственного учения, суть которого сводилась к искусству физического выживания, к сохранению целостности себя как сверхсильного, совершенного организма. Никакой морали, никаких чувств, кроме самой примитивной физиологии.

– Человек – слабое животное, – говорил Монгол, – причины твоей слабости в тебе самом. Главное, что лишает тебя сил, – жалость к другому человеку. Жалея другого, ты отдаешь ему часть собственной энергии. Энергия – самое ценное, что есть в тебе.

Захар брал его на выходные и воспитывал по-своему:

– Никогда не позволяй себе расслабиться при других. Не жалуйся и не хвастай. Учись терпеть и молчать, не болтай попусту. Твое слово должно быть на вес золота.

Когда Коле исполнилось пятнадцать, Захар сел в очередной раз и застрял надолго, на пять лет. Вернувшись, он не узнал своего питомца.

Это был крепкий молодой волк, обученный и воспитанный Монголом. Он владел всеми видами рукопашного боя, мог ребром ладони перебить кирпич, а человеческие хрящи – и подавно. В его серых северных глазах посверкивал тот же ледяной огонь, что и в черных восточных щелочках Монгола.

Ни о каком институте не могло быть и речи. Монгол все эти годы активно использовал его в самых разных делах, и даже бывалого Захара покоробило, когда он услышал, что на счету Сквозняка уже четыре трупа.

Коля Сквознячок стал бандитом. Никакой иной профессии у него не было. И самое скверное, что сироте нравилось убивать. Захар подумал: парень мстит за детские обиды. Перебесится, поймет: ничего хорошего в «мочиловке» нет. Он ведь смышленый вроде, а к двадцати годам заработал себе верный вышак.

– Коля, честный вор на «мокрое» идет только в крайнем случае, – говорил Захар, опрокидывая в горло очередную рюмку водки, – ты бы выпил со мной, сынок.

Они сидели в укромном уголке огромного зала ресторана «Пекин». Гремел ресторанный оркестр, высокая рыжеволосая певица в переливающемся платье пела модную песенку про конфетки-бараночки и румяных гимназисток. У эстрады потные поддатые пары отплясывали не в такт.

Захар говорил и не слышал собственного голоса. Коля, ловко орудуя деревянными палочками, ел желтоватую прозрачную лапшу с морскими гребешками.

– Пить вредно, – произнес он, не поднимая глаз. Захар понял его по движению губ.

– Ты не слушай Монгола, сынок. Выпей со мной. Не по-людски сидим. И ешь вилкой, а не этими штуками. Удобней вилкой-то. Ты ведь не китаец.

– Еда китайская, – улыбнулся Коля, – палочками удобно. Ты попробуй, вот так, между пальцами зажми.

– На хрена, сынок? – поморщился Захар. – Не нравится мне это. Ты вот взрослый совсем стал. Послушай меня. Серьезно послушай. Можно замочить за дело. Можно. И при нечестной разборке бывает, и по пьяни, в крайнем случае. Если шкуру свою спасаешь, тоже, конечно, можно замочить… Но так, тихого лоха, ни за что… Не понимаю, – он сильно помотал лысеющей головой, – западло это, сынок.

– Тихий лох – свидетель. Свидетелей оставлять нельзя. – Коля аккуратно вытер рот салфеткой.

– Монгол. Его школа… – усмехнулся Захар. – Я хотел, чтобы он тебя только драться учил, как никто не может. А он, сука, душу из тебя высосал.

По багровому, опухшему лицу вора в законе катился пот. Захар расстегнул ворот рубашки, ему было душно. Даже сердце стало покалывать.

– Не волнуйся, – спокойно усмехнулся Коля, – ничего он из меня не высосал. Нет ее, души. Сказки все это. Люди врут себе, чтоб умирать не страшно было. А все равно страшно.

Захар ничего не ответил, только махнул рукой, наполнил до краев свою рюмку, опрокинул резким движением, занюхал хлебной корочкой.

Певица объявила в микрофон:

– Белый танец! – и запела арию Магдалины из знаменитой рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда».

Красивая пьяненькая блондинка лет тридцати подошла к их столику и пригласила Сквозняка. Он не отказался, галантно подал даме руку.

Захар задумчиво курил и смотрел, как Коля, обняв красотку за талию, медленно покачивается среди танцующих. В ушах и на пальцах дамы посверкивали крупные бриллианты.

– Коля, Коля… Ты еще и бабам нравишься… Далеко пойдешь, Сквознячок… – бормотал Захар себе под нос, но не слышал собственного голоса, не замечал, что говорит вслух.