Текст книги "Никто не заплачет"

Глава девятнадцатая

Юрий Уваров раскрыл очередную папку многотомного уголовного дела. В материалах предварительного расследования ему была знакома почти каждая строчка. За строчками стояли бессонные ночи, калейдоскоп лиц, допросы, слезы, мертвые глаза родственников убитых зверской бандой Сквозняка.

Сколько километров исколесили по Москве и области оперативники и наружка, сколько пешком пройдено, и все – тупики. Как тогда, так и сейчас. Ничего не изменилось.

Сквозняк кончил информатора, который о нем, вероятно, и хотел сообщить. Между прочим, этим своим поступком он как бы сам о себе сообщил. Другое дело, Клятва мог кое-какие подробности добавить. А теперь все. Ищи ветра в поле, ищи Сквозняка. Такое ощущение, что этот человек возник из воздуха, воздухом питается, нигде не живет, ни с кем не спит. Нет у него никаких связей. Целый штат агентов-информаторов занимался его связями. Ничего выявить не удалось. Но ведь было что-то, какие-то были зацепки. Пусть они вели в тупики.

Уваров не сразу понял, что именно ищет, просматривая оперативные документы. Все давно разработали, не осталось белых пятен. Совсем не осталось.

Юрий закурил и стал расхаживать по кабинету из угла в угол. Ну хорошо, ни знакомых, ни родственников, ни женщин. Такое возможно. Однако воздухом питаться нельзя. Даже если ты – Сквозняк. Деньги все равно нужны, чтобы столько времени находиться в бегах. Кто-то должен давать ему деньги. Казначея банды так и не вычислили тогда. Было на эту почетную должность несколько кандидатов-фигурантов, но все отпали. Сами бандиты уверяли, что его вообще не было, казначея. Однако они могли иметь свою корысть… А может, и правда не было казначея?

И все-таки кое-что осталось недоработанным.

Один из потерпевших, парень, который вернулся из армии и застал всю свою семью убитой, узнал взятую из квартиры вещь. Старинные золотые часы-луковицу.

Бдительный парнишка сразу позвонил следователю прокуратуры Игорю Николаевичу Клименко. В рядах оперативников звонок этот вызвал короткий переполох. С тем, кто сдал часы в комиссионку, пусть это трижды подставное лицо, говорящий попугай, можно работать. Но Клименко с самого начала отнесся к тем часикам несерьезно. Ну не может такая вещь в комиссионке на Арбате просто так лежать. Слишком это просто.

Следователь оказался прав. Часы сдала бабулька-сирота, Заславская Серафима Всеволодовна. Вещь была ее собственная, по наследству досталась. Два свидетеля это подтвердили. А парнишка обознался. Мало ли похожих вещей, пусть даже старинных и редких?

Заславскую на всякий случай проверили. Но можно было и не проверять. Серафима Всеволодовна оказалась действительно круглой сиротой. Никто в гости к ней не ходил. В коммунальной квартире такие вещи точно знают. Разве что изредка навещал двоюродный племянник, седьмая вода на киселе. С племянником познакомились – тоже на всякий случай. Тихий, скромный снабженец макаронной фабрики, жил от зарплаты до зарплаты, ботинки до дыр донашивал, костюмчик от старости лоснился. В общем, опять тупик.

А вдруг тот парнишка все-таки не обознался? Он ведь потом купил часы, не пожалел денег на безделушку. Видно, верил – из его квартиры вещь.

Был еще один любопытный факт. То есть и фактом не назовешь, так, слушок, сплетня. У одной из соседок арбатской сироты имелся брат, искусствовед-пенсионер восьмидесяти двух лет. К тому времени, когда шло расследование, старичка уже полгода как не было в живых. Соседка рассказывала, будто Серафима носила к нему какую-то картинку, чтоб поглядел, подлинник или подделка. И картина эта якобы произвела на старика неизгладимое впечатление. При встрече он поведал сестре, что совсем недавно держал в руках бесценный подлинник Шагала витебского периода.

Полотно Шагала витебского периода было взято в одной из ограбленных квартир. Его подробно описали родственники убитых, даже репродукцию предоставили, специально пересняли из подарочного альбома.

Однако сама Серафима Всеволодовна уверяла, будто никакой картины с порхающей парочкой и улыбающейся кошкой в глаза не видела, к искусствоведу носила обрывок старинного гобелена. А проверить нельзя было – ни тогда, ни тем более сейчас.

Заславская умерла год назад, ничего больше в комиссионки не сдавала, единственный племянник на похороны не пришел, в командировке был…

Юрий понял, что ему не дает покоя желание поговорить с племянником усопшей арбатской сироты, со скромным снабженцем макаронной фабрики, господином Головкиным Ильей Андреевичем. К двум зыбким звеньям, к старинным часам и подлиннику Шагала, вдруг как-то само собой прицепилось третье звено. Один из членов банды, правда не из тех, кого взяли, а убитый Сквозняком за наркотики, работал когда-то, очень давно и недолго, экспедитором на макаронной фабрике в Сокольниках. Тогда, три года назад, это сочли совпадением. А вернее, просто не обратили внимания…

Майор пока не знал, о чем именно станет беседовать с племянником, какие ему задаст вопросы, а главное – какие надеется услышать ответы. Однако поговорить хотелось.

И еще Юрию пришло в голову еще раз прощупать «детство героя» со стороны покойного вора в законе Захара. Их многое должно связывать. К чужому человеку не ходят на могилу. Возможно, именно из детства Сквозняка тянется эта трогательная привязанность к покойному вору в законе.

Могила Захара – единственная известная слабость Сквозняка. Навещает он могилу вопреки всякой логике. Знает, что рискует, и все равно – ходит. Вот и сейчас именно там появился. Но свидетеля сразу замочил.

В прошлый раз тоже пытались подойти с этого конца. Удалось выяснить только, что Захар таскал с собой в середине семидесятых шустрого пацана лет десяти-двенадцати. Однако что это был за пацан, откуда взялся и куда потом делся, осталось тайной. Слишком много лет прошло.

* * *

Супруга Ильи Андреевича Головкина уехала на дачу к своей приятельнице, не сказав ни слова. Она уже неделю как могла уехать, однако все тянула, будто ждала чего-то или нарочно торчала в квартире с утра до вечера, чтобы ему, Илье Андреевичу, досадить. Занятия в школе кончились, делать ей было нечего. Головкин все ждал, когда наконец его благоверная начнет собираться.

Каждое лето она проводила на станции Поварово, по Ленинградской дороге, в шестидесяти километрах от Москвы. Ближайшая подруга Раисы имела там в кооперативе участок в шесть соток с двухкомнатным домом.

Подругу звали Галиной, она тоже преподавала труд, только в другой школе. Они вообще с Раисой были похожи: обе бездетные, экономные, хозяйственные, у обеих мужья – «стервецы». Каждая считала, что детей нет потому, что здоровье расстроилось «на нервных почвах», и виной тому, конечно же, злодеи-мужья, неблагодарные бездельники, эгоисты, тунеядцы и так далее.

На этих эпитетах, на взаимных жалобах и перемывании косточек своим «стервецам» две пожилые женщины держались если не целое лето, то месяца полтора. Раиса помогала Галине в огороде и с курами, которых хозяйка умудрялась разводить за лето на своих шести сотках. Кроме кур и огорода, женщины занимались консервированием, солили огурцы и помидоры, варили варенье.

Раиса могла в любой момент нагрянуть в Москву, к мужу, без всякого предупреждения. Ну какое может быть предупреждение, если телефона в поселке нет? Особенно она любила появляться поздним вечером и всякий раз, входя в квартиру, придирчиво оглядывала каждый уголок, принюхивалась, пыталась определить, бывают здесь в ее отсутствие женщины или нет. Илье Андреевичу казалось, она даже огорчается, что никаких следов коварных измен не находит.

За двадцать семь лет совместной жизни он действительно жене не изменял. Ну, почти не изменял. Бывало, конечно, кое-что по молодости в командировках, но как-то все случайно и неинтересно. Мимолетной любовью скучного, скуповатого командированного соблазнялись либо грубые гостиничные шалавы, либо женщины, потерявшие всякую надежду, одинокие, некрасивые, с унылыми умоляющими глазами и неизящным нижним бельем. С первыми всегда был риск подцепить какую-нибудь венерическую пакость, со вторыми Илья Андреевич чувствовал себя скованно и неуютно, словно виноват в чем-то.

Иногда встречались женские лица, от которых у Головкина дух захватывало. Илью Андреевича тянуло к худеньким, хрупким, светловолосым, чтобы глазки голубые, кожа белая, ручки-ножки тоненькие. Нравились ему этакие неземные, воздушные создания с прозрачными пальчиками. Но это было так далеко и нереально, что и мечтать не стоило.

Когда-то, в незапамятные времена, именно так выглядела его жена Раиса. Кто ж знал, что через годы вылупится из нее толстое, грубое чудище? Глазки жиром заплыли, из голубых стали какими-то тускло-серыми. Кожа сделалась грубой, красной, над верхней губой даже жесткие светлые усики вылезли. Хоть бы выщипывала она их, что ли… И ладно бы после родов ее разнесло, это бывает со многими. Так ведь нет, не рожала она. Что-то с самого начала со здоровьем не заладилось, и остались они без детей. Из-за этого Головкин тоже, конечно, переживал, но не слишком. А вот возвышенной любви на старости лет хотелось…

Конечно, в Москве Илья Андреевич себе и в мыслях никакого баловства не позволял. Сначала из страха перед бдительной супругой, а позже – из-за собственной скупости и осторожности. Утешался в командировках, но с каждым годом все реже.

И вот сейчас, оставшись в пустой квартире в начале лета, почувствовал какое-то горячее юное беспокойство. Ночами ему не спалось, он думал, что годы проходят и деньги кончаются. Скоро Сквозняк вытянет из него все, до копеечки. А он так и не пожил в свое удовольствие. Вот, приоделся вроде, пару костюмов купил, и обедает теперь не в дешевых забегаловках, а в ресторанах, не в самых дорогих, конечно, но все-таки.

А нарядная июньская Москва прямо светилась красотками всех сортов. И тоненьких-беленьких много, именно таких, от которых у Ильи Андреевича с юности подступал комок к горлу.

Конечно, как человек трезвый и разумный, на чистую любовь в свои пятьдесят шесть лет Головкин не рассчитывал. Но хотя бы приключение, иллюзия любви – разве он не заслужил этого?

Неподалеку от дома было уютное, довольно дорогое кафе. Илья Андреевич в последнее время часто заходил туда обедать. Днем было почти пусто, а вот вечером слышалась мягкая музыка из открытых дверей, и сквозь легкие шторы виднелись заманчивые, хрупкие силуэты. Он не решался зайти вечером – срабатывала старая, годами выработанная осторожность. Но теперь терять нечего.

Гладко побрившись, облачившись в дорогой легкий костюм песочного цвета, побрызгав лысину туалетной водой, Илья Андреевич вышел из дома в девять вечера и молодой пружинистой походкой направился к кафе.

Он почти сразу увидел то, что искал. За одним из столиков сидели две худенькие блондинки, не старше двадцати. Они пили кофе, курили и хихикали. Одна была стрижена коротко, под мальчика, у другой платиновые прямые волосы доходили до пояса, она то и дело небрежно встряхивала ими, сдувала легкую светящуюся прядь со лба.

Присев за свободный соседний столик, он поглядывал на девушек и уговаривал самого себя, что это вовсе не банальные путаны, а порядочные, интеллигентные студентки, которые зашли посидеть в кафе, выпить кофейку. Если и есть у них какая-то иная цель – то только познакомиться вот с таким, пожилым, благообразным господином. С ним одним, но больше ни с кем.

Та, у которой длинные волосы, бросила на Илью Андреевича теплый, неравнодушный взгляд. Он подозвал официантку, заказал себе коктейль из креветок, легкое белое вино.

– И, пожалуйста, бутылку шампанского на соседний столик.

Официантка понимающе кивнула. Все складывалось отлично. Уже обе девушки смотрели на Головкина с интересом. Когда шампанское оказалось у них на столе, они заулыбались:

– Присаживайтесь к нам!

Каждой он взял по креветочному коктейлю, заказал еще два мороженых со взбитыми сливками (только для них, сам он не любил сладкого).

Длинноволосая представилась Алисой, стриженая – Мариной. Илья Андреевич галантно поцеловал обеим ручки.

Девушки действительно оказались студентками, обе учились в Гуманитарном университете и в кафе зашли «оттянуться после экзамена».

– Ну да, сейчас ведь июнь, сессия, – вспомнил Головкин.

Он заказал вдобавок к шампанскому сто граммов самого дорогого ликера. Они сказали, что обе москвички, живут с родителями, сессию сдают на «отлично», мечтают стать искусствоведами. Его не смущал грубоватый украинский акцент юных москвичек, он не замечал мелькавшие в их речи жаргонные словечки типа «чумовой», «в натуре». От их голубых глазок, белых зубок, радостного смеха у него кружилась голова и мурашки бежали по спине.

«Надо выбрать какую-нибудь одну, – думал он, пьянея от капли белого вина, – жалко, у меня нет приятеля, с которым я мог бы разделить этот праздник…»

После кафе девушки легко согласились зайти в гости к Илье Андреевичу. Сразу обе.

«Однако какую же мне выбрать? И что делать со второй? Впрочем, время покажет. Ведь не закончится все только одним вечером. Будет продолжение, уж я постараюсь…»

По дороге домой он купил фруктов, большую коробку шоколадных конфет, самых дорогих сигарет и плоскую бутылку ликера «Бейлис».

– Илья, а можно еще шампанского? – облизнув пухлые губки, спросила Алиса.

– Конечно, солнышко!

Он купил бутылку полусухого шампанского. Девушки внимательно следили, как он доставал бумажник из внутреннего кармана пиджака, как открывал его, потом клал назад. Но Илья Андреевич совершенно не замечал этого. У них были такие чудесные, чистые голубые глазки…

Когда входили в подъезд, он приобнял за талию сначала Алису, потом Марину и во рту у него пересохло.

«А почему, собственно, одну? Почему не обе сразу? Я так давно ничего себе не позволял…»

В его пустой квартире подружки огляделись по-хозяйски, уселись в кресла, курили и весело щебетали, пока он накрывал журнальный столик. Наконец шампанское было открыто, разлито по бокалам.

– За знакомство! – произнес Илья Андреевич и чокнулся со своими гостьями.

– Кофе хочется, – мечтательно произнесла Марина, – а то прям засыпаю…

– Да, – улыбнулась Алиса, – сделайте нам кофейку, поухаживайте за девушками.

Илья Андреевич скрылся на кухне. Когда он вернулся с подносом, на котором дымились три чашки кофе, Алиса и Марина все так же хихикали и курили. Шампанское было уже разлито по бокалам.

– Будь здоров, Илюша. – Марина чмокнула его в лысину.

Они чокнулись.

– Ну что же ты, Илюша, как цыпленок, по капельке цедишь? – Алиса погладила его по коленке. – Так не годится. Давай до дна, за свое здоровье надо пить до дна, примета такая – не выпьешь все, что в бокале, заболеешь.

Илья Андреевич осушил свой бокал. Голова кружилась все сильней, к тому же накатила странная слабость. Он оглянуться не успел, а Марина уже уселась к нему на колени. Глаза его затуманились, он чувствовал, что трудно шевельнуться. Трудно, да и не хочется.

– Ах ты, мой котик, старикашечка, – шептала на ухо Марина и тихонько щекотала его за ухом острыми, покрытыми ярко-розовым лаком коготками.

Алиса между тем выскользнула в соседнюю комнату, ловко обшаривала ящики и полки полированной стенки, высыпала в свою сумочку недорогие побрякушки Раисы, перетряхнула содержимое новенького кейса Ильи Андреевича, однако ничего, кроме запечатанной бутылочки туалетной воды «Эдем» и коробки швейцарского шоколада, там не нашла, тихо выругалась, но прихватила и это.

Илья Андреевич не мог понять, хорошо ему или плохо. Худенькая Марина, сидевшая у него на коленях, почему-то вдруг показалась невероятно тяжелой, будто весила она целую тонну. Впрочем, она давно уже спрыгнула с его колен и осторожно стягивала с Головкина пиджак.

– Вот так, котик, вот так, сладкий мой, – приговаривала она, проворно обшаривая карманы, – сейчас надо баиньки, глазки у нас закрываются, сейчас в коечку…

В белой лаковой сумочке исчез бумажник Ильи Андреевича, туда же последовали несколько пятидесятитысячных купюр, изъятых из наружных карманов. Головкин ничего этого не замечал. Ему страшно хотелось спать, тело стало совсем ватным, он проваливался в черный дрожащий туман, и сквозь туман откуда-то совсем издалека доносился невнятный шепот, в котором почудились слова:

– Все, линяем быстро…

Илья Андреевич попытался встать или хотя бы закричать, однако вместо крика вырвался из его горла только слабый стон. Входная дверь хлопнула, но этого Головкин уже не слышал.

Глава двадцатая

Очередной звонок вытащил Веру из постели. Как только за мамой и Соней закрылась дверь, Федор набросился на нее с жадностью, которая одновременно пугала и завораживала.

После того первого вечера в его маленькой квартире прошло совсем немного дней, и Вере казалось, что почти все это время они с Федором только и делали, что занимались любовью. Он заводился моментально, как только они оставались вдвоем.

«Такое впечатление, что он несколько лет не прикасался к женщине. В нем живет какой-то лютый, неутолимый голод…» – думала она.

– Я так люблю тебя и постоянно хочу, до безумия, – говорил он, в очередной раз ловко и быстро скидывая с нее и с себя одежду.

Нельзя сказать, чтобы Вере это не нравилось. Однако было в их внезапной любви нечто мрачно-звериное. Она уже несколько раз задавала себе один вопрос: со временем страсть утихнет, и вдруг обнаружится, что нам не о чем говорить? Ведь люди общаются не только в койке…

Когда в прихожей затренькал телефон, она даже обрадовалась. Они оторвались друг от друга только что, минуту назад. Она чувствовала себя усталой и опустошенной. А он готов был начать все сначала, его пальцы уже поглаживали ее бедра, медленно, мягко прикасались к груди, губы щекотали живот. Она поспешно выскользнула из-под простыни, накинула халат.

– Нет. Вы не туда попали. Это не «Стар-Сервис». Пожалуйста, вычеркните этот номер и больше сюда не звоните, – Вера быстро проговорила в трубку текст, набивший оскомину.

В комнату она не вернулась, пошла на кухню, села и закурила. Почему-то в последнее время она стала много курить, особенно после знакомства с некурящим Федором. Раньше она покупала пачку сигарет, держала ее в своем тайничке, в глубине кухонного шкафа, и пачки этой хватало на неделю, а то и больше. А теперь она выкуривала не меньше десяти сигарет в день, уже не таясь от мамы, которая ворчала, качала головой и говорила, что пороть ее некому.

Федор возник бесшумно, как привидение. У него вообще была неприятная манера появляться бесшумно, несколько минут стоять молча и смотреть на человека, который еще не успел его заметить. Вера вскинула на него глаза и улыбнулась.

– Они скоро вернутся, – сказала она о маме и Соне, – нам надо одеться.

– Верочка, – он подошел и провел ладонью по ее щеке, – ты выйдешь за меня замуж?

Она растерялась. Она совершенно не была готова ответить на этот глобальный вопрос.

– Я понимаю, мы слишком мало знаем друг друга, но ведь все и так ясно, – тихим, мягким голосом говорил он. – Я жить без тебя не могу. Возможно, ты пока не успела разобраться в своих чувствах, но я тебе не безразличен, правда?

– Нет, Феденька, ты мне не безразличен. – Она опять улыбнулась.

После такого количества бурных объятий фраза о «безразличии» звучала довольно нелепо.

– Жить мы можем первое время у меня. Я понимаю, что тесно, но нельзя начинать семью в одной квартире с родителями. Мы можем хоть каждый день приходить к твоей маме, или она к нам. А потом мы обменяем мою квартиру на двухкомнатную, с доплатой. На это деньги у меня есть. А когда родится ребенок…

– Ты хочешь, чтобы я родила ребенка? – медленно, почти по слогам спросила Вера.

– Очень хочу. И не одного, а двоих. Еще лучше – троих. Но это как получится.

Он говорил так, словно она уже согласилась. Он все решил за них сам. Он не обольщался на ее счет, не требовал жаркой взаимности сразу. Но самым удивительным было то, что, произнося свой монолог, он стоял у раковины и мыл посуду. Голый, в одних трусах.

«Ну где еще такого найдешь? – как-то устало и отстраненно подумала Вера. – Ты хочешь одинокой старости, в которой будут лишь воспоминания о неразделенной любви к драгоценному Стасу? Ты хочешь потом всю жизнь кусать локти, что отказала такому замечательному, доброму, заботливому Федору? Он, конечно, простоват, необразован. Однако он не виноват в этом. Как сказала мама, мы с ним “из разных детских”. Но зато в нем нет ни капли инфантильности, он не избалован, из него получится хороший отец. Он только что появился в моей жизни, а в доме уже чувствуется присутствие мужчины. Ничего не течет, все крючки и ручки кухонных ящиков на месте. Купил и сам установил тефалевский нагреватель в ванной. Теперь нет проблем с горячей водой. И посуду сам моет, и всякие деликатесы покупает. О чем еще мечтать? А главное, он, кажется, и вправду любит меня».

– Я поговорю с Надеждой Павловной, и в ближайшее время мы подадим заявление, – продолжал он, вытирая ложки и вилки.

Его как бы даже и не волновал ее ответ, он не стал спрашивать, согласна ли она. Словно ее согласие само собой разумелось.

– Хорошо, – кивнула Вера, – я подумаю.

Она встала и направилась в ванную.

После бурной страсти хотелось принять душ.

– Вместе. – Он аккуратно разложил вилки и ложки в ящике. – Ты же знаешь, я люблю мыть тебя, как маленькую.

«Интересно, – подумала Вера, – сколько продлится у нас такая идиллия?»

Они стояли под душем вдвоем, и сквозь шум воды было слышно, что в прихожей опять надрывается телефон.

– Даже мне успела надоесть эта проклятая фирма, в которую все время звонят по вашему номеру, – говорил Федор, нежно поглаживая ее плечи и спину ладонями в мыльной пене, – как, кстати, она называется?

– «Стар-Сервис».

Руки его на несколько секунд замерли. Вера откинула мокрую прядь с лица. Серые глаза были совсем близко. Она заметила в них какое-то странное, совсем новое выражение – то ли затравленности, то ли горечи. По его лицу текла вода, и ей на миг показалось, что он чуть ли не плачет. Он даже нижнюю губу закусил. Получилось немного театрально, но разве можно это заметить, стоя вдвоем голышом под душем?

– Что с тобой?

– Нет… Ничего. Не будем об этом. – Он выключил воду и стал вытирать Веру, осторожно промокая полотенцем.

– Ты меня избалуешь так, что сам потом рад не будешь, – улыбнулась она.

– «Стар-Сервис», – тихо проговорил он, как бы пробормотал про себя, вновь закусил губу и сделал «глаза раненого зверя».

– Федя, что случилось? У нас в доме без конца звучит название этой несчастной фирмы. Ты ведь слышал уже раз сто. Почему вдруг такая странная реакция?

– Конечно, я знаю, ваш номер принадлежал какой-то фирме. Но я не обращал внимания на ее название, не вслушивался. А сейчас вот спросил тебя. Но не надо было этого делать. Не надо. Лучше бы я не знал, что за фирма…

– Почему? – удивилась Вера.

– Давай не будем об этом. Я не могу… слишком больно.

– Господи, Федя, в чем дело? О чем не будем? Почему больно?

– Нет, Верочка. Не обращай внимания… Все, проехали.

– Ну, проехали так проехали, – пожала плечами Вера. – Давай чайку попьем.

Она включила чайник и отправилась одеваться. «Какой же он странный, – думала она, расчесывая мокрые волосы массажной щеткой, – мы не то что “из разных детских”, с разных планет… А Соня вообще заметила в нем какие-то блатные замашки. Ребенок играет в детектива. А я в кого играю? Когда мы вместе, мне кажется, что все замечательно. А стоит расстаться на несколько часов, возникает неприятный осадок, будто наелась очень вкусной, но вредной еды. Изжога, и во рту противно… Однако я согласна выйти за него замуж или нет? Я что, серьезно хочу быть с ним всегда, постоянно? Просыпаться рядом с ним каждое утро? Родить от него ребенка или даже двух детей? Я всегда хотела именно этого – но с другим человеком. Со Стасом. Со слабым, трусоватым, инфантильным Стасом, который обожает самого себя до дрожи в коленках, готов променять меня на любую смазливую мордашку – лишь бы было “как на картинке”, который имеет двух сыновей и даже не помнит, когда у них дни рождения. Я помню, а он – нет».

Вера достала из шкафа невесомую длинную юбку, шелковую кремовую блузку без рукавов. Это очень красивое, мягкое сочетание цветов – бежевого и кремового. Ей все это очень идет. Застегивая пояс, она с радостным удивлением обнаружила, что он болтается на ней свободно, а еще недавно туго стягивал талию. Она очень похудела и похорошела в эти дни. В ней появилось что-то совсем новое. Может, это просто потому, что впервые она чувствует себя по-настоящему желанной и любимой? Так ради чего отказываться от такого счастья? Ради зыбкой надежды, что драгоценный Стас снизойдет наконец?.. Уж и надежды нет, только тоска, унижение и усталость.

Открыв флакон своих любимых духов «Лу-лу», оглядев себя в большом зеркале, Вера почувствовала, как ей хочется, чтобы Стас Зелинский видел ее сейчас. Она потрясающе выглядит. Никогда еще она самой себе так не нравилась.

– Верочка! Чай давно готов! – позвал Федор из кухни.

Он умел красиво накрывать на стол, даже ради обычного чаепития. На тарелке были разложены веером тончайшие ломтики сладковатого французского сыра, английские сухие галеты в соломенной корзинке, варенье в вазочке. Это для нее он так старался. А она, неблагодарная… Опять что-то не то было с его лицом. Он отводил глаза, вздыхал.

– Федя, может, ты все-таки объяснишь, что тебя вдруг так огорчило в простом словосочетании, в названии этой идиотской фирмы? – спросила Вера, отхлебнув крепкого сладкого чаю.

– Это долгая история, – мрачно проговорил он, – долгая и очень страшная. Я не знаю, надо ли рассказывать…

– Ну, раз уж начал… – улыбнулась Вера, – сам ведь хочешь рассказать.

– Не хочу, – он резко вскинул на нее глаза, – и вообще, забудь об этом. Я постараюсь взять себя в руки. Никто не виноват, что так совпало.

– Что совпало?

– То, что твой номер еще недавно принадлежал этой проклятой фирме.

– Да что же за фирма такая? Чем она занималась? Заказными убийствами? Или торговлей человеческими органами?

– Живым товаром, – еле слышно проговорил он, – фирма «Стар-Сервис» торговала девочками. Они вывозили за границу, в Турцию, в Германию, в Швецию, а потом и в Чехию, наших девочек.

– Федя, я, конечно, понимаю, ты считаешь меня романтической барышней прошлого века, которая упадет в обморок от слова «проституция», – усмехнулась Вера.

Он судорожно сглотнул.

– Я очень прошу тебя не иронизировать. Два года назад они продали куда-то на Восток мою родную сестру.

– Вот оно что… Прости ради бога. Ты никогда не говорил, что у тебя есть сестра.

– А я не знаю, есть ли она. Жива ли еще. Она устала от нищеты, позарилась на объявление: «Работа за границей…» Верочка, я не считаю тебя барышней прошлого века. Но тебе не приходилось сталкиваться с настоящей грязью жизни. Ты многого не знаешь, и слава богу. Я не хочу, чтобы эта грязь касалась тебя. Но так совпало. Эта фирма уже несколько раз исчезала и появлялась. Я искал, как мог. Я искал сестру. Только они знают, где она. Они ее продали… Нет, я не собираюсь мстить. Просто хочу поговорить. А они, разумеется, не хотят.

– Подожди, а почему ты думаешь, что это – именно та фирма? Если она исчезала и появлялась, то могла бы десять раз поменять название, – перебила его Вера.

– Возможно… Возможно, это совсем другая фирма, просто название совпало, а той уже в природе не существует. Но я должен проверить. Я должен встретиться и поговорить с тем человеком, который звонил и назвался владельцем. Помнишь, ты рассказывала, в ту ночь, когда потерялся Матвей? Ты еще говорила, это было похоже на шутку, на известный розыгрыш с телефонными звонками.

– Но это и правда мог быть розыгрыш.

– Нет, я чувствую. Это был он. Хозяин. Я даже знаю, как его зовут. Антон Курбатов. Но кроме имени и названия фирмы, не знаю ничего… Верочка, – он взял ее руку и поцеловал в ладонь, – этот человек обязательно попытается получить информацию, которая шла на твой факс. Он может наплести что угодно. Ему нужны эти документы. Более того, ты можешь стать для него опасным свидетелем.

– Подожди, а ты не преувеличиваешь? Я ничего не читала, так, мельком проглядывала. Насколько я поняла, там речь идет о торговле недвижимостью. И вообще я их выбрасываю.

– Как – выбрасываешь?! – Он опять схватил ее за руку.

– Ты странный какой, – пожала плечами Вера, – ну а что же, солить мне их? Посмотри на мой стол, и так все в бумагах. Мне еще чужих факсов не хватало. И этот твой Курбатов должен прекрасно понимать, что мне, человеку постороннему, до его документов нет дела. Так что насчет «опасного свидетеля» – это уж слишком…

– А простое любопытство? Ты, возможно, скидываешь это со счетов, а Курбатов не скинет. Ведь есть шанс, что на какие-то документы ты обратила внимание. Что-то запомнила. Не может быть, чтобы ты ничего не запомнила.

– Федя, я вижу, тебя эти дурацкие факсы интересуют даже больше, чем бывших владельцев фирмы. Или ты надеешься, вдруг в каком-то случайном документе мелькнет информация о твоей сестре? Как, кстати, ее зовут?

– Наташа. Ей всего восемнадцать лет. Наивный, светлый человечек, всем верила… В чем-то она была очень похожа на тебя.

– А ты где был, когда твоя сестра попала в лапы этим злодеям?

– Я был в Чечне, – еле слышно проговорил Федор.

– В Чечне?! – Вера машинально вытянула сигарету из пачки. – Слушай, а я ведь вообще ничего о тебе не знаю. Ты меня замуж зовешь, а о себе ничего не рассказываешь.

– Я расскажу. Позже, не сейчас. Сейчас я хочу, чтобы ты поняла: люди, которые тебе звонят, опасны. Но я рядом, ты только должна меня слушать и не возражать. Поверь, есть вещи, в которых я разбираюсь лучше. Просто поверь мне на слово. Хорошо?

– Постараюсь, – пожала плечами Вера, – однако, если они действительно торгуют «живым товаром», это прежде всего дело милиции и прокуратуры. Надеюсь, ты не собираешься заниматься частным расследованием?

– Какая же ты у меня наивная, Верочка, – он покачал головой, – неужели ты думаешь, что милиции и прокуратуре ничего не известно? Да они кормятся за счет таких вот фирм. Милиция куплена с потрохами, и прокуратура тоже. У этих мерзавцев везде свои люди.

– А ты не преувеличиваешь? – опять спросила Вера. – Если это такая серьезная мафия, зачем им постоянно исчезать? И почему они допускают, что важные для них документы могут попасть к посторонним людям? Нелогично…

– А в преступлении вообще нет логики. Любая криминальная деятельность не логична по своей сути.

– Ты на досуге увлекаешься криминологией? – быстро спросила Вера. – Откуда такая осведомленность?

– Я работаю охранником, – невозмутимо объяснил он. – Значит, должен хоть немного разбираться в криминологии и криминалистике.