Текст книги "Никто не заплачет"

Глава шестнадцатая

– Он убежал! Я не знаю, что делать, – плакала Соня, теребя в руках Мотин кожаный поводок, – там дворняжка какая-то, они с Мотей играли, я покачалась на качелях, совсем немножко. А потом смотрю, Моти нет. Я ходила, искала…

– Сонечка, успокойся, не плачь. – Вера достала носовой платок и вытерла ей слезы. – Такое уже бывало. Мотя находил себе подружку, убегал, но всегда возвращался. Он знает дорогу домой. К тому же у него на ошейнике есть бирка с нашим телефонным номером… Господи! У нас ведь теперь другой номер, – вспомнила Вера, – я, конечно, забыла заказать новую бирку.

– Ну вот, – всхлипнула Соня. – Он заблудится, подберет его кто-нибудь и даже сообщить не сможет. А если он попадет под машину? Сейчас такое ужасное движение! Ой, Верочка, это я виновата… Нельзя было его спускать с поводка. Пойдем еще поищем вместе.

– Конечно, пойдем. Ты ни в чем не виновата. Мотя – охотник, ему надо обязательно бегать, если его не спустить с поводка, он может даже заболеть.

Вера заправила футболку в джинсы, надела мягкие замшевые туфли на босу ногу, взяла Соню за руку, и они отправились во двор.

Стояли теплые сумерки, на спортивной площадке подростки играли в футбол.

– Ребята, Мотю не видели? – спросила Вера, заглянув на площадку.

– Он туда побежал! – крикнул один из мальчиков и махнул рукой в сторону арки, выходившей на шумную улицу.

– Нет, он во-он туда побежал, – другой мальчик показал в противоположную сторону.

Вера и Соня обошли все соседние переулки, спрашивали прохожих, кричали по очереди и хором: «Мотя! Мотя!» Но собаки нигде не было. Кто-то говорил, будто пробегал только что рыжий ирландский сеттер и, кажется, свернул во-он в тот двор.

Уже совсем стемнело. Надо было возвращаться домой. Вера очень волновалась: во-первых, из-за того, что забыла поменять телефонный номер на собачьем ошейнике, и это действительно осложняло ситуацию. Во-вторых, в подъезде недавно поставили железную дверь с домофоном. Раньше Мотя прибегал, легко открывал дверь лапой, поднимался на свой этаж и гавкал у квартиры. А сейчас он не сумеет войти в подъезд.

– Ну давай еще немножко поищем! – Соня никак не хотела возвращаться домой без собаки.

– Хорошо, Сонюшка, – вздохнула Вера, – еще один раз обойдем двор, и все.

– А завтра я встану пораньше и опять пойду искать!

Они сделали круг, потом еще один, обошли несколько ближайших переулков.

– Ох, там ведь мама с ума сходит! – спохватилась Вера. – Все, домой, сию же минуту.

Они побежали в темноте сквозь опустевший двор, продолжая звать собаку, но уже совсем тихо.

Надежда Павловна распахнула дверь, едва они вышли из лифта.

– Я уже собиралась в милицию звонить! Час ночи! Так. Все понятно. Я думала, вы с Матвеем загуляли, а он, оказывается, убежал. Я ведь тебя предупреждала. Нельзя было заводить собаку, да еще охотничью. Это же кобель, он за течной сучкой на край света убежит, обо всем забудет.

– Да, – всхлипнула Соня, – а потом опомнится, увидит, что потерялся. Ему сразу станет страшно. Это я во всем виновата.

– Не надо, деточка, – смягчилась Надежда Павловна, – такое могло случиться и у меня, и у Веры. Ты, конечно, не прикрепила к ошейнику бирку с новым номером? – Оно грозно взглянула на дочь.

– Я забыла… – Вера сама была готова расплакаться. – Надо завтра утром позвонить по нашему старому номеру, предупредить… И еще, есть специальная служба поиска пропавших животных, надо узнать в справочной.

– Ладно, – вздохнула Надежда Павловна, – ложитесь спать, девочки. Это безобразие, что Соня у нас так поздно ложится. То на кухне всю ночь болтаете, теперь вот Мотю искали. Я там воду согрела, две большие кастрюли, чтобы вы помылись.

Вера поливала Соню из ковшика и все пыталась успокоить ее и себя.

– Он найдется, я чувствую. Мы объявления развесим, я распечатаю на принтере сразу штук тридцать, кто-нибудь найдет и позвонит.

– А Мотя пойдет с чужим человеком? Он ведь породистый, такие собаки дорого стоят. Вдруг его увел какой-нибудь бомж, чтобы продать на Птичьем рынке? – Соня сидела, съежившись в ванной, маленькая, худенькая, очень несчастная.

– Не думаю, – Вера закутала Соню в махровую простыню, – Матвей хоть и добродушный, но с чужим не пойдет.

– А как же тогда, если его хороший человек подберет, чтобы нам вернуть?

– Он отличает хороших от плохих, – грустно улыбнулась Вера. – С бомжом, который захочет его продать, Матвей не пойдет. От бомжа пахнет перегаром, а он этот запах терпеть не может.

Они на цыпочках вошли в комнату Надежды Павловны, Соня шмыгнула под одеяло и, прижимая к себе своего пупса, прошептала:

– Это я виновата. Все из-за меня. Никогда себе не прощу…

– Спи, маленькая, ты ни в чем не виновата, – Вера поцеловала ее в темную шелковистую макушку, – спи спокойно. Утро вечера мудренее.

Ни Вера, ни ее мама не были заядлыми собачницами. Когда Вере исполнилось восемь лет, она подобрала на улице крошечного щенка. Он был полумертвый от голода, с перебитой лапой. Мама разрешила оставить собаку в доме только на время выздоровления, а потом, сказала она, «мы пристроим его куда-нибудь. Нам еще собаки не хватало при моих полутора ставках! Кто будет с ним гулять? Это же как маленький ребенок!»

Щенок быстро шел на поправку. Через месяц он стал круглым, пушистым, лапа зажила, он только чуть прихрамывал. Вера назвала пса Кузей, в ветеринарной лечебнице ему сделали все положенные прививки, сказали, что собака здоровая, хорошая, дворняга с примесью эрдельтерьера. Когда он станет взрослым, все равно будет маленьким, чуть больше болонки.

Ни на какой Птичий рынок Кузю, разумеется, не отвезли. Надежда Павловна сама не заметила, как привязалась к собаке. Он рос умным, ласковым, все понимал, легко и быстро научился делать свои дела на дворе, а не дома, после двух-трех серьезных разговоров уразумел, что тапочки грызть нельзя, и в конце концов стал полноправным членом семьи. Он был приветлив со всеми, но никогда не ластился к чужим, не брал еду из чужих рук, не любил фамильярности.

В квартире напротив жила скандальная, сильно пьющая пара, муж и жена. Периодически они выносили свои разборки на лестничную площадку, вопили друг на друга, дрались, потом мирились, выпивали в честь примирения, и опять начиналось все сначала.

Кузя, как большинство собак, терпеть не мог пьяных. Встречая шумных соседей, он косился на них с неприязнью, а если они вели себя особенно бурно, начинал рычать и скалиться.

Однажды Вера возвращалась с псом с обычной вечерней прогулки. Кузя был без поводка. На лестничной площадке творилось что-то несусветное, пьяный сосед пытался выдрать своей благоверной остатки волос, а она колошматила драгоценного супруга шваброй. Соседи из другой квартиры вызвали милицию, которая еще не приехала. На трех ближайших этажах высовывались головы из дверей, раздавались голоса: «Прекратите! Ну сколько можно?!»

Вера взяла Кузю на руки от греха подальше. Прижимаясь к стене, она попыталась проскользнуть к своей двери, но швабра пьяной бабы задела ее плечо.

Кузя моментально соскочил с рук. Он не мог простить, что его хозяйку кто-то посмел ударить палкой. Шерсть у него на загривке встала дыбом. Отчаянно затявкав, он вцепился в ногу разъяренной соседке. Она завопила и отшвырнула Кузю ногой с такой силой, что маленький, пушистый черно-белый комок перелетел через перила и упал в лестничный пролет с пятого этажа.

Что было потом, Вера не помнила. Никогда в жизни она так страшно не плакала. Она неслась вниз по лестнице, заливаясь слезами, несколько раз упала, расшибла коленки. За ней вслед бежала ее мама, но догнать не могла. В это время как раз приехал милицейский наряд.

Жалобы на буйную чету поступали постоянно, однако милиция смотрела на это сквозь пальцы. Сами, мол, разбирайтесь. Но тут на них набросился весь подъезд.

– Вот, поглядите, дождались! – кричала старушка с шестого этажа. – Сегодня они собаку убили, а завтра начнут нас убивать!

– Они должны ответить по закону! – жестко говорил молодой отец семейства с четвертого этажа. – Они не только убили собаку, они нанесли ребенку серьезнейшую психологическую травму.

– Развели тут собак! – спохватившись, завизжала пьяная баба, главная виновница происшедшего. – Это их надо привлечь с их шавкой! Вон, ногу мне прогрыз, говнюк поганый! Сдох ублюдок, и правильно! Туда ему и дорога!

Милиционеры посмотрели на пьяную бабу и ее присмиревшего мужа, потом – на задыхающуюся от слез двенадцатилетнюю девочку с мертвой собакой на руках и все-таки забрали алкашей в отделение, а позже буйную чету привлекли к уголовной ответственности по статье «злостное хулиганство» и выселили за сто первый километр.

Надежда Павловна долго не могла вывести дочь из шока и зареклась заводить какую-либо живность в доме.

– Животные совершенно беззащитны перед жестокими людьми, перед машинами, даже перед болезнями, и вообще собачий век короток, а привязываешься к ним почти как к детям, – говорила она, – я не хочу, чтобы мы с тобой еще раз пережили нечто подобное.

Прошло много лет. В доме не было ни собак, ни кошек.

Однажды поздним вечером Вера возвращалась с работы. Стоял февраль, было очень холодно. В переулке в фонарном луче метался под снегом какой-то рыжий комок. Он скулил, нюхал сугробы, бегая, поджимал лапы – между подушечками набился снег, растаял, заледенел, псу было очень больно. Увидев Веру, он бросился прямо к ней, радостно завилял хвостом, запрыгал.

– Ты обознался, малыш, – вздохнула Вера и жестко сказала себе: «Нет!»

Впрочем, она уже поняла: никуда ей от этого рыжего продрогшего счастья не деться. Она уговаривала себя, а потом и маму, что они возьмут пса на время, пока не объявятся настоящие хозяева. Пес породистый, кто-то должен его искать, волноваться. А если оставить его вот так, на морозе, на улице, он погибнет, он ведь домашний, это сразу видно. На нем ошейник, правда, какой-то изодранный, без бирки с номером, но все-таки…

На следующее утро они расклеили объявления:

«Найден ирландский сеттер…» Какие-то знакомые посоветовали обратиться в специальную службу. Ждали почти месяц. За это время никто не откликнулся. Сердобольная девушка из специальной службы сказала:

– Не ищут его. Оставляйте себе.

– Но ведь он не дворняга, породистый… – неуверенно возразила Вера. – Такие собаки дорого стоят. Прежние хозяева за щенка деньги заплатили, в наше время это важно…

– Побаловались и бросили, – вздохнула девушка, – такое случается со всеми, и с породистыми тоже.

Ветеринар сказал, что псу не больше полугода, он чистокровный ирландский сеттер, с ним надо много гулять и ходить на охоту.

– Вот только охоты нам не хватало! – воскликнула Надежда Павловна.

Породистый Матвей оказался вовсе не таким умным и понятливым, как дворняга Кузя. Он требовал значительно больше внимания, его надо было не только дважды в день выгуливать и кормить, с ним приходилось без конца играть, разговаривать, как с маленьким капризным ребенком. Иногда он бывал буйно-дурашлив, хватал какой-нибудь башмак или носок, носился по квартире, сшибая все на своем пути, изгрыз гору хорошей обуви, уговоров не понимал, а бить ни Вера, ни Надежда Павловна его не могли.

Иногда в его собачьей душе просыпались древние инстинкты, он находил у помойки во дворе какую-нибудь тухлятину и вываливался в ней, чтобы изменить собственный запах – обмануть и сбить со следа воображаемого врага. Едва справляясь с тошнотой от невероятной вони, Верочка запихивала пса в ванную и с помощью шампуня смывала с его длинной рыжей шерсти чешую тухлой селедки.

Проблем и хлопот с Мотей было много. С самого начала, когда стало ясно, что собака остается в доме, Верочка сказала себе: «Я не буду к нему слишком привязываться. Он такой доверчивый дурачок, он хочет дружить со всеми собаками на свете, в нем кипят молодые кобелиные страсти, с ним может случиться что угодно…»

И вот случилось. Пес пропал, и Вера чувствовала, что на этот раз он пропал всерьез. Она с удивлением обнаружила, что уснуть не может. Ей мерещились всякие ужасы про Мотю, она представляла, как его сбивает машина, как его загрызают собаки, как он мечется в панике по ночному городу, путается в следах, в запахах, не может найти дорогу домой.

Вера тихонько вышла на кухню, достала из тайничка сигарету и закурила у открытого окна. Она курила крайне редко и всегда потихоньку от мамы.

Стояла теплая тихая ночь, листья высоких старых тополей мягко шуршали под окном. Иногда слышались пьяные матерные крики и смех. Почему-то от этого гогота в пустом тихом дворе в два часа ночи, когда все спят с открытыми окнами, Верочке вдруг стало противно, тоскливо, она почувствовала себя совсем маленькой, одинокой и беззащитной. Ей захотелось поговорить с кем-нибудь, поделиться своей тревогой за Мотю.

Рука уже потянулась к телефону. Стас Зелинский не спит в это время. Но скорее всего после разговора с ним станет еще гаже. К Стасу нельзя обращаться, когда хочется плакать. Он не выносит жалоб и слез. Вообще очень мало на свете людей, которым можно без стыда похныкать в жилетку. А Верочке нужно было сейчас именно это. Хотелось, чтобы кто-то погладил по голове, утешил, сказал: «Не волнуйся, собака твоя найдется, все у тебя будет хорошо…» Верочка сама часто оказывалась в роли такой вот «жилетки». Она легко и ласково умела утешать других, могла глубоко вникнуть в чужие проблемы, ей не стеснялись жаловаться. Стас Зелинский выкладывал ей все про свои отношения с другими женщинами, даже не задумываясь, что ей это может быть неприятно.

Верочка всегда считала, что ее собственная любовь важнее его нелюбви, его равнодушного хамства. Пусть он не любит, зато в ней живет это красивое, таинственное чувство, которое не объяснишь словами, с которым все вокруг кажется значительнее, ярче.

Верочка понимала, что скорее всего любит уже не Зелинского, а собственные детские романтические фантазии, свои шестнадцать-семнадцать лет, когда рядом взрослый «настоящий мужчина» и у тебя с ним сложный «взрослый» роман…

Но после их последней встречи она с удивлением обнаружила, что количество его хамства перешло в качество. Верочка вдруг увидела своего обожаемого Стаса совершенно другими глазами. Трусоватый, жадноватый, самовлюбленный бабник, потаскун – и не более. Ей стало скучно и противно.

Все, кто знал Верочку Салтыкову, поражались ее терпению и мягкости. Она была совершенно не обидчива, легко прощала. Ей было неловко подумать о человеке плохо, заподозрить в обмане и наглой корысти. Она не умела требовать, торговаться, отстаивать свои законные права. Верочку ничего не стоило надуть, и находилось немало людей, которые с удовольствием это делали.

Много раз ей недоплачивали за тяжелый переводческий труд, бывало, что вообще не платили, кормили обещаниями, ссылались на трудности. Она была отличным синхронистом, одинаково хорошо владела английским и французским, легко и быстро осваивала любую профессиональную лексику, будь то медицина, юриспруденция, экономика, социология – что угодно. К тому же она была человеком точным, обязательным и аккуратным. Случалось, ее нанимали без всякого контракта, или контракт оказывался липовым, она вкалывала на каких-нибудь переговорах, обрабатывала горы сложной скучной документации, а потом, когда приходило время расплачиваться, наниматели либо исчезали, либо жаловались на непредвиденные трудности, плохие времена, призывали к сочувствию и пониманию. В лучшем случае она оставалась с жалким авансом, равным одной десятой той суммы, которую реально заработала.

Находились и такие, которые, единожды обманув ее, входили во вкус, обращались к ней еще раз. А почему нет? Если этой дурочке так просто запудрить мозги и заплатить в десять раз меньше, почему бы не воспользоваться? Верочка соглашалась, но не потому, что была дурочкой. Глупость и интеллигентность – разные вещи, хотя многие с удовольствием ставят между ними знак равенства.

У халявщиков возникала иллюзия, что пользоваться Верочкиной добротой и доверчивостью можно бесконечно, можно расслабиться и сесть ей на шею. Вот ведь повезло, ужо сэкономим! Классный переводчик, работает практически бесплатно, пользуйся в свое удовольствие. Однако предел ее терпению все-таки наступал, причем это могло произойти в самый неподходящий для хитрых халявщиков момент. Они-то расслабились, решили, так будет всегда. Но Верочка, тихая, безответная, исполнительная «бесплатная» Верочка говорила однажды: все, ребята. Вы ведете себя непорядочно, и мне противно с вами иметь дело.

Конечно, безработных переводчиков навалом, но на деле оказывается, что половина знает языки на уровне средней школы, а вторая половина требует оплаты по принятым в мире расценкам, двести долларов за шесть часов синхронки и восемь долларов за страницу переведенного текста. А таких, чтобы работали качественно и бесплатно, в природе не существует.

Верочке предлагали денег в два раза больше, в три, в пять, оправдывались, извинялись, рассыпались в комплиментах, угрожали. Требовали. Но все было напрасно. Если она говорила «нет», то уже ни за какие деньги, никакими обещаниями и угрозами ее нельзя было уломать.

Дело было даже не в деньгах, хотя Вера, как любой нормальный человек, в них нуждалась. Дело было в брезгливости. Как только она убеждалась, что ей врут, что ее силы и время воруют, причем не голодные, не нищие, а вполне упитанные состоятельные люди, она просто уходила – даже если никакой другой работы не предвиделось.

Сама того не желая, она создавала у человека иллюзию, будто с ней все можно. Казалось, человек сам должен понимать, что можно, а что нельзя. Ведь это так просто. Она не обижалась, не выясняла отношений, не устраивала сцен. Когда неприятных поступков накапливалось слишком много, количество перерастало в качество, какая-то тонкая струна лопалась со звоном и Верочка уходила, ничего не объясняя. Она при этом чувствовала себя виноватой – не остановила вовремя, не предупредила. Но ничего поделать с собой не могла. Она верила и оправдывала до последнего, часто вопреки всякой логике. Но если переставала верить человеку и уважать его, то больше с ним никогда не общалась.

Однако Верочка считала, что это ее коварное свойство касается только работы, деловых отношений, иногда приятельских, но к драгоценному Зелинскому никак не относится. Стаса она будет терпеть всегда, примет любого, все простит и никогда не разлюбит.

Она могла ждать от себя чего угодно, только не этого. Было бы логичней после стольких лет «сложных отношений» возненавидеть его, страдать от всяких противоречивых чувств, устроить в своей душе настоящую «мыльную оперу» со страстями, борьбой любви и ненависти, рыдать, кусать подушку. Но ничего подобного не происходило. Ей просто стало скучно. Ей не хотелось звонить ему, не только сейчас, но вообще – никогда больше.

Да неужто и правда разлюбила? Какое счастье, не прошло и пятнадцати лет… Теперь она свободна от этой тяжелой, унизительной, никому не нужной любви. И что? Что делать с долгожданной свободой в тридцать лет? Обращаться в брачное агентство? Объявление в газете поместить? «Блондинка, москвичка, 30/157/59, в/о, без жилищных и финансовых проблем познакомится с порядочным мужчиной для серьезных отношений…»

Тьфу, пакость какая! Интересно, что за люди играют в эти газетно-брачные игры? Наверное, всякие авантюристы, сексуальные маньяки, тайные извращенцы и прочая сомнительная публика. Но какой-то процент нормальных, даже счастливых браков по объявлениям все-таки есть. Хоть маленький, но есть. Кому-то везет.

Верочка загасила сигарету. Надо было ложиться спать. И вдруг зазвонил телефон.

– Как же мне это надоело! Третий час ночи! – проворчала Вера и взяла трубку.

– Здравствуйте. Простите за поздний звонок, – произнес приятный мужской голос, – пожалуйста, не бросайте трубку и не говорите, что я не туда попал.

«Это что-то новенькое», – усмехнулась про себя Верочка.

– А куда вы звоните? – спросила она.

– Я звоню вам, – ответил незнакомец, – только вы можете мне помочь.

– Знаете, молодой человек, который сейчас час?

– Знаю. И еще раз прошу прощения. Пожалуйста, выслушайте меня. Дело в том, что ваш новый телефонный номер недавно принадлежал одной фирме.

– Да, «Стар-Сервис», я об этом слышу по двадцать раз в сутки.

– Я понимаю, вас замучили звонками, – вздохнул молодой человек, – наверное, и факсы к вам тоже приходят?

– Кто вы и что вам нужно? – раздраженно спросила Вера.

– Я – бывший владелец фирмы «Стар-Сервис», – еле слышно проговорил ночной собеседник после долгой паузы.

– Вы что, издеваетесь? До свидания. – Вера бросила трубку.

Через минуту телефон зазвонил опять. Вера уменьшила громкость звонка, насколько это было возможно. Телефон в ее руках верещал тихо и жалобно.

«Есть такая идиотская шутка, – вспомнила Вера, – звонят по одному номеру в течение суток, чем ближе к ночи, тем чаще. Каждый раз просят к телефону какого-нибудь Ивана Петровича, разными голосами. А под утро, после двух дюжин звонков, когда жертва совсем озвереет от бессонницы, вежливо говорят: “Здравствуйте, я Иван Петрович. Извините, пожалуйста, мне никто не звонил?”».

Накрыв аппарат подушкой, Вера отправилась спать. Завтра придется встать очень рано и всерьез заняться поисками Матвея. Нет, не завтра. Уже сегодня.

* * *

Антон ругал себя последними словами. Надо быть хамом и идиотом, чтобы звонить в начале третьего ночи. Конечно, она его послала, когда он представился. Но кто же не пошлет в такой ситуации? Глубокая ночь, а днем наверняка терзали звонками, адресованными фирме. К тому же мало ли какие у человека могут быть собственные проблемы, настроение. Может, она вообще ждала какого-то важного звонка, не спала, нервничала, а тут – здравствуйте, опять эта несчастная «Стар-Сервис». Кто угодно озвереет.